Текст книги "Случайные встречи"

МАЛЬЧИШКИ, ПАЦАНЫ, ОФИЦЕРЫ…

В нашей семье ожидалось радостное событие. Сын оканчивал Военно-морской институт. На выпуск, в праздничном ожидании праздника, отправились всей семьей: муж, я и дочка. Сын окончил институт с Красным дипломом, и мы были приглашены в Константиновский дворец в Стрельну на вручение ему Константиновского знака отличия.

Ехали в Питер гордые за сына, своей радостью хотелось поделиться с каждым встречным. И мы без устали рассказывали соседям по вагону, как наш мальчик, никогда в жизни не видевший моря, после гибели «Курска» решил пойти учиться в морской институт на подводника. И в 16 лет первый раз в жизни уехал один в огромный город, и поступил!

Питер встретил нас холодом, проливным дождем и ветром. Это только подстегнуло: надо торопиться в Петродворец, сын, наверное, уже заждался. Звонить по прибытии не стали, потому что уже шел роуминг, а он и так знает, когда мы должны приехать, и потому прямиком отправились в Петродворец, где находился его институт. Но на главной проходной, к удивлению, нас никто не ждал, а на территорию института не пустили. Звоним сыну. Спросонья он долго не мог сообразить, кто это и почему так рано. Еле достучались! А уж когда наш курсант вышел к нам, мы все трое чуть не попадали в обмороки! Небритый, лохматый, в помятых джинсах, нестиранном свитере. Сразу видно, что с жутчайшего похмелья. Такое впечатление, что он всю ночь провалялся где-то под кустами. Ну, чем не бомж!

– Это что такое?! – естественно, возмутилась я. – Ты что творишь?!

– Мама, не ругайся. Это святое – обмывали диплом!

– Какой диплом?! Ты его пять дней назад защитил!

– Я ведь не один в роте. – Искренне удивился он. – И мы не можем все в один день защищаться. Вчера защищались последние четыре курсанта.

– И что, вы все эти дни так и обмываете каждый диплом? – поинтересовался муж.

– А как же? Сначала все радовались за первых. Потом первые – за последних. Надо за каждого порадоваться. У нас закон: один – за всех, все – за одного.

– Боже мой, – схватилась я за голову, – у тебя завтра выпуск, а ты посмотри, на кого ты похож? Как есть гопник! Ну, порадовал, сынок! Зачем я только вообще отпустила тебя учиться? Непонятно, чему…

– Мам, ну что ты шумишь? Все будет ровно!

Мы отдали ему пустые сумки, чтобы собрать пожитки, которыми он оброс за пять лет учебы, и отправились устраиваться к родственникам в Вырицу.

Все трое были настолько обескуражены встречей с нашим курсантом – отличником учебной и боевой подготовки, что не хотелось ни о чем разговаривать. Так и ехали всю дорогу в угнетенном молчании. И только подъезжая к Вырице, я вдруг подумала, что где-то в этих местах, в Гатчинском районе, сразу после войны дислоцировался полк, в котором мой отец заканчивал войну. После Победы армию не сразу расформировывали, а частями. И именно в этих краях мой отец ожидал, приказа о расформировании полка! «Бог мой, – неожиданно подумалось мне, – да ведь в 45м году ему было столько же лет, сколько нашему оболтусу сейчас – всего 21 год! А он к этому времени уже почти всю войну прошел!»

Я не знаю, как отцу удалось попасть на фронт в 17 лет. Тогда многие мальчишки рвались на войну раньше времени, обманывали военкомов, приставали, упрашивали. Отца тоже взяли в 41-ом, когда ему было 17. Наверное, из-за того, что у него было 9 классов образования. В те времена это приравнивалось, чуть ли не к высшему образованию. Его отправили на ускоренные курсы подготовки офицеров, и через 2 месяца отец отправился на фронт младшим лейтенантом. А закончил войну капитаном в 21 год! Какой же силой духа должен обладать народ страны, где непобедимы вот такие пацаны?

