Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"

Записка Бенкендорфа Николая Павловича повергла в ужас. И это не пустые слова. Поверх докладной император наложил резолюцию: «Меншикову. Поручаю вам лично, но возлагаю на вашу совесть открыть лично истину по прибытии в Николаев. Слишком ужасно. Николай»⁵.

Вскоре по Высочайшему повелению была назначена следственная комиссия под председательством начальника штаба Черноморского флота и портов, из членов – флигель-адъютанта Миллера и помощника флота, генерал-штаб доктора Ланга[49]49
  Ланг, Иван (Адам) Яковлевич, – начальник медицинской части Черноморского флота; позже возглавил медицинскую часть в Кронштадте, был главным доктором кронштадтского военно-морского госпиталя; почётный член Императорского физико-медицинского общества, почётный член Военно-медицинского учёного комитета и пр. Тайный советник.


[Закрыть].

* * *

И в этой связи, дорогой читатель, мне хотелось бы отметить следующее: высокопрофессиональную работу следственной комиссии, которая показала действия высочайшего уровня. Были не только опрошены ключевые в этом деле лица, но и проведена эксгумация тела умершего[50]50
  Флигель-адъютант Александр Иванович Казарский был похоронен на городском кладбище в г. Николаеве. По инициативе Главного командира Черноморского флота и портов М. П. Лазарева среди моряков Черноморского и Балтийского флотов был проведён сбор средств на сооружение памятника герою (было собрано 12 тысяч рублей), после чего в 1839 году этот памятник был выполнен на Мичманском бульваре Севастополя. (Проект академика архитектуры А. П. Брюллова). На памятнике – символическая надпись, предложенная самим Николаем I: «Казарскому. Потомству в пример».


[Закрыть]. Комиссия работала всего неделю, с 9 по 16 ноября 1833 года, но сделано было немало. В любом случае точки над «i» были расставлены.

Горбунов: «В первом своем задании она [комиссия] постановила:

1) Отобрать сведения от находящихся в Николаеве родственников покойного: о времени начала и продолжения болезни, о замеченных ими припадках и отзывах самого покойного во время оной, о сомнении их на счет неестественной смерти, если они таковые имели или имеют, и о доводах, на коих они свое сомнение утверждают, о принятых ими мерах к пользованию, о лицах, пользовавших болезнь, об аптеках, откуда браты лекарства, о людях, кто за ними ходил, о людях, кои при покойных находились во время болезни и по смерти до погребения, об обмывальщице тела, о времени и месте погребения тела, о лицах, посещавших покойного во время болезни.

2) Под присягою и священническим увещанием допросить денщика покойного: где Казарский в тот день был, когда начал страдать болезнью, в какое время и от кого пришел домой, какие чувствовал тогда припадки, не объявлял ли ему чего о причине своей болезни, не ходил ли после того куда или к кому из квартиры, не произносил ли во время болезни каких жалоб, не было ли в прислуге, во время болезни, каких посторонних людей?

3) От посещавших Казарского во время болезни знакомых его взять сведения, не объявлял ли он им какого подозрения на счет болезни и не было ли слухов об отравлении?

4) Истребовать посредством вопросных пунктов от штаб-лекаря Петрушевского, который состоял с покойным в дружеских связях и лечил его во время болезни, историческое описание болезни, с означением употреблявшихся врачебных пособий, образа жизни, предшествовавшего болезни, последствий во время лечения и в особенности тех признаков, кои очевидны были, как во время болезненного состояния, так и по смерти, и отобрать при том от него сведения: когда именно приходил к нему Казарский просить о помощи и не говорил ли об отравлении? При обыкновенном спросе о причине болезни, не объявлял ли Казарский, где он в тот день был, когда почувствовал болезнь, и тогдашнем употреблении пищи? Не было ли тогда в самом деле признаков, похожих на отравление? Приглашал ли он, Петрушевский, кого из медицинских чиновников к совещанию? Сделал ли он консилиум со старшими докторами и при необнаружении точных причин болезни, почему не сделал анатомирования? Какие и в какое течение времени оказались на теле Казарского повреждения?

