Текст книги "Завещание доктора Шребера"

Глава 7
Основной язык

1. Болезнь нервов – язык нервов

Книга Даниэля Пауля Шребера называется «Мемуары нервнобольного». Как еще она могла бы называться? «Мемуары душевнобольного». Но ведь душа убита, и никакого Geisteskrank, душевнобольного быть не может. Если больной, то – нервами. Времена господства душегуба – времена неврологического дискурса. Вот какими словами открывается первая глава книги, в которой речь идет о Боге и бессмертии:

Человеческая душа содержится в нервах тела; об их физической природе я как дилетант не могу сказать ничего, кроме того, что они невероятно тонко устроены, подобно тончайшим нитям, и что вся душевная жизнь человека покоится на их возбудимости внешними впечатлениями[408]408
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 19.


[Закрыть].

В отличие от Флексига, Шребер полагает, что душа есть, но при этом, что вся она подчинена нервам тела, если не сказать целиком и полностью в них вписана. Нервные связи выстраивают бред судьи. Иначе говоря, его бред разворачивается в неврологическом языке Флексига. Нервы – основное средство связи, в том числе и между Шребером и Флексигом. Понятие, которым пользуется Даниэль Пауль Шребер, нервная связь, – соединение нервов, Nervenanhang, – принадлежит неврологическому дискурсу. Нервные связи учреждают язык нервов, Nervensprache, язык тончайших нитей, возбудимость которых – основа всей душевной жизни. Нервный язык, язык нервов – основной, фундаментальный, базовый. Пятую главу своих «Мемуаров» Шребер начинает с принципиального заявления о том, что

помимо обычного человеческого языка, есть еще своего рода язык нервов, о котором, как правило, здоровый человек не догадывается. Понять его, по-моему, лучше всего можно, когда думаешь о процессах, которыми человек пытается запечатлеть определенные слова в памяти в определенном порядке, как, например, это делает ребенок, заучивающий наизусть стихотворение, которое он собирается прочитать в школе, или как это делает священник, готовящийся к проповеди в церкви[409]409
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 34.


[Закрыть].

Язык нервов – язык фундаментальный, основной, Grundsprache, как язык до языка, как бы язык без языка, язык, с помощью которого школьник механически заучивает наизусть стихотворение. Школьник учит стихотворение про себя. Язык не звучит. Шребер не раз подчеркивает беззвучие основного языка, слова не произносятся вслух, будто это язык без речи. Даниэль Пауль буквально одержим языком, но не речью. Даже если Шребер и утверждает, что Бог заблуждается, полагая, что основной язык – «язык нервов, возникающий благодаря вибрации нервов, и есть действительный язык людей»[410]410
  Ibid. S. 135.


[Закрыть], язык этот – язык, другое дело, что на нем обычные люди не говорят и не способны декодировать его сообщения.

Недаром Лакан утверждает, что гений Фрейда – это гений лингвиста, который предпринимает реконструкцию основного языка Шребера. И в этой же связи Лакан меняет привычное психиатрическое словосочетание «содержание бреда» на «психотическое высказывание»:

Вы разговариваете с человеком на одном языке и полагаете на этом основании, что он с вами общается. Но говорит он настолько вразумительно, что вам, особенно если вы психоаналитик, неожиданно начинает казаться, будто перед вами существо, сумевшее проникнуть в механизмы системы бессознательного гораздо глубже, чем это доступно простым смертным. Где-то во второй главе сам Шребер мимоходом упоминает об этом: «Мне было дано разумение, какое редко дается смертному»[411]411
  Лакан Ж. Семинары. Книга iii. Психозы. C. 45.


[Закрыть].

Основной язык, Grundsprache, – одно из таких разумений, и его нервные связи занимают в этом языке принципиальное место. Поскольку основной язык – это язык, словарь Даниэля Пауля Шребера все же состоит из слов. Он «прекрасно распознает слова, которые приходят ему по вдохновению, через пресловутое Nervenanhang: они повторяются ему многократно в особом значении, которое он не всегда отчетливо понимает»[412]412
  Лакан Ж. Семинары. Книга iii. Психозы. C. 76.


