Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"

В качестве примера можно привести один случай, описанный его сослуживцем, морским офицером-декабристом Дмитрием Завалишиным, плававшим с Лазаревым «в кругосветку» на фрегате «Крейсер»:

«Раз поздно вечером, когда Лазарев уехал уже с работы… я увидел, что молния ударила в стрелу крана, служившего для подъёма мачт. Кран этот… стоил очень дорого. Но если бы допустить ему загореться, то, может быть, гибель гавани и всего флота была неотвратима… Я приказал… рубить канаты, поддерживающие кран… Лазарев страшно испугался за меня и, вообразив, что если он примет дело на себя, то во всяком случае подвергнется меньшей ответственности… Написал в рапорте, что кран срублен по его приказанию… В восемь часов отправлено было на пароходе донесение к государю, а в три часа пополудни с тем же возвратившимся пароходом Лазарев получил крест Владимира 4-й степени «за совершенный им подвиг». Лазарев был страшно сконфужен… Лазарев никогда не надевал этого креста, исключая только при посещении государя, и рад был, когда получил Владимира 3-й степени на шею и мог не носить 4-й степени, полученной за чужой подвиг».¹³

Всем было ясно, что в должности начальника штаба флота Лазареву ходить недолго…

* * *

Когда начальник Главного морского штаба князь Александр Меншиков доложил императору Николаю о том, что отправка русской эскадры к берегам Босфора затягивается, монарх не на шутку разгневался. Ещё бы! Во-первых, Николай Павлович не предполагал столь широкомасштабных злоупотреблений на флоте; и во-вторых, отправка эскадры не могла быть сорвана ни по какой причине!

– Мы должны быть на Босфоре любой ценой! – горячился Николай. – Грейг, Критский… Что это такое?! Разобраться! – выговаривал император Меншикову. – Мы не можем допустить беззастенчивого ограбления казны! Виновных – под суд! Пока мы тут боремся с казнокрадами, наши недруги оседлают Босфор!..

Николай Павлович был близок к истине. Никто, в том числе и российский император, тогда не знал, что коварные британцы (а за ними – и французы) уже заслали к турецкому султану гонцов, уверявших того о самых лучших намерениях своих монархов.

– К чему русские? – возмущались английские дипломаты. – Эти медведи только наломают дров! Обойдёмся без вмешательства Петербурга…

Султан Махмуд II заколебался. Тем более что и приближённые, подкупленные британцами, прожужжали все уши: не пора ли отозвать просьбу в адрес Петербурга прислать к Босфору русскую эскадру? Однако, когда российский посол Аполлинарий Бутенёв известил султана о выходе нашей эскадры в море, деваться было некуда. Турки притихли в мрачном ожидании.

Бутенёв слукавил: никакой эскадры в море и в помине не было, корабли даже не выходили из гаваней. И это несмотря на то что из Петербурга в адрес Главного командира флота летели грозные реляции! Когда стало ясно, что адмирал Грейг возглавить эскадру не сможет (якобы по состоянию здоровья), Главный морской штаб всё взвалил на вездесущего Лазарева.

Ещё в ноябре 1832 года Николай I направил в Константинополь для переговоров опытного по восточным проблемам генерала-дипломата Николая Муравьёва[39]39
  Муравьёв-Карсский, Николай Николаевич (1794–1866) – русский военачальник, дипломат и путешественник. Кавказский наместник (1854–1856 гг.). За взятие Карса во время Крымской войны получил почётную приставку к своей фамилии «Карсский». Генерал от инфантерии. Родился в семье генерал-майора Николая Николаевича-старшего. Военную службу начинал колонновожатым в свите Его Императорского Величества по квартирмейстерской части. Увлекался масонством. Участник Бородинского сражения, за отличие в котором был удостоен ордена Св. Анны 3-й степени. Воевал в отряде генерала Милорадовича; принимал участие в заграничном походе, брал Париж. После войны был прикомандирован к командиру отдельного Грузинского корпуса генералу А. Ермолову. Совершил сложнейшую экспедицию к восточным берегам Каспийского моря и в Хиву. По возвращении в качестве командира 13-го Лейб-гренадёрского Эриванского полка участвовал в Персидской войне. В Русско-турецкую войну 1828–1829 гг. командовал Кавказской гренадерской резервной бригадой. Блестяще показал себя во время усмирения Польского восстания в 1831 году, за что был произведён в генерал-лейтенанты и в сентябре того же года назначен начальником 24-й пехотной дивизии. В 1832 году был командирован в Александрию к наместнику Египта Мегмет-Али с Высочайшим требованием прекратить военные действия против Турции. С 1833 года – генерал-адъютант; в июле 1835 года был назначен командиром 5-го армейского корпуса. Через два года вышел в отставку. В апреле 1848 года вновь принят на службу. В ноябре 1855 года, во время Крымской войны, генерал Муравьёв принял капитуляцию карсского командующего Вассиф-паши и его гарнизона. С июля 1856 года – член Госсовета. Скончался в октябре 1866 года; был погребён у восточной стороны Владимирского собора Задонского Богородицкого монастыря в Липецкой области.


