Текст книги "Жернова. 1918–1953. Книга двенадцатая. После урагана"

Глава 16

– Слушай, Никита, поедем ко мне на дачу, – предложил Берия Хрущеву, едва они вышли из Кремлевских палат. Твои на юге, мои тоже, устроим мальчишник, покумекаем. Маленкова прихватим с собой. Как ты, Георгий?

Маленков отер платком лоснящееся от пота полное лицо.

– Ну, если что прихватите…

– Не лезь в пузырь, Георгий. Мы все знаем, что ты у нас признанный политический лидер, и не собираемся твое лидерство оспаривать. А покумекать действительно есть о чем.

– Ладно, поехали. Давно я что-то шашлыков не ел, – согласился Маленков.

Расселись по машинам, тронулись. Рядом хлопали дверцы машин других членов Политбюро и министров.

На свою дачу повез своих «партийцев» и Жданов. Для этого им не пришлось уговаривать друг друга: все было решено заранее. И «малинковцы» это отметили.

Отметили это и Микоян, и Суслов, и многие другие, но молча и каждый по-своему, то есть в тягостном раздумье, к какой партии пристать и не прогадать.

На даче их уже ждали. Стол ломился от бутылок с водками и коньяком, блюда с заливным судаком чередовались с мясными и всякими другими салатами, а посреди этого великолепия возвышался зажаренный на огне молочный поросенок, обложенный зеленью.

Выпили, закусили. Берия, на правах хозяина, занимал гостей пустяковыми разговорами, ожидая, когда раскроются остальные.

Первым не выдержал Хрущев:

– Видали, как ленинградцы носы задрали? Не подступись. А кого пригрели у себя под боком? Самую шваль: Ахматову и Зощенко. Буржуазный индивидуализьм во всей своей красе. Как говорится: на тоби убоже, чого мени не гоже. Если и дальше это терпеть, революция зайдет в тупик, партия превратится в лагерь воинствующего мещанства и оппортунизьма.

– М-да-аа, – протянул Маленков. – А как они метут перед товарищем Сталиным? Одна пыль и никакой революционной видимости.

– Сдает старик, – покачал носатой головой Берия. – Память теряет, а ленинградцы этим пользуются.

– А Кузнецов-то, Кузнецов! А? – воскликнул Хрущев, заглядывая в глаза своим товарищам. – Это ж надо до такой степени потерять чувство партийности и большевистской ответственности, что, як кажуть на Украйне: ни тоби матка, ни тоби батька, а як та кринка на заборе.

– Ты, Никита, говори прямо, а загадками нечего объясняться со своими товарищами, – колюче уставился на Хрущева Маленков маленькими глазками. – Имей в виду: Кузнецов с Вознесенским у Сталина в любимчиках ходят, он им полностью доверяет. Тут осторожность нужна большая. Надо это доверие потихонечку подрывать. Не может быть, чтобы за ними все было чисто. Я слыхал краем уха, что они по своему ведомству занимаются приписками, показывая совсем другие цифры выполнения планов четвертой пятилетки. Надо будет покопать и выяснить, что там у них на самом деле. – И, обращаясь к Берии: – Лаврентий, займись этим делом: у тебя в органах есть свои люди, да и сидишь ты в Москве, не то, что мы с Никитой – каждый в своей Тмутаракани.

– Данные я соберу, но надо момент выбрать такой, чтобы ударить наверняка, – заговорил Берия. – Приписки – это еще не все. Кто только не занимается приписками! Мне стало известно, что ждановцы носятся с идеей создания компартии России и объявлением Ленинграда ее столицей. А это подрыв единства партии, ее централизационных основ. Можно смело утверждать, что это есть заговор, и не какой-нибудь, а сугубо контрреволюционный. Но и здесь прямых доказательств нет. Надо подождать, когда они сами на чем-нибудь погорят. Тогда все и выложить Хозяину. Иначе сами же и сгорим.

