Текст книги "Зоя Космодемьянская. Правда против лжи"

После больницы у нее был санаторий в Сокольниках. И там – встреча, которую тоже надо отнести к удивительным совпадениям, несущим прямо-таки символический смысл.

Одновременно с Зоей в санатории отдыхал писатель Аркадий Гайдар. Вот уж чьи книги входили в ряд ее любимейших! Причем девочка знала, что он живет в Москве, где-то недалеко, продолжает писать что-то новое и наверняка очень интересное. Так разве не подарок судьбы встретиться и пообщаться с автором «Школы», «Р.В.С», «Тимура и его команды»? Словом, мы можем представить великую Зоину радость, о которой написала и ее мама.

Это сейчас фамилия «Гайдар» обидно запачкана недостойным внуком, с которым, наверное, ассоциируется для большинства. Это сейчас книг того Гайдара дети почти не знают и не читают. А тогда на искренних, светлых его произведениях, как и на великой книге Николая Островского, росло поколение, которое впереди ждала война за спасение не только своей Родины, но и всего человечества. И то, что это поколение вступило в войну таким убежденным в благородстве своей миссии, готовилось лучшими советскими писателями.

Гайдар же влиял на молодых как талантливыми книгами, так и необыкновенно обаятельной личностью. Здесь было единство, была цельность. Недаром, когда они подружились, Зоя сказала матери: «Я всегда думала: человек, который пишет такие хорошие книги, непременно и сам очень хороший. А теперь я это знаю».

К тому же он, совсем юный, был ведь красным командиром в Гражданскую. Ныне и это стало поводом для извращений и антисоветских спекуляций. Но в моем представлении исключительно важной для Зои оказалась боевая его юность. Есть довольно затасканное выражение: передача эстафеты от одного поколения другому. А ведь по существу именно это, напрямую, происходило в санатории «Сокольники» когда закаленный жизнью и борьбой знаменитый человек катался вместе со школьницей на лыжах и коньках, пел с ней песни по вечерам и разговаривал о прочитанных книгах.

Однажды Аркадий Петрович сказал матери Зои: «Она у вас великолепно читает Гёте». И был у девочки с большим писателем серьезный разговор о том, что такое счастье. Вот и подарил он ей на прощанье свою новую книжку, написав на титульном листе слова из нее, которые потом станут широко известными:

«Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной».

Сегодня уже упоминавшийся мною доктор исторических наук В. Боярский так комментирует строки Гайдара, обращенные к Зое: «Была ли эта огромная страна счастливой? Вопрос».

Для него – вопрос. Но для них такого вопроса не было! Как и для множества других советских людей, которые готовились к смертельной схватке с фашизмом. Что трудно, подчас очень трудно жила страна – это факт. Но разве счастье лишь в легкой жизни?

Пройдет всего год, и Зоя, приговоренная к смерти, скажет с эшафота свои последние слова. Она скажет и о счастье: «Это счастье – умереть за свой народ!»

Гайдар погибнет почти одновременно с той девочкой, которой он написал, как напутствие, о любви к Советской стране. Никто не смеет даже намеком упрекать его в неискренности или фальши. Он писал так, как думал, и жил так, как писал. Абсолютная искренность его доказана героической гибелью.

И разве есть у кого-то право ставить под сомнение беззаветную искренность Зои, если ее жизнь и поступки в самое критическое для Советской Родины время ничуть не отделились от ее убеждений, а неуклонно следовали им? До конца!

Час величайшего испытания для каждого человека Советской страны и для всего советского народа в целом пробил ранним утром 22 июня 1941 года. Перед каждым неотвратимо встал вопрос: а где мое место теперь?

Кому-то, казалось бы, что же озадачиваться. Если ты школьница, продолжай учебу. Если, например, актер, да еще немолодой и «белобилетник», то есть признанный негодным к военной службе, продолжай играть на сцене.

Но вот именно такой актер Московского театра Революции Виктор Розов (будущий известный драматург) говорит себе: «Твое место там, где всего труднее». И добивается, чтобы его взяли в дивизию народного ополчения.

А школьница? Зое нет еще и восемнадцати, исполнится только в сентябре. Что она может сделать для фронта?

