Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"

Следует заметить, «бабушка Екатерина» оказалась права: на фоне «измельчавшего» вконец за последний век рода Романовых Николай Павлович выглядел достойным наследником своего тщедушного папеньки Павла I, в лице которого проявились «вырожденческие» германские гены. Спору нет, пруссаки постарались! Пётр Великий мог гордиться древней славянской кровью, подаренной ему предками. Зато в послепетровскую эпоху «окно в Европу», прорубленное именитым реформатором, оставило по себе заметный след, оказавшись лазейкой появления на российском престоле полубольных немецких отпрысков. Сначала там очутился Пётр II – сын царевича Алексея Петровича и принцессы Софии-Шарлотты Брауншвейг-Вольфенбюттельской. Затем право на царствование востребовал несчастный Иоанн VI – сын Анны Леопольдовны (племянницы Анны Иоанновны) и принца Антона Ульриха Брауншвейг-Беверн-Люнебургского.

Когда же династию продолжил Пётр III (сын второй дочери Петра I Анны от герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского), славянские гены оказались под угрозой. Ничего удивительного, что наследники Павла I от германской принцессы Софии Марии Доротеи Августы Луизы Вюртембергской без всякого преувеличения являлись немцами с примесью русской крови.

Так вот, о Николае Павловиче. Его няней являлась англичанка Е. Лайон; зато остальные – исключительно немцы: гувернантка Анна Шарлотта Юлиана Адлерберг, воспитательница Шарлотта Карловна Ливен, две камер-юнгферы, две камер-медхен, домашний медик, зубной врач…[109]109
  Единственным русским человеком в окружении маленького Николая была его кормилица – крестьянка из Красного Села Евфросинья Ершова.


[Закрыть]

В зрелом возрасте императора стали мучить жестокие приступы подагры[110]110
  Подагра (подагрический артрит) – патология обмена мочевой кислоты (точнее – её производных, пуринов), в результате чего в некоторых органах и тканях, в частности – в суставных хрящах, – откладывается повышенное количество солей, приводящее к их деформации и нарушению функций.


[Закрыть] и боли в спине. Скорее всего, Николай страдал остеохондрозом вследствие возрастных изменений в межпозвонковых хрящах.

Вот что по этому поводу вспоминала фрейлина императрицы Анна Тютчева: «7 декабря [1854 г.]. Сегодня утром я была в Арсенале, когда прошёл император. Он подошел ко мне и спросил, почему вид у меня больной. Я ответила, что у меня болит спина. «У меня тоже, – сказал он, – для лечения я растираю себе спину льдом и советую вам делать то же»»¹⁹.

Маркиз де Кюстин писал о русском монархе:

«Лишь изредка проблески доброты смягчают повелительный взгляд властелина, и тогда выражение приветливости выявляет вдруг природную красоту его античной головы… У императора Николая греческий профиль, высокий, но несколько вдавленный лоб, прямой и правильной формы нос, очень красивый рот, благородное, овальное, несколько продолговатое лицо, военный и скорее немецкий, чем славянский, вид. Его походка, его манера держать себя непринужденно внушительны. Он всегда уверен, что привлекает к себе общие взоры и никогда ни на минуту не забывает, что на него все смотрят… Внимательно приглядываясь к красивому облику этого человека, от воли коего зависит жизнь стольких людей, я с невольным сожалением заметил, что он не может улыбаться одновременно глазами и ртом. Это свидетельствует о постоянном его страхе и заставляет сожалеть о тех оттенках естественной грации, которыми все восхищались в менее, быть может, правильном, но более приятном лице его брата, императора Александра. Внешность последнего была очаровательна, хоть и не лишена некоторой фальши, внешность Николая – более прямолинейная, но обычное выражение строгости придает ей иногда суровый и непреклонный вид…»

С юношеских лет домашним врачом Николая Павловича был Василий Петрович (Арчибальд-Вильямс) Крейтон (Крайтон, 1791–1863), который был назначен на должность в мае 1816 года; с декабря 1825 года – лечащий врач императора (вплоть до 1837 года).

