Текст книги "Зоя Космодемьянская. Правда против лжи"

Замечательно рассказала про короткую жизнь Зои ее мать – Любовь Тимофеевна Космодемьянская в книге «Повесть о Зое и Шуре». В самом деле, кто знает, возрастание детей лучше их матери? А тут еще и мать прекрасная…

Писать о Зое начала Любовь Тимофеевна вскоре после ее гибели. Потрясение было страшное: как известно, при опознании тела дочери, выкопанного из земли на окраине Петрищева, мать поседела и потеряла слух. Но, видимо, очень сильно было желание поделиться с людьми, какая она была, ее Зоя, чьи портреты вдруг появились в газетах. К тому же пошли письма с фронта и из тыла, в которых не только выражалось восхищение Зоиным подвигом и высказывалось искреннее сочувствие матери, но и задавались ей разные вопросы.

Словом, она стала писать, озаглавив свои заметки «Зоя». Написанное публиковалось. Еще жив был Шура, сын, младше Зои без малого на два года. Продолжал учиться в той же школе и в том же классе, где с начала учебы они были вместе. Но вскоре и сын уйдет на войну. И тоже погибнет. Ее воспоминания о детях расширялись, и в конце концов с помощью профессионального журналиста Ф. Вигдоровой вышла уже после войны году эта книга, выдержавшая затем много изданий на разных языках не только в нашей стране, но и по всему миру.

Однако попробуйте найти ее сейчас. Мемуары гитлеровских генералов – пожалуйста, а вот воспоминания матери двух Героев Советского Союза – увы. Разве уже одно это не говорит о том, в какое время и в каком обществе живем мы сегодня?

Сравнивать время Зои и Шуры с нынешним, размышляя об их воспитании, придется не раз. В этом ключ к пониманию не только становления их личностей, но и некоторых вопросов бытия.

Итак, знакомое уже нам село Осиновые Гаи на Тамбовщине. Здесь в начале третьего десятилетия ХХ века живет и работает молодая учительница Любовь Тимофеевна Чурикова.

«Я росла в большой и дружной семье, – рассказывает она о себе. – Мой отец, Тимофей Семенович Чуриков, был волостной писарь, человек без образования, но грамотный и даже начитанный. Он любил книгу…»

Заметим: даже писарь волостной – человек без образования. Потому что для крестьянских детей в дореволюционной России образование было очень большой, а для абсолютного большинства – просто неразрешимой проблемой. Или, можно сказать, недоступной роскошью. Это я хорошо знаю и по собственному отцу (1898 года рождения, деревня Александровка, ныне Красногорского района Брянской области), чьи воспоминания о дореволюционном детстве и юности мне удалось напечатать в своей книге «Время борьбы».

Любе стремился отец дать желанное образование. Три зимы в земской школе, а потом (не без усилий и волнений, как видно по воспоминаниям ее) устраивает в женскую гимназию ближайшего города Кирсанов.

Октябрьская революция застает Любу уже старшеклассницей, близкой к выпуску. В жизни что-то заметно меняется. Уходит добровольцем в Красную Армию любимый старший брат Сергей. Его ответ на вопрос сестры «А мне что делать?» без колебаний: «Учительствовать! Конечно, учительствовать… Все учиться будут, вот увидишь. Народ больше без грамоты жить не станет».

Замечу, что в это же время, в 1918 году, на станции Подмосковная создается школа для детей рабочих-железнодорожников – будущая знаменитая московская 201-я, где будут учиться Зоя и Шура Космодемьянские и которая позднее получит их имена…

А их мать, окончив гимназию и следуя совету брата, идет в отдел народного образования с просьбой о месте учительницы. Сперва это место – в деревне Соловьянка: «бедная, неприглядная деревенька, убогие избы, крытые соломой».

