Текст книги "Неисповедимы пути"

Не было бы счастья…

Хмурым осенним утром по дорожке загородного кладбища неспешно шагает женщина лет пятидесяти с небольшим. На некогда миловидном лице застыло скорбное выражение. Взгляд её печальных глаз словно устремлен куда-то внутрь – она еще не оправилась от неожиданно постигшего её горя, еще не может до конца поверить, что всё это случилось с ней, что горькое слово «вдова» стало сутью её теперешней жизни. Скорбь читается и в каждом её шаге, и в наклоне головы, слегка подёрнутой серебром, и даже в том, как она держит в руке снятую перчатку.

Она остановилась у свежей могилы, усыпанной цветами, села на скамеечку, помолчала немного и начала свой уже привычный монолог:

– Здравствуй, Павлуша… Вот и пришла я к тебе опять… Знаешь, встану утром и места себе не нахожу, словно сила какая-то тянет меня сюда, словно дом наш теперь тут, а не там. Да и в самом деле, какой там теперь дом, если в нем нет тебя? Всю жизнь мы с тобой рядом были, всю жизнь вместе… И в горе, и в радости – так ведь говорят. Вроде, и фраза избитая, но какая правильная… Плохо мне без тебя, Павлушенька, ой, как плохо! Как будто вместе с тобой из меня вся жизнь ушла… День ото дня всё безрадостнее… всё беспросветнее.

У сыночков наших всё в порядке. Работают, деток растят. Внук наш, Мишенька, на пятерки учится. Ты им всегда гордился… Скоро внучка долгожданная родится, но ей ты уже не порадуешься. А как же мне радоваться одной, без тебя? Без тебя всё не так, – женщина замолчала, вытерла слезы, посмотрела куда-то вдаль. Серое небо у края леса лежало на вершинах берез, трепетавших от ветерка, словно стыдящихся своей осенней наготы, а редкие ели стояли между ними величавы и мрачноваты, напоминая о бренности жизни и вечном покое.

Вдова поправила венки на могиле, погладила рукой фото в траурной рамке, стоящее меж цветов, и продолжила:

– Ты прости меня, родной, за всё прости. Знаю, что порой сердилась на тебя по пустякам. Как же мне больно сейчас вспоминать об этом. Помнишь последнюю нашу ссору? Ты тогда младшего внука, Сашеньку учил пальцы в фигу складывать, а у него не получалось… я ругалась, что совсем дед из ума выжил. Какой же это, в самом деле, пустяк! И прав ты, конечно, что фигушка гораздо безобиднее, чем этот средний палец, который они теперь постоянно друг другу показывают…

За выпивку тебя ругала… Да разве ж ты пьяница какой? Сейчас и сама бы стопку подала, да некому… А ещё я всю жизнь тебя Люськой, продавщицей, попрекала. Ты злился. Я и не верила, что чего-то там у вас было. Глупости это всё… злые языки… Но смолчать я не могла! Всё пилила тебя… Язык мой проклятый… Даже если б и было у вас чего… Невелик грех… Я же знаю, что ты только меня любил…

Кабы можно было все вернуть… Не пустила бы я тебя тогда на эту чёртову дачу, в воскресенье вместе бы съездили… Как будто не прожили бы мы несколько дней без картошки. И зачем ты там ночевать-то остался? Выпил что ли? Закурил и заснул? Или из печки головешка выпала?

Разве сейчас узнаешь…

Я и попрощаться-то с тобой по-человечески не смогла. Гроб запаянный… Горстка пепла…

Завтра уже девятый день. Дети приедут помянуть тебя, родственники, друзья придут. А я всё никак не могу поверить, что нет тебя со мной больше, что не будет никогда. Каждую ночь во сне тебя вижу. Живого. Будто домой ты возвращаешься. Будто вовсе и не умирал. Может, это ты меня так к себе зовешь? Я приду, Павлуша, обязательно приду… Не смогу я тут долго без тебя… – проговорила женщина уже навзрыд, и слезы снова потекли по её щекам. Она посидела еще немного в глубокой задумчивости, потом медленно поднялась и пошла по дорожке к выходу, унося с собой свою великую скорбь.