[Закрыть] (будущего «Карсского»). После общения с турками Муравьёв отправился в египетскую Александрию для встречи с Мегметом-Али, чтобы потребовать от того прекратить военные действия против Турции.

– Воля вашего Государя будет беспрекословно исполнена, – подозрительно быстро согласился Мегмет-Али, потупив глаза. – Военные действия будут приостановлены незамедлительно…

Довольный успехом своей миссии, Муравьёв в самых радужных чувствах отплыл обратно, совсем не ведая, что сразу после его убытия египтяне продолжили наступление на Константинополь. В конце декабря 1832 года в битве при Коньи Ибрагим-паша наголову разбил османские войска, сумев пленить самого сераскира (главнокомандующего) Решид-Мегмет-пашу и его штаб в полном составе.

Адмирал Лазарев прибудет в Босфор лишь в феврале 1833 года…

* * *

В то время как в Константинополе[40]40
  Город Стамбул до 1930 года официально назывался Константинополем. Однако с конца XVIII века в России и других европейских странах постепенно входит в употребление другое название – Стамбул (искаженное от Исламбол, т. е. «Наполненный исламом»).


[Закрыть] с трепетом ожидали последний ультиматум от мятежных египтян, к Босфору в составе девяти военных кораблей подходила русская эскадра. Во главе колонны шёл флагман – 84-пушечный линкор «Память Евстафия» (команда в 835 человек), на котором поднял свой вымпел адмирал Лазарев.

Однако пока русские корабли боролись в открытом море со штормом, турки, всегда видевшие в грозном соседе только врага, не на шутку испугались. Когда Лазарев бросил якорь у входа в Босфор, на «Евстафий» прибыла солидная турецкая делегация с переводчиком. Подобная поспешность не сулила ничего хорошего. Так и оказалось: представители султана передали распоряжение своего господина не входить в Босфор до особого распоряжения.

Османы оставались верны себе, планируя заставить русских, протянувших руку помощи, играть под дудочку султана. Когда переводчик умолк, щёки Лазарева покрылись багровым румянцем.

– Передайте… э-э… блистательному султану моё несогласие с его распоряжением! Как командующий русской эскадрой, явившийся сюда с особыми полномочиями, я буду действовать по собственному усмотрению…

Турки онемели. Но решительный вид русского адмирала не оставлял места для возражений. Раскланявшись, они покинули корабль.

– Слушай приказ! – прогремел Лазарев. – Эскадра, с якорей сниматься! Входим в Босфор. Место стоянки – Буюк-дере…

– Но там… – начал было один из помощников.

– Вот именно! Встанем в Буюк-дере, где расположены резиденции западных представителей. Представляю, как обрадуются «лягушатники»…

Демонстрация русскими своих сил возымела на турецкого быка эффект красной тряпки. Султан ругал своих визирей самыми непристойными словами за то, что именно в их телячьи головы пришла мысль обратиться к гяурам за помощью…

Новая турецкая делегация, поднявшаяся на борт «Евстафия», оказалась ещё более представительной.

– Хвала всемилостивейшему Аллаху, обстоятельства изменились, – подобострастно кланялись посланцы султана. – Блистательная Порта отныне может постоять за себя сама, и присутствие русской эскадры в Босфоре уже необязательно… Да-да, ваши корабли могут сниматься с якорей и плыть к Сизополю, где следует ждать распоряжения султана…

Турки продолжали гнуть своё. «Эк, заюлили, – подумал Лазарев. – Хороши союзнички…»

– Кто-нибудь может мне объяснить, что произошло в Турции за то короткое время, пока мы сквозь шторм добирались сюда? Ведь султан сам просил моего Государя о помощи…

Турки умолкли. Было видно, что им очень не хотелось выкладывать перед русскими все карты.

– Я жду, уважаемые… – поторапливал их Лазарев. – Надеюсь, вы согласитесь, что командование эскадры имеет право знать все обстоятельства…

Как оказалось, турки сели за стол переговоров с египтянами, и теперь очень боялись, чтобы о русской эскадре не прознал мятежник Мегмет-Али.

– Если об этом станет известно мятежникам, – тихим голосом сообщили дипломаты, – переговоры рискуют провалиться, понимаете?

– Понимаю, – кивнул Лазарев. – Но вам нечего бояться: оповестите всех, что русская эскадра вошла в воды Босфора для приветствия вашего султана по случаю начала мирных переговоров…

– Но лучше, если бы ваши корабли отошли в море, – чуть не плача продолжали турки.

