Текст книги "Заметки молодого человека"

Глава шестая. Наш главный символ

Когда при раскопках древнего захоронения освобождается от грунта очередной костяк и он оказывается женским, довольно часто можно услышать от археологов, в первую очередь мужского пола, что они видят прекрасные черты лица давно умершей женщины, слова восхищения формами её тела.

Вопрос, конечно, спорный. Хотя известно, что есть специалисты, восстанавливающие облик человека по черепу тех, кто жил в далёком прошлом.

Насколько эти методы точны – тоже вопрос; ведь у каждого человека отдельные группы мышц (в том числе и лица) развиты индивидуально и какова возможность это учесть и получить истинную картину, а не мнимую, используя некие стандартные модели – не очень понятно. Видимо, получается что-то усреднённое.

В общем, кто-то видит, кто-то нет; но в отдельных случаях эти видения, говорят, бывают довольно сильными.

Так, среди экспедиционного люда бродила то ли быль, то ли небыль о том, что одному из их коллег привиделась прекрасная молодая женщина в костяке, который он раскопал. Его это настолько впечатлило, что он стал питать к «ней» самые нежные чувства. Он приходил в нерабочее время к своей «возлюбленной», приносил букетики цветов, подолгу находился рядом. Кто-то даже видел их лежащими рядом…

Чем всё закончилось история, как говорится, умалчивает.

Возможно, но не обязательно, причина всему рассказанному выше одна – это то, что довольно часто состав экспедиций бывает однообразно мужским. Правда, это обстоятельство вполне эффективно компенсируется бурными застольями по вечерам, азартными играми в свободное время, да и просто крепчайшим и длиннейшим здоровым сном.

Обычно, «слабый пол», особенно если он не связан профессионально с историей или археологией, предпочитает пребывать на свежем воздухе в условиях экспедиции в тёплое время года, чтобы сочетать работу на раскопках с принятием солнечных ванн и т. д.; им подавай ласковое солнышко и наличие водоёма с песочком по берегу. А суровые будни осенне-весеннего периода выпадают, как правило, на долю мужчин.

Олег, не без некоторой, пусть и немного наигранной, тоски, решил напомнить нам, что и у нас сейчас, увы, одни мужики.

– А что, блин, надо бы как-то отобразить мужскую основу, мужское начало нашей команды. Скучновато как-то, а? – Сказал он в окружающее пространство, посмотрев на меня.

Евгений поддержал его с присущей ему прямотой и энергией, подкреплённой несколькими стаканами замечательного местного напитка:

– Короче, ты предлагаешь ВиктОру нарисовать это самое мужское начало. Я правильно понял?

Олег:

– Ну, начало… Или конец. Но что-то этакое, – И он изобразил нечто руками – вроде как рыбу поймал. Большую.

– У нас же есть художник – ему и карты в руки; или точнее – кисточки с карандашами, – кивнул он в мою сторону.

– Господа, порнуха не по моей части, – попытался я отмахнуться от сомнительной «работёнки», – уж как-нибудь сами, будьте любезны!

– Да причём здесь – порнография. Я говорю – надо создать какой-то символ, саму одинокую душу мужскую изобразить, чтобы туда ушла вся наша тоска. Ещё в древности так поступали – создавали себе идола, коему отдавали все свои напасти и печали, и от него же черпали только хорошее; расплачиваясь, правда, жертвоприношениями, – проговорил Олег, опять оглядевшись вокруг – как бы подыскивая подходящую жертву. – Ты чё, Витёк?

– Ну, если символ – это другое дело, – отвечаю я. – А то, понимаешь, чёрт знает что рисовать?! Извините. Я уж лучше этюд очередной набросаю – вон, какой закат сегодня – глаз не оторвать.

На небе действительно происходит нечто – густой тёмно-синий цвет в зените ближе к горизонту плавно переходит в глубокий винно-красный, который постепенно становится всё более алым, далее оранжево-красным; и, в конце концов, превращается в ослепительно жёлтый. Редкие облака, пронизанные лучами заходящего солнца, светятся как гигантские самоцветы всеми оттенками розового, белого, лимонно-жёлтого, огненно-красного. Они просто пылают, как угли в огромной печи.