***

С того времени прошло полгода. Ясным весенним днём кипит работа на загородной даче: двое мужчин возводят дом на пепелище. Они уже разобрали обугленные остатки прежнего домика и теперь рубят новый. Один из них – мужчина брутальной наружности, хозяин дачи, второй – нанятый плотник, который со знанием дела руководит строительством. Оба ещё крепкие, сноровистые, работа горит в руках. А что может быть лучше созидательного труда?! Да ещё на фоне пробуждающейся природы, да под ласковым весенним солнышком! Невдалеке, на летней кухне, хлопочет женщина. Судя по соблазнительным запахам, которые доносит оттуда легкий ветерок, обед опять будет удивительно хорош. Неугомонные скворцы обустраивают свой старый домик, вознёсшийся на длинном шесте над крышей кухни, принося в своих клювах то перышко, то соломинку. Природа делает новый виток, стремительно двигаясь по обычному кругу – от увядания к расцвету. И от всего этого душа словно раскрывается, летит, поёт; тело весело играет каждой мышцей. Ну, что за удивительные ощущения способна порой дарить нам жизнь!

Женщина подходит к строителям с большим глиняным кувшином и двумя бокалами:

– Павлуша, я тут квасу холодненького принесла, поставлю в тень за бревно. Пора бы вам и перекур устроить, совсем себя не бережёте. Не спешили бы вы так, здоровье дороже. Не дай Бог, надсадишься. И кому тогда этот дом будет нужен?

– Да разве ж мы сильно утруждаемся? Когда работа в радость – от неё худа не будет! А за квасок спасибо, с удовольствием попьём, – неожиданно ласково отвечает ей муж, и суровое лицо его освещается мягкой улыбкой.

Мужчины оставляют работу, садятся на бревно и закуривают.

– До чего же жена у тебя славная, Пал Иваныч, – говорит проникновенно плотник, – заботливая, внимательная, смотрю на неё и диву даюсь, я уж думал, что так не бывает в жизни. Моя вон целыми днями только и знает, что ворчать: и то ей не так, и это не этак. Я уже и привык. Мне казалось, что все так живут, а вот гляжу на твою – и даже зависть какая-то в душе появляется. Повезло тебе, мужик!

– Да и у нас, Семён, все точно так же было. Это она после смерти моей другая стала, как подменили.

– Это как понимать – после смерти? – на лице плотника недоумение.

– А вот так и понимать – помер я полгода назад, даже могила на кладбище имеется, – усмехнулся Павел, разливая по бокалам квас. – Понимаешь, поехал я по осени на дачу за картошкой. Жена настояла, все пилила, что картошки в доме нет. А у меня машина в ремонте, пришлось идти на электричку. Иду я к вокзалу и вдруг вижу: трое отморозков мужика какого-то бьют. Ну, как я мог мимо пройти? Влез в драку, отмутузил этих сопляков так, что мало им не показалось. А тут и милиция наша доблестная подоспела. Замели всех: и пацанов, и меня, и мужика того, бомжа несчастного. Пока там всякие допросы-протоколы, подъехали вызванные родители парней. Мамаша одного из них оказалась далеко не последним лицом в администрации города. В итоге повернули все так, что я ещё и виноватым оказался. И сидеть бы мне сейчас на нарах, да одноклассник у меня в прокуратуре работает. Помог он, свёл все к десяти суткам ареста. Возвращаюсь домой, дверь ключом отпираю, а она не открывается. Чувствую – там цепочка накинута. А в квартире голоса раздаются. Гости, стало быть, в доме. И как-то, знаешь, подозрительно себя ведут. Вышла сестра жены, младшая, увидала меня, побледнела вдруг – и обратно. Следом свояк идет, посмотрел и тоже обратно ушел. Я уже свирепею, дверь дёргаю и кричу: «Вы чё не открываете? Оглохли что ли там?» Открыли, наконец. Захожу я, а в комнате стол накрыт поминальный, и на нём, как полагается, кутья, кисель, свежеиспечённые пироги.

