Текст книги "Завещание доктора Шребера"

С помощью «рисования» (визуального изображения) он способен создавать у себя и у лучей ощущение, что его тело оснащено женскими грудями и женскими половыми органами: «Рисование женских ягодиц на моем теле – honny soit qui mal y pense – настолько вошло у меня в привычку, что я почти непроизвольно делаю это каждый раз, когда нагибаюсь»[458]458
  Фрейд З. Психоаналитические заметки… С. 159. Honny soit qui mal y pense – средневековая французская поговорка, «пусть стыдится тот, кто об этом плохо подумает».


[Закрыть].

Даниэль Пауль рисует, не стыдясь, прорисовывает телесные трансформации. Стоит ему только нагнуться. Именно эта поза включает процесс рисования на своем теле тела женского, процесс, доведенный до автоматизма. Навязчивое рисование – одна из линий становления-женского. К тому же оно переводит навязчивое мышление в другую, а именно в фигуративную плоскость.

Навязчивое мышление в свою очередь подчиняет себе всю аудиальную среду. Даниэль Пауль Шребер, овладевший всеми шумами (“beherrsche ich alle Geräusche”), пишет, что все звуки, которые он слышит, в частности постоянно повторяющиеся звуки, такие, например, как грохот железнодорожных составов или шум вращения колес парохода, сопровождаются словами. Слова эти либо произносят голоса, либо он сам формулирует мысли, которые приводят в движение нервы.

Машины не просто шумят, они – средства связи, коммуникации. Они несут в себе сообщения, говорят, причем не сами по себе, а при содействии нервов и голосов. С другой стороны, шумы нарушают покой Мирового порядка. Неслучайно Даниэль Пауль слышит время от времени фразу «Если бы только эти проклятые железнодорожные составы прекратили говорить!»[459]459
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 173. О том, что железнодорожное сообщение радикальным образом поменяло пространство и время субъекта, в 1854 году писал Генри Дэвид Торо. В частности, о том, что ритм движения поездов изменил жизнь всей округи, изменил темпоральность человека: «Разве не стали люди пунктуальнее с появлением железных дорог? Разве не научились они и говорить, и думать быстрее на вокзале, чем, бывало, на почтовой станции?» (Торо Г. Д. Уолден, или Жизнь в лесу / Пер. З. Александровой. М.: Наука, 1979. С. 141).


[Закрыть]. Голоса проходят сквозь шумовые каналы на высокой скорости, пропадая и прерываясь в энтропии. Скорость и шум сверхкультуры Второй промышленной революции – вот еще одна причина повторяющихся и прерванных фраз. Нервы принимающего аппарата не выдерживают перегрузок.

Шребер подчеркивает, что он отнюдь не утверждает, что машины говорят так же, как солнце или птицы. Более того, говорящие птицы несут в себе останки человеческих душ, чего не скажешь о машинах и насекомых, даже если они также созданы божественными коммуникационными чудесами.

5. Чудеса птицедуш и техно-орнитологическая коммуникация

Птицы созданы чудесами, и образ у них чудесных, удивительных птиц, gewunderter Vögel. Такова форма, образ, Gestalt. Иначе говоря, птицы – по форме птицы, птицы представляются птицами, но по сути дела это нервы, останки преддверия небес. Здесь не просто действует привычное смещение, не позволяющее закрепить идентификацию, укрепить точку пристежки: птицы – нервы – отошедшие души – девушки – преддверия небес, но еще и вновь закручивается воображаемая диалектика внутреннего и внешнего. Шребер пишет: «сам факт того, что нервы, находящиеся внутри этих птиц, – это остатки (единственного нерва) души человека, не вызывает ни малейших сомнений, потому что эти ощущения повторялись годами по сто раз на дню»[460]460
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 152.


[Закрыть]. Навязчивое повторение – гарант истинности переживаний: нерв-душа оживляет чудо-птиц изнутри, притом что нерв – остаток души умершего, вознесенный вовне к преддверию небес.

