Текст книги "Аромат обмана"

15

Как всякий человек, обременивший себя целью, Евгения умела подчиниться этой цели. Говорили, что она ничуть не похожа на мать, у которой мужской склад ума. Но так думали только те, кто не знал ее близко.

Евгения не спеша переключала передачи, выехав на широкое шоссе, перешла с третьей на четвертую. Машина хорошо отлажена, механик Ирины Андреевны с первого дня занимался «десяткой» так, будто нет для него большего удовольствия в жизни. Они с матерью ездили по очереди, у Ирины Андреевны есть служебная, с шофером.

Евгения любила кататься по старинным усадьбам Подмосковья, в которых когда-то жили известные люди – Орловы, Толстые, Гагарины, Голицыны, Лопухины. Лилька редко составляла ей компанию – она не видела ничего интересного в старых развалинах, поросших худосочными осинами да толстыми стеблями жгучего борщевика.

– Чего я там не видела? – фыркала она. – Уж лучше слетать по Рублевскому или Успенскому шоссе. Там есть на что посмотреть, чему позавидовать.

Евгения не настаивала, но «завидовать» не ездила. Это не ее любимое занятие.

Она выехала на Дмитровское шоссе, направилась в сторону Яхромы. Оттуда до Ольгово совсем близко.

Это место ей нравилось больше других. Здешние земли были пожалованы дмитровскому воеводе царем. Через сто с небольшим лет они перешли к Апраксиным, большому, образованному роду. Они ценили многое, понимали толк в оружии, живописи. Они заказывали мебель у лучших краснодеревщиков. Путешествовали по миру, привозили из разных стран то, что грело сердцу и душу долгие годы.

Бабушка Евгения Тимофеевна имела отношение к Апраксиным – ее родной дедушка по матери был женат на троюродной племяннице одного из Апраксиных.

Конечно, родство дальнее, но все равно Евгения ощущала его в Ольгове. Ей нравилось рассматривать даже то немногое, что осталось от трудов итальянского архитектора, которого пригласили когда-то хозяева. Она смотрела на лестницу, поросшую травой, но видела ту, о которой читала. По этим самым, еще живым ступенькам поднималась пушкинская «Пиковая Дама».

Флигели, жилые корпуса, церковь – они есть, в них еще можно вдохнуть жизнь. Парк не умер, как и три пруда – «Черный воробей», «Белый воробей», «Малиновый воробей». Люди окрест не ошибаются в названиях, не путают. Она назначила встречу возле «Черного воробья».

– Привет, – сказал мужчина, подавая ей руку.

– Давно? – спросила она, улыбаясь. – Или мы ехали бампер в бампер?

– Так это была ты? Я подумал, не подстава ли за мной гонится, – он рассмеялся. – Рад тебя видеть. Очень. – Он пожал ее обе руки. – Место замечательное. Я успел кое-что почитать перед поездкой. Так кого мы назначим «Пиковой Дамой»?

– Как карты лягут, – засмеялась она.

Он положил ей руку на плечо, повел под старую липу.

– Здесь самое мудрое место, если я не начал страдать топографическим идиотизмом. – Он покрутил коротко стриженной головой.

– Из-за возраста липы – самое мудрое? – спросила Евгения.

– Конечно. Если она пережила не только барские двести лет, а следующие семьдесят – совхозные.

Евгения рассмеялась:

– Какая точность!

– Но я должен был подготовиться к встрече наедине с такой милой, такой обманчиво-домашней, нежной и какой там еще? Ах, ну да, Евой. У которой на самом деле мозги работают, как у хорошо и давно знакомой мне матери.

– Дмитрий Павлович, вы серьезно? О моих мозгах?

– А тебе никто до сих пор не сказал, что у тебя очень обманчивая внешность? – Евгения промолчала. – Говорил, уверен. Он, да? Он же не самовлюбленный павлин? – Она снова промолчала. Верно, Костя говорил, что она только играет в Еву. – Посиди, я сейчас. Принесу бумаги.

Евгения смотрела на пруд, в нем колыхались листья кувшинок. Что ж, большинство видит в ней только нежную, милую девушку. А игра в Еву невольно подталкивает походить на незатейливую прародительницу человечества. Точнее, подталкивала.

Она вспомнила, как однажды Костя удивил ее. Это произошло накануне их ссоры, на его даче, куда они уехали на выходные.

– Если ты Ева, если библейская жена похожа на тебя, то, я думаю, на самом деле у нас матриархат. Только все делают вид, что не замечают этого.

– А почему? – осторожно спросила она.