Гляжу: мой портрет в траурной рамке, а перед ним – стопка, накрытая куском пирога!

Ё-моё!!! По мне поминки справляют, девятый день у них!

Все смотрят на меня широко открытыми глазами, вроде как привидение увидели. Жена тут же хлоп в обморок! Едва в чувство привели.

– Едрён-батон! – воскликнул плотник, – нарочно не придумаешь! А чего ж они тебя не искали? Морги там, поликлиники, милицию не обзванивали?

– Так я ж вроде как в доме сгорел! Сообщили, что был пожар, что труп сильно обгоревший нашли. Видимо, бомж какой-то забрался да и сгорел там. А жене гроб цинковый выдали, она и похоронила меня, и горевала по мне, и каждый день на кладбище ездила, места себе не находила. Вот с той поры и живем с ней душа в душу.

– А это… право на звонок? – не унимался Семён.

– Дали мне это право, только не дозвонился я тогда, а второй раз уже не позволили.

– Дааа, – задумчиво произнёс мужчина, – вот это история! Но ради такой жизни и покойником побыть можно.

2013

Люба-голуба

Чернота ночи за окном начала вытесняться серостью рассвета, и Егоровна решила – пора вставать! Но это только сказать просто, а сделать – ой, как нелегко! В восемнадцать лет оторвать голову от подушки не дают сладкие сны, а в восемьдесят причины совсем иные. Она тихонько пошевелила пальцами ног, медленно согнула ноги в коленях, потом так же медленно подтянула их к себе, насколько это возможно. Привычно помассировала ноги по всей длине, затем повращала ими в воздухе, изображая велосипед. С такой незамысловатой «лежачей» зарядки начинался каждый новый день. А теперь можно попробовать встать. Старуха нащупала рукой бодожок, приставленный с вечера к кровати, и напряглась, опуская ноги на пол, холод которого слегка скрадывал домотканый половичок. Сейчас главное – «расходиться». Кутая в теплую шаль и меховую душегрейку свое щуплое тело, проковыляла Егоровна к печи, чтоб достать сверху пимы, в которых едва теплился вчерашний жар кирпичей.

Замысловатые разводы на окнах и куржак на двери избы напомнили ей о крепком морозце за стенами жилища. Изба за ночь выстыла. Первым делом Егоровна направилась во двор за дровами. Ещё совсем недавно она легко подымала беремя сухих поленьев, которого было достаточно, чтобы протопить печь. Сейчас же в несколько заходов носит их в избу, буквально по две штуки – больше ей не поднять, руки ослабли, да и ноги ни к черту, без палки уже и не устоять. Палка, конечно, даёт женщине опору, но, вместе с тем, занимает одну руку. И для работы у неё остается только одна рука. Но она как-то приспособилась и не очень горюет по этому поводу.

Вот языки пламени уже сладострастно облизывают бересту поленьев, которые весело потрескивают в печи, и на душе у хозяйки тоже становится повеселей: жизнь продолжается. На плите закипает чайник, утробно пофыркивает чугунок с картошкой и самозабвенно шкворчит на сковородке желтый глаз яишенки. После завтрака у Егоровны запланирована борьба со снегом, и она отправляется на улицу. Уже несколько дней не расчищала она дорожку к дому, и сейчас ей предстоит основательно потрудиться. Белейший снег искрится на солнце и слепит глаза, заставляя щуриться. Старая фанерная лопата пронзительно шкрябает по дорожке, словно моля о пощаде. Сгребать снег Егоровне не так уж трудно: лопата для неё – хорошая опора, а вот откидывать сгруженные кучи гораздо сложнее.

