Текст книги "Зоя Космодемьянская. Правда против лжи"

Когда мы прочитали в «Правде» статью Лидова «Таня», то сказали командиру части: «Это не Таня, это – наша Зоя!» Когда приехали в Петрищево, вижу: тот мальчик идет, который встретился мне здесь в ноябре 41-го. «А ты говорила – беженка!» – повернулся и убежал, а вскоре вернулся. Протягивает мне варежки Зоины, они остались в избе Седовой, куда ее с самого начала привели. Достаю из карманов такие же… Это нам с Зоей достался подарок от ребятишек из Горьковского детдома. В них было припрятано по 10 конфет-подушечек, завернутых в бумажку. Дети от себя отрывали для девушек-бойцов…

Потом пошли к могиле. Мама Зоина, Любовь Тимофеевна, с нами идет, впервые я увидела Сашу, Зоиного брата младшего. Идут Шелепин с командиром части, врач военно-медицинской экспертизы. Подходим. Уже вырыли Зою из могилы. Сорванная с петель дверь, на ней лежит труп. Волосы забиты снегом. Исколотое штыками тело, срезанная грудь. У мертвой срезали, издевались над трупом. Ногти вырваны, на пальцах выцветшая кровь. Когда перевернули – сплошь иссеченное, в запекшейся крови тело. Толстая обрезанная веревка на шее. Подошел врач: «Какие приметы помнишь?» Я молчу, горло сжалось. Он меня тряхнул: «Ты боец или нет?!» Говорю: «На левой ноге через колено и вниз – шрам. Это она в детстве еще в Осиновых Гаях от быка спасалась и полезла через колючую проволоку. Долго не заживало. Зоя мне об этом рассказывала…» Чуть стянули чулок на окоченевшей ноге: этот самый шрам… Никаких сомнений у нас не было: это Зоя! Какое лицо у нее было: как у спокойно спящего человека… Зою оставили там, в могиле. Мы в Москве вместе с Борей Крайновым поставили свои подписи под актом эксгумации.

Зимой 42-го наш командир отобрал тех немногих девушек, которые вернулись с задания, и начал их готовить к серьезному броску – в Белоруссию. Помню, как в апреле пришла новенькая: маленькая девушка с косичками-хвостиками – Нина Молий. Пришла по комсомольскому призыву «Отомстим за Зою!» Я, как уже обстрелянная, взялась ее учить всем нашим боевым премудростям. Говорю: «Будешь теперь моей дочкой!» Весной, 5 мая, мы поехали в Петрищево за Зоей. Надо было ее похоронить как подобает. Мы понимали, что земля уже сильно подтаяла и труп трудно будет обрядить. Инструктор МК ВЛКСМ Лида Сергеева взяла с собой несколько метров голубого крепдешина. Когда мы пеленали Зою в голубую полупрозрачную ткань, бабы петрищевские выли в крик… Потом была кремация. Тяжело это было, ужасно…

В ночь с 14 на 15 мая мы вылетели во вражеский тыл, на глубокую усадку. В Белоруссию. С собой я взяла газеты, листовки и книжечки со статьями Лидова «Таня» и «Кто была Таня».

* * *

От себя скажу: вот так, уже после своей гибели, Зоя продолжала борьбу.

Глава пятая. И стала вдохновляющим примером

Помните, как написал Маяковский в своей поэме о Ленине?

 
Стала
    величайшим
        коммунистом-организатором
Даже
    сама
        Ильичева смерть.
 

Похоже было после смерти Зои.

Когда приходится слышать (все еще приходится, увы), а что особенного, дескать, сделала она, я думаю: если бы эти люди могли перенестись в то время, не возник бы столь кощунственный, нелепый и далекий от жизни вопрос. Тогда, по-моему, каждый или почти каждый понимал, как много сделала и после смерти продолжает делать для Победы эта восемнадцатилетняя девочка.