Отца уже двадцать пять лет нет с нами. Да и когда еще был жив, он почти ничего не рассказывал о войне, словно навсегда вычеркнул эти годы из своей памяти. А мы с братом, если честно признаться, не очень интересовались, вечно занятые какими-то своими, более важными делами. Для нас, детей, жизнь отца была не особо значима, потому что фронтовики были, если не в каждой, то уж в каждой второй семье точно. И ничего особенного в этом никто не видел. Все немногое, что было с отцом в то время, я знаю, в основном из рассказов мамы, но и ее уже нет, чтобы расспросить подробнее. Помню, только однажды я спросила его:

– Пап, а ты убивал фашистов?

Он тогда только вздохнул и сказал:

– А ты дочка думаешь, это легко – убить человека? Ведь это не муху прихлопнуть.

– Какого человека? – не поняла я.

– Немцы – они ведь тоже люди. Точно такие же, как и мы.

Я так и не поняла тогда, убивал или не убивал он фашистов. Скорее всего, нет, раз так загадочно говорит. И была разочарована, что он у меня не такой герой, как другие.

Отец воевал в инженерных войсках. Это были страшные войска. Все равно, что штрафбаты. Они первые, под прицельным огнем прокладывали дороги, наводили мосты, готовили переправы. Это был первый эшелон фронта. За долгие годы войны отец не раз был ранен, контужен, а еще – до самых последних дней носил в себе осколок, как частицу войны. Так и унес его с собой, чтобы этой малой частичкой стало меньше войн.

Их полк в ожидании расформирования стоял в конце 45 года на Гатчине. И отец очень боялся, как бы его не оставили в армии. Ему, неженатому, молодому парню, страшно хотелось домой, к маме. И кто-то надоумил его:

– Чего проще: побей фонари на Невском, в армии тебя тогда точно не оставят. И домой поскорее отпустят, чтобы дело не открывать, все равно не сегодня-завтра полк расформируют.

Отец засомневался.

– Точно говорю. В 10 роте так одного лейтенанта отпустили.

И отец решил тоже попробовать, но, естественно не один. Все устали от войны, победители рвались к домашнему теплу и уюту. Собралось их человек пять в увольнительную. Для храбрости, как полагается, приняли на грудь, и отправились в Питер. Там, естественно, еще добавили. Когда уже совсем осмелели, а заодно и дождались темноты, принялись «за дело». Успели разбить три фонаря, когда возник патруль, что и требовалось. Да только не стерпели, когда их – победителей, фронтовых офицеров, обвешанных орденами и медалями, тыловая крыса, как последних салаг отчитывать начала! Завязалась драка. Ну, немного не рассчитали силы: наваляли лишнего майору комендантской службы, и вообще всему патрулю хорошо досталось.

На всех пятерых завели дело. По тем временам они еще легко отделались: всех разжаловали в рядовые и каждому – по 2 года дисбата. Но награды оставили.

В нашем старом альбоме сохранилась одна фотография, где среди пяти молодых офицеров, почти пацанов – и мой отец. С Орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». На обратной стороне его рукой помечено 1945г. Наверное, тогда же, в Питере и сфотографировались на память о фронтовой дружбе.

С младенческих лет отец казался мне строгим, и даже немного суровым. Всю жизнь для нас с братом он был непререкаемым авторитетом. А сейчас, с высоты прожитых лет, я думаю, какой же он был серьезный, если мог совершить такую глупость? Просто мальчишество какое-то!

По нашим хмурым лицам, Ирина – сестра мужа сразу поняла: что-то произошло. Но мы ничего не стали ей рассказывать – уж очень больно разочарование ударило по нашей уверенной гордости за сына. И только вечером, когда я зашла на кухню, услышала конец разговора. Видно муж не выдержал, жаловался сестре:

– Знал же, что родители едут, хоть мать бы не расстраивал. И вообще, зря мы послушали его, отпустили в военный институт. Какой из него офицер? Пацан безбашенный!

– Между прочим, такие вот пацаны войну выиграли, – сказала я.

На следующий день в Петергофе, на фонтанах, сыну вручали Диплом. И все курсанты были как огурчики: постриженные, бритые, наглаженные, с новыми гюйсами, в начищенных до зеркального блеска лодочках! От обмывания дипломов – ни следа! А потом была традиционная «пьяная ночь», когда курсантам до утра разрешено делать все, что взбредет в голову! Громить кубрики, отремонтированные ими же после таких же выпускников, выбрасывать телевизоры из окон, пить сколько хочешь шампанского, открыто, на плацу и орать песни! Кроме одного – наряжать памятник Попову, именем которого гордится институт, в тельняшку. Для этого на всю ночь около него даже выставляются посты. И сколько радости и восторга на следующий день было в голосе сына, когда он рассказывал, как они, вопреки всему, все-таки надели тельняшку на Попова!