Сначала вместе с матерью шьет вещевые мешки, с которыми бойцы отправятся воевать. Это ведь тоже необходимо. Потом с братом Шурой они пойдут на завод «Борец» и упросят, чтобы их взяли учениками-токарями. Когда же в школе начнется учебный год, с одноклассниками отправится на трудовой фронт в подмосковный совхоз: скорее надо убрать картошку, дабы не попала под снег…

Да, все это надо, все необходимо. Но у нее, как и у актера Розова, как и у многих-многих других советских людей – от мала до велика, – тот же внутренний приказ: «Я должна быть там, где всего труднее».

С радостью сообщает матери, что ее, наверное, примут на курсы медсестер. Но… возникает возможность еще более трудного и опасного дела. Точнее, находит она такую возможность. И страстно начинает добиваться ее осуществления.

Подумать только: московский комсомол отбирает ребят и девчат для борьбы с оккупантами во вражеском тылу. А он уже совсем недалеко от столицы, тот тыл – враг вплотную приблизился к Москве. Поистине решается вопрос: быть Советской стране или не быть. Остановить фашистов во что бы то ни стало – важнее задачи нет.

Наверное, узнала Зоя о наборе в какую-то особую, секретную воинскую часть, будучи в своем райкоме комсомола. Оттуда ее направили в горком. Наверняка ей сказали при этом, что берут самых сильных, крепких, закаленных. Подойдет ли она, такая хрупкая на вид?

Конечно же, отбирают самых отважных и смелых. Самых убежденных, с надежным внутренним стержнем, чтобы не сломался, даже если попадешь в лапы к врагу. Об этом ей, может, и не сразу было сказано, однако потом говорилось непременно, поскольку при таком отборе иначе просто нельзя.

Где это было потом? В специальной комиссии, которая работала с утра до позднего вечера. И по всем воспоминаниям, которые я читал и слышал от непосредственных участников тех событий, в коридорах ЦК и МК комсомола, с утра до вечера было полным полно молодого народа.

Добровольцы… Знаковый феномен Великой Отечественной. Длинные очереди из желающих пойти на фронт, которые выстраивались перед военкоматами уже с 22 июня 1941-го. Явление, какого в подобных масштабах не было нигде и никогда. Так проявилась совершенно особенная сила советского патриотизма, и на этом слове – советский! – надо сделать особое ударение. Все лучшее, что было воспитано в этих людях за советские годы, поднялось тогда, в роковые для Родины дни.

И нетрудно понять горчайшую обиду тех, кому выпало пережить самую страшную войну, когда про них во время так называемой перестройки вдруг начали говорить, будто воевали они – «под дулами автоматов». То есть их всех якобы заставляли воевать! Они не хотели, а их принуждали…

– Я не могу слышать такое! – возмущалась ближайшая подруга Зои по воинской части 9903 Клавдия Александровна Милорадова. – Это кто же нас заставлял, если мы буквально рвались воевать?!

– Мы были комсомольцы-добровольцы, и это самое главное, – вторила ей другая однополчанка Зои – Клавдия Васильевна Сукачева.

Во время борьбы за светлую Зоину память я познакомился со многими из оставшихся в живых бойцов легендарной разведывательно-диверсионной части, которой командовал не менее легендарный Артур Карлович Спрогис. Его самого уже не было, но еще оставался заместитель командира Афанасий Кондратьевич Мегера. Именно он сменил в свое время Спрогиса на посту командира. И он же возглавил группу бывших своих подчиненных, приехавших ранней осенью 1991-го в «Правду», чтобы отстоять правду о своей прославленной боевой подруге.

Так вот, они и стали первыми, от кого как из самого достоверного источника узнавал я подробности формирования, учебы и последующих действий необыкновенного боевого объединения, в котором прошли последние недели краткой Зоиной жизни и откуда суждено ей было уйти на подвиг – на смерть и в бессмертие.

А наиболее тесные отношения изо всех ее однополчан и однополчанок сложились у меня с упомянутыми двумя Клавами – Клавдией Милорадовой, которая была, как я уже сказал, ближайшей, лучшей подругой Зои по в/ч 9903, и Клавдией Сукачевой. Первая пришла в эту воинскую часть будучи студенткой пединститута, вторая, окончив школу, работала и готовилась поступать в институт. Все они были молоды, все комсомольцы. Биографии, понятное дело, отличались одна от другой, но схожим было воспитание. И вот теперь, много лет спустя, в пожилых и не очень здоровых женщинах я остро ощущал вдруг ту страсть идейной убежденности, которая жила в них с комсомольских лет.

