Текст книги "100 великих литературных героев"

Павел Корчагин

В середине XIX в. один общественный деятель Франции (к сожалению, не помню, кто именно) сказал приблизительно следующее:

– Тяжко и стыдно жить во времена, когда общество грабителей, лжецов и идиотов натягивает на себя тогу Фемиды и пытается судить революцию за ее неизбежные, но справедливые с точки зрения истории разрушительность, жестокость и кровопролитие.

Сегодня можно только с отчаянием повторять:

– Как он был прав!!!

Любой великой социальной революции дано свыше множество спорных «всегда» и лишь одно неподвластное воле человека «никогда». Прежде всего, революция всегда права; революция всегда сталкивает в ожесточенной схватке неравноправные слои общества, а потому жестока и кровава; главными виновниками революции всегда являются свергнутая власть и экономическая и интеллектуальная элиты павшего общества; революция всегда пробуждает к жизни прежде всего наиболее чуткие к справедливости, чести и совести человеческие души; революция всегда завершается формированием новой элиты, состоящей, как правило, из самых активных и напористых негодяев и мерзавцев, которых в дальнейшем идеализирует устоявшееся общество, но затем обличает контрреволюция, жаждущая оправдать себя пороками вождей революции; и еще много-много разных «всегда». Но главным все-таки навечно остается единственное «никогда», а именно – революция никогда не должна быть судима человеком и обществом, ибо послана она небом для совершения на земле высшей кары неправедным властителям и их обнаглевшим прихлебателям. Одновременно революция является жестоким уроком для новых властителей, чтобы знали меру и не повторяли преступлений свергнутых предшественников, – в противном случае революция вернется. Вернется в гораздо больших и куда более страшных масштабах. Но история, к сожалению, не может служить уздой для человеческой алчности и человеческого чванства. Потому мы не ошибемся, если назовем роман «Как закалялась сталь» одним из самых актуальных произведений третьего тысячелетия, а его главного героя Павла Корчагина – героем будущих времен.

Немного об авторе. Николай Алексеевич Островский родился 16 (29) сентября 1904 г. в селе Вилия Острожского уезда Волынской губернии (ныне Острожский район Ровенской области). Отец его, унтер-офицер в отставке Алексей Иванович Островский, герой Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., потомственный военный. Мать, в девичестве Заяц Ольга Йозефовна (обычно произносится как Осиповна), чешка по национальности, дочь лесничего, была на двадцать два года младше своего мужа. Николай стал четвертым ребенком в большой семье – у него были сестры Надежда и Екатерина и старший брат Дмитрий. Отец был заядлый картежник и гуляка, почему в 1912 г. Ольга Осиповна забрала детей и уехала жить к родне.

Почти три года они кочевали из села в село, пока в 1915 г. не обосновались окончательно в маленьком провинциальном городке, на большой узловой железнодорожной станции Шепетовке. Матери пришлось туго – чтобы прокормить себя и четверых детей, она вынуждена была работать и поварихой, и швеей, и акушеркой. В Шепетовке старшие дети тоже устроились работать.

Еще в Вилие Николай учился в церковно-приходской школе, а когда семья нашла себе приют в городке, окончил двухклассное училище. Затем двенадцатилетний мальчик поступил кубовым в буфет при станции, через год он стал помощником кочегара в депо.

После Октябрьской революции станция Шепетовка оказалась одним из важнейших объектов противоборства между большевиками и Центральной Радой на Украине. Последняя призвала на помощь австро-немецкие войска, а затем белополяков.

Николай, рабочий депо, принимал активное участие в большевистском подполье, а в 1918 г., будучи пятнадцати лет от роду, ушел на фронт в бригаду Г.И. Котовского, затем воевал в Первой конной армии С.М. Буденного.

19 августа 1919 г., во время боев с белополяками, Островский был тяжело ранен и комиссован.