На секунду все замолчали, любуясь этим зрелищем.

Но наших мужиков не так-то просто отвлечь от намеченного. Олег, слегка прихватив Евгения, который упорно делает попытки поподробнее высказаться на столь злободневную тему, сказал:

– Витёк, ты подумай – как следует, где душа настоящего мужика находится?!

– А, понял? Вот то-то, – ответил он сам себе, намекая на совершенно конкретные части мужского организма.

Евгений, вырвавшись из медвежьих объятий Олега:

– Да, Витёк, – там-там, в волшебной палочке.

И, далее, затянул на мотив известной песенки:

– Ах, палочка-выручалочка, никому ты сейчас не нужна…

Олег ему:

– Не кручинься, Женька. Вернёшься в Питер – все женщины и девушки от 18 и до 70 лет будут твои.

Женька:

– Ну, ты загнул. Аж, до 70.

– Хотя, – добавил он, подумав, – хороший напиток требует выдержки. Как коньяк. Возможно, ты и прав.

– А то, понимаешь, – я вся твоя, делай со мной что хочешь; а на деле… – И он махнул рукой, вспомнив один из своих не очень удачных романов с молоденькой учительницей школы, передовые методы обучения в которой ему было поручено освещать.

– Ну дык, как – Витёк? – проговорил Олег, кому-то подражая. – Возьмёшься за такое общественно-нужное дело?

– Да я завсегда рад, – отвечаю ему в тон, – только надо определиться всё же. Может, эскиз какой набросаете. Или сразу в материале реализовать? Кстати, на чём и чем?

Олег деловито:

– Красок у тебя достаточно – не проблема. А вот на чём, – и он обвёл взглядом окрестности. Глаза его остановились на Алике. Нашем водителе.

– Слышишь, Алик. Там, на заборе, твои шорты болтаются уже вторую неделю. Может они тебе и на фиг не нужны – отдашь их художнику?

Наш Алик – водитель особенный. У него диплом о высшем образовании, который он убрал подальше – так уж судьба сложилась. Ездить тихо и размеренно – это не для него. Его стихия – это ревущий на полных оборотах двигатель и мелькающие деревья и столбы по обочинам. На дороге для него главный авторитет только один – он сам; сидя рядом с ним в кабине, чувствуешь себя горнолыжником, несущимся с горы среди препятствий или пассажиром самолёта, идущего на взлёт по бетонке аэродрома. По-настоящему он оживает только тогда, когда лавируя среди грузовых и легковых машин, несётся к только ему одному ведомой цели. В другое время его чаще всего можно увидеть в кабине своего «мустанга», где полулёжа, закинув ноги к лобовому стеклу, он читает очередную книгу…

– Они пришли в полную негодность, – отвечает Алик Олегу, будто составляя акт на испорченное имущество, – вследствие их длительной эксплуатации в условиях агрессивной окружающей среды.

Олег:

– Ты о чём?

Алик:

– Помнишь, на рыбалку ходили? Я сорвался в реку и зацепился там за корягу – шортами. Ты меня вытащил тогда – вместе с тем деревом.

– Скажешь тоже – дерево, – ему Олег. – Так, берёзка, сантиметров 15–20 диаметром.

– Вот с тех пор они и пришли в негодность. Теперь разве что на корову какую-нибудь натянуть – в самый раз! – Предложил Алик.

Евгений:

– Корова перебьётся! Ей будет неудобно свои дела делать. Она может расстроиться – молоко пропадёт. Тут ты не прав.

– Короче, ВиктОр, хватай его штаны и приступай. Высокая комиссия, – Олег оглядел всех присутствующих, – по достоинству оценит твои усилия.

От лица «народа» откликнулся только Валентин:

– Эй, вы о чём, друзья?

– Да всё о том же, о наболевшем, – ответил ему Олег. – Красавиц-то днём с огнём не отыскать в радиусе двадцати километров. Да, Алик?

Алик:

– Какой двадцать, мы ездили километров за 35–40 – ни одной живой души, в смысле женской. Глушь, дикость, запустение.

