Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"

Когда в 1922 году Советское правительство объявило амнистию, из общего количества беженцев вернулось более половины. Но амнистия, как потом выяснилось, не распространялась на наиболее активных повстанцев, например, членов революционных «троек».

«В числе 19 арестованных моряков был и я, – вспоминал Иван Ермолаев. – Больше года мы сидели в тюрьме на Шпалерной в Петрограде, ожидая решения нашей участи. За все это время нам не предъявили никакого обвинения, не вызывали на допросы. В конце концов мы объявили голодовку. Нас разместили в подвале тюрьмы по одиночным камерам. Осматривая свое новое «жильё», я обнаружил на стенке камеры нацарапанную чем-то твердым надпись: «Здесь сидел в ожидании расстрела член ревкома мятежного Кронштадта матрос с «Севастополя» Перепелкин. 27 III-21»… Через пять дней мы прекратили голодовку – нам, всем девятнадцати, был объявлен приговор: три года ссылки в Соловецкий концлагерь. …Уже на Соловках, нам рассказывали прибывшие в ссылку, что, будучи в Бутырской тюрьме, они слышали, что из Петрограда туда был доставлен под усиленным конвоем матрос, участник кронштадтского мятежа Яковенко. Скорее всего, его расстреляли»¹³.

Кронштадтская «судорога» обошлась её участникам дорого. Даже тем, кому удалось уйти за кордон. Нелёгкой выдалась у них судьба. Лишь единицам из так называемых «невозвращенцев» удалось, женившись на местных, завести семьи, поменять родной язык на чуждый финский и не вспоминать, что был когда-то «кронштадтским матросом». А вот остальные… Кому как выпало.

Судьба председателя кронштадтского Ревкома Степана Петриченко достойна пера автора «бондианы». Судите сами.

Уроженец Калужской губернии, Степан Максимович Петриченко (1892–1947) в годы Первой мировой войны служил на линкоре «Петропавловск», входивший в состав Балтийского флота. Революционный Февраль встретил на Эстонском острове Нарген (Найссаар), где в декабре 1917 года революционные матросы провозгласили свою «Советскую республику матросов и строителей». Ими же было организовано местное самоуправление, просуществовавшее под красно-чёрным флагом «анархо-коммунистов» до захвата Таллина немцами в феврале 1918 года.

За свои «вольные» мысли, открытое проявление недовольства по поводу пораженческой политики Ленина и заключения Брестского мира ему было предложено покинуть корабль. Оказавшись, что называется, на вольных хлебах, Петриченко не растерялся, отбыв на войну с гетманом Скоропадским. Однако до Украины не доехал – угодил в кутузку: повезло – не расстреляли.

Бывший руководитель Наргенской «республики» Степан Петриченко вновь почувствует силу матросской массы весной двадцать первого. Правда, в Кронштадте всё закончится намного печальнее…

Как встретили финны беглых кронштадтцев, мы знаем. К концу лета 1922 года в Финляндии осталось не более трёх тысяч «мятежников», да и то в большинстве своём не матросов, а солдат из крестьян. Засобирался домой и бывший «анархо-коммунист» Петриченко. Для начала съездил в Ригу, где посетил посольство РСФСР. Ходили слухи, что там его завербовали люди из ГПУ, сделав агентом Разведупра РККА в Финляндии.

Когда о его «гнусном замысле» уехать в Россию узнали бывшие члены Ревкома, на имя полицмейстера Выборга поступил донос. Вскоре Петриченко был арестован: впереди его ждали несколько месяцев финской тюрьмы.

Выйдя на свободу, Петриченко какое-то время работал на местных лесопилках, много плотничал. Но тяга к Родине с годами только усиливалась. В августе 1927 года он вновь приезжает в Ригу и в советском посольстве пишет заявление на имя… своего давнего знакомого Михаила Калинина. Просьба одна: вернуться домой. Однако в это время его плотно опекает ОГПУ. Чекисты, как всегда, действуют методом кнута и пряника. «Пряником» в данном случае оказалась кратковременная поездка в СССР, «кнутом» – окончательная вербовка (теперь в агентурных списках ОГПУ он значился как «Берг») и возвращение в Финляндию.