5) Рассмотреть в аптеках все рецепты лекарств, коими был пользован Казарский.

6) От священника, исполнявшего при Казарском духовные обязанности, потребовать отзыв, в каком он состоянии видел Казарского перед смертью и после оной».

Для сведения: большинство авторов твердят одно и то же – о якобы поверхностном расследовании смерти флигель-адъютанта Казарского. Оставим этих «исследователей» при своём мнении…

Горбунов: «Флигель-адъютант Казарский заболел в квартире при ресторации Романовского 9-го числа июня, жаловался Охотскому на боль в груди и при нем уехал к доктору Петрушевскому. На другой день Охотский навестил его и застал принимающим лекарство. Больной сказал ему, что у него воспаление в груди в левом боку. Грудь его была в ранах от пиявок. Лечение продолжал доктор Петрушевский. 15 июня Казарский перевезен был в дом Охотского, где на другой день, в 7 часов пополудни, скончался. Свидетелю Казарский о причине своей болезни не говорил, жаловался только, когда 13 июня, после ванны, ему было сделано кровопускание и положена мушка, «что убили меня здесь, убили, даром убили». Несмотря на просьбы свидетеля пригласить других медицинских чиновников, доктор Петрушевский не соглашался, сообщил доктору Врачко об опасной болезни Казарского и просил о прикомандировании двух фельдшеров. 14-го июня был консилиум, состоявший из врачей Петрушевского, Врачко и Певницкого. Лекарства брали из вольных аптек, посылал за ними сам Петрушевский».

Что мы видим из показаний родственника умершего, Василия Охоцкого: во-первых, тот подтверждает, что Казарский заболел задолго до кончины; жаловался на боли в груди и в левом боку. Мало того, Александр Иванович находился под медицинским наблюдением доктора Петрушевского, получал назначенное врачом лечение. О болезни флигель-адъютанта д-р Петрушевский сообщил по инстанции вышестоящему начальнику – доктору Врачко[51]51
  Врачко, Матвей Иванович, – главный доктор Черноморского флота, сменивший на этом посту отца братьев Далей, Ивана Матвеевича (умер 5 октября 1821 г. на 57-м году жизни). Был холост; к нему переехал жить после отъезда из Николаева матушки Карл Даль, младший брат Владимира Даля.


[Закрыть]. 13-го июня Охоцкий забирает со съёмной квартиры тяжелобольного Казарского к себе домой. Там, судя по рассказу Охоцкого, у постели флигель-адъютанта дежурят двое фельдшеров. 14-го числа назначается врачебный консилиум, состоявший из врачей Петрушевского, Врачко и Певницкого. Лекарства для больного отпускались из так называемых вольных аптек, куда посылал за ними сам Петрушевский.

Вкратце резюмируем. При диагностировании у пациента острой левосторонней пневмонии (и в этом не приходится сомневаться) лечащий врач Петрушевский сделал всё от него зависящее, а именно: проводил принятое в те годы консервативное лечение (кровопускания, гирудотерапия, шпанские «мушки» и даже водная ванна!), оповестил о болезни флигель-адъютанта вышестоящее начальство, организовал созыв врачебного консилиума. Другое дело, что в первой половине позапрошлого века смертность от заболеваний дыхательной системы (туберкулёз, пневмония, плеврит), при отсутствии антибиотиков и сульфаниламидов, была одна из самых высоких.

Из показаний Охоцкого: «Тело сильно разложилось, «осталось только подобие образа человеческого». Во время отпевания свидетель обратился к коменданту генерал-майору Федорову с просьбой об освидетельствовании тела «от какой болезни или лекарства могли последовать такие необыкновенные знаки?» Комендант отозвался, что при докладе им г. адмиралу Грейгу об анатомировании – отказано, «потому что нет закона бывших больными более трех дней анатомировать»».

Таким образом, уверенные в своём посмертном диагнозе, доктора доложили адмиралу Грейгу, что вскрытие тела бессмысленно: смерть Казарского не являлась скоропостижной, он получал врачебное лечение в течение недели. Ничего удивительного, что Главный командир Черноморского флота и портов отказал коменданту города Николаева в патологоанатомическом исследовании.