После войны Николай учился в Киевском электромеханическом техникуме и одновременно работал помощником электромонтера в Киевских Главных железнодорожных мастерских, где был избран секретарем комсомольской организации. Как комсомолец, он участвовал в работах по снабжению дровами населения Киева. Тогда-то Островский и заболел тифом, осложнение после которого сделало его инвалидом I группы. Юноше едва исполнилось восемнадцать лет, когда ему поставили диагноз – прогрессирующий рассеянный склероз.

Островскому пришлось оставить учебу и вернуться в Шепетовку. Там он вновь с головой ушел в комсомольскую работу, даже вступил в ЧОН.

Однако состояние здоровья Николая ухудшалось. С 1924 г. он вынужден был уволиться и заняться лечением. В этих целях в 1925 г. молодой человек перебрался на жительство к Черному морю – в Новороссийск, к семье Мацюков – друзей матери. Вскоре дочь их Раиса Порфирьевна Мацюк (1906–1992) стала женой будущего писателя.

Николай Алексеевич не собирался бросать учебу и поступил на заочное отделение Московского коммунистического университета им. Свердлова. Тогда же он сделал первую пробу пера – написал повесть о котовцах, но рукопись была утрачена. Болезнь прогрессировала – Островский уже мог ходить только на костылях, начал слепнуть…

В октябре 1927 г. Николай Алексеевич по просьбе друзей взялся за работу над воспоминаниями о своей боевой молодости. Рукопись была готова в 1928 г. Неожиданно друзья стали советовать Островскому опубликовать ее как художественное произведение. Чисто литературных недостатков в книге было много, но Николай Алексеевич решил представить ее в издательство такой, как есть, поскольку считал, что выправление текста только выхолостит из него живое начало. И начались мытарства с публикацией. Автор несколько раз отсылал рукопись в издательство «Молодая гвардия», но ее дважды теряли, а затем прислали резко отрицательный отзыв – того, о чем написано в книге, просто не может быть!

Осенью 1929 г. жена привезла почти неподвижного и слепого Николая Алексеевича на лечение в Москву. Восемь месяцев пребывания в больнице результатов не дали. Островские остались жить в столице, получив комнату в коммунальной квартире. Упорный писатель продолжал работать над своей книгой. И хотя слепец ежедневно на 12–16 часов оставался дома один, жена и друзья изготовили ему специальный «транспарант» (папку с прорезями), с помощью которого Николай Алексеевич пытался писать. Но и это продолжалось недолго – пришла полная неподвижность, и Островский вынужден был диктовать книгу родным, друзьям, соседке по квартире, даже девятилетней племяннице.

Одновременно он не оставлял попыток опубликоваться. Наконец, рукопись попала к М.Б. Колосову, который сразу оценил истинное значение произведения.

Первая часть книги публиковалась в журнале «Молодая гвардия» с апреля по сентябрь 1932 г. и прошла незамеченной. Обескураженный Островский по настоятельному совету врачей в октябре того же года переехал жить в Сочи. Там он завершил работу над второй частью книги. Полностью «Как закалялась сталь» вышла отдельным изданием в 1934 г. Автором заинтересовался прославленный в те годы журналист газеты «Правда» М.Е. Кольцов. Современные обличители советской литературы уже по традиции утверждают, что он получил от Сталина коварное партийное задание создать из Островского очередной миф. В конце 1934 г. Кольцов приехал в Сочи на встречу с Николаем Алексеевичем, а в марте 1935 г. в газете «Правда» был опубликован очерк «Мужество» о слепом и обездвиженном писателе.

Так началась всемирная слава Николая Алексеевича Островского и его литературного героя – Павки Корчагина. Островскому оставалось жить четырнадцать месяцев.

Со времен перестройки писатель подвергается хуле и осмеянию. Особенно со стороны демократической интеллигенции. Это неудивительно, ведь Николай Алексеевич все советское время считался олицетворением, апофеозом истинного коммуниста. Главное обвинение – малограмотный Островский не мог написать такое произведение. Ссылаются на слова критика Г.М. Ленобля, голословно утверждавшего, что роман написан им и еще шестью авторами.