[Закрыть]. Да, судья распознает слова, но при этом порой не улавливает их смысл; ничего не поделать – информационная энтропия, как скажет впоследствии Клод Шеннон. При этом основной язык на то и основной, Grund, во-первых, чтобы снизить энтропию и, во-вторых, чтобы быть своей собственной причиной, Grund. Основной язык – основа и причина коммуникационной системы, налаживающей связи во вселенной судьи Шребера. Основной язык отличает тотальность и безупречность. Язык этот «настолько совершенно организован, что покрывает сетью своих означающих буквально весь мир таким образом, что единственным надежным и достоверным оказывается в нем тот факт, что речь идет о некоем существенном, тотальном значении»[413]413
  Лакан Ж. Семинары. Книга v. Образования бессознательного. С. 178–179.


[Закрыть]. Значение тотально, но оно не всегда понятно, если не сказать, оно всегда непонятно, причем не только Шреберу, но, разумеется, и Богу. Тотальная и безупречная коммуникация то и дело дает сбои. Технические помехи, чудо-расстройства на линии неизбежны. Язык остается непрозрачным.

Язык, даже если и основной, сохраняет неоднозначность высказываний обыденного языка. Более того, все зло мира как раз и вытекает из того, что Бог неверно понимает язык нервов. Мировое зло – зло неверного понимания, зло недоразумения, исходящее от языка, от языка Бога, от Бога языка. Бог Шребера говорит. И не только. Бог Шребера – Бог языка.

Основной язык не может быть языком смертных, говорящих людей, тех, кого Лакан назвал parlêtre. Основной язык, язык науки Флексига, годится только для мертвых или в лучшем случае для спящих. И Шреберу приходится в такой ситуации доказывать, что он жив. К тому же именно язык Флексига сделал его узником психиатрической больницы, и публикацией «Мемуаров» ему предстояло на основном языке подорвать устои основного языка, подорвать власть Бога языка.

Основной язык – язык, открывающий канал коммуникации с Богом, и канал этот не лишен наслаждения. Наслаждение канализируется. Основной язык – язык эротических отношений

с живым Богом, который одновременно, с помощью божественных излучений и целого ряда прочих эманаций и форм, обращается к субъекту на бесформенном, с точки зрения обыденной словесности языке, получающем, однако, новый, основанный на более фундаментальных отношениях, строй – именно его Шребер называет базовым языком[414]414
  Лакан Ж. Семинары. Книга iii. Психозы. C. 92.


[Закрыть].

Базовый или основной язык эротических отношений с Богом – язык наслаждения, то, что Лакан называет йазыком, lalangue[415]415
  Йазык – перевод неологизма Лакана lalangue, предложенный Александром Черноглазовым. Слово lalangue отмечает различие между речью и письмом. В речи оно звучит вполне нормативно как определенный язык, la langue, однако на письме мы видим неразличимость между артиклем и словом, а также видим повторение, lala (которое йазык, увы, не передает).


[Закрыть]. Этот йазык – и детский лепет, и уже лепет недетский, и материнский язык Даниэля Пауля. Именно йазык делает письмо Шребера со всеми его построениями и неологизмами сингулярным. И в этом заключается парадокс: сингулярный язык, данный только Шреберу, наполненный шреберизмами, и есть основной, универсальный. Йазык – то, из чего произрастает бессознательное, и более того, йазык – основной язык и в том отношении, что язык вообще «создан, безусловно, из йазыка»[416]416
  Лакан Ж. (1972–1973) Ещё. Семинары. Книга 20. М.: Гнозис/Логос, 2011. С. 165.


[Закрыть]. Йазык – материя, материал, материальная основа языка. Йазык, язык ляля служит не столько коммуникации, сколько наслаждению. Наслаждение сочится сквозь поры основного языка Даниэля Пауля Шребера. Агрессивно-сексуальные вульгаризмы и неологизмы тому пример.