– А вот с этим пока повременим, – ответил Лазарев. – Сейчас в море дуют противные ветры, шторм. Когда погода изменится, эскадра покинет гостеприимный Босфор, – насмешливо ответил адмирал.

Михаил Петрович разгадал нехитрую игру османов: под давлением на султана западных дипломатов турки пошли на попятную. Русским же оставалось вести игру по собственным правилам. И в этой хитроумной шахматной головоломке адмирал Лазарев сейчас играл за ферзя…

* * *

Лазарев оказался прав: британцы и «лягушатники» вновь интриговали. Заручившись письмом французского посла в Константинополе Руссена о поддержке Турции, султан через русского посланника Бутенёва потребовал ухода эскадры Лазарева из Босфора. Но Лазарев был непреклонен:

– Эти шельмы-французы блефуют! Они ведут свою игру, мечтая только об одном – чтобы Босфор был свободен. Мы им здесь – как бревно в глазу! Даже если мне придётся уйти в отставку или угодить под суд, то и в таком случае решение моё останется неизменным…

А вскоре султану доставили перехваченное письмо французского посла Руссена, из которого туркам стало ясно, что их хотели подло обмануть: в письме говорилось о желании французского правительства посадить на турецкий престол египетского наместника Мегмета-Али. Перехваченное письмо явилось личной пощёчиной султану! Маски оказались сброшены: французы – тайные враги. Париж готовил в Константинополе государственный переворот!

И тогда султан вновь обращается к Лазареву, правда, совсем с другой просьбой: остаться!

– Блистательный султан наделён Аллахом высокой мудростью, в чём мы никогда не сомневались, – ответил на просьбу турецких дипломатов Лазарев. – Зная сложную ситуация вокруг Босфора, русские корабли не собирались покидать гостеприимные турецкие воды. Мало того, скоро сюда прибудут новые русские корабли…

На этот раз турецкие представители остались весьма довольны ответом русского адмирала…

Весной 1833 года в Босфоре под командованием старшего флагмана адмирала Лазарева собралась эскадра в составе 26 вымпелов, в числе которых были 10 линкоров и 5 фрегатов. Ударной силой эскадры были даже не сами корабли с их пушками: на линкорах ждали команды солдаты из состава десантного отряда численностью в десять тысяч человек! Русские, всегда верные своему слову, были готовы в любой момент вступиться за союзников.

И результаты не заставили себя ждать. 26 июня 1833 года в местечке Ункиар-Искелесси был подписан знаменитый мирный договор. Впрочем, для Турции он не предвещал ничего хорошего: Османская Порта навсегда распрощалась с Сирией и провинцией Аданой, перешедшими к египетскому паше.

«В Ункиар-Искелесси Николай I одержал новую дипломатическую победу, более замечательную, чем Адрианопольский мир, ибо победа эта была достигнута без войны, ловким маневрированием». Так говорится в «Истории дипломатии».

А что же главный «виновник торжества», адмирал Лазарев? К нему после случившегося воспылал симпатией турецкий султан. Михаил Петрович был пожалован высшей наградой Порты – орденом Луны и огромной медалью, усыпанной крупными бриллиантами (самый крупный был оценён в 12 тысяч рублей)[41]41
  Следует заметить, зарубежными наградами М. П. Лазарев не был обижен. За одно только Наваринское сражение (8 (20) октября 1827 г.) Лазарев, командовавший флагманским кораблём «Азов», был награждён сразу тремя престижными иностранными орденами, среди которых: греческий «Командорский крест Ордена Спасителя», британский орден Бани и французский орден Святого Людовика.


[Закрыть].

– Турецкая медаль, конечно, хороша! – отшучивался Лазарев. – Но мне б хватило и русского солдатского Георгия. Хотя главную награду я уже получил – хранить честь Андреевского флага!..

Вскоре вице-адмирала Михаила Петровича Лазарева император назначит новым Главным командиром Черноморского флота и портов и военным губернатором Николаева и Севастополя. Взамен адмирала Грейга, которого призовут… на новую службу в Петербург. Отныне обласканный властями Алексей Самуилович Грейг будет представлять флот в Госсовете. Хоть так…

Однако незадолго до отстранения адмирала Грейга от должности, в июне 1833 года, в Николаеве произошла трагедия: внезапно скончался присланный туда с ревизией личный представитель императора флигель-адъютант Казарский. Весь Николаев в голос заверял: ревизора отравили!..

* * *

Итак, в 1831 году бывший командир брига «Меркурий» Александр Иванович Казарский был пожалован чином капитана 1-го ранга и стал флигель-адъютантом. С этого времени он выполнял важные поручения императора, оказался приближён ко Двору.