Клюют на эту «клюкву» люди, не понимающие специфики литературной работы. Ленобль страдал дюмизмом, болезнью, свойственной многим редакторам в XX столетии: они считают литобработку чужого произведения своим авторством! Если бы «обличитель» Островского смог назвать хотя бы один эпизод романа, сочиненный, а не обработанный им или другими редакторами литературно, можно было бы ставить вопрос об авторстве. В противном случае и говорить не о чем. Это прекрасно понимали опытные писатели – А.А. Караваева и Александр Серафимович, о помощи которых в работе над книгой не раз с благодарностью упоминал сам Николай Алексеевич. Никто из них автором романа «Как закалялась сталь» себя не называл даже в «кухонных» разговорах.

Что уж говорить о жалком лепете рафинированных «интеллектуалов», радеющих по поводу «художественной неполноценности» романа, с невероятной в истории мощью давшего обществу величайшие духовные ценности, рядом с которыми любое искусство и его каноны приобретают лишь вспомогательный характер и (используя штампованное выражение) подобно Луне сияют только отраженным светом от Солнца духовности. Виновниками бессмысленной критики являются, очевидно, ложные представления ее апологетов о приоритетах в художественной литературе и о высшем предназначении творчества как такового.

К сожалению, роман «Как закалялась сталь» жестоко страдает от многолетнего выпячивания его второстепенных, сопутствующих тем в ущерб главным, выявившимся только в наши дни. Сегодня Павел Корчагин перешагнул закономерную ограниченность автора – мы уже неоднократно говорили о подобном явлении – и вышел в ряды величайших социально-философских и эсхатологических литературных героев.

Проблема преодоления человеком физической немощи, бесспорно, очень важна, но не она превалирует в романе. Большевистский фанатизм Корчагина вообще понимается зачастую извращенно. Наиболее точное разъяснение ему дал еще П.Я. Чаадаев, сказавший: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники».[317]317
  Чаадаев П.Я. Отрывки и разные мысли (1828–1950 е гг.). Пункт 213. См.: Полное собрание сочинений и избранные письма. В 2-х т. Т. 1. М.: Наука, 1991.


[Закрыть]

Современный критик Л.А. Аннинский одним из первых вплотную подошел к верному толкованию образа Павла Корчагина, когда написал: «Весь его характер построен на ощущении безмерной, всеобщей, конечной справедливости, которой нет… Ненависть Корчагина не измерима личным частным масштабом: безмерное попрание вызвало безмерную ненависть… усугублено до предела чувство бесправности, непреодолимой уязвленности, ощущение безличности, в которую походя отшвыривают его сильные мира. Бездна униженности рождает бездну ответной злости – физические страдания бледнеют при этом».[318]318
  Аннинский Л. Николай Алексеевич Островский (1904–1936). В кн.: Русская литература XX в. Очерки. Портреты. Эссе. В 2-х частях. Часть II. М.: Просвещение, 1994.


[Закрыть]

Другими словами, Павел Корчагин есть литературный герой вне политики, он даже выше идеологии, ибо несет в себе сразу три ипостаси, стоящие вне мира идей, но целиком сотворенные верой. Прежде всего, Корчагин есть воплощенный в слове апокалиптический ангел возмездия, посланный к нам возвестить неизбежность небесной кары преступным власть предержащим силам и их потомкам непосредственно на земле, а не только в мире ином, и посредством этого обратить заблудших лицом к Справедливости. Во-вторых, это Дон Кихот в ярости, не только готовый защищать, но и во всеоружии защищающий слабых мира сего от зла сильных и богатых. И, наконец, в-третьих, Корчагин есть вселенский граф Монте-Кристо, пришедший вершить высшую Справедливость и карать предавших, оболгавших и нажившихся на погублении живых страждущих душ.