Надеюсь, пока читателю всё ясно и понятно.

* * *

А следственная комиссия продолжает свою работу.

Допрашивается денщик Казарского – матрос Василий Борисов.

Он показал: «Где был в день начала болезни флигель-адъютант Казарский – не знает. Приехал домой в четвертом часу после обеда, чувствовал боль в плече и руке, на которую и жаловался, и в шестом часу поехал к доктору Петрушевскому «для получения помощи, не произнося ни на кого жалоб по предмету болезни». Во время болезни, кроме медицинских чиновников и родственников, наиболее навещали покойного адъютант адмирала Грейга, кап. – лейт. Кузнецов, и отставной полковник Скорабелли. Был также один раз, в начале болезни, комендант города, ген. – майор Федоров, и в последние два дня адмирал Грейг. Больной страдал левым плечом и боком, чувствовал колотье. В этих припадках ему ставили на левый бок пиявки, два раза пускали кровь из руки, и между плеч была положена шпанская мушка».

Свидетелю, пишет Иван Горбунов, было предъявлено письмо, писанное им к денщику кап. – лейтенанта Веселаго, следующего содержания: «Из глубины моего сердца, любезный благоприятель Петр Иванович, уведомляю вас об своем несчастии, что которая вам уже давно извесна, а меня оставляют в г. Николаеве, то прошу вас попросите сваво барина Осипа Ивановича, чтобы он меня потребовал, а то никаким случаем не могу более кого просить, для того меня не отпускают, что барин помер коротка и того что мне приказывал при последнем конце своей смерти, для того меня не отпущают, боятца, чтобы я не рассказал чего нибуть».

Когда Борисову был задан вопрос: «Что именно Казарский приказывал при конце жизни?» – тот отвечал, что «это письмо, по безграмотству его, писано вестовым 33 экип. без всякого намерения, об опасениях и сведениях на счет смерти и приказания Казарского, «ибо Казарский при конце смерти» ему ничего не приказывал».

Из этих показаний видно, что больного навещали знакомые и главные люди города – комендант Николаева генерал-майор Фёдоров, и «главный отравитель» (если следовать логике некоторых авторов) адмирал Грейг.

И ещё. Как выясняется, Казарский жаловался не только на левый бок, но и на левое плечо. Для информации: при пневмонии могут иметь место так называемые иррадиирующие боли (то есть отдающие в ту или иную область); иногда при патологии лёгких встречается иррадиация в область плечевого сустава и руку.

Из показаний денщика Казарского Борисова:

«…Находился при обмывании тела покойного, которое не представляло никаких знаков изменения; во время же похорон, не третий день, оно сильно изменилось. О неестественной смерти Казарского ничего не знает, никто о том не говорил и ни от кого не слышал, кроме слов, произнесенных самим Казарским за три дня до смерти. После принятой им поутру ванны он потребовал белье и образ Спасителя и сказал: «Бог меня спасал в больших опасностях, а теперь убили вот где, неизвестно за что»».

О посмертном изменении тела усопшего перед погребением нам уже известно. Читатель же наверняка обратил внимание на слова Казарского перед смертью: «Бог меня спасал в больших опасностях, а теперь убили вот где, неизвестно за что».

Ещё раз озвучу своё мнение: во время своей поездки в Николаев флигель-адъютант Казарский, зная истинные масштабы хищений на Черноморском флоте и представляя, с чем ему вследствие этого придётся столкнуться, находился в сильной тревоге. Он опасался не только за успех возложенной на него миссии, но и за свою жизнь. И был готов к тому, что на его жизнь будет осуществлено покушение. Постепенно эта боязнь превратилась в некую манию. Александр Иванович был одержим боязнью быть отравленным. И допускал любой финал своей миссии – в том числе, самый неблагоприятный…

* * *

Из показаний доктора Петрушевского, штаб-лекаря Николаевского морского госпиталя:

«Флигель-адъютант Казарский 27-го июня[52]52
  Здесь – описка: 27-го мая.