До 1931 года вчерашний матрос работал на целлюлозной фабрике в приграничном районе. После увольнения по сокращению штатов переехал в Хельсинки. Когда Страну Советов обуял ««Большой террор»», Петриченко, возмущённый творящимся на родине беззаконием, попытался выскользнуть из сетей советской разведки. Однако выбрал для этого не самое лучшее время: заставили работать. Постепенно втянулся, тем более что в воздухе запахло новой войной.

Так, благодаря его разведданным, было ликвидировано несколько шпионских групп, направленных на советскую территорию. В январе 1941 года именно Петриченко сообщил о военных приготовлениях в Финляндии, о тайной миссии на её территорию фашистских офицеров-инструкторов; от него же была получена информация о прибытии в приграничный район Петсамо немецкой дивизии, а позже – о приведении Суоми в полную боевую готовность.

Секретные донесения прекратились с арестом «шпиона» финскими властями всё в том же 1941 году. На этот раз в тюрьме Петриченко просидел три года. Его освободили лишь в сентябре 1944-го, когда было подписано соглашение о перемирии между СССР, Великобританией и Финляндией. Однако ненадолго. Уже через полгода Петриченко арестовали советские контрразведчики из СМЕРШа.

Следствие по делу Петриченко поначалу вёл старший следователь контрразведки СМЕРШ капитан Новосёлов. Потом оно оказалось в Особом совещании НКВД СССР, где «тянуть резину» не любили.

Из Приговора от 17 ноября 1945 года: «Петриченко Степана Максимовича за участие в контрреволюционной террористической организации и принадлежность к финской разведке заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет, считая срок с 24 апреля 1945 года».

Через два года бывший кронштадтский матрос Петриченко скончается на этапе из Соликамского лагеря во Владимирскую тюрьму.

Посмертной эпитафией этому человеку, на мой взгляд, могли бы стать его же строки, написанные в одном из донесений:

«В моей костяной коробке все перевернулось вверх тормашками. Но уверяю, что все, что я делал, делал искренне, честно: отдавал свои силы, энергию и жизнь, будучи убежден, что служу мозолистыми руками за интересы рабочих и крестьян. Я не карьерист и не честолюбец. Я не преследовал никаких, абсолютно никаких личных целей…»¹⁴

Не знаю, как вы, но я ему, почему-то, верю…

* * *

26 июля 1938 г. Сов. секретно

Тов. СТАЛИНУ

Посылаю список арестованных, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории. ЕЖОВ

СПИСОК ЛИЦ, ПОДЛЕЖАЩИХ СУДУ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА СОЮЗА ССР[130]130
  Оставлены наиболее громкие имена.


[Закрыть]

1. АГРАНОВ Яков Саулович…

20. БУБНОВ Андрей Сергеевич…

44. ДЫБЕНКО Павел Ефимович…

91. ПЕРЕМЫТОВ Алексей Макарович…

109. СЕДЯКИН Александр Игнатьевич…

125. УНШЛИХТ Иосиф Станиславович…

Начальник 1-го специального отдела НКВД СССР,

старший майор государственной безопасности И. ШАПИРО

А теперь о тех, кто подавлял мятеж.

Помните курсантов, которые, первыми ринувшись на штурм Кронштадта, остались лежать на разбитом кронштадтском льду? Их посылал на смерть командующий Южной группой войск 7-й армии Александр Седякин. Герой Первой мировой (был дважды ранен, закончил войну штабс-капитаном), Александр Игнатьевич Седякин (1893–1938) после Октябрьской революции поддержал власть большевиков. С 1918-го – в Красной армии, воевал против Колчака, Деникина и Врангеля. В период оборонительных боёв в Северной Таврии в июне 1920-го командир 15-й Инзенской стрелковой бригады Седякин получил тяжёлое ранение. Выйдя из госпиталя, возглавил 10-ю запасную стрелковую бригаду.