После окончания медицинского факультета Эдинбургского университета доктор медицины Крейтон практиковался в лондонских госпиталях; в 1810 году перешёл на русскую службу. По приказу Александра I обследовал Кавказские Минеральные воды (1811 г.); участвовал в локализации эпидемии чумы на Кавказе (1813 г.). Служил в Рижском военно-сухопутном госпитале; одно время занимал должность главного врача этого госпиталя. Во время освободительного похода русских войск был военным врачом и даже участвовал «в деле против неприятеля под местечком Фер-Шампенуаз и под городом Парижем». В Париже был назначен главным врачом военно-временных госпиталей. В 1815 году служил полковым врачом лейб-гвардии Преображенского полка, а потом – старшим доктором Гвардейской кавалерии.

В 1822 году наследник Николай Павлович, «желая вознаградить находящегося при нем доктора коллежского советника Крейтона, за оказанные им Их Высочествам особенные услуги в течение пяти лет, как здесь, так и в бывших вояжах за границею», просил Александра I пожаловать его в лейб-медики¹⁹²⁰. Однако в должности шотландцу… было отказано: так как при Высочайшем дворе вместо положенных по штату четырёх лейб-медиков по списку состояло аж пятнадцать «и сверх того в должности лейб-медиков два».

Крейтону ничего не оставалось, как… жениться. И он связывает себя узами брака не абы с кем, а с некой Софией Николаевной. И всё бы ничего, если не знать девичью фамилию избранницы – Сутгоф. Да-да, девушка оказалась дочерью действительного статского советника Николая Мартыновича Сутгофа (1765–1836), лейб-медика и придворного акушера, то есть одного из влиятельнейших людей империи. Хотя не следует скидывать со счетов, что у Крейтона имелся ещё влиятельный дядюшка – семейный врач Александра I (с 1804 по 1819 гг.) Александр Крейтон.

К Василию Крейтону Николай был очень привязан. Достаточно сказать, что с ним он начинал свой каждый день и с ним же, пожелав спокойно ночи, заканчивал, отходя ко сну. Не говоря уж о многочисленных совместных командировках доктора с великим князем, а потом и императором. По крайней мере, это записано в дневниках самого Николая Павловича.

О степени близости лейб-медика и его Августейшего пациента можно только догадываться. Известно, например, что такие же отношения имели место между наследником престола (будущего Александра II) и его личным доктором Енохиным, с которым тот пил утренний кофе. А дальше легенда гласит, что по восшествии на престол Александра II Енохин не явился поутру к чаепитию. Государю это не понравилось:

– А где Енохин? – спросил он.

– В прихожей, Ваше Величество, дожидается… – ответил секретарь.

– Как? – удивился Александр. – Позвать его сюда!

Когда лейб-медик предстал под царские очи, император спросил:

– Зачем же ты, голубчик, не велел о себе доложить?

– Не смел, Ваше Величество, – ответил Ерохин. – Ведь я имел счастие каждое утро пить кофе с цесаревичем, но к Государю моему без приказания явиться не смею…

Александр от такого ответа был в восторге! Ничего удивительного, что с тех пор чаепития (вернее – кофепития) возобновились…

Ещё одним лечащим врачом Николая I был военный хирург Николай Фёдорович Арендт (1786–1859). В ноябре 1829 года он благополучно излечил у императора пневмонию (воспаление лёгких), после чего получил должность лейб-медика. Но больше известен был тем, что облегчал страдания раненного на дуэли А. С. Пушкина.

Кроме двух названных, домашними врачами Николая I были уже известные нам Мартин (Мартын Мартынович) Мандт (1800–1858) и его ученик, сопровождавший императора в поездках, Филипп Яковлевич Карелль (1806–1886). Последний изначально был приближён ко Двору как личный врач императрицы Александры Фёдоровны (супруги Николая I).

От этих людей зависело не только здоровье, но порой и жизнь царственных особ…

IV

 
…Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
 
 
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник…
 

А. С. Пушкин

Царь скончался от «Евпатории в лёгких».

А. Герцен

…Николай Павлович Романов всегда отличался силой и умом. Возможно, именно поэтому российскому императору во всём сопутствовала удача. Впрочем, как считал сам монарх, таким и должен быть настоящий Триумфатор!

Когда убили отца Николая, императора Павла I, ему не было и пяти. Отец и малолетний сын почти не общались: вечно занятому монарху было не до сюсюканий со своими младшими детьми. Однако последний день Павла Петровича Николай запомнит навсегда.