Но что ее утешило, как выразилась она сама? Школа, только что открывающаяся новая школа! «Бывший барский дом стоял на краю деревни, утопая в зелени…» Обратите внимание: школой стал барский дом. Значит, сбывалось сказанное братом Сергеем? И окрепло ее намерение посвятить себя образованию тех, кто еще вчера не имел такой возможности.

Потом ее переводят учительствовать в родное село.

«Вернувшись в Осиновые Гаи, я снова встретилась с товарищем детства Толей Космодемьянским. Он был моим сверстником, но оказался много взрослее: по серьезности, по жизненному опыту я не могла равняться с ним. Анатолий Петрович около года служил в Красной Армии, а теперь заведовал в Осиновых Гаях избой-читательней и библиотекой.

Тут же, в избе-читальне, собирался на репетиции драматический кружок: молодежь Осиновых Гаев и окрестных деревень, школьники и учителя ставили “Бедность не порок”. Я играла Любовь Гордеевну, Анатолий Петрович – Любима Торцова. Он был и нашим руководителем, и режиссером…»

Вы ощутили атмосферу послереволюционного села в начале 20-х годов? И на других страницах своих воспоминаний Любовь Тимофеевна, по-моему, очень хорошо ее передает. Но главное здесь – Анатолий Петрович, о котором всюду пишет она с необыкновенной любовью, глубоким уважением и сердечной теплотой.

Но давайте обратим внимание и вот на что. Вы не забыли, что он – сын священника, да к тому же, как пытаются утверждать, расстрелянного ЧК? А находится в селе, где служил этот священник, на самой идеологической должности – заведующий избой-читальней. Вас это не озадачивает?

Нет, я не сглаживаю реальной остроты, сложившейся в отношениях Церкви и Советской власти, особенно в годы революции и Гражданской войны: оказались, что называется, по разные стороны классовых баррикад. Но во имя той же реальности хочется разъяснить, что далеко не все происходило так примитивно и огульно, как изображается сегодня. То есть чуть ли не всех священников – под расстрел, а детей их – в ГУЛАГ…

Я уж и на свои личные воспоминания сошлюсь. У нас в селе Можары на Рязанщине церковь закрыли, превратив ее в клуб, но священник отец Николай Некрасов продолжал жить в своем доме. А сыновья его (их было несколько!) все стали учителями, и одного из них я знал в детстве очень хорошо.

Когда же годы спустя работал я в рязанской областной молодежной газете, одновременно в другой газете – областной партийной работали два брата Князевы – Георгий Иванович и Андрей Иванович. Сыновья священника. Первый заведовал отделом культуры, был членом Коммунистической партии, второй – фотокорреспондент.

Да подобных примеров у меня на памяти множество, так что вовсе не каким-то разительным исключением был заведующий избой-читальней и библиотекой, а позже и учитель Анатолий Космодемьянский. Однако вернемся к воспоминаниям Любови Тимофеевны про начало 20-х прошлого века – послереволюционное время:

«Вскоре мы с Анатолием Петровичем поженились, и я переселилась в дом Космодемьянских. Анатолий Петрович жил с матерью – Лидией Федоровной – и с младшим братом Федей. Другой брат – Алексей – служил в Красной Армии».

Это опять реальность. И второй сын якобы расстрелянного священника вслед за первым служит в Красной Армии. А молодая семья при выборе, где жить, останавливается на «поповском доме», который вроде бы должен вызвать подозрительность своей «неблагонадежностью».

Но ведь все по-житейски просто и понятно. В семье у Тимофея Семеновича и Мавры Михайловны Чуриковых восемь человек, а здесь в данный момент всего трое. Особой подозрительности, чтобы воспрепятствовала, как видно, не было. Вот и поселились, и жили дружно, хорошо. И отношения между двумя домами – Космодемьянских и Чуриковых – были по-родственному ладные.

Очень обрадовались молодые, узнав, что у них будет ребенок. Почему-то решили, что непременно будет сын, даже имя мальчугану придумывали. Но оно пригодится почти через два года.