«Когда государь получил известие о бунте на Сенной площади, – пишет сенатор Фишер, – он забыл холеру, опасность и кордоны, сел в коляску с Меншиковым и Казарским и поскакал в Петербург, где по громкому слову государя: «На колени!» – бунтующая пятитысячная толпа опустилась на колени, как одна сплошная масса. По возвращении в Петербург, уже около одиннадцати часов вечера, государь прямо из коляски вошел в Монплезир в хлоровую ванну, чтобы не занести заразы в семейство, и его спутники сделали то же».¹⁵

Придворный чин и должность ко многому обязывали: теперь флотскому офицеру предстояло состоять в Свите императора. Флигель-адъютанты носили особый мундир с аксельбантом и эполетами; об их принадлежности к Свите свидетельствовал вензель императора на эполетах мундира.

Но имелось одно обстоятельство: в первой половине XIX века престиж флотских офицеров при Дворе оставлял желать лучшего.

Сенатор Фишер: «Флотские офицеры играли вообще жалкую роль в обществе; ко двору их не приглашали, да и в частных гостиных Петербурга их не встречалось. Они веселились по-своему у себя в кронштадтском кружке. Кампания 1830 года дала им другое значение, князь приглашал их к себе, и когда бывали приглашения гвардии ко двору, князь испрашивал соизволения государя приглашать и флотских офицеров. Флот был не на уровне с гвардией, но поскольку государь жил летом в Петергофе, против морского порта, то князь Меншиков под этим предлогом и ввел флот в струю гвардии. В то время были уже и флигель-адъютанты из моряков, двое: граф Гейден – в награду за наваринские подвиги отца, и Казарский – командир прославившегося брига «Меркурий»…»¹⁶

Как бы то ни было, с некоторых пор флотские флигель-адъютанты стали своего рода зорким «государевым оком» как на Балтийском, так и на Чёрном морях, не говоря уж о флотилиях – таких, как Дунайская и Каспийская. В 1832 году Казарский инспектирует Казанское адмиралтейство; ревизирует несколько губерний. Далее Николай I отправляет его на Север, с целью, как сейчас бы сказали, произвести мониторинг по вопросу организации водного пути из Белого моря до Онеги.

Известно, например, что Александр Иванович принимал участие в работе комиссии, занимавшейся расследованием деятельности Севастопольского порта. Причиной создания комиссии (под председательством контр-адмирала Беллинсгаузена) послужил доклад флигель-адъютанта Римского-Корсакова о злоупотреблениях в Севастополе. В результате, Николай I повелел произвести общую ревизию порта.

Следует заметить, доносы о злоупотреблениях приходили отовсюду. «Крадут», – так отвечал Карамзин на вопрос: как дела в России? Несколько по-другому смотрел на проблему генерал-интендант Российского флота вице-адмирал Головнин[42]42
  Головнин, Василий Михайлович (1776–1831) – русский мореплаватель, вице-адмирал, руководитель двух кругосветных экспедиций; блестящий мемуарист. Оставшись в детстве без родителей (род Головниных уходит корнями к новгородскому боярину Никите Головне), был определён в Морской кадетский корпус. Став мичманом русского флота, был послан для учёбы на службу в Англию, где с 1801 по 1805 гг. служил под началом прославленных британских адмиралов Корнвалиса, Нельсона и Колингвуда. По возвращении составил книгу «Военные морские сигналы для дневного и ночного времени», ставшей на десятки лет настольной книгой русских моряков. В 1806–1809 гг. на шлюпе «Диана» совершил полное опасных приключений кругосветное путешествие (достаточно сказать, что целый год Головнин с товарищами провёл в английском плену в Южной Африке, откуда совершил побег). После этого два года просидел в плену у японцев. В 1817–1819 гг. на военном шлюпе «Камчатка» совершил новое кругосветное путешествие. В 1823 году Василий Головнин был назначен генерал-интендантом российского флота. За время его управления интендантской частью (с 1823 по 1831 гг.) на флоте было построено 26 линейных кораблей, 21 фрегат, 2 шлюпа, 10 пароходов и пр. судов общим количество свыше 200. Его перу принадлежало более двухсот томов книг по географии и морскому делу. Адмирал Головнин умер в 1831 году в Петербурге от холеры.


[Закрыть]. Он писал: «О злоупотреблениях в Морском ведомстве существующих. Оные суть трёх родов: 1) злоупотребления необходимые; 2) злоупотребления неизбежные; 3) злоупотребления тонкие, то есть обдуманные и в систему приведённые».