Вечером 11 марта 1801 года Павел неожиданно сам пришёл к «Николаше» пожелать тому спокойной ночи. Мальчику такое внимание со стороны строгого батюшки сильно обрадовало. Они разговорились. В какой-то момент юнец осмелел настолько, что задал отцу, как ему тогда показалось, достаточно взрослый вопрос:

– Папа, почему тебя все называют Павлом Первым?

Отец удивлённо посмотрел на своего маленького сына и охотно ответил:

– Потому, дорогой, что до меня ни в Московском государстве, ни в Российской империи не было ни одного Государя с именем Павел. Вот и выходит, что я – Павел Первый.

– Тогда получается, – зарделся Николаша, – когда я вырасту, то стану Николаем Первым?

– Конечно, – подтвердил Павел и добавил: – Если вступишь на престол…

Больше Николай отца не видел. Но тот последний с ним разговор помнил.

А ещё через какое-то время на его письменном столе воспитатель заметил новый толстый фолиант. Книга называлась «Комментарии» Юлия Цезаря…

Крымская война явилась для Николая I стилетом в сердце: любое движение только ухудшало ситуацию. Вот и в Севастополе: любая военная операция, направленная на перелом в свою пользу, лишь ухудшала положение – город истекал кровью…

С утра 12 февраля 1855 года император отправился в Инженерное училище: там, как ему доложили, не по чину повёл себя комендант генерал Фельдман. Досталось всем, особенно виновнику, но настроение, и без того плохое, было вконец испорчено. А по возвращении в Зимний дворец императора поджидало ужасное известие о поражении русской армии под Евпаторией, в результате которого погибли многие солдаты и лучшие боевые офицеры… Царь в подавленном состоянии меряет шагами дворцовый паркет. «Сколько смертей, сколько жизней пожертвовано даром!..» – неустанно повторяет он.

А что дальше? Именно этот вопрос не даёт Николаю покоя. Ведь эти жертвы будут только расти и расти! И самое страшное – даром. Даром! Но почему? По-че-му?! Выходит, лишь потому, что его внешняя (да и внутренняя – тоже!) политика все тридцать лет правления не стоила и гроша?! И вот это-то по-настоящему убивало.

Он был болен уже с начала месяца: преследовали кашель и лихорадка; а ещё проснулись простреливающие боли в спине… противно ныло в области печени… После известий из Крыма к физическим мучениям прибавились психологические. Теперь Николай почти не спит. Его ночные «прогулки» по скрипучему дубовому паркету стали регулярными.

Туда-сюда, туда-сюда…

Так, наверное, боясь рокового рассвета, ходят смертники в камере Шлиссельбургской крепости в ночь перед казнью… Каховский, Рылеев, Пестель… Нет-нет, этих забыть!..

Туда-сюда, туда-сюда…

Ночь перед казнью… Интересно, какие переживания терзали перед смертью несчастного Луи Капета? Наверняка так же бродил по грязной камере из угла в угол… Чем его последние часы отличались от его, Николая, истязательных ночных бодрствований?

Туда-сюда, туда-сюда…

Даже если лечь и задремать – будет не легче, а ещё хуже: те мертвецы из Севастополя – они уже приходили и что-то настойчиво требовали. Чего же они хотели? Кажется… да-да, вернуть им жизни – много жизней. Как же я вам их верну, помнится, спросил, он. Как отнял, сказали, так и верни!..

Обычно от подобного (а теперь это снилось постоянно) он сначала сильно вздрагивал и лишь потом просыпался. В холодном, липком поту и с дикими глазами. Кошмары – это пытка для провинившегося. На этот раз этим провинившимся был ОН – Помазанник Божий, обрекший умирать своих подданных ни за понюх табака. Даром! Вот ведь дурак!

Николай вскакивает: кто здесь?! Кто крикнул ему это непростительное слово – дурак?! Никого. Он один. Один на один с собою. Значит, сам себя назвал, как и следовало назвать: дурак! Потому что профуфыкал Босфор!