– Мам, а знаешь, чью тельняшку одели? – в радостном возбуждении спрашивал он.

– Твою, что ли? – догадалась я.

– Ну да! – обрадовался он. – А знаешь, какую? С первого курса! Помнишь, ты еще смеялась, что в меня дробью стреляли, вся в мелких дырочках…

– Да ты что, – поразилась я, – она еще живая?

– Так я ее специально для этого дня берег!

Ну, пацан, что тут еще скажешь?

На следующий день, на плацу нашим мальчишкам вручали погоны и кортики. После вручения, они строем ушли переодеваться. А нас – родителей, родственников, девушек, жен развлекали концертом. Но всем нам было не до него. Мы с нетерпением ждали наших офицеров.

И вот, наконец, грянул традиционный марш «Прощание славянки», волнуя и тревожа! И вот своим последним маршем по институтскому плацу пошли наши мальчишки. Уже не курсантами – красавцами-офицерами, сверкая золотом погон, кортиками, шевронами и дубовыми листьями на парадной форме! Слезы гордости за наших мальчишек непрошено наворачивались на глазах…

Все искали своих мальчишек в парадных сверкающих золотом шеренгах и не находили! Так неузнаваемо они изменились в один миг! Серьезные, суровые, и какие-то отчужденные. Глядя на них, мы понимали, что за их спинами незримо лежит вся наша огромная страна! Эти мальчишки выбрали для себя суровую профессию – защищать Родину, взяли огромную ответственность за наш покой.

А ведь им иногда очень хочется побыть просто мальчишками: бесшабашными, хулиганистыми, и даже немного глупыми. Так не будем же строго судить их за это.

II. СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ

ГЕН СИРОТСТВА

Глядя на старую Лимонку, прозванную так по фамилии покойного мужа – Василия Лимонова, можно было подумать, что она сразу родилась старухой. В ней не только не осталось, но, как говорят те, кто знал ее с молодости, никогда и не было ничего женского. Ни желания принарядиться, или кому-то понравиться, ни живого, кокетливого, или, на худой конец, просто любопытного взгляда. В ней не было не то, что изюминки, присущей многим женщинам, в ней, казалось, не было вообще ничего живого. Согнутое годами, уныло-равнодушное существо. Зомби. И хоть ей было немногим за семьдесят, и если внимательнее приглядеться, то и выглядела она моложе своих лет, но одетая непонятно во что, представляла собой какое-то совершенно дикое, неопрятное существо, непонятного рода. Если летом еще хоть как-то можно было определить, что это все-таки женщина в остаточном состоянии, то зимой это было неразрешимой задачей. Просторные вязаные штаны-рейтузы неряшливо наползали на огромные мужские ботинки, которыми она усердно шаркала при ходьбе, а то и вовсе волочилась на них, как на лыжах. Старая, куцая и выгоревшая шубейка из искусственного меха неопределенного цвета кургузо топорщилась над какой-то серой тряпицей, смутно напоминавшей юбку. А на голове восседала такая же серо-грязная шапка ушанка. С осени до весны замотанная поверх ушанки в старую, побитую молью шаль, заменявшую ей и шарф, она вызывала в окружающих не столько сострадание к обделенной старости, сколько чувство брезгливости и раздражения.

Старчески опущенные плечи зимой и летом ей оттягивали неизменные ее спутницы – связки сумок и пакетов с таинственным содержимым. С ними она ежедневно выходила из дома, и с ними же возвращалась. Куда она, не считаясь с погодой, ходила каждый день, никто на улице не знал, да особо и не интересовался. Лишь одна неуемная пенсионерка-активистка Муся, допытывала ее при редких встречах:

– Люся, куда это ты все ходишь? Как ни посмотрю, все откуда-то возвращаешься.

– Гуляю. Мне врач сказал, что в нашем возрасте надо как можно больше двигаться. – Недовольно объясняла ей Лимонка.