Вот закончил я предыдущую главу воспоминанием разведчицы Клавдии Александровны Милорадовой про новое ответственное задание, которое она получила, едва завершилась битва за Москву: лететь в тыл к фашистам в Белоруссию. «На глубокую усадку», – сказала она, а это значит – для продолжительной работы в глубокой конспирации на оккупированной врагами земле. И Клава берет с собой листовки и книжечки, изданные «Правдой», где перепечатаны очерки о ее боевой подруге. Берет вместе с тем, без чего нельзя обойтись, вместе с оружием. Берет как оружие.

Она знает: когда ее выбросят с парашютом к белорусским партизанам, для них рассказ о «Тане»-Зое станет мощнейшим духовным подкреплением. А ведь они и до местных жителей рассказ о ней донесут, и как им это важно в фашистской неволе…

Слово матери звало к отмщению

Кажется прямо-таки чудом, но недавно, совсем недавно одна из тех книжечек, прошедших в огненные годы немереный путь на фронте и в тылу, дошла до меня от дочери одной из ветеранов «Правды» Нины Александровны Архипенко. Маленькая брошюра карманного формата: ее легко было спрятать, если ты на оккупированной территории, среди врагов. На обложке, на суровом черном фоне, – яркие языки пламени. И надпись «Таня», тоже словно огнем.

Открывает памятное издание самая известная предвоенная Зоина фотография, а дальше трагический снимок, сделанный С. Струнниковым. Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ей звания Героя Советского Союза от 16 февраля 1942 года. Оба очерка П. Лидова. А еще – выступление по радио Любови Тимофеевны Космодемьянской, напечатанное «Правдой» 18 февраля, и один из откликов на него – фронтовое письмо, тоже с правдинской страницы из номера за 8 марта.

Внимание! Я-то помню и это радиовыступление матери героини, обращенное прежде всего к советской молодежи, и многие письма, адресованные ей же, матери, которые тогда печатались в газетах и передавались по радио. Сегодня кто-то брюжзит «через губу»: это, мол, советская пропаганда. Если пропагандой называть то, что идет из самых глубин сердца и души, я согласен. Но судите сами, Любовь Тимофеевна с первых дней ощутила, что в своем горе она не одинока. И представьте себе, было именно так вовсе не потому, что кто-то «предписал» или «приказал», чтобы так было.

«Однажды, – вспоминала Любовь Тимофеевна в своей книге, – когда я вынимала из ящика газету, к моим ногам упало несколько писем. Я подняла их и развернула первое попавшееся – чуть потертый на сгибах фронтовой треугольник без марки.

“Дорогая мать…” – прочла я и заплакала.

Это писали незнакомые люди, бойцы Черноморского флота. Они старались поддержать меня в моем горе, называли Зою сестрой и обещали мстить за нее.

И вот каждое утро почта стала приносить мне письма. Откуда только не приходили они! Со всех фронтов, со всех концов страны столько теплых, дружеских рук протянулось к нас с Шурой, столько сердец обратилось к нам. Писали и дети, и взрослые, матери, потерявшие своих детей на войне, ребята, у которых фашисты убили родителей, и те, кто в это время был на поле боя. И все они словно хотели принять на себя часть нашего горя…»

Действительно, незнакомые люди, тысячи людей, душевным теплом и участием согревали мать и брата Зои, а Любовь Тимофеевна и Шура, каждый по-своему, старались соответствовать такой любви. И делать все возможное для главного – для Победы.

Вот и радиообращение матери, напечатанное в «Правде» и вошедшее в изданную «Правдой» книжечку, было о самом главном. Поведав, какой росла ее дочь, как относилась к жизни, к Родине, к комсомолу, Любовь Тимофеевна сказала:

«Товарищи! Сердце мое тяжело ранено, и время не залечит эту рану. Но я горжусь, что дочка моя смело пошла на великое дело и осталась сильной, честной, гордой до последнего своего дыхания. Зоя встретила смерть как настоящий человек, борец, коммунист.

…Пусть будут прокляты эти фашистско-немецкие кровососы, душегубы! Пусть их матерям, их дочерям приснится страшная казнь моей Зои! Кровавые палачи получат по заслугам! Я знаю это. Фашизм будет истреблен раз и навсегда. Я знаю это, товарищи. Но я прошу вас, как мать, потерявшая любимое дитя: отомстите скорее и за мою Зою!