Адмирал Головнин, помимо прочего, резко критиковал бюрократическую машину Адмиралтейства, зачастую закрывавшую глаза на явные злоупотребления и в то же время бездумно занимавшуюся «мышиной вознёй» по пустякам. И всегда приводил в пример так называемое «дело о лопате»: «Адмиралтейств Коллегия по выслушивании рапорта о приёме на щет казны молота и крюка, стоящих 40 копеек, приказали: дать знать Исполнительной Экспедиции, что на испрашивания ею сим рапортом принятию на щет казны показанных молота и крюка опущенных по нечаянности в воду, стоящих 40 копеек, Коллегия согласна»¹⁷.

Дмитрий Завалишин, к слову, даёт интересную характеристику самому генерал-интенданту Головнину, уверяя, что тот в бытность свою флотским офицером сильно симпатизировал декабристам: «…Адмирал Головнин был также из числа тех, которые ускользнули от исследований комитета, хотя и принадлежал к числу членов тайного общества, готовых на самые решительные меры. По показанию Лунина, это именно Головнин предлагал пожертвовал собою, чтобы потопить или взорвать на воздух государя и его свиту при посещении какого-нибудь корабля»¹⁸.

Впрочем, с серьёзными злоупотреблениями следовало и бороться серьёзно.

Вот, например, как обстояли дела на Балтийском флоте. Сенатор Фишер пишет: «По доносу, что в Кронштадте разворовано всё – и экипажеские магазины, и госпитали, и пожарная команда, – послали генерала Перовского[43]43
  Перовский, Василий Алексеевич (1795–1857) – граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант. Внебрачный сын графа Алексея Разумовского и Марии Соболевской. Участник Бородинского сражения. В 1818 году был назначен адъютантом к великому князю Константину Павловичу. Николай I назначил его своим флигель-адъютантом. 14 декабря 1825 года находился на Сенатской площади рядом с императором, получил от мятежников сильный удар поленом в спину. Во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. был ранен под Варной. Став генерал-майором, пребывал в свите императора. В 1829 году был назначен директором канцелярии Главного морского штаба. Занимал должности Оренбургского и Самарского генерал-губернатора; член Госсовета и Адмиралтейств-совета. Скончался в декабре 1857 года в Алупке, в имении Воронцовых, похоронен в Балаклаве.


[Закрыть]на следствие; в это время госпиталь заключил договор о покупке белья, между тем как там хранился целый комплект. Его выводили на свет как новый, по уплате подрядчику денег вновь запирали в цейхгауз, и на следующий год опять представляли в качестве новой поставки. Когда узнали, что едет Перовский, стали жечь это бельё, жгли несколько дней с утра до вечера, и всё-таки Перовский застал ещё corpus delicti[44]44
  Сorpus delicti – с лат. «тело преступления», т. е. вещественные доказательства, улики или состав преступления.


[Закрыть], объект преступления»¹⁹.

О времена, о нравы!..

* * *

…Александр Казарский отправлялся в Николаев не без волнения. Во-первых, он хорошо знал и Черноморский флот, воспитавший его, и город Николаев, где прошла нелёгкая морская юность. Знал он и адмирала Грейга, да и его жену, «блистательную Юлию», причём – не понаслышке. По крайней мере, нравы, царившие вокруг этого семейства, Казарскому были хорошо известны.

Но было и второе обстоятельство: в этот раз он приехал сюда не просто так, а с особой миссией, возложенной на него самим императором. Как докладывали, на Черноморском флоте, с попустительства адмирала Грейга, творились форменные безобразия; казнокрадство достигло невиданных масштабов… непробиваемая коррупция… Снятие Грейга со своего поста являлось делом ближайшего будущего, тем более что уже имелся достойный кандидат на это место – контр-адмирал Лазарев. Но сейчас вновь назначенный начальником штаба флота Лазарев был не в силах даже сформировать небольшую эскадру для отправки на Босфор – обер-интендант Критский буквально взбеленился, не желая выделить и копейку для дополнительного ремонта кораблей. И это несмотря на особые полномочия, данные Лазареву Государем! С чего бы вдруг? Уж не потому ли, что у контр-адмирала Критского оказалось рыльце в пушку?..

Вообще, флигель-адъютант Казарский был откомандирован на Черноморский флот для содействия в организации отправки к Босфору Черноморской эскадры, то есть в помощь контр-адмиралу Лазареву. Но это – для всех, официально. Но было и неофициальное поручение лично от императора Николая: произвести тщательную ревизию тыловых служб флота, в том числе – разобраться с частными поставками строительного леса, хлеба, металлов, текстиля, медикаментов и пр. Таким образом, разобраться с коррупцией.