А про себя думала «Все-то ей знать надо. Какое ей дело, куда я хожу?» Лимонка скрывала, что она до сих пор работает. Ей почему-то было стыдно признаться, что она устроилась дворником в детском саду. Хотя, что тут особенного? Сейчас почти все пенсионеры вынуждены работать чуть ли не до смерти. На одну пенсию не прожить, вот и приходится на старости лет горбатиться. Мусе же, в действительности, не было до Лимонки никакого дела, как, впрочем, и всем остальным жителям небольшой улочки. Старожилы привыкли к ее незаметному существованию, а новые даже и не знали, что это их соседка.

Лимонка никогда не отличалась общительностью: никогда ни с кем не разговаривала, не делилась ни радостью, ни бедой, не жаловалась ни на мужа, ни на детей. Жила, как тень, серой мышкой прошмыгивая из своей калитки и обратно. А с годами, оставшись одна в пустой квартире, и вовсе одичала. У нее была двухкомнатная квартира с удобствами и даже с телефоном. Не была Лимонка и одинокой: у нее были дети. Сын и дочь. И две внучки. В общем, все, как у людей.

В тот год, в начале февраля зима, наконец, пробудилась от спячки и в срочном порядке объявила аврал по всем своим службам. Город яростно атаковали метели, вьюги и бураны, безжалостно закидывая колючими зарядами прохожих. Сугробы вспухали и ширились на глазах, снежные заносы под дверями стареньких одноэтажных домиков на окраине города за ночь прочно баррикадировали жильцов. По утрам люди безропотно расчищали дорожки, чтобы через два часа вновь оказаться в снежной осаде. Казалось, этому снежному беспределу не будет конца. Зима, запоздав на два с лишним месяца, поспешно наверстывала упущенное. Расстреляв за неделю весь снежный запас, она пустила в ход последнее оружие: вслед за метелями затрещали такие небывалые морозы, каких давно уже не было. Столбики термометров зашкаливало далеко за 35. Школы и детские сады закрылись на время морозов. И Лимонка на короткое время осталась без работы: снега в такие морозы, как известно, не бывает, а все, что до этого выпало, она успела почистить, потому что всегда относилась к любой работе более чем добросовестно. Начальница детского сада сама позвонила ей домой, чтобы Лимонка не выходила на работу. Лимонка обрадовалась. «Хоть передохну, а то совсем замучилась с этими заносами». Ей с каждым днем становилось все труднее орудовать лопатой. Но о том, чтобы бросить работу, не могло быть и речи. «Нет, на одну пенсию мне не вытянуть, – уныло думала она. Пока за квартиру, за газ, за телефон заплатишь, вот уже меньше тысячи и останется. Разве на это проживешь? Хорошо, еще, что телевизор Наташке отдала, все за свет меньше платить». Да, помощи ждать Лимонке не приходилось. Невестка, с молодости затаившая обиду, Виталику не даст и рубля для нее. И чего она все злится на Лимонку? Сама мать, могла бы, и понять ее. Какой матери понравится, что ее сын женится на женщине старше себя, да еще и с чужим ребенком? А теперь еще и сам Виталик обиделся, что дачу и квартиру Наташке подписала. Как узнал, вообще перестал ходить. Уже года два не появляется и не звонит. Даже не поинтересуется, жива она или нет. «О-хо-хо, – горько вздохнула Лимонка, уныло плетясь в магазин. – Ему-то что? Он хорошо устроен. Живет на всем готовом. И дача, и квартира, и машина от тещи достались. Да и детей совместных нет. А у Наташки жизнь не задалась. Овдовела рано, осталась с двумя малыми девчонками. Кто же ей еще поможет? Хоть, квартиру успели получить. Да, упустила она девчонок в свое время, пока по больницам валялась после смерти мужа, а теперь вот мучается с ними. Ни учиться, ни работать не хотят, а деньги с матери требуют. Ведь, что придумали: если ты нас не оденешь нормально, то никто замуж не возьмет. Может, оно сейчас и вправду так? За хорошую одежду замуж берут? Кто сейчас этих молодых разберет».

Лимонка уже несколько раз выходила из дома покормить Герду – собаку своих ненавистных соседей. Но той, вечно мотавшейся по улице да по мусорным бакам, как бездомной, сейчас нигде не было видно. «Наверное, забилась куда-нибудь от морозов. – Решила Лимонка. – А может быть, уже ощенилась?» Герда должна была вот-вот осчастливить своих непутевых хозяев. «Да, не повезло мне с соседями, – привычно думала Лимонка. – Со всех сторон обложили».

