Текст книги "Зоя Космодемьянская. Правда против лжи"

При всей неотрывности от больших забот страны семья живет обычной для своего времени жизнью. В каждодневном труде. Небогато, но с радостью и надеждой, а любовь друг к другу укрепляет эти светлые чувства. Хотя приходит и горе.

Таким словом назвала Любовь Тимофеевна главу о неожиданной смерти мужа в 1934 году. Нетрудно понять, какой это ужасный удар для любящей женщины, да еще оставшейся с двумя маленькими детьми. Какой удар для детей! Вот почему невыносимо мне было читать «сенсации», появившиеся в смутное время конца 80-х. Дескать, умер отец Зои «не своей смертью».

Доказательств никаких. «Версии», «соображения» и «предположения», многозначительные намеки… И, понятное дело, с кивками туда же – в сторону Советской власти, которая отныне во всем виновата. Эдакая пляска на гробу, от которой уже недалеко было и до «низвержения» Зои в 1991-м. Невольно спрашиваешь себя: есть ли предел низости и бесчеловечности? Ведь все это надо сочинять, распространять, а цель одна: бросить тень на биографию знаменитой советской героини. Любой ценой и любым способом.

Иногда я думаю: а решились бы эти нелюди на клевету против Зои, будь жива ее мать? Такое ощущение, что и это их не остановило бы…

Но мы вернемся от злонамеренных выдумок к воспоминаниям матери. Горе и беда, испытывая человека, по-своему тоже воспитывают. «Зоя приняла наше горе, как взрослый человек, – написала Любовь Тимофеевна. – Она старалась, как умела, отвлечь меня от горьких мыслей. Но иногда по ночам я слышала, что она плачет».

Матери пришлось преподавать еще в одной школе. Еще меньше, чем прежде, могла она быть дома. С вечера готовила обед, а Зоя разогревала его, кормила Шуру, убирала комнату. Когда же чуть подросла, стала и печь топить. Даже и приготовить обед могла сама.

Вот заключение матери: «Впоследствии, вспоминая те первые месяцы после смерти Анатолия Петровича, я не раз думала, что именно тогда утвердилась в Зоином характере ранняя серьезность, которую замечали в ней даже малознакомые люди».

Личное и общее, свое и товарищеское, жизнь семьи и всей страны, чувство ответственности и долга… Перед растущим человеком, который учится еще только в младших классах, такие вопросы уже встают. И могут даже возникать сложные противоречия.

Запомнился ведь матери случай как раз такого рода. Она пришла с работы раньше обычного, а детей дома нет. Пошла в школу. Оказалось, Зоя после занятий разъясняет что-то у доски трем своим одноклассницам, а Шура за последней партой поджидает ее, безмятежно пуская бумажных голубей.

Мать попросила учительницу Лидию Ивановну немного погодя послать Зою домой и больше не позволять ей подолгу задерживаться после уроков. Вечером и сама сказала ей про это: дескать, вот я постаралась освободиться пораньше, хотела побыть с вами, а вас нет. И закончила: «Ты уж, пожалуйста, не задерживайся в школе понапрасну…»

А что дальше?

«Зоя выслушала меня молча, но потом, уже после ужина, вдруг сказала:

– Мама, разве помогать девочкам – напрасное дело?

– Почему же напрасное? Очень хорошо, когда человек помогает товарищу.

– А что же ты говоришь: “Не задерживайся понапрасну”?

Я закусила губу и в сотый раз подумала: до чего осторожно надо выбирать слова в разговоре с детьми!»

На страницах воспоминаний Любовь Тимофеевна раскрывается как вдумчивый и чуткий воспитатель. Но вместе с тем, восстанавливая в памяти годы роста своих детей, она откровенно пишет, что не раз тогда задерживалась на мысли: воспитываю их не одна я, мать – воспитывает все, что они видят и слышат вокруг.

Написала она это в связи с воспоминанием о костре в пионерском лагере, куда однажды летом приехала к детям. С ребятами беседовал отец одной из девочек. Он воевал в дивизии Чапаева, слышал Ленина на Третьем съезде комсомола. «И кто знает, в какое пламя разгорится в будущем искра от этого лагерного костра?» – заметила про себя Любовь Тимофеевна.