При подавлении Кронштадтского мятежа Седякин, как мы знаем, командовал Южной группой войск 7-й армии (комиссаром группы был К. Ворошилов). При штурме крепости части Седякина (в состав группы входило до 13 тысяч штыков!) первыми ворвались в город. Именно он, командующий Южной группой, догадался поддержать пехоту лихой кавалерийской атакой, что и решило исход боя. После подавления восстания был назначен начальником Кронштадтского гарнизона, в чьём ведении было казнить-миловать бывших мятежников. Но для краскома Седякина намного дороже значило партийное доверие, вылившееся в награждении военачальника первым для него орденом Красного Знамени. (Этим же орденом за кронштадтский штурм наградят почти всех командиров частей и соединений, принимавших участие в операции по подавлению мятежа, в том числе – комиссара Южной группы Клима Ворошилова).

После известных событий в Кронштадте Александр Седякин будет назначен комендантом Петрограда (благо, опыт имелся: после взятия мятежного Кронштадта какое-то время исполнял обязанности коменданта крепости); позже – первым командующим Карельским фронтом. С 1924 года – командующий войсками Приволжского военного округа; с 1927-го – заместитель начальника Главного управления РККА, инспектор пехоты и бронесил РККА. В 1934 году станет заместителем начальника Генерального штаба РККА, инспектором высших военно-учебных заведений РККА (тогда же становится членом Военного совета при Народном комиссаре обороны СССР).

Супругой героя Гражданской войны была Валентина Александровна Седякина-Дыбенко — бывшая жена не менее известного «героя» Павла Дыбенко. (Поговаривали, что именно из-за неё Дыбенко в своё время порвал отношения с Александрой Коллонтай.) Валентина Дыбенко не долго колебалась, когда в её жизни появился бывший царский офицер, цитировавший поэтов Серебряного века и умевший галантно ухаживать. Уйдя к другому, ей удалось сохранить хорошие отношения и с Дыбенко.

«Большой террор» командарм II ранга Седякин встретит в должности начальника Управления противовоздушной обороны РККА. Его арестуют в декабре 1937-го, якобы за участие в троцкистском и военно-фашистском заговоре в Красной армии. Допрашивали и пытали; впрочем, как и прочих командиров-героев Гражданской войны. Жарким «расстрельным» летом 1938-го Седякина расстреляют сразу после вынесения приговора (по всей видимости, в подвале Военной коллегии Верховного суда на Никольской, 23.)

Валентину Седякину-Дыбенко расстреляют («за шпионаж») в конце августа 1938-го. В «женском списке» жён «врагов народа», подписанном Сталиным и Молотовым 20 августа, она будет под номером «4». Вместе с ней там окажутся Галина Егорова, Елизавета Косиор, Валентина Агранова, Инна Артузова, Евгения Эйхе-Рубцова и другие…

Тем же летом 1938-го вместе с Седякиным у расстрельной стены окажутся многие из тех, кто в двадцать первом вместе с ним штурмовал мятежный Кронштадт. Например, Андрей Бубнов, Витовт Путна, Алексей Перемытов, Александр Федько…

Если внимательно присмотреться к приказам по 7-й армии Тухачевского, связанными с распоряжениями в связи с кронштадтскими событиями, невольно натыкаешься на фамилию начальника штаба А. Перемытова. Кто он, этот начштарм-7.

Алексей Макарович Перемытов (1888–1938), как и Михаил Тухачевский, был из военспецов, которым так благоволил Троцкий. Уроженец Тамбовской губернии, он закончил Козловское коммерческое училище и, по всей видимости, планировал посвятить себя торговому делу. Однако то ли под влиянием русско-японской войны, то ли по какой другой причине тамбовский паренёк вдруг поступает в Казанское пехотное юнкерское училище, после окончания которого некоторое время служит офицером 14-го Сибирского стрелкового полка.

Мировую войну Перемытов встретил слушателем Николаевской военной академии, откуда был мобилизован в свой полк. В 1917 году он уже капитан, незадолго до Октябрьского переворота переведённый в Генеральный штаб на должность старшего адъютанта штаба 4-й Финляндской стрелковой дивизии.

В апреле 1918 года бывший царский офицер добровольно вступает в Красную армию. С ноября того же года назначается начальником оперативного отделения штаба Южного фронта, через месяц – начальником оперативного управления штабов Южного, а позже – и Западного фронтов. Военспеца быстро замечают и вводят в состав Генштаба РККА.