Отомсти, молодежь, немецким зверям, которые мучили, терзали мою дочку!

Я прошу вас об этом. И я повторяю вслед за незабвенной своей Зоей:

– Будьте смелее! Боритесь, бейте немцев! Смерть фашистским палачам! Смерть им!»

А бойцы отвечали: «Отомстим за Зою!» Писали это на танках и самолетах. Клялись отомстить. Таким письмом в адрес Зоиной матери (одним из тысяч!) завершалась и та книжка «Правды», тоже сходу отправившаяся воевать:

«Сейчас ночь, темная и грозная. Нас пятеро командиров Красной Армии. Сидим мы в землянке. Бой давно стих, с рассветом он начнется заново. Нам бы поспать, но спать невозможно. Мы прочли вашу речь…

Вам, нашей матери, вырастившей для нас героиню, – наша сыновняя благодарность… Мы не забудем. Мы отомстим. Она погибла геройской смертью, но дух ее живет…

Держитесь, мама! Победа будет за нами!»

Так твердо и уверенно: «Будет за нами…» А ведь еще только начало 1942-го. И это Зоя, ее подвиг и дух, ее героический пример, конечно, прибавили уверенности в Победе.

Сознавая, что слово матери тоже действует во имя Победы, Любовь Тимофеевна стала все чаще выступать перед людьми, когда ее приглашали. Вот как вспоминала потом про первое приглашение и самое первое свое выступление: «…В дверь нашей комнаты несмело постучали, и вошла незнакомая девушка. Она была высокая, худенькая; смуглое лицо, короткая стрижка и большие глаза – только не серые, а синие – напомнили мне Зою. Она стояла передо мною смущенная и неловко теребила в руках платок.

– Я с военного завода, – сказала она, запинаясь и робко поглядывая на меня из-под ресниц. – Я… наши комсомольцы, мы все очень просим вас: приходите к нам на комсомольское собрание… и выступите. Мы очень-очень просим вас, очень! Я понимаю, вам это трудно, но мы…

Я сказала, что выступать не могу, но на собрание приду.

На другой день к вечеру я пошла на завод. Он находился на окраине Москвы; многие строения вокруг были полуразрушены.

– Фугаска упала. Пожар был, – кратко пояснила провожатая, отвечая на мой безмолвный вопрос.

Когда мы вошли в красный уголок, собрание уже началось. Первое, что я увидела, – лицо Зои, смотревшее па меня со стены за столом президиума. Я тихо села в стороне и стала слушать.

Говорил юноша, почти подросток. Он говорил о том, что план уже второй месяц не выполняется, говорил сердито, горячо. Потом выступил другой, постарше, и сказал, что опытных рук в цехе становится все меньше и меньше, вся надежда на ремесленников.

– А холод какой! Цех не лучше погреба! Руки к металлу примерзают! – раздался голос с места.

– Не стыдно тебе! – крикнула моя спутница, резко обернувшись в ту сторону. – Посовестись!

Неожиданно для себя я встала и попросила слова. Меня пригласили пройти на невысокую трибуну, и пока я шла, Зоины глаза с портрета смотрели мне прямо в глаза. Теперь портрет Зои был за мною, немного сбоку, как будто она стояла за моим плечом и смотрела на меня. Но я не говорила о ней.

– Ваши братья, ваши сестры на фронте каждый день, каждый час жертвуют жизнью, – сказала я. – Ленинград голодает… Каждый день от вражеских снарядов гибнут люди…

Нет, не стану пытаться передать то, что я сказала тогда. Я не помню слов. Но глаза молодежи, устремленные на меня, подтвердили: я говорю то, что нужно.

Потом они отвечали мне – коротко, решительно.

– Мы будем работать еще злее, – сказал тот, кто выступил первым.

– Мы назовем нашу бригаду именем Зои, – сказал другой.

…Через месяц мне позвонили с того завода.