В сердце вновь защемило, появилась лёгкая одышка. Босфор – это пилюля от сердца. Потому что позволяет в мыслях вернуться назад – к тем благодатным дням, когда он был Триумфатором. И всё же Босфор – это лекарство, при приёме которого возникают признаки передозировки: сначала сердце отпускает, а потом сжимает так, что в глазах темнеет… Босфор – это утраченные возможности; то, что он когда-то безвозвратно потерял. Признайся же, признайся, что тебя сегодня унижают и топчут. И хоть бы кто – самые ненавистные: османы, «лягушатники» и эти торгаши. А всё потому, что ты… что ты – давно Не-Триумфатор. Теперь Вы, Ваше Величество, просто никому не нужный изгой, способный только на одно – посылать своих солдат на бессмысленную бойню…

В тот день, когда императору Николаю сообщили о «евпаторийской конфузии», монарх передал ведение государственных дел наследнику – великому князю Александру Николаевичу.

– Теперь вся надежда на тебя, Саша, – скажет Николай сыну и прикроет глаза.

Было не по себе. Отныне он навсегда – Не-Триумфатор.

* * *

Николай Павлович умирать не собирался. Все знали, что у него «железное здоровье», и выкладывать широкой публике подробности царского недомогания было запрещено. Правда, до поры до времени.

Тем не менее, что бы ни говорили, но «тёмные, неясные слухи» о серьёзной болезни императора стали ходить по Петербургу ещё с начала Великого поста, то есть с первых чисел февраля. По крайней мере, об этом упоминали многие современники – в том числе лекарь лейб-гвардейского Семёновского полка Ильинский. Но это, что называется, просочившаяся информация для посторонних. Свои же, родственники и придворные, знали больше, а потому… лишь перешёптывались. И, если судить по дневниковым записям фрейлины Двора г-жи Тютчевой, даже ничего не записывали в свои записные книжки. Например, в дневнике той же Анны Тютчевой встречаем перерыв в записях с 29 декабря 1854 года до 19 января 1855-го. То есть в те самые дни записи отсутствуют. Следовательно, подобная тишина могла свидетельствовать только об одном: Императорский двор находился в большой тревоге.

Немного хронологии. Болезнь монарха началась 27 января 1855 года. Об этом нам говорят дневники Л. Дубельта, П. Киселёва, Д. Милютина. Однако при своём аскетическом образе жизни Николай почти не обращает внимания на первые признаки заболевания и продолжает жить и работать в своём обычном ритме трудоголика.

Из воспоминаний графа Павла Киселева[111]111
  Киселёв, Павел Дмитриевич (1788–1872) – русский государственный деятель, генерал от инфантерии, генерал-адъютант. Участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии: в этот период в общей сложности принял участие в 26 сражениях. Во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. был главнокомандующим российским войсками в Дунайских княжествах. После войны – управлял этими княжествами, находившимися под протекторатом России. Первый министр государственных имуществ (1837–1856 гг.). Был послом во Франции (1856–1862 гг.). Умер в Париже; похоронен на кладбище Донского монастыря в Москве.


[Закрыть]:

«31 генваря, при моем докладе, Государь изволил мне сказать с обыкновенною Его приветливостию: «Ты ведь не забудешь, что нынче понедельник и что мы обедаем вместе». Я отвечал, что простудился и опасаюсь быть неприятным гостем для Императрицы. На что Государь возразил: «Я тоже кашлею, жена с нами обедать не будет, и мы вдвоем будем кашлить и сморкаться». Так и последовало, стол был накрыт в комнате Её Величества, которую застал я на канапе и которая в сей день оставалась на диете, т. е. без обеда. Государь кашлял изредка и жаловался на спинную боль, но был покоен и даже весел, что в последние месяцы в Гатчине и Петербурге я не всегда имел утешение видеть – напротив, он утомлялся и сколько не желал преодолевать душевное беспокойство – оно выражалось на лице его более, чем в речах, который при рассказе о самых горестных событиях заключались одним обычным возгласом: «Твори Бог волю Свою»…

Я, возвратясь домой, почувствовал лихорадочный припадок – остался у себя и по совету доктора Мыновскаго не выходил 15 дней из дома»¹.

Свидетельство директора Императорской канцелярии Владимира Панаева[112]112
  Панаев, Владимир Иванович (1792–1859) – русский поэт и чиновник, статс-секретарь. Сын пермского губернского прокурора, окончил Казанский университет. Служил в министерстве юстиции, по ведомству путей сообщения, в министерстве народного просвещения и в министерстве Императорского двора, где дослужился до директора канцелярии (1832 г.) с правом личного доклада императору Николаю I.