Чудо-птицы – существа не естественные, а сверхъестественные. Они не подчиняются законам природы, даже если пищеварение и выделение у них такое же, как у естественных птиц, и, более того, по идее судьи Шребера, размножаются чудо-птицы естественным путем, но затем в их тела перемещаются останки преддверия небес, и в птичьих телах также помещаются души-нервы. И еще: они занимают – как и многие другие существа саги Шребера – промежуточное положение между миром живых и миром мертвых. Они пребывают в том же пространстве, что и «наспех сделанные люди», «проверенные души», «преддверия небес», в пространстве между живыми и мертвыми, в зазоре меж-двух-смертей. Чудо-птицы переносят трупный яд, они им покрыты, и это

лишает их естественной способности вибрировать, лишает их природного чувства, нервы их каким-то образом вытягиваются вовне, так что они могут исполнять исключительно протяженные вибрации, соответствующие человеческим словам, произносимым впоследствии крайне медленно[461]461
  Ibid. S. 153.


[Закрыть].

Трупный яд денатурализует птиц; они не принадлежат природному порядку. Сверхъестественные птицы вытягивают нервы вовне и растягивают гласные в протяженных вибрациях. Голоса тормозят. Даниэль Пауль отмечает, что скорость произнесения фраз зачастую просто непредставимо замедленная, например: «a-a-a-a-b-e-e-e-r fr-ei-ei-ei-li-i-i-i-ch», «н-у-у-у-у к-о-о-о-о-н-е-е-е-е-чн-о-о-о». Голоса тянут гласные. Причина такого невероятного торможения, как объясняет судья Шребер, в душевном сладострастии тела. Чем оно выше, тем сильнее торможение. Чем интенсивнее наслаждение, тем медленнее темп речи. И еще одна причина – дистанция. Чем медленнее звучит голос, тем больше у него шансов преодолеть чудовищные расстояния, ungeheueren Entfernungen, между телом Шребера и местами их обитания у преддверия небес. Темп речи зависит от дистанции. Телетехника предписывает замедление скорости. В противном случае будет нарастать шум в каналах связи. Наслаждение птицедуш, собравшихся у небесной вагины, неспешно доходит до Шребера

На преодоление расстояния, конечно же, уходит время. Голоса шипят, и звук их напоминает истекание песка в песочных часах. Пространство требует времени. Голоса шипят, голоса говорят и заговариваются, говорят и не договаривают, голоса поют. Поют птицы.

Птицы, как известно, – существа певчие. Их отличают голоса; они отличаются друг от друга звуковой окраской голоса. Судья Шребер не просто различает голоса птиц, но по тембру их голосов распознает соответствующие им нервы. Окраска голоса, его телесная сторона – удел нервов. Хотя в точности Даниэль Пауль сказать не может, как именно нервы птиц приходят в движение, как технически объяснить их вибрацию, а вибрируют нервы-птицы «так, что звуки, которые они произносят, а точнее произносят шёпотом, соответствуют человеческим словам, из которых составлены фразы, заученные наизусть»[462]462
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 153.


[Закрыть], фразы доведенные до автоматизма.

Птицы говорят во внешнем мире. Их голоса отличаются от обычных голосов, звучащих в голове и только в голове. Шребер различает «голоса внутренние» и «голоса внешние». Как только смолкают внутренние голоса, за дело принимаются говорящие птицы. Они не просто щебечут, они кричат. Они выкрикивают: «Вам не стыдно (перед вашей женой)!?». Подобного рода фразы отмечают ту истину, которую годами ранее сформулировал Ариман: «Любая бессмыслица снимается»[463]463
  Ibid. S. 228. “Aller Unsinn hebt sich auf”. Как мы видим, Шребер пользуется здесь принципиальным понятием гегелевской диалектики – снятием, Aufhebung.


[Закрыть]. Снятие возвращает смысл. Разве болтовня птиц бессмысленна? Отнюдь. Разве то ли вопрос, то ли утверждение о том, что Шреберу должно быть стыдно перед женой, лишены смысла?

Чудо-птицы – существа говорящие, в отличие от естественных птиц, например от голубей во дворе психбольницы, которые, разумеется, не говорят. Голоса говорящих птиц – это голоса внутренние, innere Stimmen, и они отличаются от голосов внешних, die äussere Stimmen. Орнитологическая топология внешневнутреннего далеко не проста. Четкого разделения на птиц, звучащих внутренними голосами, и птиц, звучащих вовне, нет. Важно здесь не столько то, как голосящие птицы располагаются на ленте Мёбиуса, сколько то, что, как в одном, так и в другом случае «нервам невозможно уклониться от звуковосприятия произносимых слов»[464]464
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 161.