– Егоровна, давай-ка я подсоблю тебе! – из дома напротив выходит мужичонка с лопатой и спешит на помощь соседке.

– Помоги, Степан, коли не шутишь, но имей в виду: водки не налью! – грозно произнесла старуха и миролюбиво добавила, – а вот обедом накормить могу, если глупости болтать не будешь.

– И вовсе это не глупости! Зря ты, Любушка, не привечаешь меня. Я жених что надо! Не гляди, что лысый и беззубый. В сотый раз тебе говорю: выходи за меня, вместе легче жизнь коротать.

– Уймись, Степан, если не хочешь лопатой по спине получить. Тыщу раз тебе сказала: нет и нет! Ты ж совсем пацан рядом со мной, тебе всего шестьдесят с хвостиком, а я уж, почитай, на девятый десяток перешагиваю! Как говорится, одной ногой в могиле стою. Или тебе наследства моего захотелось?

– Окстись, Любаша. Чего это ты такое говоришь?!

– Ладно, работай, пустозвон!

Отобедавши вместе с помощником, старуха убрала со стола, заперла за соседом дверь и полезла на печь, косточки погреть. Любила она время от времени полежать на горячих кирпичах, это было для неё и лечением, и профилактикой. И хотя дочери строго-настрого запретили ей залезать на печь, когда она одна дома (мало ли чего?), Егоровна постоянно нарушала этот запрет, осторожно вставая на приступочек, потом на ступеньку лесенки. Конечно, она понимала, как рискует, да и голова частенько кружилась, не ровён час, полетишь вниз, но отказать себе в таком удовольствии она не могла. Умостившись поудобнее, вспомнила настойчивое сватовство своего соседа, улыбнулась и произнесла негромко:

– Да хоть бы ты и прынц заморский был, разве ж я могу после моего-то Васеньки?…

Мысли её унеслись в далекое прошлое, в ту счастливую пору юности, когда каждый день встречаешь с замиранием сердца и ждешь от жизни чуда. Любаша в семье была самой младшей из пяти сестер. Старшие уже повыходили замуж, а они с Марусей еще были на выданье. Марусю по весне просватали за Василия. Ладный он был парень, ловкий. И в седле сидит – залюбуешься, и гармонь развернёт – заслушаешься. Многие девчонки на него заглядывались, а он Марусю выбрал. Родители сговорились свадьбу осенью сыграть. Любушка тоже нет-нет да взглянет на жениха сестры, зардеется и отвернётся. Понимает, что негоже это, на чужой-то каравай…

Вот уже и к свадьбе время приближается. Только стала она замечать, что сестрица как-то странно себя ведет: исчезает куда-то, скрытничает, вздрагивает порой. Уже и девичник собрали, и косу невесте расплели. Назавтра, стало быть, молодым к венцу ехать. А как наутро жених в дом – невесты сыскать не могут. Сбежала! Через окно вылезла, да огородами и упорхнула. И к кому?! К Гришке Чернявому! У них, оказывается, роман приключился неожиданный.

Помрачнел Василий, ударил по столу кулаком. Вот срам-то на весь околоток! Невеста почти из-под венца сбежала. И родня его всполошилась: столы накрыты, гости зазваны. Что делать? А тут Варвара, сестрица женихова, ушлая такая деваха, пошепталась с роднёй и спрашивает Любашу:

– А хорош ли наш жених, девица?

– Хорош, – зарделась Любушка.

– А пошла б ты за него?

Растерялась она, а сестрица уже ей стакан какой-то подносит, выпить предлагает. Проглотила она содержимое одним махом, чего уж там было, до сих пор не знает, только голова её куда-то поплыла, и стало вдруг неожиданно сладко на душе, тут она согласие свое и дала. А подружки уже и сестрин наряд свадебный несут, фату на голову водружают. У ворот тройка запряжённая ждет, молодых усадили да вперед с ветерком! Самой свадьбы она почти и не помнит, всё как в тумане было. А вот ночь свою первую на всю жизнь запомнила. Грубо срывал с неё одежды молодой супруг, как кобылицу необъезженную охаживал, словно всю свою злость на сбежавшую невесту изливал теперь на нечаянную молодку.