Одним словом, Павел Корчагин является сегодня олицетворением и критерием Высшей социальной Справедливости, посланной нам через русского юродивого-калеку, каковые испокон века были особо почитаемы в нашей национальной среде. Одновременно он есть праведный страж и этой Справедливости, и революции.

Отношение современных российских «хозяев жизни» и обслуживающей ее интеллигенции к таким, как Корчагин, да и к Богу вообще, блестяще, хотя и не желая этого, сформулировал И.И. Гарин: «И вообще все эти разглагольствования о бескорыстии творца несколько попахивают портянками вечных люмпенов, нивелляторов и экспроприаторов – неумирающей рати настоящих и грядущих хамов…»[319]319
  Гарин И.И. Век Джойса. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2002.


[Закрыть] Воистину Корчагин и есть герой тех самых, лживо трактуемых освоившимися при «кормушке» болтунами, «вечных люмпенов» и «хамов», которые в конечном итоге и есть наш народ, а другому и не бывать. И как верно высказался рафинированный интеллигент – за ним, Корчагиным, будущее, потому что он и есть Высшая Справедливость. А потому именно о Корчагине сказал столь непонятные для наших современников слова русский гений, на многие годы вперед проникший в истинную суть революции:

 
Так идут державным шагом,
Позади – голодный пес,
Впереди – с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди – Исус Христос.[320]320
  Блок А.А. Стихотворения и поэмы. М.: Художественная литература, 1983.


[Закрыть]
 

Полиграф Полиграфович Шариков

Гениальный драматург, талантливый беллетрист, но поверхностный, очень слабый мыслитель, Михаил Афанасьевич Булгаков всю жизнь стремился занять не свое место в отечественной литературе. Он тщился стать бóльшим, чем был на самом деле, видимо, понимал свою немощь и оттого слишком часто опускался до бессмысленного ёрничества, завистничества и сплетен с кукишем в кармане. В наше время это стыдное для серьезного писателя снисхождение к собственным слабостям воздалось Булгакову сторицей – менее чем через сто лет после кончины непозволительная таланту мелочность обратила Михаила Афанасьевича в жупел злобствующей образованщины, возомнившей себя интеллектуальной элитой российского народа.

Печально и страшно, но потрясающие по своей художественной силе герои романа «Белая гвардия» (пьеса «Дни Турбиных») или драмы «Бег» оказались оттесненными от своего создателя, и их место заняла целая плеяда выдуманных Булгаковым литературных монстров. Да и сам писатель к концу жизни встал на позиции гётевского фаустианства, провозгласив панегирик злу, творящему добро. Эта идея столь органически не приемлема в русской цивилизации, что Булгаков скоро и неизбежно выпал из контекста национальной культуры, оставшись в ней лишь как носитель идеологии чуждых народности прозападнических маргиналов. Таков неизбежный итог интеллигентщины – самонадеянных философствований на темы, которые свыше не дозволено познать человеку, начитавшемуся слишком умных для него книжек и при этом возомнившему, что он уже проник в суть бытия и имеет право оценивать и судить весь мир и собственный народ.

И вот насмешка судьбы: даже мрачный Воланд из «Мастера и Маргариты», представленный читателю Булгаковым как некая грандиозная ипостась сатаны (но воспринимаемая таковой только незрелым умом подростков и людей, навсегда застрявших на подростковом уровне интеллектуального развития), даже Воланд в творчестве писателя оказался героем второго плана и затих в тени меленького, омерзительного, провонявшего псиной и кошатиной Полиграфа Полиграфовича Шарикова из повести «Собачье сердце». Спорно? Что ж, попробую разъяснить свою точку зрения. Но прежде расскажем о писателе.