По прибытии на место Казарский быстро сошёлся с адмиралом Лазаревым, и уже 13 марта 1833 года он отправил в Петербург депешу следующего содержания:

«При перевозке с берега войск и тяжестей не произошло ни малейшей потери, хотя корабли стояли в открытом море верстах в 3,5 от берега и не употреблено других гребных судов, кроме принадлежащих Черноморской эскадре»²⁰.

Но оставалось главное – масштабная ревизия.

* * *

В этот раз, подъезжая к городу своей юности – Николаеву, – Казарский был несколько мрачен. Ему не давали покоя мысли о давнишнем приятеле, правда, ныне покойном: о Карлуше Дале. Это был славный и умный парень, страстно увлекавшийся астрономией. А потом Карл внезапно умер, в свои-то двадцать шесть. Там же, в Николаеве, где они когда-то познакомились и неплохо проводили время – Карл, его брат Владимир[45]45
  Даль, Владимир Иванович (1801–1872) – морской офицер, врач, писатель, лексикограф. Автор ценнейшей книги «Толковый словарь живого великорусского языка», написанной по совету Пушкина (составлялся в течение 53 лет). Старший брат Карла Даля.


[Закрыть] и Казарский. После смерти Карлуши его безутешная мать, как рассказывали люди, всё время повторяла:

– Они его отравили… отравили!

Кто «они» и почему именно «отравили», – тогда, пять лет назад, подобных вопросов никто не задавал. Сейчас же Казарскому это вспоминалось всё чаще и чаще…

Дали появились в Николаеве в 1805 году, приехав туда из местечка Луганский Завод (Луганск, Малороссия); ещё до переезда в семье родились два старших сына – Владимир и Карл (позже появились ещё два сына: Лев и Павел). Глава семьи, Иван Матвеевич, служил в Николаеве главным доктором Черноморского флота и портов, здесь же и умер в октябре 1821 года, на 57-м году жизни, оставив на попечение вдовы шестерых детей.

Закончив Морской кадетский корпус гардемаринами, братья Дали, став мичманами, продолжили службу на Черноморском флоте; плавали на различных кораблях, в частности – на фрегате «Флора». Старшего, Владимира, больше занимала литература – стихи, «пиесы» и водевили; младший, Карл, был увлечён астрономией. Именно проба пера ввергла Владимира Даля в пренеприятнейшую историю, напрямую связанную с адмиралом Грейгом и его «женой».

При поступлении в 1841 году Даля на службу в Министерство внутренних дел он так объяснял случившееся с ним без малого двадцать лет назад: «В Николаеве написал я не пасквиль, а шесть или восемь стишков, относившихся до тамошних городских властей, но тут не было ни одного имени, никто не был назван, и стихи ни в коем смысле не касались правительства…»

В своих невинных, на первый взгляд, водевилях и «пиесках» Даль чаще всего высмеивал военный быт и службу, но иногда отражал и жизнь горожан – простых и не совсем. На опусы мичмана начальство смотрело сквозь пальцы, тем более что вреда от них, в общем-то, никому не было. И так продолжалось до поры до времени…

Аккурат до 20 апреля 1823 года, когда весь Николаев оказался буквально взбудоражен: какие-то злоумышленники ночью расклеили некий пасквиль, в котором бросались нелицеприятные намёки на местное начальство – в частности, на адмирала Грейга и его гражданскую жену! Несмотря на то что полиция среагировала быстро, успев сорвать большую часть «стишков», сути это не меняло: во-первых, многие горожане успели их прочесть; а во-вторых, хулиган, написавший пасквиль, должен был быть привлечён к ответу. Последнего долго искать не пришлось, ведь самый известный в городе «сочинитель», как знал каждый, был мичман Даль.

В доме Даля полиция произвела обыск, в результате которого был обнаружен не только список (копия) с расклеенного пасквиля, но и новый, ещё «более ужасный», чем первый. Правда, в процессе дознания полиция допустила серьёзные нарушения: сам Даль при обыске не присутствовал, не было и понятых. (Позже эти обстоятельства позволят Владимиру Далю опротестовать приговор.)

Текст пасквиля (стихотворение называлось «С дозволения начальства»), обнаруженный писателем Юрием Крючковым в «Деле 28-го флотского экипажа о мичмане Дале 1-м, сужденном в сочинении пасквилей», звучал так:

 
«С дозволения начальства
Профессор Мараки сим объявляет,
Что он бесподобный содержит трактир,
Причем всенароднейше напоминает
Он сброду, носящему флотский мундир,
Что теща его есть давно уж подруга
Той польки, что годика три назад
Приехала, взявши какой-то подряд.
Затем он советует жителям Буга,
Как надо почаще его навещать,
Иначе он всем, что есть свято клянется,
Подрядчица скоро до них доберется».
 