– Любовь Тимофеевна, мы теперь перевыполняем план, – услышала я.

И я поняла: дать горю сломить себя – значит оскорбить память Зои. Нельзя сдаться, упасть, нельзя умереть. Я не имею права на отчаяние. Надо жить.

Выступать перед людьми, говорить с большой аудиторией мне было очень трудно. Но я не могла отказать, когда меня просили приехать, а это бывало все чаще. Не смела отказать потому, что поняла: если мое слово помогает, если оно доходит до людей, до молодежи, если я могу внести хоть небольшую долю в великую борьбу с врагом – значит, я должна это сделать».

* * *

То было только начало ее огромной, поистине подвижнической работы, связанной с памятью Зои, – работы, продолжавшейся затем много лет. До последних дней жизни.

И, конечно, была она в этом святом деле далеко не одна. Выдающийся скульптор Матвей Манизер уже в 1942-м создает один из лучших монументов героини, удостоенный Сталинской премии. Знаменитое содружество трех друзей-художников, известное как Кукрыниксы, пишет картину, запечатлевшую казнь в Петрищеве. Кинорежиссер Лео Арнштам снимает художественный фильм «Зоя». А Маргарита Алигер, талантливый поэт, входит в захватывающую тему одноименной пронзительной поэмой – лирической и героической. И многие театры ее инсценируют, ставя спектакль под названием «Сказка о правде»…

Впрочем, всех поэм, стихов и песен, посвященных любимой героине и родившихся тогда же, в годы войны, наверное, невозможно не только собрать, но и перечислить. Приведу хотя бы одно из первых стихотворений, написанное для бойцов на фронте и посланное с письмом матери Зои 3 марта 1942 года лейтенантом Владимиром Егоровым:

 
По сугробам босую водили,
Выжигали, пытали огнем,
Насмехались, куражились, били
Своим кованым сапогом.
И застыли уста молодые…
Затянулось тугое витье…
Трепещите, мучители злые,
Перед мстительной тенью ее!
Воин! Пусть твой гнев,
Рвет и глушит врага на пути!
Слышишь голос замученной Зои?
«Отомсти! Отомсти! Отомсти!..»
И рокочет в ответ канонадой:
«Нет, не будет убийцам пощады!
Вражьей кровью свой путь
Освящу!
Отомщу! Отомщу! Отомщу!»
 

Стихи фронтовика, обращенные к фронтовикам…

Говорят, Сталин приказал не брать в плен офицеров и солдат 197-й немецкой пехотной дивизии, «отличившейся» истязаниями и казнью Зои. Достоверного источника мне найти не удалось, но все более убеждаюсь: в сознании народном это крепко живет.

А вот факты. Дивизия та будет разгромлена под Смоленском, добивать же остатки ее предстоит на белорусской земле. К этому мы еще вернемся.

* * *

Конечно, не измерить и не подсчитать влияния Зои на тех, кто стали героями Великой войны вслед за ней, под ее воздействием. Но один, особенно знаковый в моем представлении факт следует привести.

Донбасс, город Краснодон, тогда Ворошиловградская, а ныне Луганская область. В начале 1942-го фашисты этот город еще не смогли захватить, и газета «Правда» приходит сюда. Она приходит и в дом, где живет семья Кошевых.

Здесь мальчик Олег. Скоро о нем, как и о Зое, узнают вся страна, весь мир. Узнают о комиссаре подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия» Олеге Кошевом. А пока он девятиклассник, хотя сейчас, когда враг рвется к городу, учиться все труднее. Про то, что и как происходило в этой семье, рассказала мать Олега – Елена Николаевна в своей волнующей книге «Повесть о сыне», изданной, разумеется, уже после войны. Так вот, полстранички из нее, относящиеся к нашей теме:

«У нас на квартире поселился комиссар, майор Василий Данилович Говорущенко. За несколько дней Олег близко с ним сошелся. О многом они беседовали, но всегда заканчивали разговор о войне, о трудностях ее, о неизбежной победе над врагами.