С началом Кронштадтской эпопеи генштабиста Перемытова утверждают временно исполняющим делами (Врид) начальника штаба 7-й армии. За подавление «мятежа» на груди Алексея Макаровича засверкал престижный орден Красного Знамени. С тех пор Перемытов, по сути, бессменный начальник штаба окружного уровня: Северо-Кавказского, Московского, Белорусского. В период с 1932 по 1935 годы был преподавателем Военной Академии им. М. В. Фрунзе (по совместительству – начальником кафедры оперативного искусства).

«Большой террор» Александр Перемытов встретит начальником штаба Белорусского военного округа. Арестован в феврале 1938 года, по месту жительства в Смоленске (ул. Карла Маркса, д.20, кв.8). 28 июля 1938 года по обвинению в участии в военном заговоре героя Гражданской войны расстреляют в печально знаменитой Коммунарке.

Евгений Сергеевич Казанский (1896–1937) происходил из семьи священника, бывший штабс-капитан. Как этого человека занесло в Красную армию, уму непостижимо. За подавление Кронштадтского мятежа (возглавлял Северную группу) был награжден орденом Красного Знамени и Почетным революционным оружием. После окончания Гражданской войны, будучи начальником 1-й Петроградской пехотной школы, одновременно окончил Военную Академию РККА. В конце двадцатых-начале тридцатых годов являлся командиром ряда стрелковых дивизий (1-й и 2-й Туркестанской, 2-й Кавказской, 13-й стрелковой). С 1932 года – служба в Управлении военно-учебных заведений РККА (в 1934 стал начальником Управления). К 1937 году Казанский – командир 5-го стрелкового корпуса Белорусского военного округа и член Военного Совета при наркоме обороны СССР.

А потом – всё по обычному сценарию той поры: в мае 1937-го по ложному обвинению в участии в военно-фашистском заговоре его арестуют, а уже в сентябре того же года – расстреляют…

Андрей Сергеевич Бубнов (1884–1938) членом РСДРП стал в 1903 году, заслужив среди партийцев лихую кличку «Химик». В дни Октябрьского переворота большевики ввели старого партийца в состав Политбюро ЦК РСДРП (б) и Военно-революционный партийный центр по руководству вооружённым восстанием. В 1918 году Андрей Бубнов был назначен Председателем Всеукраинского Центрального военно-революционного Комитета. С 1924 года – начальник Политуправления РККА; был секретарём ЦК партии, членом ВЦИК, ЦИК СССР. С сентября 1929 года – бессменный Нарком просвещения РСФСР.

17 октября 1937 года Бубнова арестуют. 1 августа 1938-го военной коллегией Верховного суда СССР его приговорят к расстрелу. Расстреляют в тот же день, что и Александра Седякина.

В отличие от предыдущих военачальников, отличившихся при подавлении «кронштадтского мятежа», наш следующий герой окунулся в карательную операцию на берегу Финского залива, имея на груди уже два ордена Красного Знамени.

Витовт Казимирович Путна (1893–1937) происходил из семьи литовского крестьянина. С началом Первой мировой – в действующей армии. В 1917-м прапорщик Путна становится большевиком; в апреле 1918-го вступает в Красную армию. Всю Гражданскую войну Витовт Путна – на фронте: военком Витебского военного комиссариата, комиссар дивизии, командир полка, бригады. Особо отличился в бытность начальником 27-й стрелковой дивизии на Восточном фронте.

После войны Путна работал в центральном аппарате РККА. В 1923 году возглавил Московскую пехотную школу. Тогда же был командирован в Китай, став первым руководителем Калганской группы военных советников. В конце двадцатых – начале тридцатых годов являлся военным атташе в Японии, Финляндии, Германии. В 1931-м стал командующим Приморской группой войск ОКДВА.

Арест комкора Путны придётся на тот период, когда он работал военным атташе в Великобритании (был отозван на родину, где его и арестовали). Под пытками «сознался» в участии в троцкистском военно-фашистском заговоре во главе с маршалом Тухачевским. Специальным присутствием Верховного суда СССР 11 июня 1937 был приговорен к смертной казни. Расстрелян в ночь на 12 июня в небезызвестном подвале Военной коллегии Верховного суда СССР.