А сама Зоя в сочинении «Как я провела лето» написала так: «У костра хорошо думается. Хорошо у костра слушать рассказы, а потом петь песни. После костра еще больше понимаешь, как славно жить в лагере и еще больше хочешь дружить с товарищами».

Ныне в значительной части общества уже наступило некоторое отрезвление от разрушительного угара «лихих 90-х». Можно даже услышать, что и пионерское, комсомольское воспитание были совсем не так уж плохи, а наоборот. Но при этом нередко добавят: «Вот если бы только без идеологии…»

А чем же плоха идеология?

Поколение Зои правомерно гордилось своей страной, потому что она была самой справедливой. Писал, например, поэт С. Я. Маршак стихи для детей под названием «Мистер Твистер». И в них такие строки:

 
Мистер Твистер,
Бывший министр,
Мистер Твистер,
миллионер,
Владелец заводов,
Газет, пароходов,
Входит в гостиницу
«Англетер»…
 

Каждому советскому ребенку было ясно, что несправедливо и противоестественно это – какой-то мистер (один!) владеет заводами, газетами, пароходами. В конце концов, если и с христианской точки зрения честно взглянуть, тоже несправедливо, ибо: «Не можете служить Богу и Мамоне».

По-моему, трудновато оправдать в глазах нынешних детей существование новоявленных олигархов, не отбросив напрочь принцип справедливости. А отбросив, само собой возносят на пьедестал стяжательство. И оно становится, вольно или невольно, в основу воспитания.

Когда-то настоятель Кентерберийского собора в Лондоне Хьюлетт Джонсон, с огромным интересом посещавший и изучавший Советскую страну (в результате чего родилась книга «Христиане и коммунизм»), признал: «…В обществе, где обрублен главный корень, питающий стяжательские инстинкты, у людей больше возможности выработать в себе надлежащие душевные качества, и они действительно их вырабатывают».

Это, безусловно, было фундаментом воспитания того поколения, которое родилось после Великого Октября!

«Это освобождение совести от власти стяжательского инстинкта, приведшее к замене конкурентной борьбы сотрудничеством, дало небывалые материальные плоды, очевидные сегодня для всего мира, – делал свое заключение Хьюлетт Джонсон. – Моральные результаты его еще значительнее. Строй жизни изменился. В центре внимания стоит общество, а не своекорыстные интересы отдельных лиц. На смену благоденствию какого-либо одного класса или классов пришло благоденствие коллектива и каждой отдельной личности в рамках этого коллектива. Забота о пользе общества вытесняет погоню за прибылью».

Да, да, так и было! Это – правда. Потому и отчеканил христианский священник свой вывод на основе знакомства с людьми Советской страны: «Утверждение, будто бы только погоня за прибылью дает великие результаты и денежный стимул – самый могучий из всех стимулов, – есть гнусная ложь».

Как печально и горько, что наши люди (под мощнейшим и хитрейшим натиском собственнической идеологии, стяжательских сил!) вновь поддались этой лжи. Но разве стали от этого лучше? Пусть по совести ответит каждый, кто испытал жизнь при капитализме в «постсоветской» России!..

А тогда, в 30-е годы ХХ века, освободившись от власти денег и собственнической, стяжательской страсти как главной идеи жизни, от эксплуатации человека человеком, молодая Страна Советов не только набирала неслыханные темпы в материальном своем развитии, но и достигла изумительных успехов в воспитании новых людей. Зоя и Шура Космодемьянские были в их числе.

Действительно, если читать литературу того времени и многие документальные свидетельства, слушать песни и смотреть кинофильмы тех лет, нельзя не заметить нечто общее. А именно – необыкновенный душевный подъем, вызванный причастностью людей к великим свершениям во имя социализма, во имя справедливости. Ради этого совершались подвиги, и это рождало героев.

Какие события из жизни страны, по воспоминаниям Любови Тимофеевны, произвели особенно сильное впечатление на дочь и сына?

Ледокол «Челюскин», отправившийся в большую арктическую экспедицию и потерпевший катастрофу во льдах. Сто четыре человека, в том числе двое детей, высажены на льдину.