– Это верно, – согласился Хрущев. – Я это целиком и полностью поддерживаю. И вся украинская парторганизация встанет на нашу сторону, если выяснится подобный сепаратизьм.

– Ну, ты со своими хохлами и есть самый отъявленный сепаратист, – засмеялся Берия булькающим смехом.

Хрущев в ответ лишь захихикал: мол, я понимаю твою шутку, товарищ Берия, твои шутки всегда отдают азиатчиной.

– Короче говоря, надо нам исподволь собирать компромат, – заключил Маленков, разливая по рюмкам армянский коньяк.

– И вербовать себе сторонников среди «болота»: Микояна, Суслова, Шкирятова и прочих, – добавил Берия.

– И не забыть Жукова. Он очень обиженный сейчас, надо его обиду использовать, как только представится возможность.

– С Жуковым надо вести себя очень осторожно: может сам повернуть в любую сторону, – высказался Берия. – Среди низов ходят упорные слухи, что Жукова оклеветали перед Сталиным некоторые генералы. Будто бы из зависти. Кстати, Никита, и тебя причисляют к их компании.

– Распустился народ, понимаете ли, – вспыхнул Хрущев. – Надо рты-то позатыкать болтунам, чтоб другим неповадно было. Мне слава Жукова не нужна. У меня и своей выше головы. По тылам не отсиживался. Все четыре года на передовой…

– Не пыхти, Никита. Не ты один воевал, – одернул Хрущева Берия. – Не о том речь.

– А Молотов, Ворошилов и Каганович пойдут туда, куда повернет Сталин, – усмехнулся Маленков, будто и не слышал перепалки своих соратников.

– Если иметь в виду будущее время… – начал было Хрущев, но сбился под испытующим взглядом Берии. Вздохнул и со смиренным видом закончил: – Все мы смертны.

Маленков кивнул головой и мрачно предостерег:

– Если мы до ближайшего пленума Цэка не соберемся с силами, нам не сносить головы. – Затем опрокинул в рот коньяк и захрустел зеленым, в пупырышках, огурцом.

Глава 17

На даче у Жданова шли совсем другие разговоры, но тоже под коньяк и шашлык.

– Мне вчера жаловался Хрущев, – говорил Андрей Александрович Жданов, полный пятидесятилетний человек, чем-то похожий на Маленкова, тоже, как и Маленков, выходец из секретариата Сталина. – Жаловался на тебя, Николай, – и с этими словами глянул выжидательно на Николая Алексеевича Вознесенского.

Вознесенский спокойно выдержал взгляд старшего товарища, прожевал шашлык, вытер губы салфеткой, запил минеральной водой и только после этого счел возможным ответить:

– Ему на себя самого надо жаловаться, Андрей Александрович. У него на Украине бардак буквально во всем: и в финансах, и в выполнении планов пятилетки, и в борьбе с бандеровцами. В какую отрасль пальцем ни ткни, везде сплошные дыры, – все более накалялся голос Николая Алексеевича, сверкали сквозь стекла очков серые льдистые глаза, точно перед ним сидел сам Хрущев. – А чуть что – жалобы на всякие нехватки и недостатки. Хрущев только и знает, что из России жилы тянуть, а чтобы мозгами пошевелить, так этого нет. Свил себе гнездо из подхалимов и мздоимцев и панствует в своем Киеве, как тот напольный гетман. Дай волю – к полякам перекинется.

– Ты это зря, Николай, – поддержал Жданова Алексей Александрович Кузнецов, худощавый, прямой, решительный. – Недостатки есть у всех. Восстановление страны – дело огромное, не все поддается точному учету. А то, что он болеет за Украину… нам бы так болеть за свою Россию.

– Так он ведет себя по отношению к остальной части СССР как иностранец, точно не является членом Политбюро наравне со всеми. Местничество – вот как это называется, и я ему об этом так и сказал.

– И зря сказал: нам в нашем деле нужны союзники, а врагов мы и так наживем, – спокойно увещевал Кузнецов.