Валентин:

– Может они все от вас попрятались? Надо было сначала помыться-побриться.

– Мы моемся каждый день в ручье, – обозвал нашу не очень видную речку «ручьём» Олег. – А бороды – так раньше только таких и любили, только такие и считались настоящими мужиками.

– И куда дамы местные подевались? – Сокрушается Евгений.

– Учатся все в городах, грамотными хотят быть, – пояснил ему Алик.

К разговору подключился тракторист Вася:

– А по мне главное, чтобы у неё всё было на месте, – и он показал на своём напарнике – где и что должно быть у его избранницы.

Тот от него слегка отодвинулся:

– Ты, Вася, того, не надо на мне показывать. Я это не люблю.

Евгений:

– Вася, ты не прав. Женщина должна что-то понимать в этой жизни.

Вася:

– Женька, не беспокойся. Я её научу и читать, и писать – моей «ручкой». Да, не беспокойся. А всему остальному её должны научить родители – и еду приготовить, и с хозяйством управляться.

– Женщина должна быть с пониманием, чтобы с ума от скуки не сойти с ней, не просто машина для удовольствия, – продолжает своё Евгений. – Но, конечно, если она вздумает с тобой логарифмы решать, когда тебе захочется, например, по коленке её погладить – то это не дело. Согласен.

Своё веское слово решил вставить и Сергей, оторвавшись от толстенного словаря египетской мифологии:

– То, о чём вы говорите, носит латинское название – COITUS; то есть, соитие, соединение мужчины и женщины.

– Во-во! То, что надо, – радостно воскликнул Олег. – Витёк, понял?! Давай, изобрази coitus, чёрт возьми!

– Не понял. Половой акт, что ли, нарисовать? Я же сказал – с этим не ко мне.

Олег:

– Какой акт. Обижаешь. Мы же говорим – COITUS. Но чтобы было всё и всем понятно – без перевода! ОК? Понял задачу?

Расстилаю на столе многострадальные джинсовые шорты Алика; с помощью ножниц превращаю их в некое полотнище с не очень ровными краями; и приступаю к работе. Набрасываю тонкой кистью «общий вид».

Тем временем Евгений «преподаёт» Васе азы обольщения:

– К женщине подход нужен. А не с этой штукой наперевес, – он показал Васе ниже пояса, – как с ружьём в атаку. Испугать можно, разбегутся, как куропатки. Ты должен с ними нежно – цып-цып, цып-цып; а когда прикормишь – вот тогда можно и из главного калибра выстрелить. Да так, чтобы пух и перья полетели во все стороны, чтобы наповал! А то может решить, что ты слабак по этой части; тогда – пиши пропало.

– Ты за меня не волнуйся, – отвечает ему Василий, побагровев слегка лицом, – главный калибр не подведёт! Я тебе ручаюсь!

– Да ты не мне, ей, своей избраннице, будешь что-то доказывать, – говорит ему Евгений.

Тем временем, на поблекших, почти белых шортах Алика, видевших не одну экспедицию, явственно проступило волшебное слово CoituS. Написано оно широкой кистью, чёрной краской; сажа газовая – так она называется. И лишь точка над «i» выполнена красной.

Я отошёл в сторону, любуясь «шедевром».

Женьке что-то в нём не понравилось. Он, вооружившись кистью, как истинный мастер, решил нанести последние мазки на почти законченное произведение:

– А вот так будет лучше, – приговаривает он, соединяя красную точку с палочкой буквы «i», увеличив её тем самым в высоту и придав начертанию этой буквы несомненное сходство с фаллосом.

– Да, конечно, лучше!

Он тоже отошёл немного в сторону, чтобы полюбоваться творением.

Теперь уже почти все сгрудились у стола, чтобы внести каждый свою лепту в творческий акт.

– А эти штучки, «погремушки», почему не нарисовали? – Говорит Вася с искренним удивлением, напоминая «творцам» конкретные детали отдельных органов у мужчин.

Евгений:

– Василий Иваныч, не будем натуралистами, останемся в поле интеллигентности.