Какие громкие имена! Поистине – «былинные». Но над всеми этими былинниками «в пыльных шлемах» подлинной скалой возвышается один. Когда-то на его имя равнялись молодые красные командиры, но после 1937-го власти предали маршальскую фамилию самой большой большевистской анафеме – незаслуженному забвению. Михаил Тухачевский. Даже в звуке этой фамилии слышится какой-то тяжёлый, «тукающий» звук пулемёта. Кто знает, а вдруг неспроста? Ведь, где появлялся красный командир Тухачевский, пулемёты тукали не смолкая…

После подавления «мятежа» командующий 7-й армией Тухачевский назовёт свою поездку в Кронштадт «гастролью». Неплохой скрипач, за годы войны он научился воспринимать человеческую смерть под призмой философии. Такими же философами, если помните, были палач Сансон и доктор Гильотен. Один – скрипач, другой – знаток всех тонкостей игры на клавесине.

Вскоре советскому военачальнику поручат новое ответственное задание. Получив его, он двое суток будет мертвецки пьян. Таким его никто из близких не видел ни до, ни после. Впереди Тухачевского ждал восставший Тамбов…

Из когорты «былинников» легендарного маршала расстреляют первым…

II

 
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела…
 
 
Крикну я… но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
 

Н. Гумилёв

В августе 1922 года Президиум ВЧК опубликовал «Сообщение о раскрытии в Петрограде заговора против Советской власти». В этом документе руководство ВЧК с некой гордостью доводило до граждан успехи своего неусыпного труда, а именно – о ликвидации на территории Петрограда и прилегающих областей «нескольких боевых контрреволюционных организаций», которые, судя по сообщению, представляли собой «единый заговорщический фронт, подготовляющий (с конца 1920 г.) вооружённое восстание в Петрограде».

Руководящим «ядром» этого фронта, его, так сказать, направляющей дланью якобы являлась так называемая Петроградская боевая организация, возглавляемая неким Комитетом. Как выяснилось, в Комитет входили профессор географии В. Таганцев, бывший полковник В. Шведов, а также «агент иностранных разведок» Ю. Герман. К сообщению ВЧК прилагался список из 61 фамилии.

Несмотря на то что многие показания «членов» этой «Боевой организации» были, что называется, «притянуты за уши», каждый из них понёс суровое наказание. Кого-то расстреляют, кого-то надолго отправят «в места не столь отдалённые».

За участие именно в этой организации поплатился жизнью и известный поэт Николай Гумилёв. Его вина так и не была доказана. Вину поэта доказала… пуля.

…Сказать по правде, в «застойные» советские годы я знал о Гумилёве совсем немного. Например, что поэт какое-то время был женат на Анне Ахматовой, от брака с которой имел сына – Льва Гумилёва, ставшего впоследствии известным историком. Если кто знал больше – честь тому и хвала.

Зато к «всезнайкам», уверяющим, будто с младых ногтей увлекались поэзией Гумилёва, всегда относился настороженно: врут! Ну не печатался в нашей стране во времена засилья ВКП(б) – КПСС Гумилёв, и не было на стеллажах советских книжных магазинов даже самых скромно-тонюсеньких его томиков. Сборник каких-нибудь уважаемых советских стихотворцев – нате вам полный набор! А вот Гумилёва не было. Хорошо уже то, что после «оттепели» широкому читателю открыли Ахматову, Цветаеву, Есенина. Гумилёва же – нет. Слишком уж обиженной оказалась на него Советская власть – и на него самого, и на его «белогвардейское» творчество. Как однажды удачно выразился по этому поводу А. Чернов, «советская власть 70 лет не могла простить то, что она его расстреляла»¹.

Многие считали Гумилёва излишне сентиментальным, этаким задумчивым мечтателем. Но следует понимать: то была особая порода мечтателей – поэтов волошинско-цветаевской поры.