Долго ходил он смурной, а уж как первенец народился, вроде и оттаивать начал. Да и Любушка была ему женой покорной и ласковой, отогревала его сердце потихоньку. А потом и дочки одна за другой появились. Вроде и ладно жили молодые, только к Марусе с Григорием в гости не ходили, да и в родне старались с ними не встречаться. Василий оказался хорошим хозяином, во всём любил порядок, много чего своими руками умел. И дом этот, где она сейчас коротает свои последние годы, тоже сам построил. Долгую жизнь прожили они вместе, троих детей подняли, образование дали всем. И только перед самой смертью своей признался жене Василий, как ему в жизни повезло, как благодарен он судьбе за тот случай, что свёл их вместе.

– Ты прости, Люба-голуба моя, коль неласков был с тобой, это я счастье своё спугнуть боялся. А в душе-то я завсегда только так тебя и называл.

Ну, надо же! Люба-голуба! А она и не знала!

Как же она горевала! Думала, следом в могилу пойдет, а вот уж десятый год землю топчет без Васеньки своего. И всё у неё обихожено: и дом, и двор, и огород. Чтоб видел сверху любимый и радовался – в память о нём жена хозяйство блюдёт. Правда, дом всё ветшает: то крыша прохудится, то забор упадет, то дымоходы сажей забьются. Ой, тяжело ей это хозяйство достаётся, только сдаваться она не собирается. Пытались дочери в город мать забрать, а она наотрез:

– Пока ноги держат, я отсюда не уеду! Я в этом вашем городе скорей помру. Я, может, и жива ещё только потому, что без работы не сижу.

Смирились дети. Помогают, чем могут. Предлагали завести собаку или кошку, чтоб не так одиноко было. А как она на себя такую ответственность возьмёт? Помри она – куда животину девать? На улицу? Нет уж! Она будет жить одна, а коли приспичит поговорить с кем, так и сама с собой поболтать может. Хотя, если честно, собеседник у неё есть. Правда, молчаливый. Васенька. После его смерти сын увеличил фото, вставил в рамочку и повесил на стену в комнате. С тех пор и ведет с мужем задушевные беседы его Люба-голуба. Каждый вечер ставит она стул напротив портрета и рассказывает ему, как день прошёл, что нового у детей и внуков, у соседей, у знакомых, пожалуется, коли чего не так в хозяйстве, попросит совета. Вроде, и легче ей становится после этих «разговоров», и груз одиночества не так давит на грудь.

За всеми этими раздумьями да воспоминаньями и не заметила, Егоровна, как задремала. И видит она Васю своего ненаглядного, будто стоит он перед ней в одеждах белых и ласково так говорит:

– Береги себя, Люба-голуба моя… Береги себя…

Очнулась она от громкого стука в окно. На улице слышался какой-то шум, треск, истошно выла сирена. Ничего не понимая, осторожно слезла с печи, проковыляла к окну. А там Степан кричит чего-то и руками машет, в сторону соседнего дома показывает. Открыла она форточку и почувствовала запах гари. Сердце учащенно забилось. Поняла, что горит заброшенный дом, стоящий по соседству, причем, очень близко к её двору. Ох, не нравилось старухе это соседство, там часто собиралась ребятня, а от неё жди чего угодно! Вот и дождалась!

Степан нетерпеливо выплясывал под окном, нервно дёргая руками:

– Егоровна, бери быстро самое ценное… Ну, документы там, деньги… Пойдем ко мне, пересидишь пока. Пожарные вон уже поливают твой сарай, чтоб огонь не перекинулся. Давай скорей!