Больше полвека назад ее муж получил от завода эту квартиру. В те времена эти одноэтажные двух, трех или четырех квартирные домики громко назывались коттеджами, и их обладатели слыли в городе счастливцами. Вместе с квартирой, они получили и небольшой участок земли. Сейчас, постаревшие вместе с их обитателями, десятилетиями не ремонтированные, эти домишки перешли в разряд бараков. На половине дома, где жила Лимонка, была еще одна квартира. Прежняя ее владелица лет пятнадцать назад умерла, и ее дочки продали квартиру беженцам из Таджикистана. Сейчас много разного люду понаехало. Хоть Лимонка и с Мотей – покойной соседкой, не дружила, но та хоть была своя, местная. А эти – приехали, неизвестно откуда, зачем и непонятно, кто такие. Говорят, что русские, а кто их там разберет, какие они русские, сейчас все перепуталось. Эти соседи Лимонке сразу не понравились. Сейчас она уже точно и не помнила, с чего у них все началось? А, ну как же, как она могла забыть такое! Они с первых же дней ее насторожили. Это надо такое придумать! Только-только въехали в свою половину, а на следующий день уже стучатся к ней:

– Простите, мы бы хотели с Вами познакомиться.

Вот это ее сразу и насторожило. А зачем это им, собственно, понадобилось? И что они про нее хотят разузнать? Подозрительные какие-то! Понаехали!

А они:

– Хороший сосед – лучше родного брата…

Вот ведь хитрые! Но, она, не будь дурой, только имя и отчество свое им сказала, и дверь прямо перед их носом захлопнула. Пусть знают, что она тоже не лыком шита! Но они на этом не успокоились. Еще лучше придумали. Через неделю опять стучатся:

– Людмила Васильевна, у нас к Вам просьба. Можно мы Вам ключ от квартиры оставим? Дети в школе, а нам нужно ехать прописку оформлять.

Лимонка даже фыркнула от этих воспоминаний. Это надо же! Совсем, видать, ее за дурочку приняли! Вот тут-то она их и раскусила! Она так прямо и сказала им тогда:

– Нет, нет!!! У Вас что-нибудь из дому пропадет, а вы мигом милицию вызовете…

– Да что Вы, Людмила Васильевна! У нас и брать-то нечего! Нет у нас никаких ценностей. Мы все, что нажили, в Таджикистане продали, чтобы с голоду не помереть, – начали они заговаривать ей зубы.

Бедными прикинулись! А квартиру на что купили? Нет, ее не так-то просто провести! Она-то уж знает, как это все делается, грамотная. И газеты читает, и телевизор смотрит. Сначала подсунут ей свой ключ, потом упекут в тюрьму за кражу, а пока она будет свой срок отсиживать, подкупят кого-нибудь в ЖЭКе. И все! Ни тебе свободы, ни жилья. Один только ей маршрут заказан – в Дом престарелых, больше некуда. Невестка ее и на порог не пустит. А к дочери она и сама не пойдет. Лимонка хорошо помнит, как Наташка недавно привела в дом мужика, вроде, как жить вместе решили. Так Лимонка ей по-доброму, по-матерински посоветовала глаз держать востро, как бы он чего не утащил из дому. А еще лучше, вообще его в дом не пускать. Встречаться-то можно и у него. Уж кто-кто, а Лимонка знает, что из всего этого может выйти. А Наташка:

– Мам, да что это у тебя все воры, да проходимцы вокруг? Может быть, тебе к психиатру обратиться?

Это на что она намекает? Да на то, что если что не так, то живо мать в дурдом спровадит. Если и не она, то ее новый муж. Этот уж точно отправит. И так несколько раз намекал что у нее, дескать, с головой не все в порядке. За своей головой бы лучше следил. А новым соседям Лимонка тогда так и сказала:

– Вы с такими вопросами ко мне больше не обращайтесь.