«Он был удивительно молод душой, а может быть, и умом, – писал о Гумилёве Владислав Ходасевич. – Он всегда мне казался ребенком. Было что-то ребяческое в его под машинку стриженной голове, в его выправке, скорее гимназической, чем военной. То же ребячество прорывалось в его увлечении Африкой, войной, наконец – в напускной важности, которая так меня удивила при первой встрече и которая вдруг сползала, куда-то улетучивалась, пока он не спохватывался и не натягивал ее на себя сызнова. Изображать взрослого ему нравилось, как всем детям. Он любил играть в «мэтра», в литературное начальство своих «гумилят», то есть маленьких поэтов и поэтесс, его окружавших. Поэтическая детвора его очень любила. Иногда, после лекций о поэтике, он играл с нею в жмурки – в самом буквальном, а не в переносном смысле слова. Я раза два это видел. Гумилев был тогда похож на славного пятиклассника, который разыгрался с приготовишками. Было забавно видеть, как через полчаса после этого он, играя в большого, степенно беседовал с А.Ф. Кони – и Кони весьма уступал ему в важности обращения»².

Зададимся вопросом: а так ли уж безвинно Николай Гумилёв принял смерть от пули палача? И в чём, наконец, была (если была) его вина? Ведь за десятки «перестроечных» лет у нас сложилось вполне твёрдое убеждение, что поэта «поставили к стенке» чуть ли не для проформы – так сказать, «для галочки». Но так ли это? Предлагаю разобраться, как и за что погиб поэт Николай Гумилёв…

Начну опять же с вопроса: а был ли вообще знаменитый «таганцевский заговор»? Не выдумки ли это «лубянских делопроизводителей»? Ведь именно участие в нём, в конечном счёте, и предопределило судьбу поэта. Так вот, заговор, как теперь хорошо известно, действительно, имел место быть. И это – правда. Как и то, что Гумилёв являлся одним из активных заговорщиков так называемой Петроградской боевой организации (ПБО). Так уж сложилось – и для самого профессора Таганцева, и для поэта Гумилёва, и для многих других – тихо пискнуть невпопад в громком хоре здравниц в честь Советской власти.

Весь трагизм заговорщиков заключался в том, что их писк, раздавшийся в период замешательства этой самой Советской власти в дни «кронштадтского мятежа», прозвучал как бы в мёртвой тишине всеобщего молчания. Оттого-то, срезонировав в пустоте, писк неожиданно превратился в грохот, в этакий угрожающий гул, взвинтив и без того расшатанные нервы как «кремлёвских мечтателей», так и их лубянских помощников. «Таганцевский писк», пройдя через рупор кронштадтских событий, неожиданно показался серьёзной угрозой для всей системы под названием «Советская власть». А любая система, как мы знаем, не прощает собственной слабости – особенно тем, по чьей вине её проявляет. Так был ли всё-таки «писк»?

Конечно, был. Другой вопрос, что не совсем такой, каким он виделся на Лубянке, где его взрастили до гигантско-вычурных размеров. И тем не менее всё, о чём трезвонили большевики многие годы, в той или иной степени… было.

* * *

Что же так напугало власть – неужели, в самом деле, сервантовские «ветряные мельницы»? Отнюдь. Испанскими бродягами здесь и не пахло, хотя романтизма в этой истории хватило бы и на десяток подобных Сервантесу.

Петроградская боевая организация возникла ещё до кронштадтских событий. Целью её создания было, по сути, медленно, но верно сбросить с шеи измордованного народа ярмо большевизма. Подоплекой создания ПБО была полная уверенность в том, что Совдепия – ненадолго; а её падение – дело ближайшего времени. Если большевики вдруг надумают покинуть Петроград, что будет дальше? Кто, к примеру, возглавит власть в городе? Именно об этом и задумывались члены организации.

Как видим, цель организаторов заговора была вполне патриотичной; если же посмотреть на это дело чекистским взглядом, то ПБО представлялась самой что ни на есть «гидрой» контрреволюции. Да и возглавлялась «гидра», как выяснили позже те же чекисты, неким Комитетом, в который входили упомянутые выше профессор В. Н. Таганцев, бывший артиллерийский полковник В. Г. Шведов и ещё один бывший офицер (а по совместительству агент финской разведки) Ю. П. Герман.

В подчинении Комитета находились три группы: профессорская, офицерская и так называемая «Объединённая организация кронштадтских моряков». Высшее положение в сей иерархии, конечно же, занимала профессорская группа. В ней числились известный финансист князь Д. И. Шаховской; бывший царский сенатор, а в то время – ректор Петроградского университета, профессор Н. И. Лазаревский; бывший царский министр юстиции С. С. Манухин и другие. Профессорская группа являлась неким идеологическим ядром организации, в функции которой входило прогнозирование государственного и хозяйственного переустройства России после скорого, по мнению её членов, свержения власти большевиков. Группа была тесно связана с зарубежным Центром в Париже.