Через несколько минут встревоженная Егоровна уже выходила за ворота. Наспех надетая шубейка была распахнута, теплый платок съехал с головы, обнажив седину собранных в пучок волос. Одной рукой она опиралась на свой бодожок, а другой бережно прижимала к груди портрет Васеньки.

2013

Рождественская ночь

– Вааау! Взлетаем, девочки! – восторженно взвизгнула Кристина, давя на педаль газа.– Ремни у всех пристёгнуты? Вперёд, навстречу приключениям!

– Не гони ты так, Кристи! Пожить еще хочется, – в тон ей весело ответила Алла.

А Света даже не улыбнулась, молчала, задумчиво глядя в окно на заснеженные деревья, которые по мере увеличения скорости всё более сливались в сплошное полотно. Это зимнее безмолвие было созвучно её душе, накрытой белым саваном печали. Перед глазами то и дело всплывали картины новогодней вечеринки: разнузданное веселье, откровенные взгляды любимого на знойную красотку, приведённую кем-то из его друзей. Его внезапное исчезновение в разгар танцев. Полумрак ванной комнаты, куда Света заглянула в поисках жениха. Сладкий стон разлучницы. Руки Эдика под её подолом. Его испуганное лицо. А потом неделя горьких стенаний и изрезанное в клочья свадебное платье.

Теперь подруги везут её куда-то в деревенскую глушь, чтоб привести в чувство и встретить там Рождество. Ей вовсе не хотелось никуда ехать, но девчонки настояли, и она сдалась. Ну, сколько же можно жалеть себя, лёжа на диване и скорбно глядя в потолок? Эдик звонил, приходил, барабанил в дверь. Однажды она все-таки вышла и молча подала ему кольцо. Он стоял на коленях, умолял, клялся, но Светлана ему уже не верила. Хотя, если честно, душа её рвалась на части, одна из которых готова была простить жениха, а другая твёрдо стояла на своём.

– Девочки, еще немного – и будет наша деревня! – объявила Кристина.

– Уррра! – подхватила Алла! – Нас ждут рождественские чудеса!

Неожиданно на дороге появился какой-то бородатый старичок, он стоял с поднятой рукой, и Кристина затормозила: не бросать же зимой в лесу пожилого человека.

– Доброго вам здоровьица, девицы-красавицы! Не подвезёте ли до ближайшей развилки?

– Садись, дедуля, подвезём, – всё так же весело ответила Кристина.

Светлана подвинулась, мужчина сел рядом с ней на заднее сиденье. Он был одет в какой-то странный балахон и овчинную шапку, в руках держал посох. Седая борода спускалась на грудь, а удивительно живые карие глаза светились не то озорством, не то лукавством. Девушки невольно притихли, настолько нереальным казался этот человек, словно вышедший из сказки.

Вскоре старик попросил остановиться и, выходя из машины, обратился к Светлане:

– Не стоит кручиниться, девица, коли счастье стоит у тебя за плечами.

– А у нас за плечами счастье не стоит? – кокетливо спросила Алла.

– Ваше счастье давно при вас, а вот её немного заплутало, – ответил старик, захлопнул дверцу и помахал рукой. Светлана невольно обернулась, а того и след простыл. Будто и не бывало.

Старый деревянный дом встретил подруг теплом русской печки и ароматом пирогов. Соседка баба Маня по просьбе Кристины всё для них приготовила.

– Ну, что, девоньки, никак на женихов гадать станете? Сегодня ж Сочельник! Самое время судьбу пытать. Я тут вам свечи восковые принесла, зеркала протёрла. Весёлой вам ночки, красавицы! – сказала она, уходя.

Светлана с интересом разглядывала убранство деревенской избы. Домотканые половики, ухват у печи, чугунки на шестке – всё казалось ей диковинным, перенесенным из какого-то другого, сказочного мира, как и тот старичок, что встретился им в пути.