[Закрыть]:

«Поставленный в такое тяжкое положение, как ни старался Его Величество превозмочь себя, скрывать внутреннее свое терзание, оно стало обнаруживаться мрачностью взора, бледностью, даже каким-то потемнением прекрасного лица его и худобою всего тела. При таком состоянии его здоровья малейшая простуда могла развернуть в нем болезнь опасную. Так и случилось. Не желая отказать гр. Клейнмихелю в просьбе быть посаженым отцом у дочери его, государь поехал на свадьбу, несмотря на сильный мороз, надев красный конногвардейский мундир с лосиными панталонами и шелковые чулки… Этот вечер был началом его болезни: он простудился. Возвратясь, ни на что не жаловался, но ночь провел без сна, стараясь объяснить это Гримму (камердинеру) не болезнью, но неловким положением в постели и простынею, которая под ним часто скидывалась и не давала спать; другую и третью ночь провел тоже беспокойно, но продолжал выезжать. Ни в городе, ни даже при дворе не обращали внимания на болезнь государя; говорили, что он простудился, нездоров, но не лежит… Государь не изъявлял опасения насчет своего здоровья, потому ли только, что в самом деле не подозревал никакой опасности, или же, вероятнее, и для того, чтобы не тревожить любезных своих подданных. По сей последней причине он запретил печатать бюллетени о болезни его. Сия болезнь продолжалась с разными изменениями от последних чисел генваря до 9-го февраля»².

Граф Киселёв: Государь на другой день, т. е. во вторник 1-го февраля, почувствовал усиление гриппа, не выходил из своего кабинета и спал в течение дня. В среду пошёл к Императрице и выехал в санях к великим княгиням и к больному военному министру. В четверг наперекор докторов своих Манда и Карелля поехал в Михайловский манеж – дабы, как отзывался, проститься с маршевым гвардейским батальоном – при сем случае, когда медики упрашивали Государя не выезжать и посвятить этот день на аккуратное лечение. Он (как утверждают) отвечал им: советуя мне не выезжать, вы исполняете свою обязанность, позвольте же и мне исполнить ту, которая лежит на мне. Это был обычный Его ответ на подобные приглашения: покуда на ногах каждый должен выполнять свою обязанность, а я более других.

По возвращении Государь почувствовал лихорадочной припадок – в ночь или на другой день, т. е. в пятницу он жаловался на тупую боль в боку. Доктора должны обратить внимание на печень, говорил Государь, – тут мой недуг. И затем кашлял и с трудом освобождался от мокрот. Орлов[113]113
  Орлов, Алексей Фёдорович (1787–1862) – князь, русский государственный деятель, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, главноначальствующий III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и шеф жандармов (1845–1856 гг.).


[Закрыть], к которому Карелль приезжал ежедневно, говорил мне 10-го числа, что у Государя грипп очень сильный, но что опасности нет»³.

Все эти дни доктор Карелль, несомненно, был возмущён поведением Государя.

– Ваше Величество, в русской армии нет ни одного врача, – говорил он, – который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком состоянии, в каком Вы находитесь! Да ещё при морозе двадцать три градуса! Вам противопоказано выходить в такую стужу, это недопустимо!..

Но Николай, проигнорировав советы «милейшего медикуса», побывал и в манеже, и по городу ездил, где ему вздумается. Всё это закончилось очень печально.

Киселёв: «15-го, при моем выезде я желал видеть кн. Долгорукова и Орлова, дабы узнать о состоянии здоровья Его Величества, ибо с воскресенья Государь докладов уже не принимал и лежал в постели. Оба мне сказали, что болезнь серьёзная, но что прямой или положительной опасности.

В четверг, 17 февраля, я поехал во Дворец, дабы от камердинера узнать о состоянии Его Величества. Ответ был довольно тёмный: Государь очень жалуется на боль в боку, худо почивал – много кашлял, а теперь успокоился»⁴.

Как видим, государь император Николай Павлович пациентом был никудышным: непослушным и своенравным. Мнение докторов для него являлось не более чем информацией к размышлению. Всё остальное он решал исключительно сам. И, кто знает, отлежись царь-батюшка недельку на походной кроватке, всё закончилось бы не так трагично. Но закончилось – как закончилось.