[Закрыть]жаловался, что он страдает болью в груди. 31-го числа был у него с полковником Скорабелли в бане, а 9-го июня приехал к нему и объявил, что Одесское мороженое наделало ему беды, и просил медицинской помощи. Он жаловался на усталость, на острую колику и боль в груди, чувствовал то озноб, то жар, дыхание имел трудное. 10-го июня он нашел больного лежащим в постели. Для отвращения воспалительного состояния было поставлено на грудь 20 пиявок и назначены прохлаждающие лекарства. В последнее время открыта была кровь из обеих рук и положена между лопатками шпанская мушка. Но все эти способы оставались тщетными».

Далее доктору Петрушевскому был задан вопрос: не говорил ли Казарский об отравлении его ядом? Свидетель отвечал: «9-го июня Казарский говорил, что в этот день обедал у г. Тулубьева, много ел и пил и оттого чувствует себя хуже. Об отравлении ни до, ни после болезни ничего не говорил; но, живя в трактире, имел сомнение и недоверчивость ко всем, говоря: «я боюсь, чтобы меня здесь не отравили». На консилиуме врачи заключили, что покойный был одержим воспалением в груди (pneumonia), сомнительных признаков отравления никто не видел, а потому и анатомирования произведено не было. После свидетель слышал разговоры Охоцкого об отравлении ядом Казарского, но не мог с ним согласиться, не имея никакого к сему повода, и никому о неестественной смерти покойного не сообщал».

Ещё один вопрос: «Не рассказывал ли он кому-нибудь, что Казарский, приехавши к нему просить о помощи, объявил, что после обеда в тот день у вдовы капитан-командора Михайлова, выпивши кофе, чувствует в себе действие яда, и, сидя у него на крыльце, беспрестанно плевал, и пятна, сделавшиеся оттого на полу, были впоследствии вымываемы три раза, но остались черными, и что когда он посетил его и нашел в постели, то больной бросился к зеркалу и, осматривая у себя зубы, рот и пальцы, повторял: «Так, так, во мне яд! Спасайте меня и требуйте в вознаграждение что вам угодно, я все имею от милостивейшего государя, мне нужно пожить».

Доктор Петрушевский: «…Ни о вдове Михайловой, ни о случае с кофе от Казарского не слыхал и никому о том не рассказывал, равно не рассказывал никому и того, что Казарский, сидя у него на крыльце, беспрестанно плевал и что пятна, оставшиеся от того на полу, были вымываемы три раза и остались черными».

Потом пояснил: «Когда Охоцкий ему недавно рассказывал, что он имеет сомнение об отравлении Казарского, то он ему сказал: я этого не заметил, а заметил один раз, что пятна на галерее оставались долго после того, как в первый раз был у него Казарский, но этого он не может назвать признаком яда. А действительно: на второй день посещения им Казарского больной вставал к зеркалу, смотрел на язык, на ногти; но это была его всегдашняя привычка, и когда он спрашивал, для чего он это делает, пациент отвечал: я так хочу. О яде же никогда ничего не говорил, просил только, чтобы делать ему пособие решительно. Об отравлении его он тоже не объявлял, чего и он, доктор, никому не рассказывал».

Иван Горбунов: «Далее из показаний доктора видно, что за день до смерти Казарский отдал ему ключи от чемодана и от шкатулки, также часы, лежавшие во время болезни на столе, которые после смерти сданы им в комиссию, производившую опись имущества. Других распоряжений об имении своем он не делал. При посещении больного адмиралом Грейгом доктор присутствовал два раза и оба раза больной ничего не говорил адмиралу о своей болезни и сомнении отравить его. Посещал его также генерал-адъютант Колзаков, которому он говорил, что после пиявок чувствует облегчение и надеется через неделю быть в Севастополе. В продолжении болезни «Казарский был всегда в таком сомнении», что когда подавали ему чай и два раза бульон из трактира, то он не употреблял его до тех пор, пока доктор не попробует, и он должен был ходить в кухню приказывать хозяйке самой готовить бульон, сам приносил его и в присутствии больного пробовал».