– Когда-то я проводила здесь, у бабушки с дедушкой, все новогодние каникулы, – сказала Кристина.– Это была чудесная зимняя сказка.

– И у меня ощущение сказки. Словно в другой мир попала, – откликнулась Светлана.

Налюбовавшись вдоволь деревенским бытом и насладившись вкусными пирогами бабы Мани, девушки решили прогуляться по деревне. Уже стемнело, и пушистые хлопья снега в свете фонарей завели свой чарующий танец. Лёгкий морозец бодрил, не позволяя расслабляться, свежий снежок поскрипывал под ногами. Дошли почти до околицы, никого не встретив на пути.

– Дааа, – проговорила Алла, это вам не Бродвей!

Деревня словно вымерла, хотя избы светились жёлтыми квадратами окон, и дым из труб устремлялся в морозную высь.

– Наслаждайся красотой и тишиной, подруга, – рассмеялась Кристина, – где ещё ты такое увидишь?!

Вдруг из одного двора, шатаясь, вышел мужичок. Светлану словно кто-то подтолкнул, и она неожиданно обратилась к нему:

– Извините, пожалуйста, Вы не могли бы назвать своё имя?

– Я? «Что в имени тебе моём? – заплетающимся языком произнёс мужчина, подняв вверх указательный палец и смачно икнув, – оно умрёт, как шум печальный…»

Девушки с удивлением уставились на мужичка, а он, помолчав, добавил:

– Агамемнон я!

– Петька, куда ты запропастился? – донесся со двора женский голос.

– Да иду я, иду! – откликнулся Агамемнон-Петька и вернулся во двор.

Девчата дружно рассмеялись.

– Ну, и за кого мы тебя будем замуж отдавать? За Петра или Агамемнона? – спросила Алла.

– Всё, идем домой гадать! – скомандовала Кристина.

И они повернули обратно.

Но только успели растопить воск и приготовить воду, как в окно постучали.

– Кто там? – спросила Кристина, открыв форточку, и за окном дружно раздалось:

 
Коляда, коляда!
Ты подай нам пирога,
Или хлеба ломтину,
Или денег полтину,
Или курочку с хохлом,
Петушка с гребешком!
 

С широкими улыбками дослушали колядку. Пироги положили в пакетик и подали через форточку, потом еще насыпали горсть конфет – пусть ребятня потешится.

Голоса за окном стали удаляться, и девушки приступили к гаданию, они поочередно вылили расплавленный воск в большой таз с водой и разглядывали получившиеся фигурки.

– Ой, Аллочка, у тебя кольцо! – прошептала Светлана, – это же к свадьбе!

– Да, девочки, я вам не говорила, Антон в Новый год мне предложение сделал. Когда праздничная суматоха закончится, пойдём заявление подавать.

– А чего ж ты зажала такую новость? – возмутилась Кристина.

– Ну, не хотела… Свету огорчать. Ждала, когда они с Эдиком помирятся.

– Не дождётесь! – отрезала Светлана.– Смотрите, моя фигурка напоминает человечка. К чему бы это?

– Сейчас гляну, – Кристина развернула листок бумаги, – я ж подготовилась, в интернете информацию почерпнула. О! Это какое-то волнующее событие!

– Мало ещё у меня этих волнующих событий! – слегка огрызнулась Света.

– А у тебя похоже на автомобиль, Кристи! – воскликнула Алла.

– Это к дороге! – определила та.

– Конечно, нам всем предстоит дорога домой, – отозвалась Алла.

– Нет, это к путешествию, Сергей обещал взять путевки в Таиланд, когда вернется из командировки.

– Счастливые вы обе! – выдохнула Света.

Вдруг с улицы послышались какие-то крики, свист, и раздался стук сразу во все окна. В одном из них тут же появилась козья морда, в другом что-то похожее на бабу Ягу.