Вся страна в едином напряжении следит за эпопеей спасения. А затем вся Москва встречает героев. И один из них – летчик Молоков (о, счастье!) приходит в школу, где учатся Зоя и Шура. Он говорит: «Вот вы думаете, что есть такие, какие-то особенные герои-летчики, ни на кого не похожие. А мы самые обыкновенные люди. Посмотрите на меня – разве я какой-нибудь особенный?»

Конечно же, захватывает сердца детей встреча с таким человеком. И каждый, наверное, примеряет на себя: а я смог бы?..

Открылось в 1935-м московское метро – первые станции. Сперва дети могли видеть на улицах Москвы юношей и девушек в перепачканных землей и рыжей подсыхающей глиной спецовках, в резиновых сапогах и широкополых шахтерских шляпах. Строители метро… А вот теперь уже – результат их работы! И захватывающее восхищение, с которым дети совершают самое первое, поистине чудесное путешествие по этим волшебным подземным дворцам, платформам и туннелям.

Вскоре метро становится привычным, но первое впечатление от чуда, свершенного твоими современниками, остается…

Много интересных новостей приносит «Пионерка» – так называет Зоя «свою» газету «Пионерская правда» (разве не замечательно, что такую создали специально для детей?). Происходящее в разных концах страны и даже всего мира становится ближе. Вот, например, она записывает в дневнике 24 мая 1936 года:

«Завтра начнутся испытания (то есть очередные школьные экзамены. – В.К.)…

Нет времени читать книги, но читать «Пионерку» я нахожу время. Сегодня в ней напечатано, что в Ростове открылся Дворец пионеров. Очень хороший. В самом лучшем здании. Там восемьдесят комнат – куда хочешь туда и иди. Там есть игрушечная телефонная станция. А в другой комнате включишь рубильник – и два трамвая понесутся по кругу. Трамваи, конечно, игрушечные, но совсем как настоящие. И еще в «Пионерке» сказано, что скоро во дворце будет маленькое метро, как московское, но только маленькое. И тогда те ребята, которые никогда не были в Москве, все-таки смогут увидеть метро».

Она думает о других ребятах, которые должны получить такую же радость, что дарена ей! Согласитесь, ведь это прекрасно…

А вскоре ее любимая «Пионерка» из номера в номер начинает печатать сообщения о войне в Испании. Самолеты немецких фашистов бомбят позиции республиканцев, сносят с лица земли целые города…

«Испания сейчас у всех в сердце и на устах, мысль о ней владеет нами, – пишет мать Зои. – Крылатые слова Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях» – облетели мир, запали в душу каждому честному человеку. Поутру, едва проснувшись, Зоя бежит к почтовому ящику за газетой: что сегодня на фронтах Испании?»

Ныне трудно представить, как много значили испанские события для советских людей. Волновал не только героизм сопротивления фашизму – было еще и горячее предчувствие: это фашистская проба сил, имеющая в перспективе нападение на нашу страну.

Почти за год до начала войны в Испании Николай Островский, уже ставший любимым писателем молодежи, писал: «Угроза войны черным вороном носится над миром… Душно в Европе. Пахнет кровью… Мир лихорадочно вооружается». А еще некоторое время спустя, выступая по радио, он же предупреждает: «Было бы предательством забывать о том, что нас окружают злейшие кровавые враги. Фашизм бешено готовится к войне против Советского Союза».

И после этого с началом «перестройки» стали утверждать, будто в стране тогда царила беспечность, а песня «Если завтра война» была «шапкозакидательской»! Что сказала бы Зоя на это? И можно ли не понять возмущение ее сверстников, ее однополчан, которые остались в живых, такой вопиющей ложью?

Увы, очень многие погибли. Как написала Любовь Тимофеевна, «много погибло молодых, чистых и честных», в том числе учеников Зоиной 201-й школы. В главе «Одноклассники», посвященной предвоенному времени, называет она по именам тех, кто учился вместе с Зоей и бывал у них дома. Вспоминает, например, как скромный, застенчивый Ваня Носенков читал друзьям стихи Константина Симонова «Генерал», посвященные героической памяти Матэ Залка, венгерского коммуниста, который погиб в Испании. А в заключение книги пишет, что Ваня тоже погиб. На другой войне, но против того же фашизма. И Олег Балашов, восхищавшийся фильмом о Чкалове и, конечно, самим Чкаловым, мечтавший стать летчиком – станет им, и он тоже отдаст жизнь в бою с фашистами…

Единство мысли, слова и действия стало замечательной чертой поколения, которое достойно представит Зоя Космодемьянская. Они готовили себя к борьбе за Родину и, когда пробил час, повели себя так, как учили школа и комсомол, пример героев и лучшие книги.