Итак, почувствовав так называемую продрому, то есть начальные признаки заболевания (и, скорее всего, это действительно был грипп), Николай не обращает на эти самые признаки никакого внимания. 31-го января он уже кашлял и чувствовал боли в спине; 2-го февраля появилось некое стеснение в груди и одышка (последнее было особо опасно). Два дня царь находится дома, не покидая своего кабинета. Однако 4-го числа, махнув рукой на рекомендации лейб-медикусов, он посещает смотр маршевого гвардейского батальона. Как результат – значительное ухудшение в виде повышения температуры и болей в боку; кашель уже почти постоянный. Всё это вынудило императора в течение четырёх дней (5–8 февраля) не покидать стен Зимнего дворца: он часто ложился, соблюдал диету и прочие предписания докторов.

Ничего удивительного, что уже 9-го числа Николай чувствует себя чуть ли не здоровым и совершает роковой шаг – отправляется на проводы гвардейских батальонов, отправлявшихся в Крым, на войну. 10-го тоже на ногах, выезжает из дворца в город. Вечером того же дня – появление подагрических болей и «лихорадки» (повышение температуры). Утром 11-го доктору Кареллю удаётся убедить Николая не вставать с постели и не посещать церковную службу. Царь соглашается в надежде, что уже завтра ему полегчает.

Но не полегчало. С 12-го февраля начинается развёрнутая картина пневмонии (воспаления лёгких): на фоне выраженной слабости появились приступы лихорадочного жара с ознобом. Частил пульс, при кашле возникали «боли в боку». Вскоре врачи проаскультировали (прослушали) выраженные хрипы в нижней доле правого лёгкого: то были явные признаки нижнедолевой пневмонии. Больше император с постели уже не поднимался. Последующие дни лихорадка и озноб стали бесконтрольными. Жить императору оставалось не так много…

* * *

Так, мы что-то пропустили. Предлагаю ещё раз пробежаться по хронологии болезни. Январь – начало; потом – постепенное ухудшение, связанное, прежде всего, с нарушением больным постельного режима. Когда 11-го числа Николай всё-таки «отлежался», назавтра ему действительно полегчало. И он, как мы помним, с утра даже отправился в Инженерное училище разбираться с комендантом – генералом Фельдманом. А по возвращении… Да, именно в тот день в Зимний дворец пришло ужасное известие о поражении русской армии под Евпаторией. Вот тогда-то Николай, будучи в подавленном состоянии, больше не выходит из кабинета…

Теперь проследим, что о болезни императора Николая I нам в эти дни сообщает камер-фурьерский журнал[114]114
  Камер-фурьерский журнал – сборник ежедневных кратких записей, которые велись придворными при царском и императорском дворах с 1695 года, когда царь Пётр I стал вести дневник под названием «Журнал, или подённые записки».


[Закрыть]:

«Суббота, 5 февраля. Сего числа Его Величество почувствовал себя несовершенно здоровым. Прогуливаться не выходил.

Воскресенье, 6 февраля. Поутру Е. В. по несовершенному здоровью прогуливаться и принимать с докладами никого не изволил.

Понедельник, 7 февраля. Первая неделя Великого поста. Во всю неделю кушанье для Е. В. приготовлялось постное. Поутру Е. В. прогуливаться не выходил и принимать никого не изволил. В 12 часов Е. В. в нижнем своем кабинете изволил смотреть ратников вновь формируемого Государственного ополчения, а после принимал с докладом…

Вторник, 8 февраля. Поутру Е. В. прогуливаться не выходил… От 45 минут 12-го часа Е. В. принимал с докладом… Е. В. в большом аванзале изволил смотреть и назначать в полки рекрут.

Среда, 9 февраля. Поутру Е. В. прогуливаться не выходил… 30 минут 10-го часа был у Е. В. с докладом вел. князь Константин Николаевич. Половина 11-го часа Е. В., Гос. – Цесаревич с Гос. – Цесаревною и вел. князьями… в Золотой гостиной комнате изволили слушать Утреню и часы, совершаемые духовником Бажановым[115]115
  Бажанов, Василий Борисович (1800–1883) – протопресвитер, профессор богословия Петербургского университета; почётный член Императорской академии наук. С 1835 года – законоучитель цесаревича Александра Николаевича, для которого написал сочинение «Об обязанностях христианина». Духовник трёх императоров – Николая I, Александра II и Александра III.