[Закрыть]. Отличие между внутренними и внешними голосами заключается в том, что «внутренние голоса проникают, подобно длинным нитям, в мою голову»[465]465
  Ibid.


[Закрыть] и порождают там болезненное чувство трения, вызванное не столько голосом, сколько трупным ядом, который переносят чудесные птицедуши. Отметим здесь и то, что внутренние голоса проникают внутрь, прокладываются внутри головы подобно путям, нитям, волокнам. Откуда прокладываются? Понятно, что извне. Внутреннее производится внешним.

Чудо-птицы говорят не потому, что думают, а потому что воспроизводят сказанное. Они повторяют фразы, вбитые им в голову, фразы, заученные наизусть, но сами они не понимают, что говорят, да и ума у них не больше, чем у природных птиц. Птицы повторяют одно и то же, например слово «стервец»[466]466
  См. прим. в 3 главе по поводу выражения “Verfluchter Kerl”. В данном контексте, как подчеркивает Шребер, эти слова на основном языке имеют скорее веселое и даже восхищенное обращение, во всяком случае в нем нет никакого желания унизить.


[Закрыть]. Что выучилось наизусть, то они механически и повторяют. Что вдолбили им в голову, то и повторяют. Большого ума для этого не надо. Значения слов чудо-птицы не понимают, но обладают природной способностью имитировать звуки. Птицы автоматически повторяют фразы, и нервы Шребера соответствующим образом вибрируют, и мысли вибрируют тоже. Между нервами и мыслями нет зазора. Шребер использует два этих слова как синонимы.

Птицы механически произносят фразу, и она ощущается как вибрация нервных мыслей судьи Шребера, таким образом фраза откликается, возникает зеркальный акустический эффект, и эффект этот приводит птиц в изумление. Звуки совпали! Изумление в свою очередь приводит к забыванию продолжения фразы. Фраза остается незавершенной. Птицы продолжают пребывать в состоянии подлинного изумления. Аффект выходит на первый план.

Похоже, это неподдельное чувство куда важнее смысла слов. Смысл остается непонятным. Им, птицам, как говорит Даниэль Пауль, все равно «Сантьяго» или «Картаго»[467]467
  Carthago – Карфаген.


[Закрыть], «Ариман» или «Аккерман». Шребера удивляет не столько бессмысленная болтовня птичек, сколько их диковинный внешний вид, сколько то, что «отдельные нервы или души являются в них в форме, Gestalt, различных видов птиц в зависимости от времени года»[468]468
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 155.


[Закрыть]. Иначе говоря, «одни и те же нервы весной оказываются в теле вьюрка или какой-то другой певчей птицы, летом – в теле ласточки, а зимой – в теле воробья или вороны»[469]469
  Ibid. S. 155.


[Закрыть]. Итак, сезонная смена идентичности. Как Шреберу удается идентифицировать души в птичьих телах? По голосу, разумеется. В каждом отдельном случае Шребер распознает окраску голоса, его тембр. Голоса птиц произносят вбитые им в голову фразы.

В отдельном примечании Даниэль Пауль останавливается на этих фразах. Он пишет, что выражение «вбитая в голову фраза» пришло ему на ум во время письма. Оно представляется ему более удачным, чем «фраза, заученная наизусть». Птицы автоматически, бессмысленно повторяют вколоченные им в головы слова, не доходя даже до уровня понимания попугая. Попугай, заучивая слова наизусть, повторяет их, согласно своему свободному волеизъявлению; а вот «чудом сотворенные птицы должны выдавать вбитые им в головы фразы, не принимая во внимание ни время, ни обстоятельства, ни даже того, хотят ли они их повторять или нет»[470]470
  Ibid. S. 156.


[Закрыть]. Похоже, чудо-птицы – плоды Просвещения, ортопедического насилия сверхкультуры: их дело не думать, а повторять, исправляя душу, очищая нерв.

Чтобы отличать птиц, Даниэль Пауль в шутку наделяет их именами девушек. Почему? Потому что птички столь же любопытны и столь же склонны к сладострастию, Hang zur Wollust, сколь и юные девы. Лучи пользуются именами, которые дал птицам судья Шребер: «Эти девичьи имена затем были подхвачены божественными лучами и использованы для соответствующих птицедуш, Vogelseelen»[471]471
  Ibid. S. 156–157.