– Ну, Алексей, избави бог нас от таких союзников, а от врагов своих мы и сами избавимся, – проворчал Вознесенский.

– И все-таки, Николай, – снова заговорил Жданов, – характер у тебя слишком горячий – умерить надо. В своем Госплане – это одно дело, а за его пределами… Врагов нам лишних не надо: Берия с Маленковым только и ждут, чтобы очернить нас в глазах Сталина и свалить. А на тебя слишком многие жалуются: и груб, и заносчив, и высокомерен…

– Так, Андрей Александрович, как же не будешь грубым, если дурак на дураке сидит и дураком погоняет! Ты ему талдычишь одно, а он смотрит на тебя, как баран на новые ворота, и в глазах ни одной мыслишки. Практически мне одному приходится отдуваться за весь Госплан. Даже простую статистическую сводку не могут составить. Насовали ко мне папенькиных сынков и дочек, у них на уме одни развлечения да тряпки, а мне с ними работать приходится – тут завоешь, не то что закричишь. И выгнать нельзя – вот что меня особенно бесит.

– Все равно – надо держаться. Мы такое дело начинаем, сорваться можно на мелочах. Ты думаешь, зря они так взъелись на нас из-за журналов «Звезда» и «Ленинград»? Нет, не зря. Сталин сейчас больше занят внешней политикой, ему всякая склока в партийных верхах – нож по сердцу: чуть что, на Западе орут, что у нас все разваливается, что мы не способны накормить свой народ, дать ему свободу и прочая чепуха. И требуют, чтобы мы разрешили нашим евреям эмигрировать в любую западную страну. А наши жиды только того и ждут, изнутри ковыряют, любой прыщик готовы превратить в раковую опухоль. Вот и пришлось на пленуме выкручиваться, бить себя в грудь. Выкрутились. Но второй раз может и не удастся. По ниточке ходим…

– Да я понимаю. Но и меня понять надо, – с досадой отмахнулся Вознесенский.

– Мы-то тебя понимаем, но и ты должен проникнуться ситуацией и попридержать свой характер, – заключил Жданов. Затем спросил у Кузнецова: – Алексей, про Жукова ходят всякие сплетни: что там правда, а что ложь? Что твои подопечные тебе докладывают?

Они сидели в беседке, окруженной со всех сторон кустами сирени и жасмина, и всякий раз замолкали, когда к беседке подходила с новым блюдом одна из двух молодых женщин, обе в юбквх, едва прикрывающих колени.

Кузнецов, ставший секретарем Цэка и получивший право курировать министерства внутренних дел и государственной безопасности, уверял, что на даче «прослушки» нет, но и он не был до конца уверен, что ее нет в действительности: в МГБ столько отделов, занимающихся тайными делами, что со стороны трудно понять, кто за что отвечает. Зато в беседке жучков точно не должно быть.

Женщина поставила на стол очередное блюдо, собрала грязные тарелки, ушла.

– Жуков – он и в Одессе Жуков, – заговорил Кузнецов, весело улыбаясь. – Ему простор нужен, ему армии мало, он в Германии вошел во вкус ворочать политикой, ему это понравилось, он и в Одессе всюду сует свой нос. Войска его боготворят, генералы, которые привыкли жить по законам военного времени, когда многое им прощалось, ворчат, но терпят… Вообще говоря, Жукову надо бы поосторожнее себя вести, потоньше, но, увы, не тот характер. Если же брать в целом, он все делает на пользу государства. Только далеко не все это понимают, стараются подловить его на мелочах, жалуются, клевещут.

– Его бы на Ленинградский округ перевести, мы бы обрели в нем надежную опору, – заметил Жданов.

– Сталин не пойдет на это, – возразил Кузнецов. – Но на будущее нам надо иметь Жукова в своей команде.

Никто на это ничего не сказал: все понимали, что речь идет о том будущем, когда не будет Сталина.

И над столом повисла раздумчивая тишина. Они умели думать, не мешая друг другу.