Показания штаб-лекаря Николаевского морского госпиталя Петрушевского во всей этой истории – ключевые. Из них мы узнаём, что Казарский был болен уже с конца мая. После того как флигель-адъютант вместе с приятелями – доктором Петрушевским и полковником Скорабелли – сходил в баню, ему стало хуже. Приехав 9-го июня к Петрушевскому, больной объявил ему, «что Одесское мороженое наделало ему беды, и просил медицинской помощи». Жалобы, которые предъявлял пациент, характерны для серьёзной патологии дыхательной системы: усталость, быстрая утомляемость, колющие боли в груди, неприятное чувство, когда то бросает в жар, то начинается озноб. Однако, надо думать, от доктора не укрылось главное: у больного появился опасный признак пневмонии – затруднённое дыхание. 10-го июня Казарский слёг. Доктор Петрушевский начинает проводить лечение (к сожалению, кровопусканий, пиявок и «прохлаждающих» лекарств в данном случае было явно недостаточно).

Кроме того, в показаниях доктора имеют место важные слова: «живя в трактире, имел сомнение и недоверчивость ко всем, говоря: «я боюсь, чтобы меня здесь не отравили»… В продолжении болезни «Казарский был всегда в таком сомнении», что когда подавали ему чай и два раза бульон из трактира, то он не употреблял его до тех пор, пока доктор не попробует, и он должен был ходить в кухню приказывать хозяйке самой готовить бульон, сам приносил его и в присутствии больного пробовал».

Повторюсь в который раз: флигель-адъютант Казарский был одержим боязнью быть отравленным.

* * *

Показания доктора Певницкого лишь дополняют рассказанное его коллегой, и он впервые озвучивает диагноз: «Казарский говорил… при докторе Петрушевском, что он, после сильного дождя, случившегося за несколько дней до его болезни, бывши в большом поту, прохаживался по бульвару, и с того времени начал чувствовать боль. Болезнь была… воспаление легких».

Старший доктор морских госпиталей Врачко показал: «…Навещал больного, который о подозрении в отравлении себя ничего не говорил, ни малейшего признака отравления на больном не заметил. Способ лечения больного доктором Петрушевским признал рациональным и по смерти рапортовал по начальству, что «флигель-адъютант Казарский умер от нервной горячки, в последствие прошедшей воспалительной болезни»».

Горбунов: «Старший доктор Николаевского морского госпиталя Летниковский показал согласно со своими коллегами».

Показание «чиновника не у дел 7-го класса» Охоцкого на вопрос следственной комиссии: «На кого он имеет подозрение и догадки в отравлении Казарского?»:

«…В особенности ни на кого; но купец Коренев… рассказывал, в присутствии аудитора Рубана, которому Петрушевский говорил, что Казарский отравлен в доме Тулубьева, и в доказательство ставил пятна на полу. Говорил это Петрушевский при бывшем у Рубана мичмане Ботове».

Иван Горбунов: «Купец Коренев показал, что он об отравлении Казарского слышал от Рубана. Рубан написал донос, а он, Коренев, подал его жандармскому полковнику Гофману, по его, полковника, просьбе.

От аптекаря Скорикова комиссия востребовала шестнадцать засвидетельствованных копий с рецептов, прописанных для Казарского доктором Петрушевским. Помощник генерал-штаб-доктора Ланга нашел, что рецепты прописаны по правилам рецептуры и содержат в себе средства противовоспалительные.

Протоирей Волошинский, напутствовавший покойного за несколько часов для его смерти св. Тайнами, показал, что во время отпевания на покойном не было «подобия человеческого». О неестественности смерти ничего не слыхал.

Комендант г. Николаева, ген. – майор Федоров, отнесся в комиссию, что он прибыл в квартиру Казарского тотчас после его смерти, застал там многих посетителей, в том числе чиновника Охоцкого и штаб-лекаря Петрушевского. На вопрос: «не должно ли тело обозреть анатомически?» доктор отвечал: «трупы вскрываются в таких только случаях, когда больной не был в лечении у медиков или же умер скоропостижно», и, вынув из бокового кармана журнал о болезни Казарского, сказал, что он будет доставлен по команде. Чиновник Охоцкий просил об опечатании бумаг покойного, что было сейчас же исполнено. Об анатомировании тела Охоцкий его не только не просил, но и не напоминал, и если бы представился малейший повод ко вскрытию – это и без Охоцкого было бы исполнено. Во время болезни комендант посещал покойного «вместе с другими особами, особенным дружеством его почтенными».