Как-то, морозным днем, Говорущенко принес свежие газеты. Олег первым кинулся к ним. Перебирая их, сын увидел статью о геройском подвиге и смерти Зои Космодемьянской.

– Хотите, прочитаю вслух? – спросил он взволнованно.

Статья эта ударила Олега, кажется, в самое сердце. Как он ни старался закрыть глаза газетой, я заметила в них слезы.

Кончив читать, он тихо сказал:

– Вот настоящая комсомолка!

Некоторое время он сидел, опустив голову, задумчивый. Может быть, в это мгновение он представлял себе мужественный путь Зои, а возможно, что именно тогда его сердце загорелось огнем мести, который уже никогда с тех пор не угасал в его груди.

Вдруг он поднял голову, взглянул на нас и сказал:

– Если бы и мне пришлось попасть в их руки, мама…

Он замолчал и молчал долго.

Помню, был обычный донбасский зимний день с морозом и резким ветром. За окнами лежал глубокий снег. Густой иней облепил сучья деревьев, окна в домах. Ветер тревожно высвистывал в трубе.

Долго в нашем доме говорили о Зое. Олег слушал, сосредоточенно думая о чем-то своем.

Когда пришли газеты с портретом Зои, Олег вырезал его, заботливо вставил в рамку и повесил над своей кроватью».

Пять фотографий

Газеты с портретом Зои… Сколько же будущих героев, подобно Олегу, вырезали эти фотографии на память, вдохновляясь ими!

Пройдет некоторое время после ее гибели, и Зоя Космодемьянская вновь появится в «Правде». И это снова будет потрясающим явлением, какого не смог бы, наверное, придумать даже самый изобретательный режиссер. «Придумала» жизнь.

В номере «Правды» от 24 октября 1943 года были опубликованы пять фотографий, найденные в полевой сумке гитлеровского офицера, убитого советским бойцом под деревней Потапово, близ Смоленска. Когда громили ту самую 197-ю дивизию Зоиных истязателей и палачей.

То, о чем писал Лидов в своей «Тане» и чего Струнников, понятно, не снимал, зафиксировали как вещественное доказательство собственного преступления сами фашисты.

Зафиксировали казнь Зои. От начала до конца. От приготовления утреннего, когда в русской деревне двое немецких солдат деловито ставят виселицу, до висящей в петле девушки. Жуткая картина! А между этим…

Да, страшные кадры, сделанные за минуты и секунды до убийства. Девушку ведут на казнь. Она перед эшафотом. Вот сейчас неотвратимо случится, произойдет, сейчас жизнь ее покинет…

Но, как ни поразительно, эти кадры можно назвать и жизнеутверждающими. Потому что Зоя на них – победительница.

В самом деле, все рассказанное Лидовым о несломленном мужестве этой девочки наглядно предстает перед нами. Достаточно увидеть, как она держится, с каким достоинством и подчеркнутым презрением к врагам. А их-то много – целая орава, целое стадо, вон как тесно окружили ее. А она – одна.

«Но сколько силы и гордости в ее опущенной голове! – очень верно написала мать Зои, для которой публикация этих снимков стала новым неожиданным испытанием. – Ее убийцы – ничто перед нею. С нею – все высокое, прекрасное, святое, все человеческое, вся правда и чистота мира. Это не умирает. Не может умереть».

И как ничтожны фашисты перед нею! Они сейчас в силе, сытые, самодовольные, они во всеоружии, а она – истерзанная, беззащитная, обреченная. Но она недосягаемо выше их.

Даже вот это садистское, маниакальное стремление сфотографировать всю последовательность расправы над своей жертвой, по-моему, о многом говорит. Ведь снимал с упоением не один офицер – несколько, о чем написал в «Тане» Лидов. Гораздо позднее, уже в 1991-м, еще один снимок той казни придет в Петрищевский музей. Его пришлет сын уже покойного ветерана Великой Отечественной, а при каких обстоятельствах оказался он у него, осталось неизвестным.

Где-то, возможно, целы и другие снимки того трагического дня, но и по этим каждый впечатляюще может представить высоту советского подвига и низость фашистского преступления.