Для полного понимания: профессор Александр Данжело Мараки являлся губернским секретарём, преподавал итальянский язык в штурманской роте; «полька» – не кто иная, как коварная дочь трактирщика Лия-Юлия, обворожившая Самого – Главного командира Черноморского флота и портов, военного губернатора Николаева и Севастополя, вице-адмирала Алексея Грейга. По всему выходило, что именно против этой женщины и был направлен анонимный пасквиль. Однако мичман Даль на следствии заявит, что пасквиля не писал; относительно второго стишка, найденного у него в письменном столе, объявит: написал якобы в защиту г-на Мараки.

А дальше… дальше был военный суд (длился с 3 мая 1823 г. по 18 марта 1824 г.). В судебно-следственном деле № 26, заведённом на мичмана Даля, имеется 53 документа на 85 листах²¹.

Во время судебных заседаний Владимир Даль неплохо защищался, хотя и признал вину сразу же – то есть, что именно он написал пресловутую «Антикритику», дабы «дать друзьям посмеяться». Однако посмеяться не удалось.

Из приговора военного суда:

«…Лишить чина и написать в матросы на шесть месяцев, отослать для надлежащего распоряжения о содержании к господину контр-адмиралу флота в Николаеве начальнику Языкову. В прочем передать на власть и благорассмотрение главного начальства.

Подписали: асессор артиллерии унтер-лейтенант Лунин 2-й; асессоры флота лейтенанты: Аркас, Гамалеи, Шпицберген; асессор артиллерии капитан-лейтенант Леонтьев, презус флота капитан 2 ранга Алексеев и аудитор Здигурский, при особенном мнении асессор констапель Карасев»[46]46
  Асессор – судебный заседатель, эксперт в области юриспруденции; презус – до военно-судебной реформы 1867 года – председатель военного суда; констапель – первый морской чин в морской артиллерии (в 1830 году заменён чином прапорщика).


[Закрыть].

15 сентября, после того как Даль пригрозил, что будет «просить на Высочайшее», асессор Карасев сформулировал для комиссии свое мнение:

«…Так как подсудимый в сочинении пасквиля не признался и верного доказательства к тому не открыто кроме замеченного сходства чернил и бумаги и рук, в чем можно иметь на него одно только подозрение, а при том в той пасквиле происшедшей как думать можно шалости от молодых лет и никакой страсти и зла не видно. Однако все сие согласно воинского 14-го Артикула со всем толкованием наказать его мичмана Даля арестом на шесть месяцев».

23 сентября свое мнение написал и адмирал Грейг:

«…Хотя он, Даль, в сочинении и приклеении по разным местам города листов заключающих пасквиль с 19 на 20-е апреля не признается, но в сем отличился тем, что отыскан у него на квартире на нескольких листах пасквиль, написанный им притворною рукою совершенного сходства по почерку, чернилам, бумаге и самому содержанию намерения к обруганию помеченных в оных лиц, в приготовлении коего таким образом к подобному как и первый публикованию, отрицание его не заслуживает ни малейшего вероятия, поелику есть ли бы последний, как изъясняет он, написан был для показания только своим приятелям яко бы им найденными и потом уничтоженные, то таковое желание свое мог бы удовлетворить одним экземпляром, а не несколькими экземплярами, да и показывание сие другим, есть также публикование иным против первого способом; при каковых явных уликах одно притворство удерживает его, Даля, от собственного признания в прописанных поступках, в коих по таковому упорству и употребленным им в ответах не приличных выражениям, на счет полицмейстера, долженствующаго иметь попечение о благосостоянии города, равна и на счет Комиссии военного суда, показывающим только дух своевольства и не повиновения, я не признаю его заслуживающим уважения, и потому в примере прочим согласно с приговором Комиссии военного суда мнением моим полагаю: подсудимаго мичмана Даля разжаловать в матросы на шесть месяцев».

Аналогичное мнение на шести листах изложил и контр-адмирал Николай Языков. Аудиториатский Департамент Морского Министерства после проведения нескольких экспертиз не нашел сходства в почерках пасквилей и прошения Даля, поэтому его вердикт оказался гибок: оставив решение суда в силе, он несколько изменил наказание. В результате, почти восьмимесячное пребывание под арестом на гауптвахте и было зачтено в виде «штрафа». В любом случае служить на Чёрном море Даль уже не мог. 7 сентября 1824 года начальник Морского штаба Его Императорского Величества распорядился о переводе Владимира Даля 1-го из 28-го экипажа Черноморского в 5-й экипаж Балтийского флота, причём с повышением (Даль получил чин лейтенанта). Однако прослужил он на Балтике всего-то два года и уже 1 января 1826 года вышел в отставку.