Повар Яша, поначалу довольно равнодушно наблюдавший со стороны за нашими потугами, подошёл поближе нетвёрдым шагом почти законченного алкоголика. Подошёл – да так и покатился от смеха, увидев наш шедевр во всей красе. Согнувшись пополам, он захохотал так, что, в конце концов, свалился под стол, на котором происходит рождение главного символа экспедиции.

Глядя на него, смех разобрал и остальную компанию. У иных слёзы выступили на глазах, кто-то в этой толчее силится показать или доказать как можно ещё улучшить, более выразительно отобразить главную идею, то есть главный наш символ. Одни хватаются за кисти, почувствовав, вдруг, в себе призвание художника, другие им помогают, подсказывают, что ещё необходимо дорисовать и как. Неожиданно обнаружились недюжинные познания в области анатомии у людей очень далёких от медицины. Поступили даже предложения, от нескольких особо горячих голов, расписать таким образом вообще все стены дома – если не снаружи, то хотя бы изнутри. Последнее не вызвало поддержки. Всё же дом этот – частная собственность. Начальника Илью попытались убедить в том, что хозяин будет только рад бесплатному декору. Но он стоял как скала, понимая – за всё отвечать придётся ему – в первую очередь.

Громкий хохот десятка мужских глоток раздаётся далеко за пределы нашего «стойбища»; да так, что замолчали в округе все соседские собачонки, вечно выясняющие лаем свои отношения, а заодно разлетелись и птицы от греха подальше.

Под шутки, смех, нескончаемое веселье найдены большие гвозди, которыми грубо и надёжно готовый «штандарт» приколочен прямо над главным входом в наше основное жилище.

– А теперь – снимок на память! – Проорал Евгений.

Мы сгрудились прямо под этой своеобразной вывеской – весёлые, здоровые, свободные парни свободной страны, название которой – экспедиция.

Да, именно здесь, в экспедициях, витает дух истинной свободы – сюда не долетает не всегда свежее дыхание «общественной жизни» и цивилизации, вообще; здесь совершенно не слышны тягучие звуки нескончаемого «мыла» с телеэкрана, в котором, как мухи в растаявшей патоке, совершенно завязли миллионы и миллионы наших сограждан.

Чёрт возьми, – думаешь иной раз, возвращаясь из очередной экспедиции, – как они тут живут?! В этой вечной суете, неврастении, гнили. Вот уж, действительно, остаётся лишь искренне их пожалеть!

Овеянный ветрами и узнавший множество дорог, полгода живший в совершенно другом мире, как в другом измерении, ты не понимаешь этих нервных, задерганных людей (жителей больших городов), обсуждающих прямо в транспорте или на улице очередную чушь, увиденную на телеэкране. Они на полном серьёзе пересказывают высосанный из пальца сюжет очередного боевика или не менее дешёвой любовной истории; ты не понимаешь – почему они столь нетерпимо относятся друг к другу, почему многие озлоблены на весь белый свет без видимой причины. Кажется неуместной и отталкивающей духота и толчея везде и всюду. Неприятные запахи и слишком громкие, резкие звуки города портят впечатление от его архитектурных красот…

Во время фотографирования веселье достигает своего апогея – кто-то предлагает сняться, вообще, нагишом – на века, так сказать, зафиксировать свою мужскую стать; но идея не находит достаточной поддержки. Тогда решили устроить пир прямо на улице перед нашим временным, но уже полюбившимся жилищем.

Выволокли быстро стол и установили напротив входа. Евгений, поднимая стакан:

– За женщин! Чтобы они никогда не оказывались слишком далеко от нас! Но и не настолько близко, чтобы исчезло ощущение свободы! Ура!

Олег произносит следующий тост:

– За мужчин, которые никогда не сдаются! Несмотря ни на какие трудности и проблемы.

– Ура! Ура! Ура! – Проорали все немного вразнобой, но хором…

И только Илья иной раз по утрам окидывает наш «штандарт» хмурым взглядом после очередных вечерних «посиделок», от которых не всегда удаётся толком прийти в себя к началу следующего рабочего дня, опасаясь возможного неожиданного приезда какой-либо высокой комиссии с проверкой.