Брат Шура

Снова из «Правды», тот же 1943-й:

«Действующая армия. 27 октября (по телеграфу). Части энского соединения добивают в ожесточенных боях остатки 197-й немецкой пехотной дивизии, офицеры и солдаты корой в ноябре 1941 года в деревне Петрищево замучили и убили отважную партизанку Зою Космодемьянскую. Опубликованные в “Правде” пять немецких фотографий расправы над Зоей вызвали новую волну гнева у наших бойцов и офицеров. Здесь отважно сражается и мстит за сестру брат Зои – комсомолец-танкист, гвардии лейтенант Космодемьянский. В последнем бою экипаж танка КВ под командованием тов. Космодемьянского первым ворвался во вражескую оборону, расстреливая и давя гусеницами гитлеровцев. Майор Г. Вершинин».

Вот так: брат Зои, тот самый Шура-маленький, бок о бок с которым она росла и училась, воюет с фашистами, мстит за сестру.

Могло ли быть иначе? Он говорил матери: «Мы были с Зоей одно». Переживал, узнав, что сестра, не поделившись с ним, ушла воевать, а он – дома. Тогда же (нет, раньше, конечно!) мысленно принял свое решение.

А когда не стало сестры, хоть ему еще и семнадцати не исполнилось, начал добиваться, чтобы решение это осуществилось как можно скорее. Маму одну оставлять тяжело, но он говорит: «Мамочка, ты только пойми. Ну пожалуйста! Чужие люди пишут тебе: «Мы будем мстить за Зою». А я, родной брат, останусь дома? Да как же я посмотрю в глаза людям?»

Это – его сознательный и убежденный нравственный выбор. Мало того, еще четверо его товарищей по школе – Володя Юрьев, Володя Титов, Юра Браудо и Коля Неделько, поддержав друга, решают вместе с ним составить «Экипаж мстителей за Зою». Адрес учебы определен: Ульяновское танковое училище.

И трое из пяти не вернутся с войны. В том числе он, Александр Космодемьянский.

От Зои после того, как она ушла из дома, Любовь Тимофеевна получила только одно письмецо, совсем коротенькое: «Дорогая мама! Как ты сейчас живешь, как себя чувствуешь, не больна ли? Мамочка, если есть возможность, напиши хоть несколько строчек. Вернусь с задания, приеду навестить домой. Твоя Зоя».

Не приехала, не навестила.

Письмецо датировано 17 ноября, а 29-го ее не станет…

Шура успел написать с фронта больше писем, старался маму успокоить и чем-то порадовать.

«…Настроение хорошее, особенно после последней атаки. В этом бою я не вылезал из танка больше двух суток. Чудом уцелел, вокруг все горело и сотрясалось от взрывов, танк бросало во все стороны, как спичечную коробку. В общем, мама, за меня не беспокойся».

«…Я был ранен, но не покидал поле боя. Перевязал рану и вступил снова в строй. Сейчас у меня все затянулось и поджило. В одном из боев выбыл мой старший командир, я принял командование на себя и вместе с товарищами ворвался в расположение противника. И утром Орша была наша. Сейчас я жив и здоров, так же как и мой экипаж… Получил письмо от деда. Трудно ему. Все вспоминает Зою и бабушку. Я ответил ему, постарался поласковее».

«…Местные жители тепло встречают нас. Им все интересно, все кажется необычным. В одной избе я показал книжку о Зое. И меня долго расспрашивали и очень просили, чтобы я оставил им книжку. Я не мог – она у меня одна. Потому прошу: если можешь, пошли им – г. Орша, Перекопская улица, дом 69».

«…Спасибо за поздравление, я действительно получил золотой орден – орден Отечественной войны 1-й степени. У меня на руках находится и приказ о моем награждении орденом Красного Знамени. Не думай про меня, будто я изменился. Характер у меня остался тот же. Но только стал я сильнее, тверже».