Дамоклов меч «пасквилиста» висел над Владимиром Далем всю его жизнь, заставляя каяться за проделки молодости. И лишь в 1859 году император Александр II «всемилостивейше повелеть соизволил… не считать дальнейшим препятствием к получению наград и преимуществ бессрочно служащим предоставленных… дело о сочинении пасквилей»… Обрадованный, Владимир Иванович написал прошение о предоставлении ему двухмесячного отпуска «по болезненному состоянию», а вскоре получил ответ: «…уволить, согласно прошению, за болезнью, в отставку с мундирным полукафтаном». Власти так и не простили Далю его юношеские «шалости»…

Так вот, через пять лет после случившегося брат «пасквилиста», Карл Даль, скоропостижно умирает[47]47
  Согласно некоторых источников, Карл Даль умер от туберкулёза; от того же диагноза скончался и его младший брат Павел.


[Закрыть]. Его мать, не в силах поверить в случившееся, была уверена, что с сыном расправились некие недруги. А самый главный враг семьи Далей, как все знали в Николаеве, являлся адмирал Грейг и его «жена». Неужели «грейговский клан» мог отомстить Владимиру Далю, автору злосчастного «пасквиля», так низко, лишив жизни его младшего брата?.. Именно эти мысли и не давали сейчас покоя Александру Казарскому…

* * *

В своё время вокруг братьев Далей в Николаеве сформировался некий интеллигентский молодёжный круг, к которому больше подошло бы определение литературный кружок: 19-летний астроном Черноморского флота Карл Кнорре (с ним был особенно дружен тяготевший к астрономии Карл Даль (тем более что родным языком Кнорре и Далей был немецкий)); пятеро братьев Рогулей; итальянец Павел Скорабелли; морской офицер, поэт Ефим Зайцевский (вместе с ним Карл Даль плавал на бриге «Мингрелия»); а также морской артиллерист из Килии Фёдор Петров и никому тогда не известный Александр Казарский. Все они писали стихи и восхищались талантом Пушкина. Примечательно, что Карл Даль, Ефим Зайцевский и Александр Казарский хорошо знали поэта, который посетил Крым и Одессу в начале 1820-х годов.

Мало того, Александр Сергеевич, по всей вероятности, был оповещён Карлом Далем или Зайцевским о серьёзном конфликте Владимира Даля с адмиралом Грейгом. Но вот что интересно: несмотря на то что каких-либо воспоминаний у Пушкина о встрече с Казарским, Зайцевским и Карлом Далем не имеется, зато осталось кое-что тако-о-о-е! Я о пушкинской так называемой первой масонской тетради, в которой в одном из рисунков (лист 26-й, на обороте) можно видеть пять профильных портретов. И не просто портретов!

Судите сами. Пушкин не рисовал портретов – он черкал профили. Скажем так: любил Александр Сергеевич, раздумывая над тем или иным, черкнуть очередной профиль – женский ли, с шейкой, как у молодой лани; или мужской – чаще друзей-приятелей. И что мы видим: пять профилей, а рядом с каждым некий код-буквочка по-латыни – Q.S.F.D.Z. Не нужно быть криминалистом, чтобы понять: заглавные латинские буквы обозначают начальные буквы фамилий изображенных лиц. Ввиду того, что профили написаны в период между 22 октября и 1 ноября 1823 года, то есть в то время, когда Пушкин побывал в Одессе и Николаеве, то загадка вполне разгадываема (одним из первых её разгадал писатель Анатолий Золотухин²²).

Итак, Q – Quazarskiy (лейтенант Александр Казарский); S – Sil’vo (капитан 2-го ранга Фёдор Сильво, с 1820 года – комиссионер и командир военной гавани в Одессе; Пушкин был с ним в приятельских отношениях и даже дрался с на дуэли (см. повесть «Выстрел», где поэт вывел этого самого приятеля под именем Сильвио); F – Fournier (француз Виктор Фурнье, бывший учителем в семье Раевских, с которым Пушкин как раз и путешествовал; декабрист; в октябре 1823 года Пушкин известил Петра Вяземского из Одессы о получении через Фурнье его письма); D – Dahl (мичман Карл Даль); Z – Zaytsevskiy (мичман Ефим Зайцевский, николаевский поэт).

Есть ещё один профиль, правда, незашифрованный, да и в контексте нашего повествования нам не очень интересен. По оценкам специалистов, это муж Софии Потоцкой, генерал-адъютант Павел Киселёв, в то время – начальника штаба 2-й армии, находившийся тогда в Одессе после скандальной дуэли с Мордвиновым. (Поэт в то время был влюблён в Потоцкую.) Ряд исследователей считает, что Пушкин, узнав о конфликте Грейга с Владимиром Далем, пытался сравнить поступки генерала и адмирала: Киселёв защитил честь семьи путём вызова подчинённого на дуэль; Грейг – попытался унизить и сгноить обидчика в неволе.