Но всё обошлось. Комиссии предпочитают появляться там, где происходят сенсации, где неожиданно прошлое возвращает людям что-нибудь уникальное. Пусть и случайно. Например, нечто выполненное из металла «жёлтого цвета» (далеко не все знают, что археологи довольно часто так называют изделия из золота).

Мы же выполняем простую, даже в чём-то рутинную работу, добывая из пластов земли факты и документальные доказательства того, как жили, чему радовались, о чём думали и мечтали люди, жившие в этих краях многие тысячелетия назад.

И, пожалуй, это важнее иных случайных находок. В том числе и из «жёлтого металла».

Глава седьмая. Ев – гений

Уже неделю идёт дождь, наполняя этот мир неторопливой размеренностью, соразмерной капели, которую мы вынуждены слушать в своих палатках. Никуда не нужно идти, бежать, спешить. Такая погода может вогнать в «минор» любого, даже такого отпетого оптимиста, каким, иной раз, кажется Евгений.

Археологи в дождь не копают. Археологи в дождь пишут статьи в научные журналы, главы будущих монографий, общаются, пьют вино и отсыпаются, отсыпаются.

Художники в дождь пишут картины, мечтают, читают стихи и опять мечтают, витают неведомо где.

Дождь монотонно шелестит по крыше палатки, в небе многослойный пирог из серых облаков, который очень плохо пропускает дневной и, тем более, вечерний свет. Зажигаю свечу, открываю книгу стихов Михаила Эминеску и ухожу с головой в его мир.

Несмотря на сырость, мне очень уютно. В спальном мешке тепло, палатка не протекает, вход в неё зашнурован, чтобы ветер не забрасывал дождь внутрь. Хорошо.

Эминеску – один из моих любимых поэтов. В его стихах удивительно сочетаются земные чувства и космическое видение мира, что, на мой взгляд, и является оптимальным для любого нормального человека, если он хочет по праву таким быть. Прочтите его стихотворение «Молитва дака» или, о любви, «Уходишь ты…». Вы поймёте – о чём я говорю. Вы не сможете оторваться от его стихов. Это и есть – истинная музыка вселенной…

Но пора к ужину. Выныриваю из мира грёз своих и поэта, оставившего этот мир ещё в позапрошлом веке, но, безусловно, живущего среди нас своими стихами, энергией своих чувств, мыслей. Энергией своей недолгой жизни.

Не без сожаления покидаю уютную утробу спального мешка, натягиваю резиновые сапоги и бреду в нашу «кают-компанию». Здесь сразу же окунаюсь в гул голосов. Народ, поделившись на две-три группы, при этом находясь за одним столом, что позволяет легко подключаться к соседям или просто всем объединиться в обсуждении какого-то одного насущного вопроса, неторопливо ведёт беседу – обо всём понемногу. Времени на это более чем достаточно, за что – «спасибо» погоде.

Валентин и Олег, обстоятельно обсуждают процесс возникновения и развития культур поздней бронзы и раннего железа, происходивший тысячелетия назад, в регионе между Карпатами и Чёрным морем с одной стороны, Дунаем и Днепром – с другой. Это место на карте напоминает горловину сосуда. Её избежать совсем не просто, если ты решил проехать степью (а не плутать в прибалтийских лесах и болотах или лазать по горным кручам Судет и Карпат) с Востока на Запад – на территорию, занимаемую современной Европой; или в обратном направлении. А значит, здесь пересекались пути тех, кто двигался на Запад и тех, кто искал своё счастье на Востоке. Далеко не всегда мирными, взаимообогащающими были их встречи. Довольно часто среди костей очередного погребения, нами раскопанного, мы находим наконечники стрел. Воины тех времён редко доживали до глубокой старости. Вообще – настоящие воины, не часто добираются до своих преклонных лет…

Перед Олегом и Валентином стоят тарелки, в которых картофель с мясом ещё парит, издавая аромат, способный вызвать голодные спазмы желудка даже у тех, у кого его (то есть, желудка) вообще нет. Повар Яша поглядывает с сожалением в их сторону, беспокоясь, чтобы блюдо не остыло совсем.