Все это было у Зои. А выделяло ее (чего, может быть, и не все замечали) восприятие по максимуму того, что в жизни надо и как надо. Стремление так и поступать – с максимальной требовательностью к себе и другим.

Впрочем, когда касалось других, этого уже нельзя было не замечать. Особенно после того, как ее избрали комсомольским групоргом. Недаром же кое-кто стал отзываться о ней как о «слишком принципиальной», а одна из одноклассниц в анонимном новогоднем пожелании написала ей: «Зоенька, не суди людей так строго. Не принимай все так близко к сердцу. Знай, что все почти люди эгоисты, льстецы, неискренние и полагаться на них нельзя. Слова, сказанные ими, оставляй без внимания. Таково мое пожелание к Новому году».

Пожелание реалиста идеалисту? О реакции дочери при прочтении этого текста мать написала следующее: «С каждым словом Зоя все больше хмурилась, а дочитав, резко отбросила записку.

– Если так думать о людях, то зачем жить? – сказала она».

Но, может быть, что-то из написанного ей все-таки следовало учесть? Или хотя бы задуматься над этим?

Да откуда мы знаем, что она не задумалась. Не все же, что происходило у нее в душе, могла знать даже ближайший друг – мама. Однако если размышления о «завышенной» требовательности и доверчивости к другим у нее, вполне возможно, и могли возникнуть, то уж к себе – абсолютно точно! – менее требовательно относиться она не могла.

Пройти одной «на спор» через Тимирязевский парк темной осенней ночью под дождем – это же не просто упрямство, а испытание себя. Достаточно ли смелости твердости, чтобы пойти на такое, если всерьез обяжет жизнь?

А история с ее педагогическим опытом? Зоя и еще несколько комсомольцев из класса берутся обучать неграмотных женщин в доме по Старопетровскому проезду. Это нелегко. И само по себе нелегко, потому берет у матери книгу по методике обучения грамоте. И ходить надо дважды в неделю, а есть ведь и другие дела, школьные и домашние. Но, как бы ни было, несмотря на усталость, дождь или снег, в точно назначенное время она идет, чтобы заниматься с Лидией Ивановной – пожилой женщиной, которая совсем не умеет ни читать, ни писать и очень хочет научиться грамоте.

– Если случится землетрясение, – говорил о сестре Шура, – она все равно пойдет. Будет пожар – она все равно скажет, что не может подвести свою Лидию Ивановну.

Имел основания так говорить! И хотя ни землетрясения, ни пожара, к счастью, не произошло, дополнительные испытания выдерживать ей все-таки приходится.

Вот мама приносит билеты на концерт в Большой зал консерватории. Будет исполняться Пятая симфония Чайковского, которую Зоя очень любит. Радость от билетов понятная. И вдруг…

– Мама, а ведь это в четверг! – с огорчением произносит она. Я не могу пойти. Ведь я по четвергам у Лидии Ивановны.

И никто – ни брат, ни мать – не могут ее переубедить: «Взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Она меня ждет заниматься. А я пойду на концерт? Нет, нельзя».

Согласитесь, не каждый так поступил бы на ее месте. Если что-то подобное складывалось у других, могли занятие и пропустить. А некоторые, в том числе та девочка, что написала ей в новогоднем пожелании о людском эгоизме и неверности, к концу зимы вообще перестали посещать своих подшефных. Объяснения и оправдания для групорга Зои, конечно, находились, но это не уменьшало глубочайшего ее огорчения: да как же так можно отнестись к своему комсомольскому долгу?!

Для нее это было вовсе не какое-то формальное понятие. И сама она за всю зиму не пропустила занятий ни разу, даже когда бывала не совсем здорова.

– Ну и характер! Ну и характер! – твердил брат Шура, в душе, наверное, не только удивляясь, но и восхищаясь сестрой, которая все больше становилась примером для него.

Если попытаться как-то определить движущую силу этого характера, я назвал бы ее стремлением к идеалу. А представление об идеале складывалось из комсомольской жизни, школьной учебы и, разумеется, из книг, влияние которых на нее оказалось исключительно сильным.