– Мужчины уверены, что умеют просчитывать шаги на будущее. А женщины, этакие эмоциональные существа, способны отреагировать только на то, что происходит прямо сейчас. Причина, говорят они, в различном устройстве мозга.

– Ты читал про такие опыты? – заинтересовалась Евгения.

– Да, но они смешные.

– Например?

– Хочешь пример? Пожалуйста. Но предлагаю подумать о бесспорности доказательств, – предупредил он.

– Говори.

– К голове девочки прикрепили специальные датчики. Девочке говорят: ты плохо написала буквы. На экране монитора видно, какая буря поднимается на слове «плохо». А когда проделали тот же опыт с мальчиком, буря поднялась на слове – «написал». Из этого делают вывод о том, что мальчик способен видеть будущее, а девочка – у себя под носом.

– Ты не согласен? Почему?

– Потому что я вижу тебя, наблюдаю за теткой Марией и ее «сестрами». Я не знаю подобного мужского клуба, который за столько лет не распался бы. Большинство мужских объединений – развлекательные. Мой дядя Никос – ты его знаешь – типичный «клаббер», вокруг него такие же, как он.

– Но «сестры» создали свой клуб, чтобы помогать умным женщинам не поглупеть в мужском мире, – насмешливо заметила Евгения.

– Я буду стараться, очень стараться… быть умным, – пообещал Костя. И добавил: – Чтобы ты рядом со мной стала еще умнее.

Она легонько шлепнула его по руке, которая потянулась к ней, чтобы обнять.

– Я тебя не боюсь, – он быстро наклонился и поцеловал ее. А потом все-таки обнял и прошептал: – Это было… так здорово, я хочу, чтобы так было всегда.

– Чтобы потом всю ночь лил дождь? – тихо спросила она.

– Да хоть всю жизнь!

– Но мы почти не спали…

На самом деле в минувшую ночь они почти не спали. Никогда прежде Евгения не видела такой грозы. Синие молнии влетали в окна, гром грохотал с такой силой, что, боясь оглохнуть, она утыкалась Косте под мышку. Он накрывал ее своим телом.

Дождь омывал стекла сплошным потоком, отдельные, самые крупные капли отскакивали от бетона и взлетали вверх, мешаясь со встречными, падающими с неба. Водяной вихрь закручивал листья декоративной фасоли, отрывал красные цветы, расцвечивая дождь.

Наконец под утро все стихло. Евгения замерла, затихла рядом с ним.

Они проснулись, когда солнце сияло над домом и лесом, и казалось, ночью ничего такого не происходило. А если и было, то природа лишь повторила то, что они делали весь день в спальне, но на своем языке… Весь день они любили друг друга. С такой же неистовой силой, с какой небо любило землю ночью…

Тогда же они решили поселиться вдвоем в тушинской квартире. Костя собирался перевезти вещи, о чем Евгения сказала подруге, когда вернулась. А потом случилось то, что случилось…

– Итак, один мужчина тебе говорил, – услышала она за спиной голос Дмитрия Павловича, – что ты прикидываешься бессловесной Евой? Если да, то я второй мужчина, от которого ты слышишь это.

– Говорил, – подтвердила она.

– Значит, он нормальный мужик. Ты, Евгения, такая же разумная, как твоя матушка. Я рад, что ты не в отца.

– Он вам не нравился? – встрепенулась она. Когда-то Дмитрий Павлович был влюблен в мать, но физиология – особа жестокая. У Дмитрия Павловича обнаружились проблемы с гормонами. Причем у него – сына доктора медицины, который именно этим занимался. Печально, но факт.

Подростком Евгения спрашивала мать, может ли быть дружба между мужчиной и женщиной. Та отвечала: может, если мужчина не совсем здоров. Если с ним все в порядке – только любовь.

Потом Дмитрий Павлович и для Евгении стал другом. Она советовалась с ним, когда возникло что-то, о чем неловко было говорить с матерью или подругой. Тем более что Дмитрий Павлович юрист, у него своя нотариальная контора.

Евгения тогда приглашала своего тайного советчика в какое-нибудь кафе-мороженое, чувствуя себя так, будто идет на настоящее свидание со взрослым мужчиной.

– У твоей матери несколько качеств, которые помогали держать в руках хозяйство. В их число входит и женская хитрость, и личное обаяние. Но сейчас, дорогая моя, идет смена поколений. Твои ровесники теснят матерей и отцов. На них обаяние твоей матери не действует. А методы они избирают такие, о которых Ирина слышала, но сама никогда ими не воспользуется.

– Что будет? – спрашивала Евгения, глядя в темную воду «Черного воробья». Сейчас она показалась ей мутной.