[Закрыть].

Есть ли хоть какой-то способ угомонить голоса птиц? Прекратить прослушивание «вбитых им в головы фраз»? Да, есть, и способ этот весьма простой: «моя главная защита», как говорит Даниэль Пауль, – это игра на пианино и чтение книг и газет. Имеется и более, скажем, гомеопатическое средство – чтение заученной наизусть поэзии, а наизусть Шребер очень много чего знает, начиная с баллад Шиллера, драматических сочинений Гёте и оперных арий и заканчивая непристойными стишками и частушками. Причем даже это рифмоплетство, все эти дурацкие рифмы «дорогого стоят в качестве пищи для души в сравнении с той ужасной чушью, которую в противном случае вынуждены слушать мои нервы»[472]472
  Ibid. S. 164.


[Закрыть]. И игра на пианино, и чтение стихов осуществляются автоматически. И автомат глушит голоса, автоматически повторяющиеся «вбитые в голову фразы».

6. Теория знака Даниэля Пауля Шребера

В седьмой главе своей фундаментальной статьи «Бессознательное» Фрейд пишет о том, что шизофреник принимает слова за вещи. Иначе говоря, между символическим и реальным не остается зазора, и своей системой письма, Aufschreibesystem, Шребер пытается этот зазор ввести, разграничить два неразрывно связанных, но не тождественных регистра.

Впрочем, начнем с провала, с провала символического в реальное: сказанное кем-то слово приводит в движение нервы Шребера. Между абстрактным символическим миром слов и конкретным материальным миром нервов – прямая связь. Нервы судьи откликаются на слова, причем совершенно определенно. Как? Словом «Зарегистрировано», “Fand Aufnahme”. Шребер находит (fand) нужную запись (Aufnahme). Если бы Шребер попал на съемочную киноплощадку, то он мог бы выкрикнуть: «Снято!». Дело здесь заключается и в скорости тоже. Система записи 1900 – система акселерации. Даниэль Пауль должен реагировать моментально, звукозаписывающая машина не может простаивать, равно как и машина понимания: нашел нужно слово – понял – зарегистрировал.

Некое слово попадает в ухо Даниэлю Паулю, и нервы моментально реагируют: «Зарегистрировано». Вот пример, который он приводит: какой-нибудь сумасшедший ни с того ни с сего произносит слово «рационализм» или «социал-демократия», и тотчас судья слышит голос: «Зарегистрировано». Причем регистрация предполагает, что Шребер понимает значение этих слов, то есть что он еще не утратил разум. Слово «зарегистрировано» предполагает, таким образом, проверку состояния ума Шребера. Очередное испытание судьи.

«Зарегистрировано» звучит, как правило, когда взгляд Шребера фиксируется лучами на каком-то предмете. Фиксация взгляда сопровождается голосом. Взгляд и голос воздействуют на нервы. Сочетание, согласование этих трех объектов – взгляда, голоса и нервов – должно пройти регистрацию. Символическое, воображаемое и реальное должны быть согласованы.

Вот несколько примеров фиксации взгляда, голоса и регистрации: «Тайный советник – зарегистрировано», «Старший санитар – зарегистрировано», «Жареная свинина – зарегистрировано», «Президент сената – зарегистрировано»[473]473
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 179.


[Закрыть]. Взгляд, внешний или внутренний, фиксируется на тайном советнике, старшем санитаре, жареной свинине и президенте сената. В последнем можно усмотреть самого Даниэля Пауля Шребера. Взгляд на объект, объект назван, зарегистрирован. Означающее и означаемое согласованы. Бюрократическая машина письма работает безостановочно. Все, что попадает в систему записи, в Aufschreibesystem, должно быть зарегистрировано.

Система записи потому и подлежит навязчивой бюрократической проверке, что не может работать без сбоев. Символическое проваливается в реальное, и слова, как пишет Фрейд, принимаются за вещи. Система записи работает на пределе символического и реального, даже если и представляет собой воображаемую конструкцию: «письмо, буква – это в реальном, а означающее – в символическом»[474]474
  Лакан Ж. (1971) Лекция о литуратерре // Лакан в Японии. спб.: Алетейя, 2012. С. 58.