Михаил Афанасьевич Булгаков родился в 1891 г. в Киеве в семье духовного писателя и преподавателя Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова (1859–1907) и его жены Варвары Михайловны (в девичестве Покровской) (1869–1922). Мальчик стал первенцем, помимо Михаила были еще четыре младшие сестры и два брата.

Высококультурная атмосфера жизни Булгаковых способствовала быстрому творческому развитию мальчика. Первая попытка сочинить рассказ была сделана Мишей в семилетнем возрасте. Благотворно сказалась и учеба в престижной Первой Александровской гимназии Киева, куда мальчик поступил в 1901 г.

В 1906 г. Афанасий Иванович внезапно заболел неизлечимым недугом – нефросклерозом. Коллеги по академии в спешном порядке добились присвоения умирающему степени доктора богословия и звания ординарного профессора, а через месяц после этого он умер. Варвара Михайловна овдовела с огромной по тем временам профессорской пенсией в 3 тыс. рублей в год, что более чем в два раза превышало зарплату ее покойного супруга. Так что образ жизни Булгаковых практически не изменился.

По окончании гимназии Михаил решил продолжить фамильную традицию – его дядья по материнской линии М.М. и Н.М. Покровские и друг семьи, будущий отчим И.П. Воскресенский были врачами. В 1909 г. Михаил Афанасьевич поступил на медицинский факультет Киевского университета Св. Владимира.

На втором курсе Булгаков влюбился в Татьяну Николаевну Лаппа (1892–1982), племянницу сослуживицы Варвары Михайловны по Фребелевскому институту. Булгаков звал девушку Тасей. Вскоре она забеременела от возлюбленного и была вынуждена сделать аборт. А в конце апреля 1913 г., невзирая на сопротивление обоих семейств, молодые люди обвенчались.

Когда началась Первая мировая война, супруги Булгаковы стали работать в госпитале. В 1916 г. Михаил Афанасьевич получил диплом врача и вместе с женой – сестрой милосердия – выехал добровольцем Красного Креста на Юго-Западный фронт, в Каменец-Подольский военный госпиталь. Однако очень скоро его отозвали в тыл и направили врачом в Никольский врачебный пункт Сычевского уезда близ Смоленска. Там он встретил Февральскую революцию 1917 г.

Летом того же года Булгаков провел трахеотомию больному дифтеритом ребенку. Опасаясь заражения, он сделал себе прививку, а начавшиеся затем сильный зуд и боли попытался заглушать морфием. В результате Михаил Афанасьевич стал наркоманом-морфинистом. Только через год заботами Таси и отчима он смог излечиться от этого тяжкого заболевания.

Как наркоман в феврале 1918 г. Булгаков был освобожден от службы и вернулся в Киев. Там он сразу же открыл частную практику врача-венеролога. Жизнь Киева того времени Михаил Афанасьевич описал в романе «Белая гвардия». Прообразами Турбиных стали сам автор и члены его семьи.

В 1919 г. в Киев пришла Добровольческая армия Деникина. Вскоре Булгаков был признан военнообязанным, мобилизован и направлен во Владикавказ начальником санитарного околотка 3-го Терского казачьего полка.

Все это время Михаил Афанасьевич не оставлял литературную деятельность и, когда представилась возможность, в самом начале 1920 г. навсегда расстался с медициной, обратившись к журналистике. Он намеревался публиковаться с рассказами и фельетонами в местных кавказских газетах, но уже в феврале заболел тифом. И вновь Булгакова выходила жена Тася. За время его болезни во Владикавказе окончательно установилась советская власть.

Уже в апреле 1920 г. Михаил Афанасьевич по знакомству устроился заведующим литературной секцией подотдела искусств отдела народного образования Терского ревкома. Платили мало, и, чтобы обеспечить семью, Булгаков взялся писать пьесы для образованного во Владикавказе Первого Советского театра. Среди прочих летом 1920 г. им была создана большая 4-актная драма «Братья Турбины (Пробил час)», зародыш будущего романа «Белая гвардия».