Она и сейчас безмерно гордилась собой, как она тогда их на место поставила! Только они и на этом не успокоились! Такие настырные! Через несколько дней пришли приглашать ее на новоселье. А когда она наотрез отказалась, кусок пирога ей домой притащили. Аппетитный пирог, ничего не скажешь, слюнки и сейчас от воспоминаний текут. Но Лимонка и на эту их уловку не клюнула. Небось, отравленный, не иначе. А то с чего бы они просто так стали ее угощать? Они потом еще несколько раз ее то пирогами, то пловом угощали, но она никогда ничего так и не попробовала. Мало ли что…

А то ведь еще что придумали: сарай у них вечно открытый стоит, во дворе разные свои вещи разбросают, белье под навесом повесят, и даже на ночь не убирают. Это ведь для чего делается? Ловушки для нее, Лимонки, подстраивают. Только и ждут, как у них что пропадет, так сразу милицию и вызовут. Но ее-то не проведешь! Все их хитрости белыми нитками шиты. Лимонка за всю свою жизнь спички чужой никогда не взяла. А эти, небось, только и смотрят, что бы у нее стянуть. Но она не дурочка! У нее всегда все под замками: и сарай, и огород, и почтовый ящик, не говоря уже о квартире. И на каждом замке есть своя метка: ниточка или проволочка, чтобы сразу было видно, что кто-то пытался открыть…

И все здороваются и здороваются с ней, да еще и улыбаются, словно и, правда, рады ее видеть! Лицемеры! В глаза ей здоровья желают, а за глаза все никак не придумают, как бы от нее ловчее избавиться. А потом еще чище! Это уже было, когда их старший мальчишка школу окончил и уехал в Петербург на моряка учиться, вот тогда девчонка стала зачем-то к ней в дом через форточку лазить. А когда Лимонка пожаловалась хозяйке Татьяне, что к ней кто-то в форточку лазает, та вместо того, чтобы дочке хорошую трепку задать, принялась еще ее выгораживать:

– Да что вы такое говорите, Людмила Васильевна! Мои дети никогда ничего подобного не позволят!

Как же, не позволят ее дети! Лимонка специально красную ниточку к форточке привязывала, и каждый раз эта ниточка по-другому висела. Вроде бы и брать ничего не брала девчонка, а только безобразничала каждый день, словно дразнила ее с этой ниточкой.

– А что у Вас пропало? – допытывалась тогда соседка.

Лимонка, честно сказать, и не знала, пропало ли у нее вообще что-нибудь или нет, потому что весь ее дом был завален добром. Она никогда ничего не выкидывала, не то, что некоторые, безалаберные хозяйки. В хозяйстве ведь все может пригодиться. У Лимонки хранились вещи, в которых еще ее дети в детский сад ходили. Потом уже и Наташка привозила ей вещи, из которых вырастали внучки, сестра отдавала со своих детей, внуков и с себя. Да и сама Лимонка каждый день что-нибудь тащила домой с помойки. Сейчас люди стали выкидывать такие вещи, каких раньше и в магазине не найдешь. Поэтому разобраться в мешках, коробках и сумках, что именно у нее пропало, так, с ходу, было невозможно.

– Может быть, что-нибудь из продуктов?

– Не знаю.

– Тогда с чего вы взяли, что к вам кто-то в форточку лазил? К нам же никто не залез. – Все допытывалась соседка.

– Знаю, – упорствовала Лимонка.

– Ну, в таком случае, вызывайте милицию. – Посоветовала ей Татьяна, и ушла к себе.

Милицию Лимонка, конечно же, вызывать не стала. А то, как бы хуже не было: еще обернут все против нее. Но меры предосторожности тогда все же приняла. Она специально ездила узнавать, сколько будут стоить решетки на окна. Но это ей оказалось не по карману, и тогда она заставила Виталика замотать все свои окна проволокой, а на калитку от палисадника повесила амбарный замок. Виталик сначала смеялся:

– Мам, да хватит тебе с ума сходить! Что ты людей смешишь?

Но Лимонка на него прикрикнула:

– Ты делай, что тебе сказано!

А потом заставила его на входной двери еще один засов, покрепче, понадежнее поставить, да на каждой двери в доме замки навесить, и на кухне тоже. Тогда только и прекратились эти безобразия. А с соседями с тех пор она вообще перестала здороваться. И они, наконец, отстали от нее со своими угощениями да разговорами. Но козни свои так и не перестали строить: сарай по-прежнему у них так и не закрывается. А по двору какие-то палки и камни складывают чудно, все по три штуки. Не иначе колдуют, со свету ее сжить хотят. Лимонка читала про такое. Но она и тут не дала маху! Она даже сходила в церковь, чего никогда прежде не делала. Родители ее были ярыми атеистами, и ее с сестрой Валентиной воспитали также. В церковь тогда она попала в первый раз, и, не зная, что надо делать, увидев попа, сразу же направилась к нему.