– Сначала в таких случаях хозяйство банкротят, потом за бесценок его покупает тот, кто приложил руку к банкротству. – Евгения хотела привычно возразить, что хозяйство матери невозможно обанкротить, ведь оно прибыльное…

– Вот, – он подал ей файловую папку, – здесь найдешь все – цены на землю вроде вашей, стоимость имущества, если вас все-таки обанкротят и выставят на аукцион. Не боишься, что такой подготовкой накличешь беду? – он внимательно посмотрел на девушку. – Мать знает, что ты попросила меня сделать?

– Нет, не знает. Но беду и кликать не надо, – она усмехнулась. – Мне кажется, я знаю, откуда она явится.

– Знаешь? Так чего же ты…

– Но в то же время и не знаю. Поэтому хочу все просчитать заранее.

– Ну вот и ответ на вопрос, у кого мужские мозги. – Он удовлетворенно потер руки и продолжил: – К тому же местечко у вас в Петракове – прелакомый кусочек. Здесь и то пахнет бывшим совхозом. – Он втянул носом воздух. – А от ваших норок – никакого запаха. От живых зверей!

– Может, вытяжку убрать? – поспешно проговорила Евгения и сама поморщилась. – Это я так, глупости говорю.

– Если уберете, я бы на месте норок умер. Они привыкли к свежему воздуху.

– Это правда, – согласилась она.

– Значит так, – словно подвел итог Дмитрий Павлович. – Мы с тобой люди конкретные. Сидя под этой липой, на берегу «Черного воробья», сказали друг другу правду. Она оказалась тоже черная. Можно тебя обнять по этому случаю?

Евгения кивнула:

– Можно. Только не очень крепко.

– Я сильный.

– Вижу, какие у вас мускулы!

– Тренируюсь. Если нет бороды, должны быть хотя бы мускулы. У меня ведь не женская фигура?

– Конечно, нет.

У Дмитрия Павловича фигура была мужская, но борода не росла.

– Но я все же не понимаю, – вернулась она к волнующему вопросу, – если у нас прибыльное хозяйство, почему его можно сделать банкротом?

Дмитрий Павлович обнял ее за плечи:

– Скажи, бывает белый воробей? А черный? А малиновый?

– Нет, – она засмеялась.

– Но ты сама так называешь эти пруды и не морщишься. Значит, как назовешь, так и будет. Все поверят и станут повторять. И мы с тобой давай повторим пройденное. – Дмитрий Павлович внимательно посмотрел на Евгению. – Итак, хозяйство банкротят. Потом устраивают аукцион. Вы покупаете хозяйство.

– Но деньги…

– Мать знает, где их взять. А я знаю, как их правильно оформить.

– Но… Вы прикинули, сколько надо денег? – Она вынула из папки бумаги.

– Конечно. – Он назвал сумму.

– Как много! – Она поморщилась.

– Нет, мало, – возразил он. – Поэтому вас и хотят купить – задешево!

– Вы думаете, маме столько дадут «сестры»?

– А если нет, тогда зачем нужны «родственные» отношения? – Он засмеялся. – Аукцион, я думаю, непременно произойдет. Послушай, давай пересядем к «Малиновому воробью». Интересно, почему это он – малиновый?

– Может, пел, как малиновка. Или малина росла на берегу… Думаете, там веселее?

– Конечно.

– А не лучше сесть у «Белого воробья»? Там такие два пенька… Я привезла пироги с капустой, угостимся…

Он встал, они перешли к третьему пруду, уселись на пни, Евгения достала свое угощение.

– А-ах, – простонал Дмитрий Павлович, отправив в рот пирожок целиком. Потом, блаженствуя, опустил голову девушке на плечо.

Цифровая камера, которая следила за ними из зарослей борщевика, тихонько сработала.

Они доели пирожки, потом сели в свои машины и разъехались. Дмитрий Павлович отправился дальше по шоссе, в Талдом, по делам. А Евгения повернула к Москве.

От «Волги», в которой ехала цифровая камера, ее отделяло машин двадцать, не больше…

16

– Ты сейчас где?

– Все там же, – ответила Евгения, плотнее прижимая трубку к уху. Лилька сидела напротив, и ей не хотелось, чтобы она узнала, кто звонит.

– Ты не одна? – спросил Костя.

– Да, – коротко ответила девушка.

– Чем занимаешься? – в его голосе она услышала нечто задевшее ее. Неужели ей может нравиться его ревность?

– Все тем же, – снова уклончивость прозвучала в ее голосе.