[Закрыть]; служба окончилась в 20 минут 12-го часа. 5 минут 1-го часа их Величества, Гос. – Цесаревич, Гос. – Цесаревна с вел. князьями… выход имели в малую церковь и слушали божественную литургию, совершаемую духовником Бажановым. Служба кончилась в 5 минут 2-го часа. По окончании литургии Е. В. принимал… и после с Гос. – Цесаревичем изволил иметь выезд в Михайловский манеж осматривать войско и возвратился в 2 часа. В 4 часа Е. В. принимал… за обеденным столом их Величества кушали внизу в почивальне вел. княгини Ольги Николаевны.

Четверг, 10 февраля. Поутру Е. В. прогуливаться выходить не изволил. 20-ть минут 11-го часа имел приезд к их Величествам вел. князь Константин Николаевич с вел. княгинею Александрою Иосифовною и был у Е. В. с докладом. 45 минут 11 – го часа Е. В., Гос. – Цесаревич с Гос. – Цесаревною и вел. князьями… в Золотой Гостиной комнате изволили слушать Утреню и часы, совершаемые духовником Бажановым; служба кончилась 35 минут 12-го часа. От 40 минут 12-го часа Е. В. принимал с докладом… Половина 2-го часа Е. В. с Гос. – Цесаревичем изволил иметь выезд в Михайловский манеж осматривать войска и возвратился 35 минут 3-го часа. За обеденным столом Их Величества кушали в Малиновой комнате ЕЕ Величества.

Пятница, 11 февраля. Е. В. по пробуждении чувствовал себя слабым и потому изволил приказать послать к отцу духовнику и сказать, что он по несовершенному здоровью слушать утреню и часы не может, но постарается быть к преждеосвященной литургии.

По причине лихорадки Е. В. в церкви быть не мог и вечером.

Суббота, 12 февраля. С 12 февраля Е. В. с докладами г. г. министров принимать не изволил, но отсылал дела к Е. В. Государю-Цесаревичу. От 11 часов были у Е. В. на посещении граф Орлов и министр двора граф Адлерберг.

Воскресенье, 13 февраля. Е. В. заболел 10 февраля лихорадкой, которая 11-го числа повторилась. Ночью на 13-е число было мало сна. Лихорадка менее. Голова свободнее. Е. В. выхода к литургии иметь не изволил.

Понедельник, 14 февраля. Е. В. ночью на 14-е число февраля мало спал, лихорадка почти перестала. Голова свободнее. Е. В. выхода к литургии иметь не соизволил.

Вторник, 15 февраля. Е. В. провел ночь на 15-е февраля не много лучше, хотя вчера волнение было. Пульс сегодня удовлетворителен. Кашель, извержение мокроты не сильное.

Среда, 16 февраля. Вчера после лихорадочного движения, сопровождаемого с ревматической болью под правым плечом, Е. В. в эту ночь спал, но не так спокойно. Голова не болит, извержение мокроты свободно, лихорадки нет»⁵.

Что мы видим? С первых чисел февраля болезнь императора постепенно прогрессировала, с периодическими периодами улучшения. Потом у Николая в состоянии здоровья наступила некоторая стабилизация, он явно пошёл на поправку.

Однако, начиная с 13-го числа, налицо изменения в клинической картине: на первый план выступают психоэмоциональные изменения в виде душевных терзаний, нарушений со стороны сна и поведения. Ещё 12-го февраля монарх посещает Инженерное училище, а уже 13-го не выходит к литургии. Почти оправившийся от гриппа Николай Павлович переживает духовно-нравственный перелом (если хотите – кризис), чем очень смущает своё окружение. Двор в страхе за здоровье Государя, которому то лучше, то хуже. Все перешёптываются, но даже врачи не могут сказать что-либо определённое. В любом случае, после 12-го февраля никакой речи о стабилизации в состоянии здоровья императора речь уже не идёт. Во взгляде каждого единственный вопрос: сможет ли Николай Павлович выбраться из цепких лап страшного недуга?..