– Я вот посоветоваться хотела… – робко забормотала она.

– Исповедоваться? – видно не расслышал батюшка. – Ну что ж, рассказывай, раба божья.

И Лимонка принялась подробно, как на духу рассказывать ему про все злодейства ее соседей. Батюшка внимательно, не перебивая, выслушал и как-то чудно и туманно посоветовал:

– Жить надобно по законам Божьим. Бог нас учит: возлюби ближнего своего, как себя самого…

И ушел. Лимонка тогда так ничего и поняла, что же ей, собственно, делать. Соседей, что ли полюбить, велел? Это как же так? Они ее со свету сживают, а она их еще и любить должна? Нет, наверное, не понял ее поп. И тогда она сама, по какому-то внутреннему наитию, принялась вязать из палочек кресты и раскидывать их по всему двору, чтобы никакая нечистая сила ей не была страшна…

Раз уж выпали непредвиденные выходные, Лимонка решила заняться домом. Она перебирала старые, залежавшиеся вещи в коробках, обильно пересыпая их нафталином. На глаза ей попалась мужская вязаная безрукавка. Это еще чья же? Лимонка никак не могла вспомнить, кому принадлежала эта вещь. Неужто, кто подбросил? Она тяжело поднялась. Ноги от долгого сидения на маленьком, стульчике затекли, и никак не хотели двигаться. Она с большим трудом, шаркая, вышла из зала, привычно закрыла его на замок, и, держась за стенку, побрела на кухню. Отперла дверь, поставила на газ чайник, достала из холодильника кастрюльку с наваренными куриными лапками, тоже поставила греть. Спасибо, вездесущей Мусе, надоумила. Как-то раз в магазине увидела, что Лимонка колбасу покупает.

– Что, Люся, гостей ждешь?

– Какие гости! Коту пропитание.

– А не жирно твоему коту будет? Хорошо, видать ему на твою пенсию живется? – усмехнулась Муся. – А я своему лапки куриные беру. Хватит с него и этого.

С тех пор Лимонка и покупает эти самые лапки. Уж как они ее выручают! И Барсика покормить, и Герду угостить, самой бульончика попить, а когда и лапку погрызть.

Пока лапки подогревались, Лимонка подошла к окну, и сквозь кружево намотанной проволоки стала внимательно оглядывать свой участок: не оставил ли кто следов под окнами? Но на снегу просматривалась только вязь кошачьих лап. Это ее кот Барсик наследил. Вот ведь гулена! Домой только поесть и приходит. А ведь так и до беды не далеко. Отравят, или отвезут, куда-нибудь. Совсем дикий стал. Не то, что прежний ее кот Никитка. Тот все больше дома сидел. «Но и это его не спасло, – горько вздохнула Лимонка. – Олег, гад, куда-то отвез на погибель. Больше некому. А я его за это еще и возлюбить должна»! – Пришли ей на ум слова батюшки.

Если с соседями по двору у нее шла необъявленная и тайная война, то с теми, что жили за забором, она враждовала уже много лет открыто и непримиримо. Для себя Лимонка так и не решила, что же лучше: хитрый и коварный, или откровенный враг? Хотя, какая разница! Ни от тех, ни от других ей никакой жизни нет! Те соседи, что проживали за забором, тоже чужие, пришлые. Но приехали с Севера. И по всему видать, с большими деньгами. Привезли машину, открыли свое дело: торговали пряниками на ближайшем рынке. И хоть соседи по двору были, как они ее убеждали, бедные (а может, прикидывались?), но между собой быстро нашли общий язык. Не иначе, объединились против нее. Лимонка не раз заставала их мирно беседующими на улице. При ее приближении они сразу замолкали. Наверняка, какие-то планы выстраивали против нее. Хорошо, что она хоть Николая вовремя раскусила и выгнала. Тот еще прохиндей попался! Лазутчик-диверсант! «А, – вспомнила Лимонка, – так это же его безрукавка! Как это я забыла ее положить, когда вещи ему собирала? Теперь, наверное, всем рассказывает, что обобрала его. Надо бы как-то передать ему. Мне чужого не надо». И вдруг Лимонка поняла, что даже не знает, где живет Николай. Помнит, что проверяла его паспорт, там была прописка, но что именно там было написано, ей сейчас уже не вспомнить. Дочь Николая не раз звала их в гости, но Лимонка так и не удосужилась съездить: то работа, то Наташка со своими проблемами…