Началом, как и для многих, был Пушкин. Потом стали приходить другие русские классики, которые фантастическими тиражами издавались для народа в Советской стране. Потом – зарубежные классики, советские писатели и поэты. Поразительный диапазон! Особенно если учесть, что ей ведь совсем мало лет:

– Ваша дочь учится в институте? – спросила как-то Любовь Тимофеевну библиотекарша, у которой она брала книги по Зоиному списку.

Списки эти всегда были длинные и разнообразные. Широта интересов Зои, а также глубина, с которой относилась она к чтению, произвели большое впечатление на правдиста Петра Лидова – первого, кто писал о ней. И такое же впечатление, я думаю, было у каждого читавшего его очерк 1942 года «Кто была Таня».

Сужу, конечно, прежде всего, по себе и школьным своим товарищам в те далекие военные годы. Но и гораздо позднее, когда имел я возможность с трепетом держать в руках заветную записную книжку Зои, возникало прежнее чувство: как же успевала столько прочесть и осмыслить!

В самом деле, она ведь не просто «глотает» одну за другой десятки книг. Ей необходимо все продумать, извлечь самое главное, а наиболее созвучное ее душе занести в свою книжку, чтобы снова и снова к этому возвращаться.

Лидов привел несколько выписок, которые, как он заметил, помогут нам понять Зою. Вот они:

«…В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли» (Чехов).

«Быть коммунистом – значит дерзать, думать, хотеть, сметь» (Маяковский).

«Умри, но не давай поцелуя без любви» (Чернышевский).

«За десять французов и одного русского не дам» (Кутузов).

 
«Ах, если бы латы и шлем
Мне достать,
Я стала б Отчизну свою
Защищать…
Уж враг отступает
Пред нашим полком.
Какое блаженство
Быть храбрым бойцом!» (Гёте).
 

«Какая любвеобильность и гуманность в «Детях солнца» Горького!» – записывает она карандашом в свою памятную книжку. И далее: «Отелло» – борьба человека за высокие идеалы правды, моральной чистоты, тема «Отелло» – победа настоящего большого человеческого чувства!»

Как журналист, прекрасно понимаю Петра Александровича Лидова, насколько нелегко ему было остановиться в этом цитировании. Хочется привести читателям и то, и другое, и третье…

Перед такой же трудностью оказалась Любовь Тимофеевна, когда писала свою книгу. Кроме того, что привел в очерке Лидов, у нее почти две страницы занимают выдержки из Зоиных записей. Выделю лишь некоторые:

«Маяковский – человек большого темперамента, открытый, прямой. Маяковский создал новую жизнь в поэзии. Он – поэт-гражданин, поэт-оратор».

«…Что такое правда? Человек – вот правда!»

«…Ложь – религия рабов и хозяев…

Правда – бог свободного человека!.. Человек! Это – великолепно! Это звучит… гордо!.. Надо уважать человека! Не жалеть… Не унижать его жалостью… Уважать надо!.. Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми. Не в этом дело!.. Человек – выше! Человек выше сытости!» (Горький, «На дне»).

«Мигуэль де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго Дон-Кихот Ламанчский. «Дон-Кихот – воля, самопожертвование, ум».

«Книга, быть может, наиболее сложное и великое чудо из всех чудес, сотворенных человечеством на пути его к счастью и могуществу будущего» (М. Горький).

«Впервые прочел хорошую книгу – словно приобрел большого задушевного друга. Прочел читанную – словно встретился вновь со старым другом. Кончаешь читать хорошую книгу – словно расстаешься с лучшим другом, и кто знает, встретишься ли с ним вновь» (китайская мудрость).

«Дорогу осилит идущий».

«В характере, в манерах, стиле, во всем самое прекрасное – это простота» (Лонгфелло).

Согласитесь, из того, что в книгах задерживает внимание Зои, уже видно, какая она. Лидов заметил: «В этих записях она вся – чистая помыслами и всегда стремящаяся куда-то ввысь…»

Это так. И духовное богатство отечественной, мировой литературы поддерживает ее в таком высоком стремлении. Но есть книги и герои, которые оказали особое воздействие на юную душу. Назову «Овод» Войнич, «Что делать?» Чернышевского (и, соответственно, его собственную жизнь), «Как закалялась сталь» Николая Островского (и опять-таки жизнь автора этой книги).

Что здесь общее? Героический характер. Человек, способный на самопожертвование ради других людей, во имя большой идеи.

Удивительные совпадения. Например, «Овод» был и любимой книгой Островского-Корчагина, а также Татьяны Соломахи, героини Гражданской войны, имя которой возьмет себе Зоя в тылу врага и под которым она погибнет.

В романе «Как закалялась сталь» Корчагин читает «Овод» своим боевым товарищам. И один из них после сцены смерти Овода заключает: «Умирать даже обязательно надо с терпением, если за тобой правда чувствуется. Отсюда и геройство получается».

Терпение и героизм нераздельны? В том же романе после тяжелого ранения Павла врач клинического военного госпиталя Нина Владимировна записывает: «Нас, врачей, поражает это поистине безграничное терпение, с которым раненый переносит перевязки. Обычно в подобных случаях много стонов и капризов. Этот же молчит и, когда смазывают йодом развороченную рану, натягивается, как струна. Часто теряет сознание, но вообще за весь период ни одного стона. Уже все знают: если Корчагин стонет, значит, потерял сознание. Откуда у него это упорство? Не знаю».

А через несколько дней она же запишет: «Я знаю, почему он не стонал и вообще не стонет. На мой вопрос он ответил: «Читайте роман «Овод», тогда узнаете».

Вы поняли? И ведь это не только литературный герой говорит – самому Николаю Островскому приходилось переносить ужасные боли. И он их так же стоически переносил.

А теперь вспомните, что придется перенести перед казнью Зое и как будет держаться она.

Вынужден сделать здесь необходимое отступление. В попытках как угодно принизить подвиг советской героини ненавистники по-прежнему доходят до мерзостнейших пакостей. Один из таких – некий «историк и журналист» Алексей Богомолов – объявился уже в 2013 году, то есть к 90-летию со дня рождения Зои. Я подробнее расскажу о его происках дальше, а сейчас лишь про один.

Знаете, какое «открытие» он сделал, объясняя секрет «ненормальной стойкости» этой хрупкой вроде бы девушки, перенесшей жуткие пытки врагов? Да у нее, оказывается, просто была такая «особенность организма»! И в чем же конкретно заключалась? Якобы мать Космодемьянской вспоминала, что у Зои был «высокий болевой порог». Именно поэтому она (якобы!) спокойно переносила спинномозговые пункции и другие болезненные процедуры. Значит, ничего не стоило ей и вражеские мучения перенести: она ведь, благодаря этому «порогу», никакой боли не чувствовала…

Выдумка! Вранье! Наглая ложь!

То есть Зое действительно делали спинномозговые пункции, когда осенью 1940 года она оказалась в больнице с тяжелым менингитом. И она их терпеливо выдерживала. Но я приведу дословно, что и как вспоминала об этом Любовь Тимофеевна:

«Болезнь Зои протекала очень тяжело. Ей делали уколы в спинной мозг – это была мучительная и сложная операция.

Как-то мы с Шурой после одного из таких уколов пришли справиться о состоянии Зои. Медицинская сестра внимательно посмотрела на нас и сказала:

– Сейчас к вам выйдет профессор.

Я похолодела.

– Что с ней? – спросила я, должно быть, уж очень страшным голосом, потому что вышедший в эту минуту профессор бросился ко мне со словами:

– Что вы, что вы, все в порядке! Я хотел вас повидать, чтобы успокоить: все идет на лад. У девочки огромная выдержка, она все переносит без стона, без крика, очень мужественно и стойко. – И, взглянув на Шуру, он спросил добродушно: – А ты тоже такой?»

Одно дело – какой-то выдуманный «порог», позволяющий якобы не чувствовать боли, а совсем другое – реальные терпение и воля, выдержка и стойкость, помогающие боль преодолеть. Как у Николая Островского, который, вполне возможно, был незримо с ней и в дни тяжелейшей болезни, и при фашистских пытках, когда совершила она свой подвиг. «Читайте «Овод», читайте «Как закалялась сталь», – могла бы, наверное, сказать тем, кто поражался ее терпению и недоумевал, что такое может быть…