Текст книги "Завещание доктора Шребера"

3. Свет разума пробуждает чудовищ: избыточная власть Шребера-старшего

Испытания, выпавшие на долю Шребера-младшего, отнюдь не сводятся к внешней травме, к дисциплинарным ужасам. Душа Даниэля Пауля Шребера проходит испытания сверхприсутствием, избыточностью власти. С одной стороны, у него – чистая душа, с другой – испытанная, “geprüfte Seele”. Душа его испытана, она претерпела пытки. Она проделала путь очищения, в процессе которого происходило обучение основному теоневрологическому языку, на котором Шребер общается с душами умерших, в первую очередь с душами Флексига и Бога. «Испытанные души» – нечистые. Исправление душ – исправление нервов; и это очищение, исправление, Läuterung, было названо «испытанием», «проверкой», “Prüfung”, нервов.

Шребер прошел испытания, выдержал проверку, ему предуготовлено стать родоначальником новой расы, ее отцом. В будущем мир будет заселен людьми Шребера, человечками шреберовского духа, маленькими фантазматическими существами, рожденными после потопа. Человечки рождены Шребером, но и он – их порождение. Человечки – реальная функция и порождения, и поколения, но различия в поколениях при этом не устанавливаются. Они смещаются от отца к сыну.

Говоря о кризисе символической власти, Фрейд указывает на одержимость Шребера именами, титулами, наследием и прочими воображаемыми чертами статуса. Одержимость отмечает сбой в передаче тех символических ресурсов, которые могли бы ему обеспечить его собственное бытие-отцом. Миссия Шребера заключается в том, чтобы наладить генеалогическую трансмиссию. Он одержим генеалогией, но форклюзия Имени-Отца ведет к краху историзации, к невозможности выстроить генеалогию, к постоянному перевороту символической вселенной, к круговороту крушения-воссоздания. Избыток власти, Gewalt, силы, Gewalt, насилия, Gewalt, и чудесного влияния, Wundergewalt, которое судья Шребер претерпевает на себе от знакомства с институциональной властью Флексига, согласно его собственному описанию, имеет характер сексуальной трансгрессии. Чудо избытка – чудо наслаждения. Борьба судьи с Флексигом и с Богом возбуждает. В этой борьбе с властью и даже можно сказать в борьбе за власть Даниэль Пауль пребывает в постоянном напряжении, и напряжение это приносит не только страдания, но и сексуализацию. Так обнаруживается непристойная подоплека наслаждающегося властью праотца, отпадающего отца, отца-падали. Кризис власти и легитимности производят наслаждение, пропитывающее тело в ходе превращения в женщину, в падшую, в Мисс Шребер. Миссия Шребера: он должен наслаждаться. Он – падаль, Luder, он(а) – наслаждающаяся падаль. При этом происходит низвержение воображаемого отца:

фигура отцовского авторитета потенциально превращается в непристойного jouisseur (немецкое слово Luder), в котором бессилие и крайняя ярость совпадают, «униженного отца», вовлеченного в воображаемое соперничество со своим сыном[391]391
  Жижек С. Щекотливый субъект. М.: Дело, 2014. С. 417.


[Закрыть].

Шребер-старший, по Жижеку, превращается из авторитетного ученого, серьезного педагога, выдающегося ортопеда в жуира, буквально – в наслаждающегося лоботряса, беззаботного гедониста, что отчасти подчеркивает немецкое слово Luder: отец – падший тип. От ортопеда до падали – ни шагу, поскольку ни шагу от падали до непристойного наслажденца, жуира.

Ортопедия не проходит без наслаждения. Ортопедический – предназначенный для исправления деформаций тела, компенсирующий их. Сочетая Лакана с Фрейдом, можно сказать, стадия зеркала – ортопедический протез. С ним младенец идентифицируется, им он захватывается. Шребер-старший, специализировавшийся на ортопедии, только и делает, что исправляет форму души и тела сыновей. В 1844 году Даниэль Готтлоб Мориц Шребер стал директором своего собственного Ортопедического института в Лейпциге.