* * *

Послушаем фрейлину Императорского двора Анну Тютчеву:

«19 февраля [1855 г.]. 17 февраля я по своему обыкновению к 9 часам утра спустилась к цесаревне… Я ее застала очень озабоченной – император неделю как болен гриппом, не представлявшим вначале никаких серьезных симптомов; но, чувствуя себя уже нездоровым, он вопреки совету доктора Мандта настоял на том, чтобы поехать в манеж произвести смотр полку, отъезжавшему на войну, и проститься с ним. Мандт сказал ему: «Ваше величество, мой долг предупредить Вас, что Вы очень сильно рискуете, подвергая себя холоду в том состоянии, в каком находятся ваши легкие». «Дорогой Мандт, – возразил государь, – вы исполнили ваш долг, предупредив меня, а я исполню свой и прощусь с этими доблестными солдатами, которые уезжают, чтобы защищать нас».

Он отправился в манеж и, вернувшись оттуда, слег. До сих пор болезнь государя держали в тайне. До 17-го даже петербургское общество ничего о ней не знало, а во дворце ею были мало обеспокоены, считая лишь легким нездоровьем. Поэтому беспокойство великой княгини удивило меня. Она мне сказала, что уже накануне Мандт объявил положение императора серьезным. В эту минуту вошел цесаревич и сказал великой княгине, что доктор Каррель сильно встревожен, Мандт же, наоборот, не допускает непосредственной опасности. «Тем не менее, – добавил великий князь, – нужно будет позаботиться об опубликовании бюллетеней, чтобы публика была осведомлена о положении…»

В ту минуту, когда я пишу эти строки, с тех пор прошло только два дня, но мне кажется, что за эти два дня рухнул мир – столько важных и страшных событий произошло за этот короткий срок. 17-го, вернувшись с обеда у моих родителей, я пошла переодеться к вечеру у цесаревны; но пробило 10 часов, никто меня не позвал, и я спустилась в дежурную комнату, чтобы узнать в чем дело. Камеристка сказала мне, что состояние здоровья императора, по-видимому, ухудшилось, что цесаревна, вернувшись от него, удалилась в свой кабинет и что великая княгиня Мария Николаевна, которая проводит ночь при отце, каждый час присылает бюллетени о здоровье императора.

Я отправилась к Александре Долгорукой. M-elles Фредерикс и Гудович, только что вернувшиеся от императрицы, сказали нам, что они издали слышали, как Мандт говорил о поднимающейся подагре, о воспалении в легком. Эти дамы были чрезвычайно встревожены и умоляли нас пойти к цесаревне, чтобы получить точные сведения. Никто ничего не знал, а может быть, никто не смел высказывать вслух своих мыслей или своих опасений по поводу происходящего. Видны были только смущенные и объятые ужасом лица. Александра и я вторично спустились в дежурную комнату, где нам сказали, что цесаревну только что вызвали к императору… Вошел цесаревич со смертельно бледным и изменившимся лицом. Он пожал нам руку, сказал: «Дела плохи» – и быстро удалился. Убедившись, что ничего больше мы не узнаем, мы поднялись наверх. Мария Фредерикс получила более подробные сведения в дежурной комнате императрицы. Подагра поднималась, паралич легких был неминуем. Императрица робко предложила императору причаститься. Он ответил, что причастится, когда ему будет лучше и он в состоянии будет принять святые тайны стоя. Императрица не решилась настаивать, чтобы не встревожить его. Она стала читать возле него «Отче наш», и, когда она произнесла слова: «Да будет воля твоя», он горячо сказал: «Всегда, всегда».

Ночь уже была поздняя, но тревога не давала нам спать… Вернувшись к себе, я нашла записку от графини Антонины Блудовой, писавшей цесаревне от имени своего отца о необходимости немедленно распорядиться служить во всех церквах молебны, чтобы народ был оповещен об опасности, угрожающей жизни императора…

Было часа два или три ночи, но во дворце никто уже не спал. В коридорах, на лестницах – всюду встречались лица испуганные, встревоженные, расстроенные, люди куда-то бежали, куда-то бросались, не зная в сущности куда и зачем. Шепотом передавали друг другу страшную весть, старались заглушить шум своих шагов, и эта безмолвная тревога в мрачной полутьме дворца, слабо освещенного немногими стенными лампами, еще усиливала впечатление испытываемого ужаса.