Но более «населён» и оживлён другой конец стола, где вокруг Евгения собралось человек пять. Уж он-то знает, как завладеть вниманием. Впрочем, он к этому особо и не стремится, а просто изливает себя в окружающее пространство и, параллельно, вливает внутрь замечательное вино, которым местные жители, часто абсолютно бесплатно, только из уважения к научным сотрудникам, снабжают нас из своих подвалов; обычно, единицей приносимого объёма является обыкновенная трёхлитровая банка, но нередко в этом качестве выступает стандартное эмалированное десятилитровое ведро, которое и находится в настоящий момент у ног Евгения (заодно он выполняет роль виночерпия). Если случается перерыв в этих сугубо дружеских «поставках», Алик, в компании с кем-либо, совершает «инспекторский» объезд торговых «точек» (ближайших и не очень), где производится целенаправленная закупка недостающей компоненты нашего стола – независимо от страны её происхождения, года изготовления, места розлива в тару и т. п. Иногда, в бесконечной череде практически одного и того же неизменного, довольно скромного ассортимента полок «сельмагов» и «сельпо» мелькает что-то необычное, неведомо как, кем и когда занесённое в эти забытые всеми края. От яркой и недешёвой наклейки дохнёт, вдруг, далёкими странами и континентами… Тогда Евгений объявляет, что вечер посвящается, к примеру, Латинской Америке, Южной Африке, Ирландии или странам Океании (чаще, разумеется, это бывает напиток изготовленный в ближнем зарубежье). Он, из подручных средств, придумывает себе соответствующий «прикид», пусть только в отдельных деталях отражающий национальный костюм того места, откуда прибыла данная, конкретная бутылка. По такому случаю им может быть разыгран целый спектакль. Такие вечера пролетают как одно мгновение – не соскучишься. Но сегодня он во власти воспоминаний. Подхожу, присаживаюсь поближе.

– А вот, ещё случай, – продолжает рассказывать свои нескончаемые истории Евгений, – был я в школьные годы, как говорится, молод, весел, спортом активно увлекался, но застенчив временами, до беспамятства. Наша гандбольная команда, где меня считали одним из главных бомбардиров, громила всех подряд. Хотя, правды ради, надо сказать, что самым первым был всё же Вовка – мощный, невысокий, широкоплечий парень, способный продавить любую оборону, но иногда и он уставал. Говорит, бывало:

– Ну, теперь ты давай, по-своему!

И разгоняюсь я вдоль девятиметровой зоны, мимо защищающихся, взлетаю вверх и шарахаю своей правой либо выше их рук, либо между ними – куда-нибудь под верхнюю перекладину. Да так, что вратарь толком отреагировать не успевает. А если и успевает подставить руку, то мячом её отбрасывает в сторону.

Бросать, между прочим, тоже надо уметь. В броске участвует всё тело, а не только рука, как кажется некоторым. Ты швыряешь, бросаешь что-то, как хлещешь кнутом – если это правильный бросок. Причём кнутовище – это твоё тело, а гибкая, кожаная часть кнута – это рука, но самое последнее и очень важное движение остаётся за кистью. Во время броска по всему телу как бы проходит волна, которая заканчивается на кисти руки и куда уходит вся энергия тела (это тоже, что происходит, когда щёлкают кнутом – скорость кончика кнута достигает иногда такой величины, что, возможно, преодолевает скорость звука, по причине чего и раздаётся громкий, как выстрел, хлопок). Тоже происходит и с рукой. Двигаясь петлеобразно, кисть руки может выбросить мяч с очень большой силой; он вылетает из неё, как камень из пращи.

Это было весной. Какой-то шутник, выглянув из-за угла дома метрах в двадцати пяти всё кричал: «Не попадёшь, не попадёшь, непо…!». Его крик оборвался на полуслове; увы, снежок попал ему прямо в рот.

Во время броска нет необходимости смотреть на цель – нужно только знать, где она, а видишь или чувствуешь перед собой в полутора-двух метрах некую точку (хотя «мишень» при этом может находиться и в метрах 30), попав в которую, уже точно знаешь, что цель будет поражена.