Как захватывающе увлеченно пела Клавдия Александровна одну из любимых песен своей юности, когда снимались мы вместе с ней в документальном фильме о Зое!

 
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди…
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался один.
 

И как яростно отстаивала Клавдия Васильевна высокую правду своего поколения, когда снова и снова на нее покушались, извращали ее и оскорбляли! Да для них обеих, как, наверное, и для всех фронтовиков, не было большей боли, чем эта.

Глядя на очень пожилых уже людей, я видел перед собой тех девчат 1941 года, которые, не позволяя себе ничего похожего на равнодушную позицию стороннего наблюдателя и стремясь к делу самому ответственному, трудному и опасному, добивались, чтобы их взяли в ту никому тогда неизвестную, а впоследствии прославившуюся подвигами многих героев боевую часть.

Среди них была и Зоя Космодемьянская.

Да, она, школьница-десятиклассница, была среди них, молодых рабочих и работниц, студентов и студенток, начинающих учителей, врачей, инженеров, оставивших прежние занятия, чтобы защитить Москву, спасти дорогую свою Советскую Родину.

Выделялась ли чем-то? Отличалась ли от других? Есть воспоминание Артура Карловича Спрогиса, командира в/ч 9903, в интервью, которое он дал журналисту Валентину Лаврову в 1978 году:

«Когда Зоя пришла на комиссию, ей только недавно исполнилось 18 лет. Немного смуглая, приятная, хорошенькая девочка. Разведчик же среди общей массы не должен выделяться. Ну представьте: появляется такая в населенном пункте, занятом врагом. Естественно, у немцев сразу проснется к ней интерес. В наши планы такое не входит. Поэтому я сказал: “Идите домой, когда надо будет, мы вас позовем”. Когда мы закончили работу поздно ночью, видим: в приемной сидит человек. Это Зоя осталась на ночь возле нашего кабинета, чтобы еще раз к нам обратиться. Твердо мне заявляет: “Хочу воевать за Родину!”»

Как бы там ни было, а она убедила и командира Спрогиса, и секретаря Московского горкома ВЛКСМ по военной работе Александра Шелепина, и всех других, кто в комиссию входил, что ее надо взять. Обязательно надо!

Осталась запись в заветной ее книжке, сделанная тогда: «Секретарь Московского комитета – скромный, простой. Говорит кратко, но ясно. Его тел. К 0-27-00, доб. 1-14». О Шелепине, наверное?

И тут же – большие выписки из «Фауста» Гёте. Кое-что читается как отзвук переживавшегося ею в те дни:

 
Лозунг мой в этот миг —
Битва, победный крик…
Пусть! На крылах своих
Рвусь туда!
Рвусь в боевой пожар,
Рвусь я к борьбе.
 

Представляю, как счастлива была, когда все-таки зачислили ее в отряд.

«Зоя пришла взволнованная, щеки у нее горели, – вспоминала Любовь Тимофеевна. – Она подошла ко мне, обняла и сказала, глядя мне прямо в глаза:

– Мамочка, это большой секрет: я ухожу на фронт, в тыл врага. Никому не говори, даже Шуре. Скажешь, что я уехала к дедушке в деревню».

Позднее, на следующий день, уже совсем незадолго до прощания, она (под большим секретом, конечно) все же рассказала матери кое-что из того, как было там, при отборе. О первом разговоре своем с тем комсомольским секретарем. И я приведу этот Зоин рассказ по книге Любови Тимофеевны:

«Открыла дверь. Он сразу внимательно-внимательно посмотрел мне в лицо. Потом мы разговаривали, и он то и дело смотрел на мои руки. Я сначала все вертела пуговицу, а потом положила руки на колени и уже не шевелила ими, чтобы он не подумал, что я волнуюсь… Он сначала спросил биографию. Откуда? Кто родители? Куда выезжала? Какие районы знаю? Какой язык знаю? Я сказала: немецкий. Потом про ноги, сердце, нервы. Потом стал задавать вопросы по топографии. Спросил, что такое азимут, как ходить по азимуту, как ориентироваться по звездам. Я на все ответила. Потом: “Винтовку знаешь?” – “Знаю”. – “В цель стреляла?!” – “Да”. – “Плаваешь?” – “Плаваю”. – “А с вышки в воду прыгать не боишься?” – “Не боюсь”. – “А с парашютной вышки не боишься?” – “Не боюсь”. – “А сила воли у тебя есть?” Я ответила: “Нервы крепкие. Терпеливая”. – “Ну что ж, говорит, война идет, люди нужны. Что, если тебя на фронт послать?” – “Пошлите!” – “Только, говорит, это ведь не в кабинете сидеть и разговаривать… Кстати, ты где бываешь во время бомбежки?” – “Сижу на крыше. Тревоги не боюсь. И бомбежки не боюсь. И вообще ничего не боюсь”. Тогда он говорит: “Ну хорошо, пойди в коридор и посиди. Я тут с другим товарищем побеседую, а потом поедем в Тушино делать пробные прыжки с самолета”.