Глава 18

Заседание Одесского обкома партии подходило к концу. Остался один вопрос: о работе милиции по укреплению правопорядка и усилению борьбы с преступностью.

Начальник областного управления внутренних дел генерал Каменец, располневший на сидячей службе, монотонно бубнил о том, сколько преступлений раскрыто за отчетный период, что в городе и области обстановка с правонарушениями по сравнению с прошлым годом улучшилась на пятнадцать процентов, раскрываемость преступлений повысилась на четырнадцать процентов, что партийная организация управления…

– Кой черт ты нам голову морочишь своими процентами? – раздался в сонной тишине возмущенный голос маршала Жукова. – На днях в центре города, в трех шагах от твоего управления бандиты застрелили двоих моих офицеров, которые возвращались со службы. На улицу вечером выйти порядочным людям нельзя! – уже гремел голос маршала. – Твои милиционеры с наступлением темноты из своих отделений носа не высовывают. Кто в ночной Одессе хозяин? Венька Шмуль? Костя Одноглазый? Черная кошка? Кто угодно, только не советская власть и ее доблестные органы. А ты нам свои проценты. Бандиты объявили нам войну. Они объявили войну не только населению города и области, но и армии, прошедшей с боями всю Европу. А на войне как на войне – не до сантиментов. Я не позволю уничтожать моих боевых товарищей. Если ты не умеешь бороться с бандитизмом, иди в грузчики: похудеешь по крайней мере. Я сам займусь бандитами. За неделю ни одного бандита в Одессе не останется.

– Товарищ Жуков! Георгий Константинович! – послышался умоляющий голос секретаря обкома Кириченко. – Афанасий Григорьевич знающий свое дело чекист, у него огромный опыт работы в органах. Не все делается так быстро, как нам бы хотелось…

– Это самоутешение, товарищ Кириченко, – отрезал Жуков. – В данных обстоятельствах его опыта мало. Товарищ Каменец явно почил на лаврах своего опыта, потерял нюх и растерял решительность. Здесь нужен другой человек. Такое мое мнение.

Раздалось еще несколько голосов в поддержку Жукова, что, мол, житья от бандитов не стало, что Одесса славится не своими тружениками, а именно бандитами и неспособностью власти с ними справиться.

В результате было вынесено постановление, обязывающее начальника областного управления внутренних дел всемерно усилить борьбу с бандитизмом и другими проявлениями преступности, привлечь для решения этой проблемы городское население и партийные организации промышленных предприятий и одесского порта.

– Черта с два из этого всемерного усиления что-нибудь получится, – произнес Жуков с презрением, покидая здание обкома.

Вернувшись в штаб округа, Жуков вызвал к себе начальника разведки полковника Кругликова. Тот вошел стремительно, остановился возле стола, замер и, вытянув руки по швам, начал докладывать:

– Товарищ маршал…

– Садись, полковник, – перебил его Жуков.

Полковник сел.

Жуков несколько секунд рассматривал его из-под сведенных к переносице бровей. Затем спросил:

– Что узнал относительно убийства наших офицеров?

– Только то, что они из банды Шмуля. Взятые сегодня утром два бандита из этой банды, подтвердили это, но имен не знают.

– А сам Шмуль?

– Сам Шмуль в городе, но где именно, неизвестно. По некоторым данным один из его тайных притонов находится в катакомбах. Мы связались с некоторыми бывшими подпольщиками, которые хорошо знают катакомбы, они обещали помочь. По моему приказу создана оперативная группа из бывших фронтовых разведчиков, город разделен на квадраты, составляются схемы катакомб.

– Все это хорошо и необходимо, но слишком растянуто во времени, – недовольным тоном произнес Жуков. – А нам нужны быстрые и эффективные действия, которые бы отвадили у бандитов всякую охоту нападать на военнослужащих. Как, впрочем, и на обычных граждан. Есть какие-нибудь предложения?