Язык Шребера, что несложно заметить, отличается большим числом новообразований, неологизмов. Шребер переизобретает язык, хотя следует помнить о том, что поначалу для ребенка, еще не захваченного символической матрицей, все слова являются неологизмами. Даниэль Пауль создает свою вселенную. Он описывает свое понимание мироустройства, и слов обыденного языка ему зачастую не достает. Язык Шребера, скажем тавтологично, – это язык Шребера, но он его не распознает в качестве такового. И правильно делает. Неологизмы, особенные идиоматические выражения, которыми пользуется Шребер, ему не принадлежат, и потому он записывает их в кавычках. Неологизмы – идиомы-цитаты, и они поступили по каналам нервной связи не от других людей, не от маленьких других, а от большого Другого:

Это – выражения, которые никогда не пришли бы мне в голову, и я никогда не слышал их от других людей, отчасти это научные понятия, в частности медицинской природы, и я даже не знаю, используются ли они по-прежнему в человеческой науке[417]417
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 9.


[Закрыть].

Как же он узнал эти идиоматические выражения, такие как «преддверия небес», «сновидческая жизнь», «наспех сделанные люди», «игры-с-людьми» и прочие? Ответ Шребера: голоса научили. Его язык принадлежит не ему, а им. И в этом объективированная достоверность. Все эти фразы не в его голове родились. Они пришли извне, с другой сцены. Бессознательное – другое знание, отчужденное; знание другой сцены, божественное знание сцены Другого.

Йазык говорящих лучей – источник наслаждения. Наслаждение приносит с собой боль и удовольствие. Система письма Шребера скрепляет борромеев узел, в котором, как говорит Лакан, «реальное – это то, что эк-зистирует, в том смысле, в каком я определил воздействие йазыка на идею, или на воображаемое, наличие которого Платон предполагал у говорящих животных, l’animal parlêtre»[418]418
  Lacan J. rsi. Seminaire 1974–1975. P.: L’Association Freudienne Internationale, 2002. P. 107.


[Закрыть]. Иначе говоря, йазык подводит к регистру влечений символической функции, или, с другой стороны, к изнанке символического закона, к полюсу его гниения, к промежутку распада времен.

Голоса говорят. Символическая вселенная Шребера говорит. Она звучит, и звуки, подобно словам, имеют значение. Алетосфера времен Второй промышленной революции не беззвучна. Она шумит, гудит, грохочет. Именно значащая сторона звуков выходит на первый план. Мир не просто звучит, всё звучит голосами. Говорят не только люди, призрачные или нет, но и птицы, и насекомые, и железнодорожные составы, и пароходы. Мир не просто издает звуки, нет, он говорит, и Даниэль Пауль откликается. Как не ответить на оклик?! Шребер подчиняется. У речи суггестивное измерение:

в той мере, в которой речь эта завладевает слухом субъекта и его настораживает, он способен этой речи повиноваться. Ведь стоит субъекту уловить ее, как он немедленно поддается внушению, избежать которого удается лишь сведя другого к роли глашатая чужого, не принадлежащего этому другому, дискурса или тайного, сознательно скрываемого намерения[419]419
  Лакан Ж. О вопросе, предваряющем… С. 90.


[Закрыть].

Мир Шребера, кстати, не только говорит, но все же еще и звучит. У Даниэля Пауля отличный слух, и каждый раз, когда где-то рядом или прямо в голове звучит человеческое слово, оно сопровождается шумом. Например, шумом дверной щеколды, звуком отпирания двери, при этом возникает еще и ощущение болезненного удара в голову. Слова могут шуметь. Слова могут бить наотмашь. Мир Шребера умолкает, причем тишина становится мертвецкой тогда, когда он говорит вслух, обращаясь к Богу. У Даниэля Пауля возникает такое чувство, что он ходит исключительно среди блуждающих трупов, и это чувство усугубляется тем, что люди – врачи, санитары и пациенты – вдруг утрачивают способность говорить. Разве это человеческое существо, если оно не в состоянии произнести ни слова?

Разве это человеческое существо, если оно рычит, если издает рёв? Время от времени Шребер издает рычащие звуки. Он издает? Не совсем так. Эти звуки относятся к разряду чудес, и об этом Шребер пишет далеко не раз в своих мемуарах. Звуки эти производятся «автоматически и принудительно», automatisch und zwangsmäβig, в режиме навязчивого повторения, и у Даниэля Пауля в этой связи возникает вопрос: «Есть ли у науки хоть какое-то удовлетворительное объяснение этого феномена?»[420]420
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 293.