Я пошла в коридор. Хожу, думаю, как это я стану прыгать – не сплоховать бы. Потом опять вызывает: “Готова?” – “Готова”. И тут он начал пугать… (Зоя крепче сжала мою руку.) Ну, что условия будут трудные… И мало ли что может случиться… Потом говорит: “Ну, иди, подумай. Придешь через два дня”. Я поняла, что про прыжок с самолета он сказал просто так, для испытания.

Прихожу через два дня, а он и говорит: “Мы решили тебя не брать”. Я чуть не заплакала и вдруг стала кричать: “Как так не брать? Почему не брать?”

Тогда он улыбнулся и сказал: “Садись. Ты пойдешь в тыл”. Тут я поняла, что это тоже было испытание. Понимаешь, я уверена: если бы он заметил, что я невольно вздохнула с облегчением или еще что-нибудь такое, он бы ни за что не взял… Ну, вот и все. Значит, первый экзамен выдержала…»

* * *

Взяли!

Дальнейшее уложится всего в четыре недели. Последние для нее. Считанные дни – от того дождливого, промозглого, когда они, комсомольцы, зачисленные в часть особого назначения, собирались возле кинотеатра «Колизей» на Чистых прудах, чтобы ехать оттуда на грузовике к своей базе под Кунцевом, до морозного и заснеженного 29 ноября, когда в тесном кольце врагов Зоя взойдет на эшафот и обратится к собравшимся соотечественникам со своим страстным словом, с призывом к борьбе.

А что между этими двумя днями и после? Я решил, что лучше всего про то расскажут воспоминания и документы. И первой предоставляю слово Клавдии Александровне Милорадовой, с которой много раз беседовал, в том числе и для публикаций в родной «Правде». Беседовали с ней и другие журналисты. Теперь ее уже нет, а воспоминания, записанные в конце 90-х годов минувшего века, остались. Беру текст, начиная с приезда боевых подруг на базу воинской части.

В части началась учеба. Ускоренными темпами нас учили стрельбе, хождению по азимуту, с картой, без карты, взрывному делу, «снятию» часовых. Мы ведь и холодным оружием научились владеть.

Потом нас признали годными к выполнению заданий. Первым нашим командиром был «дядя Миша», он нам показался очень старым: еще бы – 34 года! В группе – 12 человек: 8 мальчишек и 4 девочки – Лида Королева, Валечка Зоричева, Зоя и я.

Первое задание выполняли под Волоколамском. В том же направлении ушла группа Кости Пахомова, 8 человек. При случае мы должны были с ними соединиться. Привез нас сопровождающий офицер капитан Федя Батурин, впоследствии – генерал-майор Батурин, умер он… Мы остались с группой бойцов, они жгли костер у станции Дубосеково. Офицер спросил Зою: «Ты кто будешь? Медсестра?» Зоя ответила: «Партизаны мы». – «А до войны кем была?» – «В 10-й класс перешла…» Офицер обратился к бойцам: «Ребята, слышите! Школьницы насмерть идут…» Потом мы узнали, что это были бойцы из тех 28 панфиловцев, которые погибли, но не пропустили фашистов в Москву. А тогда накормили нас печеной картошкой, проводили немного. Между станцией Дубосеково и Горюны мы перешли линию фронта.