Ортопедические чудо-конструкции прирастают к телу, становятся его неотделимой частью. Чудеса то и дело случаются, все вокруг превращается в чудо, angewundert, как говорит Даниэль Пауль. Этот неологизм указывает на «внезапное явление чего-то неожиданного, а также на то, что субъект проецирует свои переживания вовне и затем изумляется от этого чудесного, непостижимого и в то же время конкретного явления внешнего мира»[392]392
  Niederland W. The Schreber’s Case. Р. 74–75.


[Закрыть]. Какие только чудеса не приключаются с Даниэлем Паулем. В своей книге он упоминает сотни чудес! Тело его, по его же утверждению, непрерывно подвергалось испытаниям божественных чудес. В частности, чудеса соотносятся с двумя аппаратами – тем, что сдавливает голову, и тем, что сжимает грудную клетку. Кстати, чудо-конструкция, чудесная структура, wundervoller Aufbau, о которой Шреберу сообщается на языке нервов, заключает в ребусной форме название книги отца Anthropos: Der Wunderbau des menschlichen Organismus, то есть буквально «Антропос. Чудостроение человеческого организма».

Шребер-старший то и дело изобретает, испытывает новые чудо-конструкции, wundervollen Aufbau, типа ортопедических корсетов, выпрямителей, Geradehalter, держателей, фиксирующих голову, Kopfhalter. У Шребера-младшего они соотносятся с двумя машинами – машиной, сдавливающей голову, и машиной, сдавливающей грудную клетку, Engbrüstigkeitswunder. Сдавление грудой клетки – одно из самых жутких чудес, и Даниэль Пауль переживал его десятки раз, особенно часто, как и другие чудеса, во второй половине 1894 – первой половине 1895 года. Грудь сжимается так, что дыхание становится затрудненным, и подавленное состояние распространяется на все тело. Шребер подавлен. Он раздавлен всеми этими чудесами, этими техническими помехами существования.

Шребер-старший работает с телом, с телом сына как с трупом. Ему на смену придет его коллега душегуб Флексиг, которого заменит еще один знаток мертвых, Бог-отец. Впрочем, никаких замен не происходит. Один анатом входит в другого.

Тело Шребера подлежит постоянной пересборке. Одиннадцатую главу своих «Мемуаров» Даниэль Пауль начинает со слов о том, что именно тело является главным объектом воздействия божественных чудес, и описание этих чудес могло бы составить отдельную книгу. Нет такого органа, нет такой части тела, которой не был бы нанесен урон. Лучи не оставляют в покое ни одной мышцы. Они либо приводят части тела в движение, либо парализуют, в зависимости от своих целей. Божественные лучи тем самым нарушают Мировой порядок.

Тело – конструктор, сборка которого несет с собой мучительные пытки: ребра раздроблены, родной желудок заменен на неполноценный «еврейский желудок», иногда желудок изымается вообще, и пища проваливается в дыру, падая на верхнюю поверхность бедер, в легкие внедрен легочный червь, гортань проглатывается, зубы во время еды чудесным образом ломаются, спинной мозг постоянно вытягивают, мини-человечки проникают в любой внутренний орган и чинят там беспредел. Они могут устраивать свои гуляния в черепной коробке. Они же могут парализовать пальцы в тот момент, когда они нужны Шреберу, чтобы писать «Мемуары» или играть на пианино.

Игра на пианино занимает важное место в жизни Шребера. В частности, она предполагает возможность «музыкальных ни-о-чем-не-думающих-мыслей», “musikalische Nichtsdenkungsgedanken”. Игра на пианино, по словам Даниэля Пауля, – один из главных объектов проклятия. То пальцы оказываются парализованными, то меняется направление взгляда так, что он не может видеть нужные клавиши, то пальцы нацеливаются не на те клавиши, то посредством ускорения сокращения мышц пальцев разгоняется темп исполнения, то струны инструмента оказываются порванными, что объяснить можно только воздействием чудес, ведь даже если бить по клавишам молотком, струны все равно не порвутся. Сверхъестественное воздействует на Даниэля Пауля и на его инструменты. Тело разобрано и раскоординировано, и даже если собраться с силами, то все равно чудеса поломают пианино. Напомним, чудеса – технические помехи; и не музыкальные инструменты, а органы тела – главный объект приложения чудесных сил.