Лимонка поневоле вспомнила те времена, когда познакомилась с Николаем. Когда Советская власть совсем уже загибалась, один ветеран с их улицы обошел все инстанции, и добился, чтобы им, наконец, провели воду и отремонтировали дома. Вот тогда она и познакомилась с Николаем. Он был, как и она, пенсионер, а в ЖЭКе подрабатывал к скудной пенсии. Сейчас-то Лимонка прекрасно понимала, что это Сатана в образе плотника Николая искушал ее, а тогда… И ведь как хитро смог к ней в душу залезть:

– Что же, – говорит, – Людмила Васильевна, нам с Вами в кошки-мышки играть? Мы уже люди не молодые, оба вдовые. Я предлагаю вместе нашу старость коротать. Вдвоем-то веселее будет. Как вы на это посмотрите?

Ну, она и потеряла бдительность. Конечно, в первую очередь она тогда подумала, ну, если он бригадир, то ей, глядишь, и ремонт получше сделают. Ведь самому здесь жить придется. Да еще этих дурацких бразильских сериалов насмотрелась. Смотрела тогда их все подряд, запоем, как помешанная: днем и вечером, ни одной серии не пропускала. Ну, и возомнила себя, наверное, неотразимой бразильской барышней, без которой Николаю не прожить и дня. Лимонка даже хихикнула от своей прежней глупости. Сейчас все ухаживания Николая казались ей таким давним прошлым, что она уже не помнила тех, прежних ощущений. Все ее прежние чувства поглотила непрекращающаяся война с соседями. У самого Николая была квартира, но в ней, кроме него, проживала дочка с семьей, и потому они решили, что лучше ему перебраться к Лимонке. Коварным аспидом заполз Николай в ее квартиру и в душу. И как она смогла такое допустить? Не иначе, как одурманил ее чем-то. Ведь сколько лет прожил, хорошим все прикидывался, с соседями сдружился, и даже ее как-то с ними примирил. А она тогда и не догадывалась, что все это неспроста.

Нет, конечно, ей с Николаем было хорошо. Он и Никитку еще маленьким котенком в ее дом принес. «На счастье», – говорит. Да, неплохой был мужик: и с огородом ловко управлялся, и с дачей. Не хуже покойного мужа. Вон даже теплицу ей в огороде поставил. А уж готовил как! Покойный-то муж, царствие ему небесное, к кухне на пушечный выстрел не подходил, а Николай даже блины печь умел. Да что там блины, хлеб пек! И сок яблочный научил ее закручивать на зиму. Муся, помнится, тогда вся обзавидовалась. «Ты, – все приставала она к Лимонке, – своего Николая, наверное, в карты выиграла!» В карты, не в карты, а все вместе делали, везде вдвоем. И жалел он Лимонку, баловал. Вот только своей знаменитой лапшой так и не попотчевал ни разу, хотя сколько раз обещал. Сама-то Лимонка в этой кулинарии ничего не понимала, и не умела. Родители у нее были детдомовские, мать сама никогда ничего толком не готовила, все больше в сухомятку, и ее с сестрой-близняшкой Валентиной ничему не обучила. Только и научились они, что работать не за страх, а за совесть. Так всю свою жизнь и работает без передышки. Когда они с Николаем решили сойтись, она тогда даже на двух работах работала: дворником и сторожем. Наташку тогда с работы сократили, НИИ их закрывался, а она после смерти мужа, совсем больная сделалась, даже в психушке три месяца провалялась. А на руках две девчонки. Надо было как-то помогать ей. Вот как Наташка выписалась из больницы, тогда они с Николаем и сошлись. Правда, работу сторожем Лимонке тогда пришлось бросить. А как мужика одного в доме оставишь? Глядишь, понаведет дружков, или, чего доброго, соседей, растащат все ее добро. А дворником осталась, да и Николай тогда стал помогать ей, все полегче стало…