Дела вроде бы налаживались, но в середине 1921 г. во Владикавказе началась чистка кадров. Бывшего белогвардейца Булгакова выгнали со службы, и в конце того же года во избежание репрессий он перебрался в Москву – без денег, без вещей, но к многочисленной родне, которая всегда была готова помочь любимому Мише… Короткое время жили в общежитии, но затем обосновались в комнате Андрея Михайловича Земского (1892–1946), мужа Надежды Афанасьевны (1893–1971), сестры Булгакова. Это был знаменитый адрес Большая Садовая, дом 10, квартира № 50, где разворачиваются события романа «Мастер и Маргарита» («нехорошая квартира», в которой жили Берлиоз и Степа Лиходеев, а затем обосновались Воланд и K°).

Несколько лет прошли в мытарствах и мелких литературных подработках. Сделать себе имя Булгакову никак не удавалось. Но вот в январе 1924 г. он познакомился на вечере сменовеховцев в Бюро обслуживания иностранцев с Любовью Евгеньевной Белозерской (1895–1987), бывшей актрисой и журналисткой, дамой с большими серьезными связями в литературном и театральном мире. Ряд биографов утверждают, что именно ради карьеры Булгаков развелся с преданной ему Т.Н. Лаппой и женился на Белозерской, но сама Татьяна Николаевна впоследствии писала, что они с Михаилом Афанасьевичем еще на Кавказе охладели друг к другу. Можно не сомневаться, что любящая Тася лжет и что Булгаков не просто расстался с ней, а выгнал на улицу, поскольку женщина, в один час лишившаяся каких-либо средств к существованию, была вынуждена переселиться в полуподвал того же дома, где оставался жить Булгаков.

К тому времени Михаил Афанасьевич уже создал повести «Дьяволиада» и «Роковые яйца», приступил к работе над романом «Белая гвардия (Желтый прапор)».

С ноября 1924 г. Булгаков и Белозерская поселились в Обуховом переулке на Пречистенке, где в начале 1900-х гг. в доме 1, квартире № 12 жили любимые дяди писателя Михаил Михайлович и Николай Михайлович Покровские, как говорилось выше, оба врачи.

Имя Михаила Афанасьевича становилось все более известным в литературных кругах, как в СССР, так и в эмиграции. Н.С. Ангаров просил продолжить сотрудничество с редактируемым им альманахом. По его настоянию Булгаков в течение января – марта 1925 г. написал повесть «Собачье сердце», однако публикация ее в «Недрах» была запрещена властями.

Внешняя атрибутика места действия повести была взята Булгаковым из квартиры его дядюшек в Обуховом переулке, однако попытка представить их совокупным прообразом профессора Ф.Ф. Преображенского явно неуместна. В то время на эту роль скорее подходили такие мировые знаменитости, как В.М. Бехтерев или И.П. Павлов. Некоторые булгакововеды придерживаются именно этой, более правдоподобной версии. Действительно, история Шарика необычайно близка к экспериментаторской деятельности И.П. Павлова, а коллекцию заспиртованных человеческих мозгов, как у булгаковского профессора Преображенского, в СССР имел только В.М. Бехтерев. Да и не мог Михаил Афанасьевич изобразить своих милых добродушных родственников в личине дельца от медицины, каковым является профессор Преображенский.

Вот тут мы подходим к самому спорному вопросу. Конечно, получивший удовольствие от выдающейся экранизации «Собачьего сердца», современный читатель вслед за блестящими артистами Е.А. Евстигнеевым и Б.Г. Плотниковым представляет себе профессора Филиппа Филипповича Преображенского и его ассистента доктора Броменталя как некие светлые положительные образы, противостоящие варварству и хамству нарождающейся советской власти. Однако при более внимательном проникновении в описанную в повести ситуацию становится понятным, что в моральном отношении в «Собачьем сердце» нет положительных героев. И это вряд ли осознавал и сам Булгаков.