[Закрыть]. Язык в психозе материализуется в виде буквенной материи в силу сбоев символизации. Буква разграничивает знание и наслаждение. В отличие от означающего, она – в реальном, точнее, – и в реальном тоже, ведь слова, по идее Фрейда, вполне можно принять за вещи. Буква – еще и Вещь. Она – объект наслаждения, даже если это мертвая буква Закона, возвращающаяся из реального. Не Даниэль Пауль наслаждается, а система записи. Эта немертвая машина письма не может работать исправно. Ритурнели, чудо эха, омофония, неоконченные фразы и уж тем более рычание – эффекты поломок на пределе реального.

В семиотическом плане система регистрации представляет собой проверку способности Шребера к построению знака, к установлению связей между означающим, например акустическим образом Senatspräsident, «президент сената», и образом себя, между символическим и воображаемым. Это – еще и вопрос проверки, экзамена на распознавание, на тестирование реальности, как сказал бы Фрейд. Этим тестированием судья Шребер и вынужден заниматься. Вот как он описывает последовательность распознавания:

Всякий раз, когда моему взору предстает бабочка, во-первых, на нее направляется взгляд, будто она в этот момент была сотворена впервые, и, во-вторых, слова «бабочка – зарегистрировано» голоса говорят прямо в мои нервы[475]475
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 180.


[Закрыть].

Вначале под взглядом творится образ бабочки, затем регистрируется слово «бабочка». Как именно происходит регистрация? Голоса записывают слово в нервную систему. Шребер понимает, что все это – очередной экзамен, проверка. В данном случае знает ли он еще слово «бабочка», а точнее, способен ли он по-прежнему находить в сознании понятие «бабочка». Иначе говоря, возможна ли точка пристежки, позволяющая скрепить, «зарегистрировать» связь означающего с означаемым, насколько исправно работает система записи, включающая голоса, нервы, сознание, аппараты регистрации.

Где в этой системе я Шребера? Везде и нигде. И в то же время в отчуждении в его собственном двойнике, в ты.

7. С собой на ты

Шребер с собой на ты. Мир Шребера – мир, из которого он сам исчез, оставив в нем своего двойника, второе лицо единственного числа. В мире больше нет меня, от меня остался ты. Разговор с собой на «ты» порождает эхо, вызывает ритурнели. Разговор с самим собой, разговор на «ты» вновь рождает вопрос: кто говорит?

Кто-то другой? Кто, тот другой? Голоса возвращаются. Возвращаются из реального, и в тот момент,

когда она [вербальная галлюцинация] появляется в реальном, то есть сопровождаемая чувством реальности, которое является для элементарного феномена основополагающей характеристикой, субъект буквально говорит своим я – дело обстоит так, словно третье лицо, его дублер, говорил и комментировал его действия[476]476
  Лакан Ж. Семинары. Книга iii. Психозы. C. 24.


[Закрыть].

Кто-то другой? Кто, тот другой? Вопрос остается безответным, ибо это «ты» не имеет устойчивого места в дискурсе, ибо оно, это самое «ты» предполагает другого, но далеко не всегда к нему сводится и оказывается, «в конечном счете знаком препинания»[477]477
  Там же. C. 394.


[Закрыть]. Кто ты?

Кто-то другой? Кто, тот другой? Вопрос остается безответным, ибо это «ты» не имеет устойчивого места в дискурсе, ибо оно, это самое ты «предполагает другого, находящегося, вообще говоря, по ту его сторону»[478]478
  Там же. C. 395.


[Закрыть]. Не ты, кто-то другой говорит. Говорит автоматически; говорит как автомат; говорит на автомате, как аристотелевский автоматон, мыслимый самим собой безотносительно другого, Другого как радикально отличного от самого себя. Без чувства жуткого здесь дело не обходится. Автомат – не нечто внеположенное Даниэлю Паулю Шреберу. Автомат обнаруживается в себе. Он сам – автомат. Он жив? Мертв? Ни то ни другое? И еще один риторический вопрос: разве убийство души Шребера – не дело его двойника? В этой связи приведем цитату из Фрейда:

Это – проблема двойников во всех ее градациях и формах, то есть появление людей, которых из-за их одинаковой внешности поневоле считают идентичными, усиление этих отношений благодаря перенесению душевных процессов с одного из этих людей на другого – то, что мы назвали бы телепатией, – в результате чего один человек имеет те же знания, чувства и переживания, что и другой, идентификации с другим человеком, из-за чего человек теряется в своем я или подменяет чужим я свое собственное, то есть происходит удвоение я, разделение я, подмена я, и, наконец, постоянное возвращение одного и того же, повторение одних и тех же черт лица, характеров, судеб, преступных действий и даже имен на протяжении нескольких следующих друг за другом поколений[479]479
  Фрейд З. (1919). Жуткое // Психологические сочинения / Пер. А. М. Боковикова. М.: Фирма стд, 2006. С. 279.