Предстал перед лицом комиссии чиновник Рубан, главный виновник всего этого следствия. Ему рассказал доктор Петрушевский о смерти Казарского почти дословно все то, что написано в его показании. Он этот рассказ, «без всякого намерения», передал купцу Кореневу, со своими соображениями, а тот родственнику Казарскому – чиновнику Охоцкому.

Комиссия задает ему вопрос: «составлял ли он записку для Коренева о неестественности смерти Казарского и при составлении оной какими убеждениями и доводами руководствовался?» Причем самою записку предложено ему представить на усмотрение комиссии.

Он, по просьбе купца Коренева, написал рассказ Петрушевского «в нескольких строках» и отдал ему. Для чего Кореневу нужна была эта записка – он не знает. Записка эта впоследствии была возвращена ему обратно и им «порвана, как ненужная». «В записке сей были помещены еще некоторые обстоятельства, сопровождавшиеся по слухам и общей народной молвой, ходившей по городу».

Комиссия задает ещё вопрос: «Почему, получив сведения о неестественной смерти Казарского, он не объявил тогда же правительству?»

«Объявление правительству будто бы о неестественной смерти он не сделал потому, что не смог ничего представить в доказательство».

Фельдшер, находившийся при больном, показал, что он не мог вставать с постели, кашлять, о причинах болезни и о самом существе оной он ни от кого не слыхал.

Обмывавшие тело матросы показали, что «во время такового обмывания лицо и тело Казарского были белы и чисты, без всяких знаковых изменений, кроме небольших пятен на груди от припущения пиявок»».

Из показаний частного пристава, титулярного советника Лазаревича:

«Слышал от Охоцкого. Он говорил сими словами: «Как он скоро испортился до такой степени, что ему сильно повредило глаза, и быть не может, что он умер своей смертию». Самая же сия молва происходила тогда и в народе. Об отравлении же, чтобы кто сие сделал преступление, он не слыхал, и ежели бы обстоятельство сие как либо ему было известно, то он бы, по обязанности своей, тотчас же донес по начальству. О рассказе и слухах он не доносил по начальству потому, что слухи сии неимоверные и рассказы были громко говорены и никто на них никакого внимания не обращал, следственно и он, как ни есть старший чиновник в полиции, молчал. Между прочим, купец Коренев ему говорил, что если коменданту угодно будет открыть причину смерти Казарского, то в этом нет никакой трудности: стоит только призвать в дом его каких-то двух женщин, которые приносили в дом генерала Тулубьева яд, и чрез тех женщин может все открыться»[53]53
  Потом Иван Горбунов оговорится: «Впоследствии пристав от этого показания отрекся и сказал, что он от Коренева ничего не слыхал».


[Закрыть].

Из показаний Фирсова (он переписывал записку о неестественной смерти Казарского, составленную Рубаном): «Всех обстоятельств, какие в ней были изложены, не помнит; помнит только, что Казарский, бывши в каком-то доме, плевал на пол, так что пятна, хотя их и вытирали, были заметны на полу. Когда же тело Казарского находилось в гробу, то видели некоторые люди, в той записке означенные, которых он не упомнит, что волосы на голове облезли и были по телу пятна. Переписывал он записку в доме Коренева, в особой комнате, в которой находился Рубан и сам Коренев».

Коренев на вопрос: «Говорил ли он приставу Лазаревичу о каких-то женщинах, приносивших яд в дом ген. Тулубьева?» — отрекся: «Я сего не говорил и ни от кого не слыхал».

Чиновник Охоцкий на вопрос: «Так как ген. – майор Федоров отозвался, что свидетель ему ничего не говорил об анатомировании тела покойного, то может ли он доказать противное?» – показал: «Это было так, как объяснил комендант».