Однажды Шребер почувствовал, как ему заменили сердце. Его тело никак не может собраться воедино, оно постоянно демонстрирует процесс деления или, как сказал бы Лакан, превращается в corps morcelé, в распавшееся тело частичных объектов. И дело не обходится только телом Даниэля Пауля. В клинике Зоннештайн Шребер сталкивается с тем, что санитары, М. и Ш., загружают части своих тел в его тело. Причем загружаются эти части в форме гнилостной массы. Для чего? Для того чтобы «изъять себя». Более того, М. постоянно вкладывал себя в руку Шребера в форме «большого нерва», “groβer Nerv”. И не скажешь, что со стороны санитара это жест доверия, жест того, кто готов вверить себя в руки другому, нет, это – техника изъятия своей гнилостной массы.

Когда после длительного перерыва в Зонненштайн приезжает жена Даниэля Пауля Сабина, Шребер, уверенный, что ее уже нет среди живых, видит ее на пороге своей комнаты и застывает в изумлении. Как она вернулась в этот мир, осталось для него загадкой. Впрочем, судья знает, что дело не обошлось без чуда, к которому прямое отношение имеет сам Шребер, точнее его тело: «Нервы, принадлежащие моей жене, постоянно находились в моем теле, либо я чувствовал, как они приближаются к моему телу извне»[393]393
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 89.


[Закрыть]. Так что о ее отсутствии в полном смысле слова говорить невозможно. Тела мужа и жены связаны, и расстояние им – не помеха. С каждым визитом Сабины, как говорит на языке науки Даниэль Пауль, ее нервы «инкапсулировались», “eingekapselt”, в его теле. То, что в его нервной системе пребывают нервы Сабины, отмечает процесс становления женщиной. Жена – одна из детерминант этого становления, один из источников превращения судьи Шребера в женщину.

Даниэль Пауль Шребер уверен, что переживание перемещения в его нервную систему нервов жены имело прямое отношение к объективной реальности. Как только Даниэль Пауль сказал о перемещении нервов, он тотчас заговорил о перемещении частиц души. Нервы превращаются в души практически незаметно, но нелепо было бы предполагать, что для судьи Шребера нервы и души – синонимы. В их подобии содержится различие.

Частицы души Сабины, пребывающие в нем, прибывающие к его телу, наполнены беззаветной любовью; эти частицы готовы принести себя в жертву, отказаться от своего собственного существования в пользу тела Шребера, и этот акт на основном языке называется «позвольте», “lassen Sie”. В примечании Шребер уточняет, что это выражение – начало незаконченной фразы, которая в развернутом виде звучит так: «Позвольте мне – силы лучей, стремящихся оттянуть меня к себе – позвольте следовать за силой притяжения нервов моего мужа, я готова раствориться в теле моего мужа»[394]394
  Ibid. S. 89.


[Закрыть]. Любовь Сабины «инкапсулируется» в теле Даниэля Пауля Шребера. «Позвольте разместиться в вашем теле» – такова формула слияния в любви в Единое целое. Сабина готова принести себя в жертву, раствориться в теле мужа, переместить свою женскую нервную систему в его тело без остатка. Муж и жена – одна сатана, или, по-немецки, – одно тело: Mann und Weib sind ein Leib.

Элиас Канетти называет такое состояние тела проницаемым: «Физикалистский принцип непроницаемости тела здесь недействителен. Точно так же, как он может проникать сквозь все, что угодно, даже сквозь тело Земли, так все остальное проникает сквозь него и играет с ним и в нем свои злые шутки»[395]395
  Канетти Э. Масса и власть. С. 565.


[Закрыть]. К тому же он сам, по его словам, не просто тело, а тело небесное, тело, обладающее мощной силой тяготения. Отношения между телами регулируются силой гравитации, в том числе и отношения Даниэля Пауля и Сабины.

Тело не может не претерпевать мук преобразования, ведь судья Шребер превращается в женщину. Здесь и изъятие мужского полового члена, и удаление волос бороды и усов, и, в конце концов, изменение всего телосложения – тело Даниэля Пауля стало меньше где-то на 6–8 сантиметров, приблизившись к размерам женского. Обработкой его тела занимался Ариман. Шребер слышал его голос: «А не сделать ли Вас поменьше?».

Другие существа – ортопедические подобия самих себя. То Шреберу кажется, что он умер, то он понимает, что он – единственный живой, окруженный наспех сделанными людьми. Мир переворачивается. Мир нарциссических подобий, semblables, как называет их Лакан, легко переворачивается: где был ты, там стал я, твое я – это мое я. Собственное я как собственность может быть экспроприировано.

Превращение жены, врачей, санитаров, пациентов в ни живых, ни мертвых наспех сделанных людей в экономике Фрейда указывает на снятие либидо-заряда с объектов внешнего мира. Люди дематериализуются вследствие утраты ранее направленной на них энергии либидо. Люди на глазах угасают, превращаются в потусторонних призраков. Они – не живые, не мертвые, а немертвые, undead, нежить. Конец света – зомби-апокалипсис. Снятое с объектов внешнего мира либидо возвращается к Шреберу, оно расходуется на реорганизацию внутреннего мира.

4. Политика знания и тео-неврологический дискурс

Просвещение – ориентация на знание. Дискурс просвещения выстилает путь науке. Напомним, Шребер пишет книгу, чтобы пролить свет на вопросы, интересующие научное знание и познание религиозных истин. Например, только ему известна судьба воспоминаний и механизм их хранения, причем вполне в позитивистском ключе:

Еще один интересный феномен, сопряженный с лучевой связью, причина навязчивого мышления – так называемое рисование, Zeichnen <…> Возможно, никому кроме меня, даже науке, не известно, что человек сохраняет в своей памяти все воспоминания посредством запечатления на нервах, подобно картинкам в голове[396]396
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 169.


[Закрыть].

Лучевая коммуникация, Strahlenverkehr, подобна движению транспорта, Verkehr, транспортному сообщению, Verkehr, и в то же время общению с кем-то, Verkehr, и даже – половому сношению, Verkehr. Это – связь в рамках первичного процесса, в терминах теории коммуникации Фрейда – регредиентное движение сигнала из бессознательного к восприятию, к знакам восприятия, производящим «картинки в голове». Между рисованием и знаками восприятия есть связь: если Шребер говорит о рисовании, Zeichnen, то Фрейд – о знаках восприятия, Wahrnehmungzeichen, или образах восприятия, Wahrnehmungsbilder, которые предстают в сновидении при распаде структуры мыслей[397]397
  О знаках восприятия Фрейд пишет в письме Флиссу 6 декабря 1896 года, об образах восприятия – в седьмой главе «Толкования сновидений».


[Закрыть]. С другой стороны, со стороны «запечатления на нервах», можно провести параллель между «Наброском психологии» Фрейда и «Мемуарами» Шребера: и там и там перед читателем предстает вселенная нейронных цепей. В неврологическом трактате Фрейда психический аппарат «состоит из потоков нейро-электрических данных»[398]398
  Kittler F. Flechsig, Schreber, Freud: An Information Network at the Turn of the Century. Р. 59.


[Закрыть], у Шребера Мировой порядок – система нейро-лучевых дизъюнктивных соединений душ и тел, в том числе и небесных. Фрейд, напомним, от своего неврологического аппарата психики отказывается сразу же. Он ищет другие пути интра-психической и интер-психической коммуникации. Шребер продолжает настаивать на своей системе.

Между коммуникацией и паранойяльным знанием имеется связь: «Источник всякого человеческого знания лежит в диалектике ревности, являющейся изначальным проявлением коммуникации»[399]399
  Лакан Ж. Семинары. Книга iii. Психозы. C. 55.


[Закрыть]. Знание появляется в борьбе за желание, в битве за его признание. Другой, сообщение, код, знание организуют коммуникативную цепочку. Через другого сообщение возвращается к себе. Таков еще один аспект паранойяльного характера знания, совместного зеркального знания, сознания, познания, словом, connaissance в понимании Лакана.

Фридрих Киттлер в свою очередь приходит к выводу, что «паранойя представляет собой результат политики знания: психиатр, проводящий эксперименты на нервах пациента, буквально совершает „убийство души“»[400]400
  Kittler F. Flechsig, Schreber, Freud: An Information Network at the Turn of the Century. Р. 63.


[Закрыть]. Паранойя разворачивается в клинике, в которой приведена в действие политика знания Душегуба. Паранойя разворачивается в переносе, и перенос оборачивается провалом символического в неврологическую политику знания, основанную на воображаемой диалектике ревности.