– Есть, Георгий Константинович. Есть предложение пустить по улицам в одну и ту же ночь специально подготовленные группы. Одни будут представлять из себя припозднившихся офицеров, другие будут незаметно их сопровождать. В случае нападения приходить на помощь…

– Ерунда! – отрезал Жуков. – Вас быстро расшифруют. Бандиты – не такие уж дураки. Надо вот что. Группы – это хорошо. Надо каждому офицеру выдать по два пистолета. При нападении – открывать огонь на поражение. Еще лучше, если приманкой станут парочки. Подобрать из оперативного состава женщин и девушек, подготовить их за несколько дней, чтобы не терялись. Обучить стрельбе навскидку, по-македонски. Три дня вам на подготовку. Три дня и не больше. Я сам проверю ваших людей. Можете быть свободны.

* * *

Южная ночь темна. Звезд на небо высыпало так много, что кажется, будто небо превратилось в решето, сквозь которое пробиваются огни других миров, полных света и тепла, безмятежного покоя. Редкие фонари на перекрестках скупо освещают углы домов, акации млеют в душном облаке белых и розовых цветов, окна раскрыты, на них едва шевелятся занавески. Сон окутал город, море и безбрежные степи Тавриды. Лишь со стороны порта доносятся ревуны буксиров и козловых кранов, тяжкие удары паровой бабы, забивающей сваи в морской грунт. Но звуки эти столь привычны, что их как бы и не существует. Во всяком случае, они не нарушают тишину южной ночи.

На боевых кораблях, стоящих на рейде, пробили полуночные склянки.

По темной улице на окраине города звучат торопливые шаги припозднившейся парочки. Из черной утробы переулка беззвучно вылепились две тени, послышался хрипловатый голос:

– А ну стоять!

– В чем дело, товарищи?

Вспыхнул фонарик, осветил мужскую и женскую фигуры, испуганно прижавшиеся друг к другу. На мужчине серый костюм, лаковые туфли, на женщине шелковое платье, шею окружает ожерелье, в ушах серьги, на пальцах кольцо и перстень, через плечо сумочка.

– Дывысь, Павло, яка гусыня! Яки у ей перья. Га!

– Фраерок тожеть весь из себя… – гыгыкнул Павло и тут же рявкнул: – А ну раздягайсь, буржуи недоризанни!

В ответ блеснули две вспышки, два слабых хлопка заглохли среди низких хат, вишневых и яблоневых садов, два человека, не проронив ни звука, рухнули в пыль, фонарик, выроненный из рук, ударился о землю и потух. Мужчина осветил лежащие на земле тела, потрогал их ногой, произнес удовлетворенно:

– Готовы.

– Пойдемте, товарищ капитан, – взмолился женский голос.

– Страшно?

– Н-не знаю. Противно.

– Ничего, Катюша, привыкай. Зато дочка твоя будет безбоязненно гулять по Дерибасовской, и никто ее не тронет.

Они прошли всего несколько шагов, когда издалека послышались еще два выстрела, за ними поближе несколько, и еще, еле слышные.

Двое остановились, прислушиваясь. Затем пошагали дальше.

Заря едва проклюнулась над сонной гладью моря, а по одесским улицам уже катили армейские грузовики, с них соскакивали солдаты, подбирали трупы. Днем на Якиманке, на Подоле завыли бабы. По улицам ходили парами милиционеры, заглядывали во дворы, расспрашивали жителей о том, что здесь произошло, не видел ли кто чего-нибудь подозрительного. Жители пожимали плечами, отводили в сторону глаза.

* * *

Во внутреннем дворе штаба округа кучками стояли офицеры, чего-то ждали. А в это время начальник разведки округа полковник Кругликов догладывал маршалу Жукову:

– За прошедшую ночь, Георгий Константинович, нашими группами было ликвидировано девяносто шесть бандитов. Всех собрали, отправили в морг…

Полковник замялся, Жуков глянул, спросил:

– Чего мнешься? Случилось что?

– Двух милиционеров случайно… Но наши не виноваты. Милиционеры их окликнули, потребовали остановиться, не представились, то есть вели себя как самые настоящие бандиты. Ну, наши их и…

– И правильно сделали, – отрезал маршал. – Я не удивлюсь, если выяснится, что и сами милиционеры занимались грабежом и насилием.