– Сгинь, нечистая сила! – грозно крикнула Алла, и чудовища тут же исчезли, взорвав окрестности громким смехом.

– А давайте тоже нарядимся и пойдём гулять, – предложила Кристина, – в старом бабушкином сундуке наверняка кое-что для нас найдётся! А когда вернёмся, ещё погадаем.

Предложение было радостно подхвачено, и сундук мигом разобран. Шали, платки, меховые телогрейки – всё пошло в ход, даже старый дедов тулуп вывернули наизнанку и обрядили в него Светлану.

Ночная деревня встретила их весёлым гулом. Где-то надрывалась гармошка, слышался смех, звучали колядки. Изредка прорезали небо яркие огни петард. Всеобщее веселье кружило головы, хотелось выкинуть что-нибудь этакое. Кристина выдохнула и лихо затянула частушку:

 
Сидит милый на крыльце
С выраженьем на лице,
Выражает то лицо,
Чем садятся на крыльцо!
 

С соседней улицы другой частушкой отозвался мужской голос, потом его подхватил женский.

Постучали в пару домов, пропели колядки, не отказались и от предложенной выпивки. Полученные гостинцы тут же с удовольствием съели. Приплясывая, пошли на шум голосов и оказались на центральной площади перед сельсоветом, где переливалась огнями ёлка и возвышалась огромная деревянная горка, покрытая тонким слоем льда. От веселой толпы отделился качающийся Петя-Агамемнон и распахнул объятия:

– Девчонки! Я вас всех люблю! Хотите имя скажу?

– Пошли уже домой, окаянный! – схватила его под руку какая-то женщина.

Ах, как захотелось раствориться в этом плещущем через край веселье! Несколько раз скатились с горки, лихо поплясали под пьяную гармонь, спели пару-тройку задорных частушек. В толчее разминулись. Светлана попыталась увернуться от назойливого ухажера, на лице которого был капроновый чулок. Но он не отставал, хватал её за руки, нёс какой-то пьяный бред. Она побежала, не разбирая дороги, лишь бы скрыться от него. Мужчина тяжело пыхтел за спиной, но не отступал. Вдруг она услышала треск и почувствовала, что проваливается. С ужасом поняла, что погружается в ледяную воду. Усиленно заработала руками, пытаясь выбраться, но тонкая кромка льда ломалась, намокший тулуп тащил ко дну. А тут еще и преследователь свалился рядом, стал цепляться за неё руками и орать благим матом. Она набралась силы и оттолкнула его от себя.

Помощь пришла неожиданно. Света вдруг увидела впереди конец какой-то жерди, и мужской голос скомандовал:

– Плыви сюда! Я не могу подойти ближе, полынья большая. Хватайся крепче!

Собравшись из последних сил, она вцепилась в эту жердь и вскоре уже была на твёрдой поверхности.

– Быстро домой! – крикнул мужчина.– А я этого урода попробую вытащить.

– Я не знаю, куда, – еле выговорила она, стуча зубами.

Тут подбежали какие-то люди, помогли вытянуть мигом протрезвевшего кавалера. Светланин спаситель сдёрнул с неё тяжелый полушубок и, взяв за руку, потянул за собой. Всё тело кололо иголками. Вошли в какую-то избу, он велел раздеться, дал шерстяные носки, трико и мужскую фланелевую рубаху. Потом налил водки, и она беспрекословно выпила.

«Вот тебе и волнующее событие!» – подумала Света.

– Как хорошо, что Вы оказались рядом, – проговорила она, продолжая стучать зубами, – спасибо Вам огромное!

– Да я не оказался, а шёл следом, хотел защитить от навязчивого ухажера. Если б знал, что так всё обернется, бегом бы бежал.

Он смущенно улыбнулся и добавил:

– Меня Петром зовут, а Вас?

– Светлана, – ответила она и с интересом взглянула на него.

Мужчина снова улыбнулся, и карие глаза его осветились не то озорством, не то лукавством.

2013