«…Мы идем на запад, по земле врага. Вот уже полмесяца, как я непрерывно в боях, потому и не писал. Но письму твоему я так рад, так рад – это было письмо с родной земли, от родной матери. Сейчас, когда я пишу тебе, в воздухе сплошной гул, моя машина содрогается, земля так и пляшет от разрывов. Через несколько минут наши ребята пойдут в атаку, в глубь немецкой земли».

Это уже Восточная Пруссия. Тогда газеты писали: «Логово врага». Добавлю: предельно укрепленное логово, цитадель германского милитаризма.

«Здравствуй, милая, дорогая моя мама! Прошло уже больше месяца, как я нахожусь в тяжелых наступательных боях. Знаешь, у меня не было времени не только писать, но даже читать полученные мною письма… И все же настроение у всех самое счастливое, самое праздничное: мы идем по вражеской земле. Мы мстим за сорок первый год, за боль, за слезы, за все унижение, которому фашисты подвергли людей. Мы скоро увидимся в Москве, в знакомой обстановке».

Вот о чем он мечтал. И мечтали об этом все бойцы – увидеться со своими, с родными и близкими. Дома, «в знакомой обстановке».

«…Дожди, дожди. Вода в море холодная, серая, так и веет ненастьем. Мрачно, холодно тут. Хочу домой, и, надеюсь, это скоро исполнится. Береги себя. Береги свое здоровье и почаще пиши. За меня не беспокойся. Целую тебя. Твой единственный сын Александр».

На этом письме Шуры была дата: 1 апреля 1945. И оно оказалось последним от него. Следующее оттуда, из Восточной Пруссии, на котором значилось 14 апреля, прислал матери уже не он. Давайте прочитаем:

«Дорогая Любовь Тимофеевна!

Тяжело Вам писать. Но я прошу: наберитесь мужества и стойкости. Ваш сын гвардии старший лейтенант Александр Анатольевич Космодемьянский погиб смертью героя в борьбе с немецкими захватчиками. Он отдал свою молодую жизнь во имя свободы и независимости нашей Родины.

Скажу одно: Ваш сын – герой, и Вы можете гордиться им. Он честно защищал Родину, был достойным братом своей сестры.

Вы отдали Родине самое дорогое, что имели, – своих детей.

В боях за Кенигсберг самоходная установка Саши Космодемьянского 6 апреля первой форсировала водный канал в 30 метров и открыла огонь по противнику, уничтожив артиллерийскую батарею противника, взорвала склад с боеприпасами и истребила до 60 гитлеровских солдат и офицеров.

8 апреля он со своей установкой первым ворвался в укрепленный форт Кениген Луизен, где было взято 350 пленных, 9 исправных танков, 200 автомашин и склад с горючим. В ходе боев Александр Космодемьянский вырос из командира установки в командира батареи. Несмотря на свою молодость, он успешно командовал батареей и образцово выполнял все боевые задания.

Он погиб вчера в боях за населенный пункт Фирбруденкруг, западнее Кенигсберга. Населенный пункт был уже в наших руках. В числе первых Ваш сын ворвался и в этот населенный пункт, истребил до 40 гитлеровцев и раздавил 4 противотанковых орудия. Разорвавшийся вражеский снаряд навсегда оборвал жизнь дорогого и для нас Александра Анатольевича Космодемьянского.

Война и смерть неотделимы, но тем тяжелее переносить каждую смерть накануне нашей Победы.

Крепко жму руку. Будьте мужественной.

Искренне уважающий и понимающий Вас гвардии подполковник Легеза».

Второй страшнейший удар обрушился на эту святую русскую женщину. Как такое перенести – гибель обоих детей? В ней еще остро жила наиссякающая боль от встречи с дочерью в стылом зимнем Петрищеве, когда подняли Зою из промерзшей могилы на краю деревни, и надо было «распознавать» в этой измученной жертве фашистских палачей с обрывком петли на шее свою любимую, свою единственную девочку.

Мать оглохла и поседела тогда от потрясения. И вот теперь за Зоей – он, ее Саша, ее Шура…

Позднее она напишет: «Сколько раз Шура спрашивал: “Мама, как ты представляешь себе День Победы? Как ты думаешь, когда это будет? Ведь правда же – весной? Непременно весной! А если даже зимой, то все равно снег растает и расцветут цветы!”