«– С дочкой вас, Любовь Тимофеевна, – сказала ходившая за мной старушка. – А вот и сама она голос подает.

В комнате раздался звонкий плач. Я протянула руки, и мне – показали крошечную девочку с белым личиком, темноволосую и синеглазую. В эту минуту мне показалось, что я вовсе никогда и не мечтала о сыне и всегда хотела и ждала именно ее, вот эту самую девочку.

– Назовем дочку Зоя, – сказал Анатолий Петрович.

И я согласилась.

Было это 13 сентября 1923 года».

Повторю: Зоя по-гречески значит жизнь.

Окажется, что она пришла в этот мир, чтобы умереть ради жизни. Но тогда, когда она родилась, конечно же, этого никто не знал…

И вот девочка стала расти. Как это было? В каких условиях?

До 1929 года Космодемьянские жили и работали в Осиновых Гаях. А потом, как я уже рассказал, Зоя с радостью приезжала сюда из Москвы на летние каникулы. Четыре года подряд – с 1936-го по 1939-й, каждое лето.

Приезжала именно с радостью и всегда ждала этих поездок. Любовь Тимофеевна приводила запись из ее дневника: «Все дни я только и думаю о деревне. И наконец это сбылось».

Раннее детство среди русской природы подсознательно заложило глубокую любовь к ней. Эти бескрайние поля вокруг, эти деревья, эта речка… А еще – коровы и лошади, козы и куры, сенокос и огород – обыкновенный деревенский быт, тоже вошедший в душу. Игры с братом Шурой, который родился в 1925-м, и с деревенскими подружками.

«Как сейчас вижу ее пятилетнюю, – вспоминала в своей книге Любовь Тимофеевна. – Только что прошел быстрый летний дождь – и снова жарко светит солнце, с высокого неба ветром сметает куда-то далеко за горизонт последние облака, с ветвей еще падают крупные капли, и Зоя бежит ко мне босая по теплым лужам и смеется, показывая, как промокло ее платье…»

Пришли тогда к Зое с Шурой, о чем нельзя не сказать, и русские сказки, которые слушали они, затаив дыхание, в доме у бабушки Мавры Михайловны. «Бабушка была мастерица рассказывать сказки. Она знала их великое множество и умела рассказывать, ни на минуту не оставляя своего дела: вяжет, чистит картошку или месит тесто, а сама приговаривает спокойно, неторопливо, точно думая вслух:

– Бежит лиса по лесу. Видит – на дереве сидит тетерев…»

Не зря воскликнул когда-то Пушкин: «Что за прелесть эти сказки!» И ведь не только занимательностью и красотой народного слова прелестны они, а и воспитательной мудростью. Чтобы с малых лет усваивал ребенок, что такое добро и зло, правда и справедливость, как они борются между собой и как необходимо отстаивать справедливость и правду.

Когда Зоя совершит свой подвиг и поэт Маргарита Алигер напишет пронзительную поэму о ней, она назовет свое произведение «Зоя». А вот инсценировка поэмы, поставленная во многих театрах, получит название «Сказка о правде». Смысл в том, что невероятное, казалось бы, стало правдой в героическом поведении совсем юной девушки. И в том, что погибла она за правду. Такой сформировался характер. С детства.

«Как-то Шура разбил чашку, но не сознался, – запомнилось матери. – Зоя посмотрела на него в упор и нахмурилась:

– Зачем говоришь неправду? Врать нельзя! – строго сказала она со всей убежденностью своих неполных восьми лет».

Откуда убежденность, что так должно быть, а не иначе? Во многом, конечно, от родителей. Вряд ли можно научить детей жить по правде, если родители погрязли во лжи.

У Зои с Шурой оказались прекрасные родители. Которые сами старались жить в соответствии с тем, что хотелось видеть им в дочери и сыне.