– Есть основание полагать, что так оно и было. У одного из них в кармане нашли золотые серьги с изумрудами. На серьгах следы крови. Видать, срывали с ушей, особо не церемонясь. – Полковник вытянулся, спросил: – Что прикажете передать офицерам?

– Передай им мою благодарность. Пусть идут отдыхать. И пусть помалкивают. А сегодня ночью рейд повторить, но в значительно больших масштабах. Надо кончать со всей этой сволочью.

– Слушаюсь, товарищ маршал.

– И вот что еще…

Жуков снял очки, положил их на стол, потер переносицу, затем встал из-за стола, прошелся по кабинету упругим шагом, заложив руки за спину. Остановился напротив полковника.

– Вот еще над чем надо подумать, полковник, исходя из создавшейся ситуации. Надо бы нам иметь хорошо подготовленных людей, человек сто-двести, владеющих всеми видами оружия, приемами самбо, физически крепких, натренированных вести операции в любых условиях: в городе, в лесу, в горах – везде, где потребует обстановка. Продумай, полковник, как, где, из кого создать такой отряд… я бы сказал: отряд особого назначения. Через неделю доложишь свои соображения.

* * *

И еще несколько дней в Одессе по ночам гремели выстрелы. Секретарь обкома звонил Жукову, но ему отвечали из штаба округа, что маршал уехал в войска. Тогда Кириченко стал звонить в Москву, Кузнецову. Тот выслушал жалобы секретаря, обещал разобраться. Посоветовался с товарищем Ждановым. Андрей Александрович пообещал доложить Сталину. Случай представился лишь через неделю.

– Так, говоришь, Жуков велел перестрелять одесских бандитов? – переспросил Сталин, усмехаясь в усы.

– Да, товарищ Сталин. Кириченко жалуется, что в этих незаконных операциях погибло несколько гражданских лиц и пятеро милиционеров, – уточнил Жданов.

– И что? Каков результат этих акций?

– Пока рано говорить о результатах, но, как сообщают из Одессы, улицы стали более освещенными: никто уличные фонари не бьет, и за последние три недели в городе случилось лишь одно ограбление, да и то со стороны гастролеров из Николаева.

– Вот видишь, а Кириченко жалуется. Ему радоваться надо, а не жаловаться, – заметил Сталин. – Но, с другой стороны, это явное беззаконие, и Жюкова придется наказать. Но лишь после того, как он окончательно расправится с одесскими бандитами. Мы подумаем о том, как наказать Жюкова.

– Но Жуков, товарищ Сталин, не только в Одессе проводит подобные акции, но и в некоторых других городах военного округа, – решил идти до конца Жданов, чтобы потом Сталин не ткнул его носом в какую-нибудь мелочь. – Более того: в Ростове-на-Дону пошли тем же путем. Мы тоже за решительную борьбу с бандитизмом, товарищ Сталин. Но мы руководствуемся вашими указаниями о необходимости укрепления законности…

– Одесса – мама, Ростов – папа, – произнес Сталин все с той же усмешкой, перебив секретаря ЦК. – А ведь и мы в Москве в сорок первом делали то же самое. И очень быстро очистили улицы от преступного элемента и немецких сигнальщиков.

– Мы в Ленинграде тоже, – вставил Жданов. – Но тогда была война…

– Да, тогда была война, – повторил Сталин. – Но война продолжается. В других формах. В этом все дело. Передайте Кузнецову, чтобы он пока не вмешивался.

И Жданов понял, что Сталин собирает новый букет обвинений против Жукова все в тех же старых грехах: самоуправство, своеволие, высокомерие и прочее. На минуту стало жаль Жукова, но время такое, что приходится думать больше о себе, чем о других, имея в виду ту возню вокруг ленинградской парторганизации, которую исподволь ведет комитет госбезопасности, возглавляемый Абакумовым.