Комендант г. Николаева генерал-майор Фёдоров на вопрос: «В каком состоянии и изменении находилось тело и лицо покойного при выносе в церковь и при погребении? – показал:

«Я видел Казарского через час времени по смерти его, совершенно обнажённым, и принимал участие в обмывании его. Тело было чисто, на подошвах ног еще осталась горчица[54]54
  Горчичные ножные ванны хорошо помогают при простуде – насморке, кашле, чихании, при повышенной температуре, першении и болях в горле. Широко применялись лекарями позапрошлого века.


[Закрыть]. При мне же он был одет в мундир. На другой день смерти, 17 июня, я несколько раз подходил к гробу и видел лицо уже несколько изменившимся, а при выносе тела, 18-го июня, распоряжался парадом и находясь при гробе, я заметил, что лицо Казарского еще более изменилось, впрочем так, как у всякого человека, умершего в такое жаркое время».

Друзья покойного – отставной полковник Скорабелли и капитан-лейтенант Кузнецов – отозвались, что они о смерти Казарского не слыхали ничего, что могло бы дать повод к сомнительным размышлениям.

Помимо этого, капитан-лейтенант Кузнецов передал в следственную комиссию письмо к нему Казарского, полученное им незадолго до смерти (13-го июня):

«Любезнейший друг, Александр Дмитриевич! Действие холодной ванны, в которую меня сегодня повергли, вполне соответствовало моему ожиданию. Все боли и страдания до нынешнего дня мною испытанные, сегодня поразили меня адскими муками и хотя благоразумные правила медицины принимают к укрощению в оных меры и кровь моя вновь точилась вместе с мушками, испариной и горчицей, но я ни на кого не сержусь и рад хотя ночь останусь в покое. А как ночь эта, при моей слабости, конечно, будет стоить доброго года, а за год никто не ручается, то я и сообщаю тебе, любезный друг, Александр Дмитриевич, не жалобу, а просьбу – передать мое положение г. Проуту, если он, на мое счастье, прибудет с графом Михаилом Семеновичем, и тогда прибавь свою просьбу, чтобы он навестил меня. Преданный тебе друг, Александр Казарский».

Иван Горбунов: «Причетники Николаевской соборной адмиралтейской церкви – стихарный дьячок Иван Тарсинский, дьячки – Василий Иванов и Лев Михайловский показали, что они «читали псалтырь над покойным и при погребении находились. Знаков особенных на нем не заметили. В день погребения тело сильно разложилось. В народе же хотя и носилась молва о ненатуральной смерти Казарского, но как сие казалось для них весьма темно и совсем непонятно и, не имея к тому никакой надобности, на таковыя разглагольствования совсем внимания не обращали».

Духовенство церквей г. Николаева, присутствовавшее при погребении покойного, показало, что «тело подверглось сильному разложению, но о неестественной смерти они ни от кого не слыхали», а дьякон Василий Михайловский отписал: «Я оную не заметил и показать ни на кого не могу»».

* * *

Следственная комиссия постановила:

«Сделать химическое исследование пятен, оставшихся на полу в квартире доктора Петрушевского и, наконец, произвести вскрытие тела покойного».

Результат химического исследования стружек, снятых с пола крыльца в доме Петрушевского: «Реагенция никакого действия на стружки не оказывала, при самом тщательном исследовании».

Дабы окончательно развеять витавшие по городу слухи о неестественной смерти флигель-адъютанта, следственная комиссия постановила, как уже было сказано, произвести эксгумацию трупа.

Иван Горбунов: «15-ноября 1833 года в час по полудни (ровно через пять месяцев после смерти), гроб был вскрыт, в присутствии городского врача, главного доктора Черноморского флота, полицейского чиновника и двух протоиереев, «остатки внутренностей» вынуты и отправлены в казенную аптеку и там, в течение двух дней, в присутствии члена комиссии флигель-адъютанта Миллера, помощника генерал-штаб-доктора Ланга, главного доктора черноморского флота Врачко, городового врача Павловского, провизоров – Макарова и Гейне, при полицейском приставе Абдулове – подвергались химическому разложению, «при каковом исследовании ничего ядовитого и доказывающего отравления не оказалось».

АКТ

«…На основании ведённой доктором Петрушевским истории болезни, из показаний докторов – Врачко, Певницкого и Летниковского, также из рецептов, а равно показаний многих лиц, видевших Казарского во время болезни… покойный скончался от воспаления легких, сопровождавшегося впоследствии нервною горячкою.