Себе Любовь Тимофеевна, понятно, в книге характеристики не дает – мы сами составляем ее образ по ходу воспоминаний, а про мужа, каким он был, пишет немало. Выделю, на мой взгляд, самое главное:

«Односельчане очень любили и уважали Анатолия Петровича, доверяли ему, советовались с ним по семейным и иным делам, а уж если надо было выбрать надежного человека в ревизионную комиссию – проверить работу кооперации или кредитного товарищества, неизменно говорили: “Анатолия Петровича! Его не проведешь, он во всем разберется”… Он был на редкость правдив и прямодушен. Если кто-нибудь приходил к нему за советом и он видел, что человек этот неправ, он не задумываясь говорил:

– Неправильно ты поступил, я на твою сторону не стану…

“Анатолий Петрович никогда душой не покривит”, – нередко слышала я от самых разных людей».

Видимо, не случайно Любовь Тимофеевна подчеркивает эту редкостную правдивость мужа перед той главой своей книги, в которой рассказывается об их переезде в Сибирь. Это было в 1929 году. Около года они жили в селе Шиткино (ныне Иркутская область), учительствуя в местной школе, куда получили направление в районном отделе народного образования. И вот этот факт после свержения Советской власти, как и многое другое, стал поводом для антисоветских спекуляций.

Например, в книге уже упоминавшегося доктора исторических наук Вячеслава Боярского без обиняков утверждается: «В 1929 году в ходе коллективизации семью Козьмодемьяновских (изменение фамилии он тоже трактует в антисоветской духе. – В.К.) вместе с не желавшими вступать в колхоз крестьянами “раскулачили” и выслали в Иркутскую область (за резкое выступление отца Зои на собрании односельчан)».

Мне совершенно ясно: доктор исторических наук этот факт нисколько не исследовал – безответственно взял из какой-то столь же безответственной антисоветской писанины и вставил в свою книгу «походя». Но разве так можно? Получается опять, что нынче можно все, особенно если против Советской власти.

А правда состоит в том, что семью не «раскулачивали» и не «высылали». Решение уехать отец принял сам. Да, резкое его выступление на собрании было, об этом помнят в селе. То есть был конфликт с кем-то из местных начальников, возникший в связи с методами проведения коллективизации. В этом тоже сказались правдолюбие и прямота отца Зои. Опасаясь нежелательных последствий (не от Советской власти как таковой, а от местного начальства!), Анатолий Петрович и решает переехать вместе с семьей в другое место. Ну а то, что место это оказалось столь далеким, Любовь Тимофеевна объясняет словами мужа: «Людей посмотреть, мир повидать!»

В сибирском селе Шиткино после подвига Зои тоже был создан музей в память о ней и ее семье. Вот что значит искренняя людская благодарность. Ведь Космодемьянские прожили здесь всего-то один год, но для сибиряков и это дорого. Бережно сохраняют все подробности их пребывания здесь.

«Наш дом в Шиткине стоял на высоком берегу, а мимо текла река – широкая, быстрая. Смотришь – и голова кружится, и кажется, сама плывешь куда-то. И какой лес!»

Это написала Любовь Тимофеевна. Что же запомнилось ей о том годе? Как ходили дети в лес за ягодами и на реку за водой, а зимой катались на санках; как Анатолий Петрович учил Зою плавать, а когда во время учебного года родители целый день были заняты в школе, Зоя училась управляться по дому и с младшим братом самостоятельно. Уютные вечера, когда они могли быть все вместе, вчетвером, и пусть за окнами завывает метель…

Хорошая, дружная семья, в которой должны вырастать хорошие дети. Такое впечатление и от последующих страниц, уже об их московской жизни. Тепло и чистота семейного очага, воспитание в детях собственным примером трудолюбия и чувства ответственности – красной нитью проходит это в книге Любови Тимофеевны.

Однако, кроме семьи, есть окружающий мир, а в нем не только красота и радость природы. Есть жизнь страны, которая тоже будет воспитывать Зою и Шуру. Будет воспитывать, наверное, даже сильнее всего остального.