Трагедия современной России как раз и заключается в том, что в царящей ныне в обществе психологической атмосфере гонки за наживой подавляющее большинство наших соотечественников не в состоянии понять моральное уродство Преображенского и Броменталя. В них видят прежде всего высококвалифицированных профессионалов, делающих свое дело и зарабатывающих этим деньги в мире распоясавшихся хамов. В принципе именно такова была жизненная философия самого Булгакова (отчего он и является в наши дни знаменем «строителей нового общества»), утверждавшая принцип: «Я умнее – я имею право. Долой уравниловку!»

На деле же несчастный пес Шарик в изображении писателя стал жертвой двух рафинированных интеллигентов, от высоколобия своего возомнивших себя богами и вознамерившихся не только сотворить искусственного человека, но и сделать это посредством разрушения естества. При этом получился у них не просто человек, а Клим Чугункин – вор, пьяница и тунеядец. Иного и выйти не могло – узость мысли высококлассного профессионала в одной области неизбежно компенсируется катастрофическими результатами для цельного и всеобщего мира.

Поруганное дитя природы стало жестоко мстить своим создателям, глупо, мерзко, страшно, но именно так, как только и может поступить искусственное существо, не призванное в этот мир человеком. Тема, как видите, не нова. Здесь есть что-то и от «Франкенштейна» Мэри Шелли, и от «Острова доктора Моро» Герберта Уэллса. Новое у Булгакова в том, что он невольно признал: и хам во власти, и массовые репрессии свалились на Россию не неведомо откуда, а есть всего лишь результат бессмыслицы отечественной интеллигенции в лице ее передовых представителей и творцов. Они же за свои деяния и заплатили, утащив за собой множество невинного люда.

Из замысла «Собачьего сердца» логически вытекает неизбежный капкан противоречий в мировоззрении Булгакова-сатирика: либо революция есть событие искусственное, но тогда его сатира направлена в пустоту, поскольку нельзя требовать от людей, резко вознесенных ею в более интеллектуальный мир, иного поведения, чем поведение Шарикова; либо революция есть явление естественное, и в этом случае сатира его просто кощунственна, поскольку нельзя требовать от общества, зарожденного в крови Гражданской войны, высокой нравственности и справедливости.

К сожалению, как это часто бывало с Михаилом Афанасьевичем, в непродуманности и мелочности своей он облек достойную идею в столь пошлую и лукавую форму, нашпиговал ее столь внешне эффектными тирадами и фразочками (на деле имеющими своим основанием лишь брюзжание человека, который упорно хочет видеть только мир собственных желаний и потому отрицает мир реалий), что в наши дни повесть его неожиданно для самого Булгакова превратилась в эффектное, но не эффективное орудие воинствующего капитала против народа России. (Хотя это и прикрыто лживыми речами об обличении мимикрировавшего социализма.)

Главной жертвой этой метаморфозы оказался бедный Шарик. Он перестал быть привычным для нас литературным героем, но перерос в иную, весьма сложную ипостась: в героя – представление малой и худшей части населения нашей страны о подавляющем большинстве его. Достаточно сказать, что значительное число современных литературоведов, обслуживающих интересы нового капитала, и особенно специалисты в области творчества Булгакова заявляют ныне, что в образе Шарикова писатель изобразил пролетариат, то есть тех людей, кто занимается физическим трудом, прежде всего производством материальных благ. При этом утверждается, что Булгаков творил в расчете на две категории своих читателей, способных по-разному постичь смысл его произведений, – на зарубежную интеллигенцию и на советскую образованщину, поскольку в СССР интеллигенции быть не может по самой природе советского общества. Следовательно, Шариков есть образ – представление образованщины и западников о народе России и о себе умненьких и талантливеньких, противостоящих этому «тупому быдлу».

Далее расписывать позорище сословного разделения современной России считаю излишним.