[Закрыть]. Вопрос риторический. Не сам же он сжимает мышцы грудной клетки, вынуждая самого себя рычать? За это чудо сжатия мышц, ответственных за дыхание, несет ответственность Ариман. Как бы ни старался Даниэль Пауль не издавать рычащих звуков, они накатывают внезапно и с ними ничего не поделать. По ночам приходится вскакивать с постели. Не будешь же рычать лежа?! Иногда рычание случается каждое утро. Шребер встает с постели, одевается, умывается и тут раздается рык.

Вопрос рычания – вопрос первостепенной важности, поскольку он связан с вопросом опеки и с возможным освобождением Даниэля Пауля Шребера из психиатрической больницы. Судья – не буйный, он не опасен, он может жить на свободе, и только автоматическое непроизвольное рычание ставит эту возможность под сомнение. Он понимает, что для его жены было бы невыносимо жить с человеком, который рычит, кричит, издает нечленораздельные звуки. Более того, как подчеркивает Даниэль Пауль, все это уже не столько вопрос психиатрии, сколько полиции, поскольку речь идет о нарушении общественного порядка. Доктор Гвидо Вебер в свою очередь подчеркивает, что судья Шребер – не единственный, у кого есть такой симптом. Встречается он среди кататоников и среди параноиков. Они издают очень громкие неартикулированные звуки, рычат, сквернословят, повторяют одно и то же слово. Доктор Вебер отмечает и то, что со временем эти звуки стали у Даниэля Пауля не такими резкими и громкими. За год до выхода из клиники Зонненштайн он уже не столько рычит, сколько бормочет и шипит. Он стал тише.

Рычание – признак безумия. Но рычание – защита, позволяющая справиться с безумными голосами, которые Ариман отправляет с колоссального расстояния. Рычание – имплозия речи, которая взрывается в себя. Взрывная волна разносится по внутренностям Даниэля Пауля Шребера. Голоса стихают. На время.

2. Черты основного языка

Шребер устремлен к основам языка, к основному, базовому языку, не опосредованному символическим порядком языку нервов. Фундаментальный язык – божественный. Причем не просто концептуально, но идиоматически. Основной язык, Grundsprache, отсылает, что хорошо известно Шреберу, к der Grund alles Seins, к основе всякого бытия, к Богу как к первопричине (Causa prima) и основе мира. Бог говорит с миром на основном языке.

Основной язык – не просто язык, а язык, который не должен обманывать, язык подлинный, однозначный, прозрачный. Основа – гарант истины, не лакановской истины, которая всегда уже не-вся, pas-tout, а всей истины в последней инстанции. Даниэль Пауль уверен, где-то должно быть нечто такое, что не обманывает, нечто, на что можно положиться. Основной язык, как подчеркивает Лакан, «представляет собой наполненную эвфемизмами и необычайно сочную разновидность немецкого, где активно используется заложенная в слова амбивалентность»[421]421
  Лакан Ж. Семинары. Книга iii. Психозы. C. 40.


[Закрыть]. Впрочем, об этом пишет и сам судья Шребер:

Души, которые проходят очищение, научаются во время очищения языку, на котором говорит сам Бог, на так называемом основном языке, слегка устаревшем, но все же полнокровном немецком языке, характеризующемся в первую очередь эвфемизмами (например, награда в обратном смысле слова, в смысле наказания; отрава для пищи; сок для яда, греховное для святого и т. д.)[422]422
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 10.


[Закрыть].

Говоря об эвфемизмах основного языка по ходу своего третьего семинара, Лакан тотчас воспоминает о статье Фрейда «О противоположном значении первослов» и указывает на то, что она перекликается с основным языком Шребера.

Напомним, эта статья Зигмунда Фрейда – реферат одноименной статьи египтолога Карла Абеля 1884 года. О чем идет речь в этой статье Фрейда-Абеля? О том, что понятия возникают в результате сравнения, что всё постигается через отношения одного к другому. В древнеегипетском языке слова сочетали в себе противоположные значения – слабосильный, близкодалекий, староюный, внутривнешний, соразъединять и т. д. И дело не ограничивается Древним Египтом. Следы слов, заключающих в себе противоположные значения, обнаруживаются и в других языках. Например, в латыни altus – высокий и глубокий, sacer – святой и проклятый, а немецкое Stumm, немой, этимологически связано с голосом, Stimme. Такая логика сочетания противоречий, согласно сформулированной в «Толковании сновидений» мысли, сохраняется в бессознательном. Основной язык Шребера – язык бессознательного Фрейда.