Чего только не бывало на гандбольной площадке. – Продолжает Евгений. – Приехала как-то к нам на игру команда. Неплохо они играли. Но особо выделялся у них вратарь – опытный, уверенный и, даже, самоуверенный парень. Игра складывалась нелегко для нас – идём с ними мяч в мяч. Они забросят нам, мы им. Мы им – они нам.

Их вратарь стоит, как скала – отбивает, ловит почти всё, что летит в створ ворот. Над нашей командой висит угроза поражения или унизительной ничьи у себя дома.

А игра уже близится к своему финалу. За грубое нарушение у шестиметровой зоны судья назначает нашим противникам пенальти. Никто из ребят не торопится предложить себя для его пробития. Все слишком хорошо понимают его важность.

Вовка подходит ко мне:

– Давай Женька, покажи им – где крестики, а где нолики нарисованы. Где и для кого – сегодня.

Беру мяч поплотнее в руку, становлюсь на семиметровую отметку. Вратарь наших противников, несколько выдвинувшись вперёд и подняв руки, кажется, заслонил собой всё пространство ворот – и бросить-то некуда.

Оставаясь ногами на отметке, начинаю движение корпусом вперёд. А он, «зараза», как каменный – ни туда, ни сюда. Уже падая на площадку, швыряю мяч с таким расчётом, чтобы он сначала ударился перед вратарём, а затем отскочил в левый от него угол ворот. Такой отскок мяча за долю секунды просчитать невозможно. Для вратарей это не самый простой бросок.

Поднимаясь после броска, слышу крики зрителей и ещё не понимаю – был ли мяч в воротах.

Подбегает Вовка. Спрашиваю его:

– Ну что, забросил?

– Всё в порядке. – отвечает он. А затем ко мне:

– Ты, вообще, что? – имея в виду то, как жёстко я приложился всем телом и лицом о площадку.

– Надо же было забивать, – отвечаю разбитыми губами.

Он увесисто хлопает меня по спине. Между тем игра понеслась дальше. От самоуверенности чужого вратаря не осталось и следа. До конца игры мы забросили ещё несколько мячей. Такой радости болельщиков мы давно не видели.

– Извините, друзья, кажется, я отвлёкся, – сделал паузу Евгений. – Так, о застенчивости.

– Как сейчас помню. Суббота, март, яркое солнце, лёгкий морозец. Под ногами похрустывает ледок-снежок. Поехал я в соседний городок за какими-то документами. Шолды – так, кажется, он называется. Пригородный дизель-поезд бегал туда и обратно с промежутком в несколько часов, что очень удобно. Можно успеть сделать всё необходимое, погулять немного, если осталось время – и обратно. Надо сказать, в те времена, в тех краях далеко не везде и не всегда транспорт ходил так хорошо.

А за окном вагона яркий, весенний день; на душе тоже светло и радостно. Ехать недалеко – полчаса полюбовался пейзажами и можно выходить.

Иду по тропинке, ведущей от станции к центру городка; а вокруг всё сверкает в лучах весеннего солнца. Кажется, ещё немного, и совсем растворишься в весне, в надвигающемся тепле; вот-вот взлетишь куда-нибудь под облака.

Поднимаю глаза от тропинки – навстречу идёт девушка. Цок-цок-цок каблучками по ледку. Идёт уверенно. У неё стройная, спортивная фигура, тёмно-коричневые глаза, улыбка, не столько на губах, сколько в глазах. Похоже, у неё в душе творится тоже, что и у меня.

Идём, глядя друг другу в глаза. А расстояние между нами всё сокращается и сокращается, и я мучительно ищу слова для неё, чтобы хоть на минуту остановить её, познакомиться.

И не нахожу!

Мы проходим мимо друг друга, едва коснувшись плечами. Во мне бушует ураган, шторм, все другие напасти погоды. Пройдя несколько шагов, я останавливаюсь и оборачиваюсь. Она всё так же весело и бойко уходит в только ей ведомые дали. Мне захотелось взорваться, разлететься на части, но догнать её. Но я не делаю ни единого шага.

В душе – состояние непоправимой потери.