Двое суток шли спокойно, хотя одежда промокла и обледенела. Мы шли в своих пальто, в чем приехали. На четвертые сутки, в ночь с 6 на 7 ноября, начали выполнять полученное задание. Минировали дорогу Шаховская – Княжьи Горы. Мы ставили совсем новые натяжные мины конструктора Старикова. Взрывали мосты. Натянули провод на дороге, подстерегли мчавшегося фашистского мотоциклиста, свалили, взяли его полевую сумку. Вернулись через линию фронта на седьмой день…

В штабе доложили обо всем виденном. Нам дали машину и повезли в Москву. А Зоя, когда подрывала мост, наступила на гнилую балку и провалилась в ледяную ноябрьскую воду. Температура у нее была высокая, сильно болело ухо. Зоя умоляла не отдавать ее в госпиталь. Просила: «Везите меня только в часть!» Наш врач за неделю вылечил ее, а еще через неделю снова вызвали в Красный уголок Зою и меня да еще двух девочек. Мы вошли в группу Павлуши Проворова из 10 человек. Ему было 18 лет. Другая группа была у Бориса Крайнова, тоже 18-летнего. Горком комсомола Ярославля направил их на подмогу комсомольцам Москвы. Поезда уже не ходили, и они добрались до Москвы пешком. В нашей группе, кроме нас с Зоей, были комсорг Вера Волошина и Наташа Обуховская. Наталочку мы этой весной хоронили… В группе Крайнова – тоже 10 человек. Из девочек – Аля Воронина, комсорг Наташа Самойлович, Лида Булгина и Клава Лебедева.

Через реку Нару нас переправляли разведчики знаменитой 32-й Восточной дивизии, той, что до войны была 27-й. Предупредили нас: «Головково обходите! Опасно!» На третьи сутки вышли к Головковскому полю. Стали совещаться: обходить – потеряем больше суток. Идем напрямую! Ночь. Вперед выслали разведку. Только на взгорок вышли – перекрестный огонь. Крайнов скомандовал: «Перебежкой – за мной!» Когда собрались на опушке, оказалось, что шло 20 человек, а осталось только 10…

На наши позывные никто не ответил. Решили: этим составом двигаться и выполнять задание. Резали связь. В Анашкино подожгли межштабной узел связи…

Петрищево перед нами. На опушке я встретила мальчика. Хворост вез. Сказал, что это Петрищево. Я назвалась беженкой. Была в гражданском, сапоги на мне были яловые, крестьянские. Потом Боря Крайнов (мы его выбрали командиром, а Павлушку – заместителем) послал Лиду Булгину и меня в разведку. Мы отошли метров на 400 – засада! Стали уходить. Нас преследовали. Потом группу свою мы так и не смогли найти: ведь они услышали, что немцы стали поблизости стрелять, и снялись. В ту же ночь Зоя ушла в Петрищево. Больше я ее не видела – живую… Видела мертвую, но уже 3 февраля 1942 года.

Почему Петрищево стало объектом повышенного стратегического внимания? В этой глухой деревушке, затерявшейся среди лесов, немцы расположили часть армейской радиоразведки. Она перехватывала наши радиопереговоры, устраивала эфирные помехи. В те дни советское командование планировало мощное контрнаступление. Вот почему стало необходимо вывести вражескую станцию из строя хотя бы на время. Гестаповцы надежно охраняли Петрищево. Мы посылали несколько групп – никто задания не выполнил, мы несли обидные потери. В ту зиму стояли лютые морозы, выпал глубокий снег – местами его нанесло по пояс. Все это осложняло нашу задачу.

В очередную группу была включена Зоя. Но и теперь подступы к Петрищеву оказались перекрытыми…

(Записано Валентином Лавровым в 1978 г.)

* * *

После того, как в номере «Правды» за 27 января 1942 года появляется очерк Петра Лидова «Таня» с фотографией, сделанной Сергеем Струнниковым, для расследования всех обстоятельств, изложенных в газете, Московский горком ВЛКСМ создал комиссию. Результаты проведенной ею работы и составили содержание докладной записки о трагедии, происшедшей в Петрищеве.

«Из рассказов местных жителей: гр. Седовой В. Н., Седовой М. И., Ворониной А. П., Кулик П. Я., Кулика В. А. комиссией установлены следующие обстоятельства обыска, допроса и казни неизвестной советской гражданки.

В дом гр. Седовой М. И. привели ее со связанными руками три немецких патруля примерно в 7 часов вечера. Она была в пиджаке, холодных сапогах, подшлемнике, рукавицах. Во время обыска присутствовали еще 15–20 немцев, которые жили в этом доме. Они все время над ней смеялись и кричали: “Партизан, партизан!” Вначале с нее сняли рюкзак, затем сумку с горючей жидкостью. Под пиджаком нашли наган, который висел через плечо. Немцы ее раздели: сняли пиджак, курточку, подшлемник, сапоги. Осталась она в ватных брюках, носках и нижней кофточке.