– Надеюсь, репеллентами, – услышала она. Ее брови удивленно поднялись.

– Откуда ты знаешь? – Она не говорила Косте, что уже несколько месяцев работает над «отманкой», как называла препарат. Может, Костя знаком с кем-то из Фонда защиты природы? Но при Лильке спрашивать не хотелось.

– Мне нравится их свойство отталкивать, а не привлекать, как феромоны.

Евгения почувствовала, что краснеет.

– А откуда ты про них знаешь?

– Во-первых, наслышан от тебя. Во-вторых, у меня появился собственный опыт. – Евгения вспыхнула. Вот как? Но Костино объяснение успокоило: – Я купил тетке Марии в подарок духи. – Евгения улыбнулась. Мария ей всегда нравилась, она ей тоже. – Она меня чуть не убила за них.

Евгения расхохоталась. Она смеялась и кашляла.

– Неужели?

– Можешь хохотать сколько угодно, – сказал он. – Но они навели меня на одну мысль. – Он вздохнул в трубку. – Помнишь, я говорил тебе, что не знаю, как все вышло тогда… с этой твоей Лилит. Но после этих духов для тетки я подумал: может, она чем-то таким в тот раз воспользовалась?

– Вот как? – Евгения выпрямила спину.

– Ты проверь, нет ли утечки из сейфов Ирины Андреевны.

– Хорошо, поговорим после. Прости, мне сейчас некогда. Срочное дело. Пока!

Евгения не хотела продолжать разговор, когда напротив сидела Лилька и ловила каждое слово. А у нее был на редкость тонкий слух и очень хорошее зрение. Она перехватила взгляд подруги, брошенный на дисплей мобильника, но тот уже погас.

– Звонит? По-прежнему? – тем не менее догодалась Лилька.

– Звонит, – подтвердила Евгения. – Не сломался.

– А мог бы, – хмыкнула Лилька. – Какой упорный.

– Прочный, – с улыбкой поправила Евгения.

– Ты про что? – Лилька нахмурилась.

– Я – про аппарат. Мне нравится эта марка. Хотя он довольно старый.

– А… А я…

– Ой, погоди. – Евгения перебила ее, схватившись за трубку телефона, стоящего на столе. – Мне надо срочно позвонить.

Лилька встала:

– Я пошла к себе. Зайду потом.

Она вышла, а Евгения вернула трубку на место. То, что сказал Костя, следовало обдумать. Она встала и заперлась на ключ.

Конечно, подобное подозрение у нее возникало. Но всякий раз одно и то же видение – две головы на одной подушке – заставляло сердце обливаться слезами. И ей не хотелось заниматься поисками причин.

Но чем больше проходило печальных дней и одиноких ночей, тем чаще эта сцена, словно афишка на экране компьютера, вылезала, мешая думать, жить, спать.

Лилька ушла, наверняка решив, что звонил Костя, подумала она. Конечно, они с ней знакомы слишком давно, потому и трудно скрыть друга от друга что-то важное…

Лилька отходит все дальше от нее, вообще от них. Евгения предчувствовала, что подруга их чем-то удивит. Но чем – она не знала. И, в общем-то, не слишком хотела знать.

Новые знакомые из фонда, новая тема, увлекшая ее неожиданно сильно, беспокойство матери, а потому и ее собственное, о будущем хозяйства и лаборатории, отношения с Костей, которые, как ей казалось, становятся теплее – всего этого было более чем достаточно, чтобы не страдать от холодности подруги.

Но сейчас что-то насторожило ее. Почему-то она не слышала Лилькиных шагов. Ведь у нее такие звонкие каблуки, она ходит с утра до вчера на шпильках.

Дело в том, что Евгения и не могла слышать шагов – Лилька вышла за дверь, но не ушла, а стояла и слушала.

Уловив скрежет ключа в замке, поняла: Евгения заперлась. Лилька огляделась – никого нигде. Потом сняла туфли и на цыпочках завернула за угол. Дверь в лабораторию приоткрыта. Она юркнула туда. Она знала все, что в ней есть и где. Лилька открыла шкаф, взяла один флакон. Секунду думала, куда спрятать. Потом усмехнулась, оттянула ворот блузки, опустила пузыречек в лифчик.

Она не сама придумала такое место для хранения. Ей рассказала однокурсница, которая ездила отдыхать на Волгу. Недалеко от берега был островок, на котором бакенщик выращивал чеснок. Они плавали туда целой компанией, выкапывали чеснок, прятали в лифчики, а потом возвращались обратно. Чеснок при них, но руками махать не мешает.