[Закрыть].

Можно подумать, что все эти черты в точности описывают переживания Даниэля Пауля Шребера. Однако эти строки Фрейд относит к мастеру описания жуткого, автоматонов и двойников Э. Т. А. Гофману. Нарциссический двойник производит самые разные эффекты – от телепатической коммуникации до телесной пересборки с другим, от утраты я до его пересборки за счет другого, от навязчивого повторения до провала поколений в постоянном возвращении одного и того же. Повторение себя в другом, я – в ты.

Ты – обращение. Ты – призыв. Ты – призыв сверх-я, инстанции закона, его нарушения и наслаждения. Призыв на уровне ты оказывается, на взгляд Лакана, по крайней мере, принципиально важным в случае Шребера:

то, что в один прекрасный момент на уровне Ты было призвано, как раз и являлось Именем Отца – того, кто способен утвердить сообщение и является в силу этого факта гарантом того, что закон, как таковой, предстает в качестве автономного. Это и есть та поворотная точка, где субъект, теряя равновесие, опрокидывается в психоз[480]480
  Лакан Ж. Семинары. Книга v. Образования бессознательного. С. 178.


[Закрыть].

Ты – местоимение призыва, развязывающее у Шребера психоз. Конечно, речь не идет о содержании телеграммы, полученной от министра. Речь об отклике на эту телеграмму: призвано Имя Отца. В ответ радикальность Всемогущего Другого нивелируется другим.

Обращение «Ты» – не только место призыва, оклика, интерпелляции, но еще и идентификации с тем, что Лакан называет «человеческим идолом»:

В любом дискурсе, который обращается к Ты, нечто провоцирует закамуфлированную, тайную идентификацию, которая есть не что иное как идентификация с тем загадочным объектом, который не может быть просто ничем, типа малюсенького прибавочного наслаждения Гитлера, по всей видимости не идущее никуда дальше его усиков[481]481
  Lacan J. (1971). Le séminaire. Livre xviii. D’un discours qui ne serait pas du semblant. P.: Seuil, 2006. P. 29. В первом семинаре Лакан подчеркивает идентифицирующий характер местоимения «ты»: «Точка, к которой продвигается анализ, предельная точка диалектики экзистенциального распознавания – „Ты есть это“. Идеал этот в действительности никогда не достигался» (Лакан Ж. Семинары. Книга 1. Работы Фрейда по технике психоанализа. С. 10).


[Закрыть].

Я и ты – идентификация. Я и ты – путаница. Я и ты – беспорядок. Я, как говорит Лакан, рождается в соотнесенности с ты. Нарциссический бес-порядок между тобой (а) и мной (а) не регулируется радикально отличным третьим (А). Между этими двумя отношениями (а/А) и выстраивается психотическая конструкция Шребера. В разрыве между воображаемым и символическим разворачивается диалектика бреда. «Какая именно часть субъекта говорит?» – задается вопросом Лакан.

Анализ отвечает, что это бессознательное. Разумеется, чтобы вопрос этот имел смысл, нужно признать, что это бессознательное представляет собой нечто такое, что говорит в самом субъекте, за субъектом, говорит даже, когда субъект этого не знает и больше, чем он полагает. Анализ утверждает, что в психозах говорит именно это. Но достаточно ли этого утверждения? Ни в коем случае, ибо весь вопрос в том, как это говорится, и какова структура паранойяльного дискурса[482]482
  Лакан Ж. Семинары. Книга iii. Психозы. С. 58–59. В первом семинаре Лакан говорит: «Это ты настолько основополагающее, что оно выступает до сознания» (Лакан Ж. Семинары. Книга 1. Работы Фрейда по технике психоанализа. С. 10).


[Закрыть].