После обыска старший скомандовал: “Рус! Марш!” Ее привели в дом Ворониной А. П., где размещался немецкий штаб войск связи. Ворониной немцы приказали лезть на печку, а сами стали раздевать эту девушку. Она осталась в одном нижнем белье, после чего офицер стал ей задавать вопросы по-русски. Она ответила, что идет из Саратова на Калугу. А потом сказала, что больше ничего говорить не будет. Этот ответ взбесил офицера, и он приказал четырем солдатам бить ее ремнями. Они ударили ее с перерывами более 200 раз. Били и спрашивали: “Скажешь или нет?” Но она все время молчала. Лишь однажды от боли вздохнула и сказала: “Хватит. Я больше ничего говорить не буду”. Во время избиения офицер несколько раз выходил в другую комнату и держался руками за голову, так как не мог смотреть на эту картину.

В 10 часов вечера ее, босую, со связанными руками, в одной нижней рубашке, повели по снегу в дом гр. Кулика В. А., где жили 25 немцев. Ее посадили на скамейку. Она стонала от боли. Губы у нее были черные, лицо вздутое, лоб разбит. Она попросила пить. Вместо воды один из немцев поднес к ее подбородку горящую керосиновую лампу и сжег его. Посидев полчаса, немцы водили ее босую и раздетую по морозу минут 20. Затем привели обратно в дом. Так продолжалось с 10 часов вечера до 2 часов ночи. Все это делал молодой немец, приставленный к ней. Когда его сменил другой, он положил ее на скамейку спать и развязал ей руки. Она уснула и спала три часа.

В 9 часов утра пришли 3 офицера с переводчиком и стали ее допрашивать. Когда вошли офицеры, она сказала: “Вот ваши немцы оставили меня разутой и раздетой”. Ей дали надеть мокрые ватные брюки, принесенные с улицы. После этого ее снова стали допрашивать. Но она ни единого слова не произнесла. После 10 час. 30 мин. ее вывели на улицу к приготовленной заранее виселице. Там уже собралось много народа. Когда ее привели к виселице, офицер скомандовал расширить круг зрителей. После этого ее стали фотографировать. Она стала говорить, обращаясь к населению. Затем поставили под веревкой деревянный ящик. Она без всякой команды поднялась на него. Немец стал надевать ей на шею петлю. Она успела произнести: “Всех не перевешаете! Нас 200 миллионов. За меня вам мои товарищи отомстят!” Она схватила петлю рукой, хотела еще что-то сказать, но солдат выбил из-под ног ящик.

В течение трех дней возле виселицы стояли часовые. Так провисела она полтора месяца. За три дня до отступления немецкое командование приказало снять ее с виселицы и закопать в землю.

При проверке всех обстоятельств ее смерти была вскрыта могила и осмотрен труп. Показания гр-н Седовой В. Н., Седовой М. И., Ворониной А. П., Кулик П. Я., Кулика В. А., осмотр трупа и сличение его с фотографиями подтвердили, что это была Космодемьянская З. А.».

* * *

«3 февраля 1942 г. члены комиссии в составе: т. Владимиров – от ЦК ВЛКСМ, т. Шелепин – от МК ВЛКСМ, старший лейтенант т. Клейменов – офицер Красной Армии, т. Муравьев – от Верейского РК ВКП(б), т. Березин – от Грибцовского сельсовета, т.т. Седова, Воронина, Кулик – от жителей села Петрищево – произвели осмотр и опознание неизвестной гражданки, повешенной в с. Петрищеве Грибцовского сельсовета Верейского района Московской области. К работе комиссии были привлечены т. Новоселова B. C. – преподаватель языка и литературы школы № 201 и ученик 10-го класса этой школы т. Белокунь В. И., знавшие Зою Космодемьянскую в течение нескольких лет. По предъявленным разведотделом штаба Западного фронта фотографиям все они опознали, что повешенной была Космодемьянская Зоя Анатольевна. Осмотр трупа подтвердили показания вышеуказанных товарищей». (По материалам акта, составленного 4 февраля 1942 года).

Как стало известно позже, в опознании участвовали также командир разведывательно-диверсионной части майор А. К. Спрогис, бойцы этой части Б. С. Крайнов и К. А. Милорадова, которые в 1942 году не упоминались в акте опознания из соображений секретности.