Кое-как доплёлся до нужной организации и разделался с делами. И оставшееся до поезда время, всё ходил и искал ту, что так весело смотрела мне в глаза.

И в дальнейшем в течении нескольких лет при всяком удобном и не очень удобном случае я срывался в этот городок, искал встречи с той, которую не мог забыть.

Прошли годы. Мы при встрече вряд ли узнаем друг друга. Теперь я могу подойти к любой незнакомой женщине и заговорить о чём угодно. Иногда, правда, на меня смотрят как на ненормального, но довольно часто завязывается милая беседа, которая никого ни к чему не обязывает; после чего мы расстаёмся как старые друзья, а бывает, что и не сразу расстаёмся. Но забыть ту девчонку никак не получается, да и зачем. Меня согревает та любовь, воспоминания о тех мгновениях.

И, без видимого перехода, Евгения, вдруг, понесло:

– И вот теперь время от времени я пью и пью, и пью! И буду пить! И без проблем я могу сказать всему этому миру правду-матку прямо в его поганые глаза! – проорал он. – Многие хотели бы сказать, но сидят по норкам, как мыши, тихо-тихо.

– А у меня нет норки, нет дома – я свободен!

– И я счастлив, я самый счастливый человек! Я живу среди звёзд, галактик и туманностей, – говорит он, напоминая о своём увлечении астрономией, космосом, – и мне совсем не скучно, как некоторым, жующим одну и ту же жвачку, как корова, каждый день!

– Вот объясни мне, пожалуйста, – обращается Евгений к сидящему рядом с ним Алику, нашему водителю, – почему этот мир устроен так, что одни обязательно должны пожирать других – в прямом смысле слова?

– И, правда, – удивился такому открытию Яша, – все действительно едят друг друга! – и его разобрал какой-то полуистерический смех.

– Закон природы, – отвечает Алик Евгению равнодушно. – Известно же, что животные едят растения и себе подобных, далее – человек, в свою очередь, ест растения, животных и, иногда, себе подобных.

– Ах, закон природы! – прокричал Евгений. – Но ведь откуда-то взялся этот закон! Мы же хорошо знаем – в этом мире даже кошки сами собой не рождаются.

– А ты когда-нибудь видел, – продолжает Евгений, обращаясь к Алику, – глаза коровы, которая прожила с вами много лет, которая почти стала членом вашей семьи и которую ведут на бойню?!

– Что, не видел, говоришь?

– Ты видел в этих глазах слёзы, б…?! Они, между прочим, плачут, смотрят в глаза тем, кто их ведёт и плачут. Запомните это, бараны, – обращаясь уже ко всем, его слушавшим, и рискуя устроить ссору, говорит Евгений, – они – живые! И они всё понимают; и получше, чем иная двуногая, тупая тварь, которая годами приходила к ней за парным молоком! Да, Вася, тварь!

– Эй, Евгений, ты полегче на поворотах, – прокричал ему Олег, – так можно и обидеть ненароком кого-то.

– Да причём тут обиды, – отмахнулся Евгений, намекая на глобальность рассматриваемой проблемы и ничтожность каких-то обид. – Обижаются, обычно, аристократы и дегенераты, то есть те, кто не в состоянии сделать хоть какие-то выводы из услышанного. А если выводы сделаны – то не до обид. Ты либо что-то меняешь в себе, если говоривший прав, либо объясняешь «обидчику» в чём он не прав, если он вменяемый и способен услышать, либо отправляешь пытавшегося тебя «обидеть» в компанию тех, с кем вообще не о чём говорить, в компанию не достойных нормального человеческого внимания. То есть, он просто исчезает из твоего мира – надолго, а может и навсегда. Но в любом случае – сначала надо понять…

И, резко оборвав свои рассуждения, он продолжил на секунду оставленную тему; при этом в его голосе зазвучали металл и ярость:

– Но ты хорошо знаешь глаза своей любимой собаки или кошки. А почему бы и их не сдать на скотобойню? Их мясо вполне съедобно и шкуры тоже неплохо можно использовать, – продолжает терроризировать нашего водителя Евгений. – Что, не нравится?!