Дело не только в ревности, но и в любви, причем в избыточной. Бог – это любовь, но, как говорит Лакан, беда Бога в том, что Шребера он слишком любит. Любовь Его чрезмерна. Разве отец не любил сына своего? Шребер говорит, что вечная любовь Бога распространяется только на творение в целом. Как только речь заходит о частностях, возникает конфликт интересов, eine Kollision der Interessen. Более того, этот конфликт может затрагивать отношения Бога со всем человечеством:

Поскольку существует столкновение интересов с отдельными человеческими существами или народами (например, с Содомом и Гоморрой!), а возможно и со всем населением планеты (из-за усиления нервозности или аморальности), то у Бога, как и у любого другого живого существа, должно включиться влечение самосохранения, Selbsterhaltungstrieb[401]401
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 22.


[Закрыть].

Конфликт интересов между Богом и людьми не представляется непреложным. Он не возникает, если человек ведет себя в согласии с Мировым порядком. В случае Даниэля Пауля Шребера порядок этот был нарушен. Конфликт интересов между ним и Богом возник из-за убийства души. Причем Шребер убежден, что подобного конфликта раньше в истории человечества не было и, возможно, никогда не будет. Но даже в этом случае Мировой порядок стремится залечить раны конфликта, «его лекарство – в Вечности»[402]402
  Ibid. S. 22.


[Закрыть]. Кого-то время лечит, кого-то – Вечность.

Особенно в такой ситуации, когда в течение шести лет осуществлялся непрерывный приток в тело Шребера нервов Бога, и это приводит «к полной утрате какого бы то ни было состояния Блаженства»[403]403
  Ibid. S. 23.


[Закрыть]; и этот кризис отражается на всем человечестве: никто из умерших, никто из тех, кому еще предстоит умереть, не обретет блаженства, поскольку оно из-за ситуации со Шребером оказалось приостановленным, отсроченным, суспендированным, suspendirt. Шребер слышит, как нервы, оторвавшиеся от общей нервной массы, кричат с небес, зовут на помощь. Шребер слышит непрерывные крики о помощи, Hülferufen. Тем временем, пока нервы кричат о помощи, на помощь Шреберу может прийти только Вечность, а это может занять тысячи лет. Вечность спешит на помощь вечно, и крики о помощи звучат непрестанно.

Тем временем свет Просвещения вырождается на глазах Шребера в позитивизм Конта, в строго научную политику знания. Свет оборачивается тьмой. Когнитивно-бихевиоральный мрак позитивного знания от Шребера-старшего и Флексига превращает человека в поведенческое животное, мозг которого подвергается научению, а поведение – нормализующей дрессировке… Через тридцать с лишним лет после смерти Даниэля Пауля Шребера Адорно и Хоркхаймер засвидетельствуют эту трансформацию.

5. Свет разума пробуждает чудовищ: Зонненштайн

Свет разума пробуждает чудовищ. Наука и оккультизм сходятся. Судья Шребер со своей доктриной научного спиритизма тому свидетель. Да, конечно, Бог – одно из главных действующих лиц «Мемуаров», но не могло дело обойтись и без дьявола. Выражение «дьявол может пролезть через замочную скважину» Шребер понимает как то, что «никакое созданное руками человека механическое препятствие не может помешать влиянию лучей»[404]404
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 248.


[Закрыть]. Божественные лучи от дьявола?

Дьявол появляется в первой же главе «Мемуаров», и не один. Души, которые продолжают проходить процесс очищения, относятся к различным классам – «сатаны», «дьяволы», «помощники дьяволов», «старшие дьяволы», «основные дьяволы». Дьявольская иерархия подчиняется бюрократическому распределению, и судья Шребер мгновенно отличает одного дьявола от другого. Впрочем, дьяволы не навеки обречены держаться дьявольской идентичности, постепенно они трансформируются в наспех сделанных людей, отличающихся морковным цветом и мерзким запахом. Где со всем этим столкнулся Даниэль Пауль? На «Дьявольской кухне». Именно так и никак иначе, как сказали голоса, называется психбольница доктора Пирсона в городке Косвиг, находящемся в тринадцати километрах от Дрездена.