Основной язык Бога – Шребера не лишен противоречий. Все, что касается Шребера, касается и Бога. Бог находится в противоречии с собой, разрушая душу и тело Шребера; но при этом он, Бог, находится на стороне Шребера. Шребер то и дело говорит о противоречиях и их отсутствии. В конце концов, не стоит забывать, он – и мужчина, и женщина, он – андрогин, ἀνήρ + γυνή. Здесь тело пола неотвратимо встречается с языком, здесь андрогин является оксюмороном. Шребер не только мужедева, андрогин, но еще и живой труп, переживающий Конец света; а конец света, напомним, – это противоречие в себе. Бог прибегает к фигурам речи и себе противоречит. Основной язык остается непонятным, в частности, по понятной причине: оксюморон подрывает значение, со всей своей противоречивой непротиворечивостью он рассеивает значение, раскалывает его.

Помимо оксюморонов основной язык включает множество эвфемизмов. Эвфемизмы позволяют Шреберу избежать непроизносимых, табуированных слов; и, подобно оксюморонам, они не позволяют окончательно установить значение, приковать одно означающее к одному означаемому. Они как будто отрывают означающее от значения и тем самым позволяют скрыть невыносимое.

Итак, основной язык – не только язык нервов, но еще и диалект немецкого языка. Как так получилось? Благодаря этнолингвистическим предпочтениям Бога. Благодаря Его выбору.

Казалось бы, основной язык – гарант значения, предельная истина того или иного слова, той или иной фразы. Однако и основной, фундаментальный язык вопреки своему названию не представляется чем-то устойчивым, непеременным. По своему происхождению он связан с Богом и избираемым им по добродетелям народам. Шреберу известно, что когда-то Бог избрал древних евреев, однако на этом история не закончилась. Затем он выбрал персов, потом греков и, наконец, возможно во времена Реформации, его выбор пал на немцев, «чьим языком Бог и предпочитает пользоваться», при том что Ему «понятны языки всех народов без лишних слов посредством нервных связей, Nervenanhang»[423]423
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 11. Немецкое существительное der Anhang означает и связь, и приложение к чему-либо – близкое столь важному для Деррида понятию un supplément, восполнение, которое и дополняет, и занимает место, – и сторонника, приверженца, и даже родственника.


[Закрыть]. Бог общается без лишних слов, без слов. Таков основной язык.

Основной язык – это сплетение теологических, неврологических и космогонических дискурсивных нитей. Данное Шреберу разумение проявляется в способности говорить на языке нервов, и в общении с голосами, божественными лучами, испытуемыми душами, и в использовании особого основного языка, многие термины которого весьма оригинальны. Это – ключевые слова, неологизмы, сообщенные ему голосами. Слова эти предметны, материальны. Как говорит Лакан, «на уровне означающего, носящего материальный характер, бред как раз и проявляется в той особой форме отклонения от обыденного языка, которая именуется неологизмом»[424]424
  Лакан Ж. Семинары. Книга iii. Психозы. C. 46–47.


[Закрыть]. Материальная сторона означающего – буква. Она материализуется в слуховых галлюцинациях.

Эти слова составляют словарь основного языка, материального языка нервов. О языке нервов здоровым людям, как сообщает Шребер в самой первой фразе 5-й главы «Мемуаров», ничего не известно. Чтобы читатели поняли, что это за язык, Шребер предлагает представить «процессы, посредством которых человек стремится запечатлеть у себя в памяти нужные слова в определенном порядке, как это, например, делает ребенок, заучивающий стихотворение наизусть»[425]425
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 34.


[Закрыть]. При этом, согласно неврологической концепции Шребера, каждое слово производит определенное колебание нервов. Повторяя про себя слова, «человек заставляет нервы вибрировать соответствующим каждому слову образом, в то время как реальные органы речи (губы, язык, зубы и т. д.) либо вообще неподвижны, либо [шевелятся] только случайно»[426]426
  Ibid. S. 34.


[Закрыть]. Даниэль Пауль Шребер про себя заговорил на органическом языке, на языке иннервации; заговорил в принудительном порядке. На него было оказано внешнее воздействие. Такого рода воздействие сумели оказать на него божественные лучи. О каком влиянии речь? Об аналогичном тому, какое оказывает Бог, вторгаясь в сновидения спящего человека.