Вспоминая сибирский год, Любовь Тимофеевна пишет: «В нашем районе кулаки убили семерых сельских коммунистов. Весть об этом быстро разнеслась по Шиткину. Я стояла на крыльце, когда семь гробов везли по улице. Следом шел оркестр, медленно и сурово играя “Вы жертвою пали в борьбе роковой”. А дальше сплошным потоком шли люди, и на всех лицах были горе и гнев.

И вдруг я невольно оглянулась на наше окно. К стеклу прильнуло побледневшее Зоино лицо, она испуганно смотрела на улицу. Через секунду она выбежала на крыльцо, схватила меня за руку и, крепко прижавшись ко мне, долго смотрела вслед похоронной процессии».

Конечно же, сразу вопросы: «За что их убили? Кто такие кулаки?..» И так далее. Непростыми вопросами вторгалась в детское сознание жизнь. Приходилось говорить с дочкой о том, что такое бедность, богатство и несправедливость. Приходилось объяснять, почему произошла революция и кто за что воевал в Гражданскую войну…

Сегодня, когда я пишу эти строки, расхожим стало утверждение: у обеих сторон в ту войну была своя правда. Что ж, можно и согласиться. Только вот в чем она была, эта правда, с одной стороны – у Чапаева или Буденного, а с другой, скажем, у Каппеля или Колчака? Завоевать благо для миллионов тех, кто трудится, но обездолен, или отстоять собственное богатство и безмерные владения таких же «избранных», как ты, – это, что называется, две большие разницы.

Вдумываясь в смысл Великого Октября, любой православный верующий да и вообще каждый считающий себя христианином должен бы вспоминать предвозвестие Христа: «Последние станут первыми».

Поколение Зои было атеистическим. Но оно с малых лет впитывало и усваивало высшую справедливость революции, которая произошла в родной стране. И поколение это готовилось отстаивать идеалы и завоевания революции.

В Шиткине Зое идет всего лишь седьмой год. Но, говоря о ее воспитании, хочу привести еще один эпизод из воспоминаний Любови Тимофеевны:

«В сельском шиткинском клубе часто показывали кинофильмы, и время от времени я водила туда Зою с Шурой… Всякий раз, когда зал наполнялся народом, кто-нибудь говорил вопросительно, нараспев, упирая на “о”:

– Споем?

И всегда сразу несколько голосов откликалось:

– Споем!

Пели удивительно: с воодушевлением, со страстью, и все больше старинные сибирские песни и песни времен Гражданской войны. Далекие дни оживали в этих протяжных, широких и вольных напевах, грозные события, суровые и смелые люди вставали перед нами. Голоса были глубокие, сильные. Над большим, дружным хором разливался высокий молодой тенор или волной рассказывался могучий, низкий, поистине таежный бас, за сердце хватая такой неподдельной задушевностью, что иной раз слезы навертывались на глаза.

Зоя и Шура пели вместе со всеми. Особенно любили мы одну песню:

 
Ночь прошла. Веял ласковый ветер.
День весенний и яркий настал.
И на солнечном теплом рассвете
Молодой партизан умирал».
 

Песня… Меня очень волнует этот момент раннего Зоиного детства, потому что я чувствую, какое волнение переживает она, когда поет. И как глубоко входит в ее сердце смерть молодого красного партизана, который погибает за справедливое дело.

Будут у нее потом и другие прекрасные песни о героях борьбы за справедливость – «Орленок», «Каховка», «Песня о Щорсе»…

Но где такие песни сейчас? Или стране уже не нужны герои?

Нет, скорее всего суть в другом. Отринута справедливость как высший общественный идеал. А то, что якобы должно людям ее заменить – мечта о больших деньгах, о комфорте и удовольствиях, – таких песен, увы, не рождает.

Впрочем, к теме справедливости и борьбы за нее мы еще не раз обратимся, перелистывая страницы Зоиной жизни.