Лилька вышла так же тихо, как вошла. Босиком добежала до своего рабочего места и обулась. Вынула флакон, переложила в сумку.

Разве она крадет? Она имеет право хотя бы что-то получить за труды! Много раз она просила Карцеву перевести ее в лабораторию, но та отказывалась.

Что ж, дорогие, любимые, уважаемые! Спасибо вам, конечно, но ей надо торопиться, успеть потрудиться за троих, точнее, за три поколения. Она сама себе бабушка, сама себе мать и сама себе дочь.

Вчера тоже все получилось удачно, с удовольствием вспомнила она. Услышав разговор Евгении по телефону с Дмитрием Павловичем, она решила проследить за ними. Несмотря на физиологию, он умнее тех, у кого растет не только борода, но на груди самые настоящие кущи. К тому же выглядит импозантно, вспомнила она любимое словечко Евгении Тимофеевны. Подслушать разговор не удастся, но она и не собиралась. Хотя до щекотки любопытно узнать – вспомнила свое детское выражение Лилька, про что пойдет речь. Точно ведь не о бычках. Ну и противные, черт бы их пробрал, столько костей! Она поморщилась.

Лилька вчера быстро поймала машину.

– За ними, – скомандовала она старому дядьке, который остановился у обочины, увидев ее поднятую руку.

Он молча рулил. Когда выехали на Дмитровское шоссе, Лилька уже знала, куда ехать.

– Ольгово знаете?

Он кивнул. Немой, что ли, подумала Лилька. Ни слова не проронил до сих пор, только кивал или мотал головой. Когда она открыла дверцу его машины, он наклонился и потер большим и указательным пальцем. Она поняла вопрос – сколько дашь. Ответила. Он покачал головой. Прибавила. Он кивнул. Ну и пускай – немой так немой.

Лилька знала, куда позовет подруга Дмитрия Павловича, эта романтическая натура. Про имение Апраксиных она рассказывала много раз, Лилька даже однажды поехала с ней. Груда развалин, заросших сорняками – и все…

Она увидела их машины там, где и собиралась их увидеть. Лилька не отпустила частника, который ее привез, попросила подождать.

Еще раз похвалила про себя его желтый «Пежо» – сама бы таким порулила с удовольствием! Ничего, придет время, купит себе машину-японку, как балерина-этуаль, о которой прочитала в газете. У нее будет на что, как и у балетной звезды.

Крадучись между деревьями, прижимая к себе фотоаппарат, Лилька наблюдала за парочкой. Как соблазнительно он положил голову на ее плечо! Рука тоже лежит замечательно – если немного изменить ракурс, можно подумать, что он касается ее груди. Достаточно, чтобы поднять всю муть со дна страдающей души, насмешливо подумала она.

Затвор почти бесшумно сработал.

А теперь – срочно обратно. Послать Косте, по электронной почте.

Когда она вернулась к машине, мужчина стоял, привалившись к капоту.

– Два стольника сверху, – сообщил он.

Лилька чуть не упала. Оказывается, он вовсе не немой!

– Это почему? – она остановилась, уперши руки в боки. На шее мотнулся аппарат.

– Ты следила, снимала на камеру, – лениво продолжал он, ковыряя в зубах стебельком травы. – Будешь выставлять его на деньги. Я тебя привез, значит, должна быть и моя доля тоже.

Лилька зашипела:

– Ты откуда упал?

– Не хочешь – лови другого.

Он открыл дверцу машины и уже занес ногу.

Лилька озиралась, как кошка, за которой гналась стая собак. Сейчас они выйдут и увидят ее. Она уже заметила – между деревьями мелькнули желтые брюки Евгении.

– А я ведь тебя им сдать могу, – тихо проговорил мужчина.

Лилька выругалась и села.

– Деньги вперед, – он протянул руку.

Она открыла сумочку, отдала.

– Я думала, ты немой.

– А я твой, что ли?

– Да немтырь, вот я про что.

Он засмеялся:

– Нет, я говорящий. У меня во рту таблетка была. От гаишников. Вчера перебрал, так чтобы не пахло.

Лилька съехала с сиденья пониже – мало ли, разгонятся и засекут ее в машине.

В кабинете компьютерщика, который разрешал Лильке приходить в любое время, она записала картинку на жесткий диск. Теперь отправит подарок прикрепленным файлом прямо Косте в руки. Как сделать его анонимным, ее научил один знакомый, еще по университету – он отправлял картинки рискованного содержания куда-то на север Европы.

Ей так важно было узнать, получит ли Костя этот ее привет. Потому что она, конечно, догадалась, кто звонил Евгении.