В середине июня 1894 года Шребера перевезли из Лейпцигской клиники в психбольницу Пирсона. Переезд поначалу вызвал у Шребера чувство свободы, освобождения от тех опасностей, которые ему пришлось пережить у доктора Флексига. Однако вскоре он обнаружил, что вместе с ним из Лейпцигской больницы на новое место обитания последовали те, с кем у Даниэля Пауля была установлена нервная связь, Nervenanhang. Так что Шребер прибыл к доктору Пирсону не один, вместе с ним – нервы других, в первую очередь нервы Пауля Эмиля Флексига. От Флексига Шреберу скрыться не удалось. Это подтверждает и доктор Вебер, который свидетельствует о том, что Шребер нередко безумствует в своей комнате, выкрикивая проклятия в адрес «душегуба Флексига» и «маленького Флексига», окно при этом открыто, и ревет Даниэль Пауль настолько громко, что жители Пирны жалуются на то, что им никак не уснуть. Подобные шумные эпизоды случаются не только ночами. Днем Шребер может разразиться чудовищно громким хохотом или уставиться на солнце, бесконечно повторяя: «Солнце – потаскуха!».

Во время переезда из одной клиники в другую Шребер не знал, куда именно его везут, и спрашивать об этом сопровождавших его трех санитаров не имело смысла, поскольку они были наспех сделанными людьми. Знал он лишь то, что хуже, чем в клинике Флексига, уже не будет, а, следовательно, в любом случае будет лучше. Когда он оказался по ту сторону больницы, улицы Лейпцига показались ему чужими и совершенно безлюдными. После нескольких месяцев, проведенных в окружении разного рода чудес, улицы когда-то родного города показались ему театральными декорациями в стиле, «в котором князь Потемкин выстраивал для русской императрицы Екатерины Второй во время ее путешествий по заброшенным землям, чтобы у нее сложилось впечатление цветущего края»[405]405
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 73.


[Закрыть].

На «Дьявольской кухне» Шребер находился недолго, насколько он помнит, всего неделю или две, а затем его перевезли в психиатрическую больницу Зонненштайн в городе Пирна, недалеко от Дрездена. Впоследствии он узнает, что случилось это 29 июня 1894 года. По дороге в Дрезден и на платформе дрезденского вокзала он обращает внимание на то, что у людей вокруг форма, Menschengestalten, наспех сделанных людей. Как только Шребер прибывает в Зонненштайн, голоса сообщают ему, что это – «Замок Дьявола».

В Зонненштайн он будет занимать комнату номер 28. Здесь он проведет девять лет. Свое пребывание в этой клинике он разделит на два периода. В первый период, который продлится около года, его переживания будут мало чем отличаться от тех, что были в клиниках Флексига и Пирсона; чудеса будут продолжать совершать свои нападки на тело и психику Шребера. Не стоит думать, что Шребер просто взял и покинул Лейпцигскую больницу, кое-что он оттуда прихватил. Что? Нервы Флексига, его «проверенную душу». Так что, если Шребер и мог чувствовать себя преданным Флексигом, который от него избавился, отправив в другую клинику, то лишь отчасти. Отчасти Флексиг никуда не делся. Второй период пребывания в Зонненштайн превратится для судьи Шребера в рутину, чудеса станут безвредными.

Психиатрическая больница в замке Зонненштайн была открыта в начале xix века, в 1811 году для лечения или, по меньшей мере, для содержания душевно больных. В конце xix века одним из центральных понятий психиатрии становится инстинкт, а одним из принципиальных вопросов: есть ли какая-либо технология лечения инстинктов или унаследованные инстинкты неизлечимы? В этой связи Фуко говорит: «Технология инстинкта – вот что такое евгеника от ее основателей до Гитлера»[406]406
  Фуко М. Ненормальные. С. 166. Фуко говорит о двух диаметрально противоположных технологиях совладания с инстинктами – евгенике и психоанализе, на что, конечно же, есть серьезное возражение: вопрос инстинктов – психиатрический, а с точки зрения психоанализа/Фрейда разговор об инстинктах применительно к человеку вообще не уместен. Между психоаналитическим понятием влечения и биологическим понятием инстинкта – пропасть.


[Закрыть].