Руководителем офицерской группы являлся сподвижник генерала Юденича подполковник П. П. Иванов. Если профессора больше мудрствовали, то цели офицеров были более конкретными: ближайшая – подготовка вооружённого восстания в Петрограде; конечная – свержение в городе и области большевистской власти. Вот так, ни много, ни мало – свержение существующей власти. К слову, Петроград был разбит на районы, во главе которых в случае мятежа должны были встать опытные офицеры.

Ну и «Объединённая организация кронштадтских моряков». Эта группа была создана позже, из бывших участников «кронштадтского мятежа», пробравшихся в Петроград из Финляндии по заданию руководителя кронштадтского восстания Петриченко с целью подпольной борьбы, в частности – совершения террористических актов и общей политической дестабилизации в регионе. Так, группа планировала взрыв Нобелевских складов, уничтожение памятников большевистских деятелей (не глупость ли?!), убийство видных партийных деятелей (в частности, бывшего комиссара Балтфлота Кузьмина) и пр.[131]131
  «Кронштадтцы» отнюдь не ограничивались планами. Ими, например, пироксилиновой шашкой был взорван в Петрограде памятник Володарскому, а также организовано несколько покушений на видных советских руководителей.


[Закрыть]

И не только. «Братишки», например, не брезговали и откровенными грабежами. Как показал на следствии один из заговорщиков, некто Орловский, он и ещё несколько соучастников «хотели устроить налёт на поезд Красина и забрать всё золото и ценности».

Руководил группой бывший матрос с линкора «Петропавловск» М. А. Комаров. Существовали «кронштадтцы» исключительно на деньги ПБО.

«Организация эта, – писал Эльвенгрен[132]132
  Эльфенгрен, Юрьё (Георгий Евгеньевич Эльвенгрен; 1889–1927) – финский дворянин, белый офицер, Председатель Временного комитета непризнанного государства Республика Северная Ингрия (июнь-август 1919 года). Родился в семье полковника русской армии. После окончания Николаевского кавалерийском училища в Санкт-Петербурге проходил службу в Лейб-гвардии Кирасирском полку, в составе которого участвовал в Первой мировой войне. В 1916–1917 годах являлся адъютантом командира 3-го армейского корпуса. По подозрению в подготовке покушения на императрицу Александру Фёдоровну и её фрейлину Вырубову был арестован. После Февральской революции – заместитель председателя Союза Георгиевских кавалеров. С февраля 1918 года – в Финляндии, где в чине майора командовал 1-м Карельским полком; в 1919 году он получает звание подполковника финской армии. В ноябре 1919 года возглавил возникшее на границе с Финляндией непризнанное государство Республика Северная Ингрия. В 1921 году Юрьё Эльфенгрен осуществлял руководство подпольными организациями в Петрограде и Кронштадте. Занимался подрывной деятельностью, направленной против РСФСР; сотрудничал с бароном Врангелем и Борисом Савинковым. В 1925 году для развёртывания подпольной работы в СССР тайно проник на его территорию по румынскому паспорту, но был арестован. В ночь с 9 на 10 июня 1927 года Юрьё Эльфенгрен был расстрелян.


[Закрыть], – объединяла (или вернее, координировала) действия многочисленных (мне известно десять), совершенно отдельных самостоятельных групп (организаций), которые, каждая сама по себе, готовились к перевороту»³.

Таким образом, если кто-то до сих пор считал, что «заговора» не существовало, может не сомневаться: заговор был.

Владимир Николаевич Таганцев (1886–1921) к началу 1921 года являлся приват-доцентом Петроградского университета. Известный географ, а по политическим пристрастиям – кадет, – профессор Таганцев был сыном известного в своё время сенатора-юриста Н. С. Таганцева. Последний, к слову, хорошо знал семью Ульяновых. Именно он в 1887 году помог Марии Александровне (матери Ленина) устроить свидание с арестованным старшим сыном Александром незадолго до его казни.