В 1930-м родители Зои переезжают в Москву, куда их настойчиво звали Ольга и Сергей – сестра и брат Любови Тимофеевны. А на следующий год, обустроившись, перевозят в столицу и Зою с Шурой, которые около года пожили у бабушки и дедушки в Осиновых Гаях. Начинается московская жизнь семьи Космодемьянских.

Поселились они в небольшом домике близ Тимирязевской академии, в маленькой комнате. Другую, более просторную и удобную, они получат через два года после приезда детей в Москву – в доме № 7 по Александровскому проезду, который стал потом улицей Героев Советского Союза Зои и Александра Космодемьянских.

Жилье Анатолий Петрович получал от Тимирязевской академии, где он начал работать. Одновременно учился на курсах стенографии и усиленно готовился к поступлению в заочный технический институт, что было его давнишней мечтой. Любовь Тимофеевна преподавала в начальных классах и одновременно училась на заочном отделении пединститута. (Вот так же, невольно вспоминаю, было и у моей матери: стремление к учебе очень многими владело у нас в 30-е годы – можно сказать, от мала до велика).

Осенью 1931-го Зоя и Шура пошли в школу. Хотя братишка до школьного возраста еще не дорос – исполнилось шесть лет, но дома оставлять его было не с кем. Да и очень привык он к сестре, даже представить не мог, что останется дома, а Зоя учиться пойдет. Так что пойдут они вместе, в один класс, и вместе будут уже до десятого…

Школа. Это больше половины ее жизни. Конечно, случайностью можно считать, что в основном учебные годы прошли у нее в замечательной 201-й школе Москвы. Директор – выдающийся педагог и организатор Николай Васильевич Кириков. Новое великолепное здание в три этажа (теперь, замечу, оно пропадает!). Рядом уникальный фруктовый сад, который сажали и за которым ухаживали сами дети…

Словом, есть чем восхититься и чему порадоваться. Но все-таки, когда задаюсь я вопросом, а стала бы Зоя такой, какой она стала, если бы учиться ей довелось в другой школе, менее образцовой, что ли, отвечаю себе: да, все равно она стала бы такой. Потому что все равно это была бы советская школа, что, по твердому моему убеждению, и есть самое главное.

Советская школа. Советское воспитание. Советская жизнь вокруг. Вот что формировало Зою, как и целое поколение, которому в 1941-м предстояло встать на защиту Родины и, не щадя себя, спасти ее от лютого и сильного врага.

Обратите внимание на даты. В 1931 году, когда Зоя становится первоклассницей, Сталин с высокой трибуны говорит о необходимости сделать нашей стране за десять лет то, для чего другим странам потребовалось не меньше столетия. Сделать во что бы то ни стало! – «или нас сомнут».

Разумеется, тогда еще Зоя не могла слышать тех слов и тем более осознать их суровую значимость. Но все десятилетие ее школьной жизни, как и десятилетие жизни страны, прошло под знаком неотвратимости этой задачи.

Когда во время так называемой перестройки валом пошли самые разные обвинения в адрес советской эпохи, появилось среди них и такое: Советский Союз не готовился к обороне от фашизма, то есть Сталин страну к войне не готовил. Это дошло и до XXI века. Вспомните передачу «Пусть говорят» на Первом телеканале, про которую рассказал я выше в очерке «Что же у них на уме?»

А ведь более нелепого обвинения Сталину и всей Советской стране, по-моему, придумать невозможно! Если реально все в стране было подчинено именно подготовке к защите от вражеского нападения, а утверждается с точностью до наоборот, какая еще ложь может эту превзойти? Воспоминания Любови Тимофеевны Космодемьянской, как и множество других честных свидетельств о том времени, злобную ложь напрочь опровергают. И жизнь ее дочери, сына, о которых она рассказывает, становится документальным аргументом правды, с чем вы, надеюсь, тоже согласитесь.