В 1940 году Зоннештайн окончательно превратится в «Замок Дьявола». Психиатрическая больница станет одним из центров эвтаназии; и она будет переименована в «Национал-социалистическое учреждение смерти Зонненштайн». В результате «эвтаназии» земля будет очищена от 15 000 человек, главным образом от тех, кого врачи сочтут психически неполноценными. Здесь будет приведена в действие программа по уничтожению психических больных, которая получит название Т4.

Шреберу и в страшном сне не могло присниться, что будет происходить в клинике через четыре десятилетия. Тринадцать тысяч так называемых душевных больных всех возрастов будут лишены здесь жизни. Здесь заработают газовые камеры и крематории уничтожения людей.

Даниэль Пауль Шребер между тем не может смириться с кремацией трупов. Кремировать категорически нельзя, потому что, как он пишет в «Мемуарах», «душа не является чисто духовной, но основывается на материальном субстрате, на нервах. Следовательно, если нервы целиком уничтожены в результате кремации, восхождение души к состоянию блаженства оказывается невозможным»[407]407
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 251.


[Закрыть]. Нацисты будут верить и в нервы, и в душу, но не будут верить в то, что все люди – люди и что все заслуживают жизни. Паранойя Гитлера, в отличие от паранойи Шребера, будет облечена властью и распространена на миллионы, если не сказать, будет с радостью подхвачена миллионами людей. Паранойя заразна, и ее голос будет распространяться с помощью радио мгновенно.

Программа T4 будет помечена научным словом «эвтаназия» и будет обозначать переход от принудительной стерилизации к радикальным мерам. «Эвтаназия» будет приведена в действие на основании рекомендаций представителей трех наук – евгеники, психиатрии и расовой гигиены. В 1933 году будет принят «Закон о предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями». С января 1934 года начнется массовая стерилизация, которая продолжится до 1939 года, после чего «психически больные» станут первыми на пути «уничтожения недостойной жизни» или попросту «мертвого груза». Эти понятия возникли благодаря двум крупным немецким ученым – специалисту по уголовному праву, профессору Карлу Биндингу и его коллеге по Фрайбургскому университету профессору психиатрии Альфреду Хохе. В соавторстве они написали в 1920 году книгу «Разрешение на уничтожение жизни, недостойной жизни». Эти ученые предложили создать специальные государственные комиссии по уничтожению жизни, недостойной жизни.

В 1928 году директором клиники Зонненштайн был назначен доктор Герман Пауль Ниче, при котором началось систематическое исключение из клиники тех, кого признавали неизлечимыми, хроническими психбольными. Будучи приверженцем «расовой гигиены» и сторонником «эвтаназии», Ниче осуществлял принудительные стерилизации и «нормирование» продуктов питания в отношении пациентов с «наследственными» болезнями. Между тем в 1904–1908 годах он работал ассистентом у прославленного психиатра, создателя концепции dementia praecox, а также основоположника современной нозологии Эмиля Крепелина. Крепелин, кстати, тоже был убежденным социал-дарвинистом и поддерживал программы по евгенике и расовой гигиене.

Замок Зонненштайн был Центром эвтаназии с 1940 по 1943 годы, однако первый труп был произведен не здесь, а в той самой университетской клинике Лейпцига, где Шребер находился на излечении у Флексига. От стерилизации родителей – а ей подверглись несколько сотен тысяч людей, и не все из них, разумеется, выжили в результате операции, – нацисты перешли к более эффективным мерам, а именно к уничтожению детей в возрасте до трех лет, а затем всех так называемых психически больных, умственно отсталых, наследственно отягощенных и нетрудоспособных. Программой уничтожения детей, как и всей акцией Т4, руководил рейхскомиссар здравоохранения, личный врач Гитлера доктор Карл Брандт.

В первый год работы Центра эвтаназии в Зонненштайне его обслуживало сто человек, включая врачей, медсестер, водителей, поваров, полицейских и, разумеется, сотрудников канцелярии. К 1940 году «Замок Дьявола» был оборудован для обработки больных угарным газом – заработали газовая камера и крематорий. Началось массовое производство трупов. Именно здесь, в Замке Зонненштайн, где Даниэль Пауль Шребер написал свои «Мемуары нервнобольного», отрабатывались методы уничтожения, которые вскоре станут применяться в лагерях смерти повсеместно, в том числе и в Освенциме.