Как бы чекисты ни пристёгивали Таганцеву верховенство в ПБО, уже по определению, по самой личности ясно: профессор тянул разве что на теоретического лидера антибольшевистского заговора.

Тем не менее Яков Агранов, возглавивший следствие по этому делу, к восставшим был категоричен: «В 1921 году 70 % петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь»⁴.

«О заговоре Таганцева, – писала И. Одоевцева, – при всей их наивной идеалистической конспирации – знали (так же, как когда-то о заговоре декабристов) очень и очень многие. Сам Таганцев, (как, впрочем, и Гумилев) был прекраснодушен и по природе не заговорщик… Я даже знаю, как там всё было устроено: у них были ячейки по восемь человек, и Гумилев стоял во главе одной из таких ячеек»⁵.

Вот и промелькнуло имя Гумилёва (о нём чуть позже). Понятно, что группа Таганцева состояла из представителей самой что ни на есть фрондирующей интеллигенции, но никак не руководителей заговора. Подлинные руководители – это бывшие кадровые офицеры: Ю. Герман (кличка «Голубь») и присланный ему в подмогу в начале 1921 года В. Шведов. «Таганцев & К» лишь придавали всей подпольной структуре этакую фактурность и политическую значимость в глазах Запада.

А дальше следовало действовать…

* * *

Теперь о Гумилёве. Он вернулся в Россию в самый канун горячих событий – в марте 1918-го, когда политическое противостояние в стране достигло своего апогея, а общество оказалось расколотым на «красных» и «белых» – на большевиков и всех остальных, кто не с ними.

А ведь всё могло пойти совсем не по тому сценарию, в котором поэту Гумилёву суждено было сыграть роль злостного заговорщика. Да и сценарий, по правде говоря, был написан Фортуной для него совсем другой – где этот стройный красавец, с аксельбантами и в офицерских погонах, играл роль штабного офицера русского экспедиционного корпуса во Франции. Повторяться, доказывая, что Фортуна – капризница ещё та, не буду. Но в судьбе Гумилёва не последнюю роль сыграла даже не она, а другая коварная блудница – Революция. В данном случае – большевистская. Не будь её, всё у поэта сложилось бы по-другому.

Вообще, Николай Гумилёв не был кадровым военным: офицером его сделали трагические события 1914 года. Мало того, ещё за семь лет до этого молодому поэту был выдан так называемый «белый билет», который гласил буквально следующее: «Сын Статского Советника Николай Степанович Гумилёв явился к исполнению воинской повинности при призыве 1907 года и, по вынутому им № 65 жребья, подлежал поступлению на службу в войска, но, по освидетельствованию, признан совершенно неспособным к военной службе, а потому освобожден навсегда от службы. Выдано Царскосельским уездным по воинской повинности Присутствием».

Однако уже 28 июля 1914 года (в первый день начала Мировой войны), когда Австро-Венгрия объявила войну Сербии, сотрудник журнала «Аполлон» Гумилёв расстаётся с коллегами по цеху и начинает плутать по медицинским кабинетам. Цель – одна: вопреки своему нездоровью, попасть на фронт. Однако врачи-окулисты бесстрастны: у Гумилёва высокая степень астигматизма[133]133
  Астигматизм – дефект зрения, связанный с нарушением рефрактивной функции глаза. Причинами патологии, как правило, являются изменения формы хрусталика или роговицы, в результате чего теряется способность к чёткому видению.


[Закрыть]. Незрячему солдату, уверяют они, в действующей армии не место.

Выручил знакомый доктор Воскресенский, предложивший нестроевую.

– Это как? – насторожился Гумилёв.

– Ну, если, скажем, с таким астигматизмом в мирное время вас служить и на порог не пустили бы, то в военное – другое дело, можно в нестроевую часть. Например, служить в санитарном поезде…

– В тылу не хотелось бы, – сник поэт. – Ведь я неплохой стрелок…

– Ох, батенька, наверняка завираете… – рассмеялся Воскресенский.

Как бы то ни было, после прохождения медицинской комиссии Гумилёву был выдан интересный с точки зрения юриспруденции документ, больше похожий не на свидетельство о годности, а на некую «филькину грамоту».