И вот Победа приближалась. Это был уже канун Победы. Канун счастья. А я сидела у гроба своего мальчика. Он лежал, как живой: лицо было спокойное, ясное. Не думала я, что мы так свидимся. Это было больше, чем могло вынести обыкновенное человеческое сердце…»

Тогда она попросила, чтобы ей помогли добраться до места, где погиб сын, чтобы увидеть все своими глазами и встретиться с его боевыми товарищами. Была у нее и еще одна просьба: чтобы Шуру похоронили рядом с Зоей, а для этого тело надо было перевезти в Москву.

Любовь Тимофеевну сопровождала в той труднейшей поездке до Кенигсберга и обратно известная журналистка Ольга Чечеткина – корреспондент «Комсомольской правды», а позже политический обозреватель «Правды». Она вела дневник, и 5 февраля 1985 года ее впечатления тех дней «Правда» опубликовала. Вот запись Ольги Ивановны после встречи с Александром Рубцовым, механиком-водителем самоходной пушки Космодемьянского:

«Молод так же, как был его друг – командир. Воевали вместе с июня прошлого года. Начали под Оршей, Борисовом. Потом прорыв под Тильзитом. В январе был Инстербург. А во второй половине февраля наши войска начали наступление на Кенигсберг. Немцы перешли в контрнаступление. Бои носили ожесточенный характер. На один из наиболее тяжелых участков бросили часть, в которой была и батарея Александра Космодемьянского.

Рубцов показал свой самодельный альбом с фотографиями. Среди них снимок Космодемьянского с его заряжающим.

– Был Саша очень добрым, к нему всех тянуло, – делился Рубцов. – Любил петь. А что не любил – так отставать ни в чем и нигде. Бывало, как часть тронется, он все норовит вперед. Машина была всегда исправная, экипаж слаженный. Команду отдавал, начиная словами: «За Зою!»

Иногда мы ему говорили: «Поезжай в тыл учиться». Отвечал: «Нет, пока не отомщу за Зою полностью, не уйду. Я должен выполнить наказ матери». Пуще глаз берег фотокарточку сестры, на которой мать написала: «Будь таким, как Зоя».

Мечтал стать художником. Он и для нашей батареи рисовал… цветы.

6 апреля наши войска поднялись в наступление на Кенигсберг. И тут произошел такой случай. Подошли мы к небольшому леску и каналу. Саперы перебросили через канал мосток.

Командир части спрашивает:

– Кто пойдет первым?

– Я, – сразу вырвался Саша.

Только он перемахнул через переправу, как она рухнула, и Космодемьянский остался один на том берегу. Немцы – у них было пять орудий – открыли огонь по нему. Но Саша опередил и успел шквальным огнем подавить всю батарею. Три дня оставалась самоходка на той позиции и держала бой. Потом подошли наши танки, восстановили переправу, и Саша вернулся в свой полк.

Это был один из подвигов, за которые Александр Космодемьянский получил звание Героя Советского Союза…»

Да, он тоже стал Героем Советского Союза!

Герои – сестра и брат. Они были разные по характеру – задумчивая, мечтательная Зоя и кипящий энергией непоседа Шура. Но в самом главном, как верно заметил брат, они «были с Зоей одно».

Она могла стать прекрасной учительницей или, может быть, писателем; в нем уже раскрывался талантливый художник. Но свои таланты вместе с жизнью отдали за самое дорогое – за Родину. Зоя восемнадцатилетней, и Шура тоже не дожил до двадцати…

Похоронили Шуру, как и просила Любовь Тимофеевна, рядом с Зоей, напротив ее могилы, на Новодевичьем кладбище в Москве. Это произойдет 5 мая 1945 года. За четыре дня до Победы…

Здесь же, вместе с детьми, в 1978 году упокоится сама Любовь Тимофеевна. Низкий земной поклон жизненному подвигу русской, советской Матери!