Сновидческая жизнь, Traumleben, жизнь, которую ведут «наспех сделанные люди», проще всего поддается влиянию. Понятно, что машина влияния работает по ночам, когда люди спят. Идеология пробирается через сон, и в сон превращается вся жизнь. Чей это сон, в который занесло Даниэля Пауля Шребера? Кому он снится? Впрочем, дело, получается, как раз не в нем, а в окружающем мире, в котором люди превратились в тени, в существа, не пробуждающиеся ото сна. Это они, наспех сделанные люди, они же нечистые души, проводят всю свою жизнь во сне. Все в мире связано. Даниэль Пауль, даже если у него и чистая душа, даже если, по его заверению, он – лучший друг чистых лучей, он все равно не может остаться в стороне, не может избежать внешнего влияния.

Впервые судья Шребер остро ощутил такого рода влияние исходящим от профессора Флексига. Похоже, Флексигу удалось особым образом настроить речевые центры мозга Шребера, сориентировать их на отдаленные созвездия и не только. С годами влияние это «принимало формы все больше и больше противоречащие Мировому Порядку и естественному праву человека быть господином своим собственным нервам»[427]427
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 35.


[Закрыть]. Нервы себе не принадлежат, естественный ход вещей нарушен. Пришли времена Мирового беспорядка. Нервы оказались во власти невролога, вошли в зону его воздействия и подпали под его влияние. Нервная система – машина памяти, аппарат письма, Aufschreibesystem, начинает давать сбои. Технические помехи не позволяют системе исправно регистрировать происходящие в мире события.

Теория Шребера, или, точнее, теория Шребера – Флексига предполагает, что «каждый нерв интеллекта представляет собой всю полноту духовной индивидуальности человека, несет в себе запись всей его памяти»[428]428
  Лакан Ж. Семинары. Книга iii. Психозы. C. 90.


[Закрыть]. Неврологическую теорию памяти, близкую той, что описывает Шребер, Фрейд изложил в 1895 году в «Наброске психологии», в трактате, в котором он расписал торение мнесических следов в нейронной сети.

Между тем Флексиг, а точнее его душа склонна переводить слова основного языка на обыденный современный язык. Душа Флексига любит модные словечки, и Шребер над ней посмеивается. Так Шребер на основном языке находится среди наспех сделанных людей, которых душа Флексига называет фоссилиями, точнее профессор, как сообщили Шреберу голоса, пользовался английским выражением amongst the fossils, «среди фоссилий». Так при переводе «наспех сделанные люди» превращаются в ископаемые останки давно ушедших геологических эпох. Фоссилии также принадлежат основному языку, Grundsprache, находятся в земле, Grund, и содержат «явную отсылку к мертвым, разрушенным, анальным объектам»[429]429
  Niederland W. The Schreber’s Case. P. 45.


[Закрыть]. Впрочем, судья Шребер отмечает кое-что иное, а именно склонность Флексига заменять слова основного языка модными научными словечками. Фоссилии – слово не сверхъестественного основного, а современного научного языка.

Другой пример перевода не менее интересен: «описывая взаимное притяжение лучей и нервов, она [душа Флексига] особенно любит поговорить о „принципе светового телеграфа“»[430]430
  Schreber D. P. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 86.


[Закрыть]. Дело здесь не только в том, что душа Флексига пользуется новомодным языком, а в том, что она, по мысли Шребера, переводит сверхъестественные чудеса, например взаимопритяжение лучей и нервов, нервнолучевую коммуникацию, на язык современной телетехники. Световой или оптический телеграф – средство передачи сигналов на большие расстояния, телемедиум, изобретателем которого считается физик Роберт Гук, тот самый, который сформулировал закон всемирного тяготения в xvii веке; и по-настоящему эти передающие сообщения приборы заработали во времена Просвещения, в xviii веке. Душа Флексига и принадлежит Просвещению. Она не верит в сверхъестественную, чудесами обеспеченную коммуникацию: если коммуникация, то обеспеченная наукой телетехника – оптический телеграф. Так считает Даниэль Пауль Шребер, который не по слухам знаком с законом всемирного тяготения.