Помощника флота, генерал-штаб доктор Ланг».

* * *

Подведём итоги.

Прославившийся в годы русско-турецкой войны и ставший флигель-адъютантом Александр Иванович Казарский был откомандирован императором Николаем I на Юг Российской империи для инспекции Черноморского флота и портов, дабы разобраться в хозяйственной деятельности в регионе. Простудившись в дороге, 31 мая 1833 года он сходил в баню, после чего ему стало ещё хуже. По пути в Николаев Казарский заехал к своим знакомым, супругам Фаренниковым, жившим поблизости от города. В Николаев он прибыл, уже будучи тяжелобольным.

Приехав 9-го июня к знакомому доктору Петрушевскому, больной объявил ему, «что Одесское мороженое наделало ему беды, и просил медицинской помощи». С самого начала врач заподозрил у пациента серьёзную патологию дыхательной системы; с 10-го июня Казарский уже не встаёт. Доктор Петрушевский начинает проводить лечение, но оно малоэффективно: болезнь быстро прогрессирует. О заболевании флигель-адъютанта доктор Петрушевский сообщил по инстанции вышестоящему начальству. Казарскому тем временем становилось всё хуже и хуже. Медицинский консилиум подтвердил опасения Петрушевского: врачи имели дело с тяжелой формой острой левосторонней пневмонии. Несмотря на проводимое лечение, больной тяжелел на глазах и через неделю после начала лечения скончался.

В связи с жаркой погодой к третьему дню нахождения на воздухе тело умершего подверглось гнилостным изменениям: он вспухло, сильно видоизменилось. Это явилось поводом для многочисленных слухов о неестественной смерти флигель-адъютанта. Подобные слухи докатились до Санкт-Петербурга. Дабы развеять все сомнения, Высочайшим распоряжением была создана специальная следственная комиссия, с работой которой читатель уже ознакомился.

Вывод: Слухи о неестественной смерти флигель-адъютанта Александра Ивановича Казарского не подтвердились. Герой русско-турецкой войны 1828–1829 гг., легендарный командир брига «Меркурий» скончался от острой левосторонней (не исключено – двусторонней) пневмонии.

И на этом, на мой взгляд, в данном вопросе следует поставить окончательную жирную точку.

Флигель-адъютант Его Императорского Величества капитан 1-го ранга Александр Иванович Казарский свой последний бой принял там, где ему было Высочайше поручено ответственное государственное задание. И погиб, как и подобало настоящему офицеру Российского флота – с достоинством и самоотверженностью. Потому что иначе и быть не могло – ПОТОМСТВУ В ПРИМЕР!

* * *

За письмо-донос о неестественной смерти флигель-адъютанта Казарского, подписанное купцом 1-й гильдии Василием Кореневым, указывавшего на существование в Николаеве целого заговора против посланника императора, пришлось отвечать перед тем, кому оно писалось. После того как выяснилось, что донос оказался обычной клеветой, весной 1834 года вышло Его Императорского Величества высочайшее соизволение: «Николаевского 1-й гильдии купца Василия Коренева за упомянутый выше неуместный донос опубликовать от Сената, с строгим подтверждением удерживаться впредь от подобных действий».

Вскоре после этого купца Коренева хватил удар, вследствие чего он и скончался.

И всё же в этой детективной истории один из её персонажей был точно отравлен. Это Павел Иванович Фёдоров, на момент трагедии – генерал-майор, комендант Николаева. Хотя следует оговориться: Фёдоров отравился. Правда, произошло это значительно позже описываемых событий.

Как мы помним, Фёдоров вместе с адмиралом Грейгом посетили Казарского за несколько часов до его смерти. Так как ходили слухи, что флигель-адъютанта отравили, Николаевская жандармерия обвинила в этом преступлении полицмейстера Григория Автономова и донесла об этом в Петербург. Согласно решению императора, в Николаев для расследования этого дела прибыл начальник Морского штаба князь Меншиков. По прибытии в Николаев он вызвал к себе коменданта города Фёдорова и буквально с порога спросил: