Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"

– Флигель-адъютант Казарский был отравлен?

– Никак нет, Ваша светлость, Казарский умер естественной смертью…

– Смотри же!.. – грозно посмотрел на коменданта князь.

Однако эксгумация и исследование внутренних органов усопшего подтвердили правоту Фёдорова. Вскоре после этого Фёдоров занял должность Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора взамен убывшего на Кавказ наместником графа Воронцова. Казалось, инцидент был исчерпан. Но не тут-то было! Молва тут же обвинила бывшего коменданта Николаева в отравлении Казарского, за что тот якобы и получил повышение. Несмотря на всю абсурдность слухов, Павел Иванович сильно переживал.

На должности Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора Фёдоров пробыл свыше 20 лет (с 1834 по 1856 гг.). Перед Крымской войной он был вторично оклеветан, правда, в связи с другим делом. В те годы запрещался экспорт хлеба. Однажды прошёл слух, что несколько кораблей, гружёных зерном, покинули причалы Одессы. Поднялся нешуточный скандал! Фёдоров был заподозрен во взяточничестве. Его уволили и предали суду. Тяжба длилась несколько лет. В 1856 году Павел Иванович был вызван в Москву, чтобы предстать перед судом. Не доезжая до Москвы, бывший генерал-губернатор, считавший себя невиновным и желая избежать позорного суда, отравился.

Ну и полицмейстер Григорий Автономов, которого народная молва прямо обвиняла в преступлении.

Ещё раз прочтём выдержку из письма шефа III отделения графа Бенкендорфа: «Дядя Казарского Моцкевич, умирая, оставил ему шкатулку с 70 тыс. рублей, которая при смерти разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Автомонова. Назначено следствие, и Казарский неоднократно говорил, что постарается непременно открыть виновных. Автомонов был в связи с женой капитан-командора Михайловой, женщиной распутной и предприимчивого характера; у нее главной приятельницей была некая Роза Ивановна, состоявшая в коротких отношениях с женой одного аптекаря. Казарский после обеда у Михайловой, выпивши чашку кофе, почувствовал в себе действие яда… Назначенное Грейгом следствие ничего не открыло, другое следствие также ничего хорошего не обещает, ибо Автомонов – ближайший родственник генерал-адъютанта Лазарева».

В 1827 году Автономов поступил на службу в Николаевское Адмиралтейство и в чине майора стал командиром 12-го рабочего ластового экипажа. За проявленные администраторские и организаторские способности через два года был назначен «исправляющим должность» николаевского полицмейстера вместо уехавшего в Одессу полковника Фёдорова; на следующий год Высочайшим указом был утвержден в этой должности.

После трагедии с флигель-адъютантом Казарским специально созданная по распоряжению императора следственная комиссия сняла все подозрения в отравлении. Дело было закрыто. Но осадок остался.

Полковник Автономов умер в 1850 году, на 57-м году жизни, прямо за рабочим столом, от сердечного приступа.

«Осадок» же для нас, дорогой читатель, состоит даже не в судьбе оболганного полицейского чиновника, а в том, что по делу об Автономове всплыло ещё одно имя – прославленного русского адмирала Михаила Петровича Лазарева. Якобы Автономов был его родственником, поэтому уголовное дело и развалили. Так вот, ни в одном из архивных документов родственная связь между ними не прослеживается: Автономов не был родственником Лазарева. Это тоже «народная молва».

Хотя и здесь не обошлось без «фольклористов», утверждающих, что полицмейстер являлся адмиралу кумом. Пусть даже так. Но кум не родственник, он всё равно что сосед. Впрочем, они и были соседями…

* * *

Автор этих строк чрезвычайно признателен давно ушедшему собрату – публицисту-документалисту Ивану Фёдоровичу Горбунову за предоставленный ценнейший следственный материал. Опираясь на его труд, опубликованный в 1886 году в журнале «Русская старина», автору почти не осталось места для собственного расследования. А это, несомненно, была бы поистине титаническая работа.

И под занавес мне остаётся лишь пожать руку Почётному председателю Севастопольского Морского Собрания Виктору Павловичу Кот за нашу обоюдную любовь к Отечественной Истории.

А ещё остались «фольклористы» – им тоже спасибо. И… пламенный привет!

Честь имею.

Москва-Севастополь-Ялта (Харакс) – Москва. 2019–2020 гг.

Проигравший Триумфатор, или Над бастионами багровый рассвет…

Это дуб, сраженный вихрем, дуб, который никогда не умел гнуться и сумеет только погибнуть среди бури.

А. Тютчева о Николае I

…Февраль 1855 года свалился на Россию большими несчастиями. Сначала со скоростью снежного кома разнёсся страшный слух о поражении русских войск под Евпаторией. Дескать, турки-басурманы вкупе с английскими барышниками и парижскими «лягушатниками» уже весь Крым оттяпали.

– Севастополь бомбят! Того гляди, без Крыма останемся… Неужто нехристям отдадим? – шептались, крестясь, петербуржцы. – Эк оно! Так дальше пойдёт – до столицы допрутся…

Затем и про это забыли. Потому как вторая новость оказалась совсем уж невероятной: скончался император Николай Павлович. Поистине сногсшибательная весть! В разгар войны, развязанной грозными противниками, вдруг лишиться Государя – это ли не испытание для всего народа?!

Сразу вспомнилось другое – восшествие Николая на престол, декабристы и Сенатская площадь, залитая кровью правых и виноватых… Вот и получалось, что всё тридцатилетнее правление приснопамятного монарха пришлось «от крови до крови». Так и шептались: с крови, мол, началось, кровью и закончилось. Под последним подразумевалось, что умер-то Николай в самую что ни на есть трудную военную годину.

Но нашлись и другие – те, кто углубился дальше: от крови до крови – это понимать следует, что убийством началось, убийством и закончилось. Убили царя-то, убили! Точнее – уморили.

Вроде, шикнуть на такого, затопать, но как топнешь, если, быть может, так всё и случилось. Ведь было уже – было! И Пётр, и Павел; да ещё Иванушка Антонович… Помнят люди-то, никто не забыт. Вот и с Николаем всё как-то не так… До 18 февраля и слова нигде не было, что плох он – так, занемог, нездоров и только! Ну а слухи, известное дело, слухи и есть – не впервой, поди, царь-батюшка прихварывал. И в коляске-то опрокидывался, и даже руку ломал. Хоть и Помазанник Божий, но человек же, с руками-ногами и головой; всякое может случиться с живым-то…

Первое сообщение, что нездоров Николай, появилось как раз 18-го – в тот самый день, когда Государь умирал и уже причащался. А манифест о кончине появился в печати 21-го, когда уже погребли. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Выходит, весь честной народ за дураков держат; будто он, народ русский, не может простой обман узреть. Так и получается, что, умри император по-людски, как все, и не было бы чего скрывать. По факту же – полная неразбериха! То ли просто умер от простуды, то ли… А что, если вправду отравили Государя-то, защитника Отечества и Помазанника Божия?..

Слухи не кончались. Они заполонили вокзалы, булочные, доходные дома и министерские кабинеты… Не отравили – отравился. Сам! Так и сказал своему доктору: дай, мол, яду…

Потому-то, когда появилось официальное правительственное сообщение о причинах смерти императора, горожане лишь пожимали плечами: знаем, дескать, вашу простуду на февральском ветру. Будет Государь в феврале в мундирчике по плацу бегать! Сколь видели – всегда зимой в шубе да в санях ездил. Полно врать, господа хорошие…

Так что не поверили. Ни министры, ни преданный камергер, ни седой кучер, ни даже кухарка и семеро поварят… Что уж говорить о простых смертных. На то и Трон: хорошо сидится, да риск головушке скатиться. Вот и жалели. Каждый как мог. Но все, заходя в церковь ли, в часовенку, поминая усопшего Государя, начинали часто осенять себя крестом, не забывая за упокой ставить грошовую свечечку. Может, там ему, Помазаннику, легче будет, и уж точно никто не обидит…

I

Si vis pacem, para bellum[55]55
  Хочешь мира – готовься к войне (лат.).


[Закрыть].

Корнелий Непот

…Огромные империи – что грецкий орех: когда внутри плотное ядро, даже камень при ударе отскакивает. Другое дело, если орех перезрелый: такой и ударять не нужно – сам развалится. Для империй, внутри которых всё бурлит и пенится, удар извне чреват тяжёлыми последствиями…

Османы[56]56
  Османская (Оттоманская) империя – название султанской Турции (по имени основателя династии турецких султанов Османа I); отсюда турки-османы. Сложилась в XV–XVI веках; окончательно распалась в 1923 году. Именовалась также «Оттоманской Портой», «Высокой Портой», «Блистательной Портой».


[Закрыть] разжирели. Слишком долго тихое турецкое благоденствие зижделось на кончиках янычарских ятаганов. За сытую жизнь приходится дорого платить. Нескольких веков хватило, чтобы янычарский корпус, впервые созданный мудрым султаном Мурадом I из юношей-христиан (так называемый «налог кровью»), превратился в настоящую военную касту. Быть янычаром в Блистательной Порте стало престижно. К концу XVIII века янычары (большинство из них теперь были мусульманами) уже не считались рабами султана: они обзаводились семьями, торговали и даже… даже противились приказам всесильного султана! Это их и сгубило.

Когда в далёкой Франции жаки и жаны рушили стены Бастилии, в Константинополе обрушился последний кирпичик благоденствия – умер султан Абдул-Гамид I. С его смертью Блистательная Порта уже перестанет считаться «блистательной», смирившись с более скромным названием – Порта Оттоманская. На смену Абдул-Гамиду придёт его племянник – Селим III, возомнивший себя великим реформатором. Но одно возомнить, другое – претворять мечты в жизнь. Возжелав сделать из Порты вторую Францию, Селим не учёл одного – мнения янычар. Хотя с чего бы ему, самому могущественному после Аллаха, советоваться с теми, кому следует только подавать команды? И в этом султан сильно просчитался.

Янычары были против всяческих реформ – им и так жилось неплохо. Светское государство? Да это – измена! Армия по европейскому образцу? Десятикратная измена! Долой непомерные налоги! Долой засилье «лягушатников»! Долой! Долой! Долой! Раз уж так пошло – долой и султана! Даёшь другого! Элита турецкого войска вне себя… В мае 1807 года султан Селим был свергнут и заменён его двоюродным братом Мустафой IV.

Однако смещение законного султана оказалось не всем по нраву. Например, военному губернатору Рущука – Мустафе-паше Байрактару, двинувшемуся с войском на Константинополь. Это явилось приговором для свергнутого Селима, «томившегося в заточении» весьма вольготно: находясь в серале, бывший султан прекрасно проводил время в гареме, окружённый наложницами под присмотром любимой жены Рефет Хатун. От непрошенных гостей Селима надёжно охранял чернокожий евнух Незир-ага.

Но, как оказалось, охранял ненадёжно. Ибо султан Мустафа именно евнуху приказал разделаться со своим господином, отправив того в гарем вместе с двумя головорезами. Селим был обречён.

Однако евнух – даже он! – плохо знал женскую душу. Когда трое убийц ворвались в покои гарема, одна из наложниц закрыла Селима своей грудью. Единственный удар кинжалом оказался для неё смертельным. Увидев кровь, вторая наложница лишилась чувств. После этого, убийцы навалились на султана. Много крови в серале – плохая примета; выручила шёлковая подушка любимой жены султана – ею и придушили…

Когда о случившемся доложили Байрактару, тот скрипнул зубами:

– Опоздали! Шайтаны опередили нас…

Но приказ о наступлении на столицу не отменил. Вскоре Константинополь пал, султан Мустафа низвержен, а на его место был поставлен его брат Махмуд II. (Вот уж точно: свято место пусто не бывает)

Скоро стало ясно, что с воцарением нового султана всё вернулось на круги своя: Махмуд продолжил дело убитого Селима. Всё это привело к тому, что в ноябре 1808 года янычары вновь взроптали. Требования были прежние: приостановить западные реформы, распустить «лягушачью» армию и, конечно, восстановить войско янычар. Восставшие окружили дом главного визиря султана (Байрактара) и подожгли его. Визирь погиб в огне. В ответ разъярённый султан Махмуд II приказал убить свергнутого Мустафу, а янычар разогнать пушками.

Оставшихся в живых султан сживал со свету – изгонял или отрубал им головы. Кончилось тем, что в июне 1826 года янычарский корпус оказался навсегда распущен. С извечной головной болью турецкого султана было покончено…

* * *

За происходящим в Оттоманской Порте внимательно следили соседи – близкие (греки, болгары и русские) и далёкие (британцы и французы). Османский «орех» явно перезрел, поэтому, как видно было извне, трещал по всем швам. И нужно было этим успеть воспользоваться. Христианская Греция жаждала свободы. Россия же грезила Проливами: контроль над Босфором обеспечивал империи Романовых безопасность её подбрюшья на Юге и в Крыму. Поэтому перезрелый «орех» следовало колоть до конца…

И, надо сказать, у русских это неплохо получалось. При отсутствии грозных башибузуков и янычар христиане в Порте осмелели; многие румейские народы заговорили об «османском иге», от которого неплохо было бы избавиться. Тем более что Россия обещала помочь, по крайней мере – защитить…

Но на турецком поле имелись и другие игроки – Англия и Франция. И если британцы, не стесняясь, метили стать хозяевами Проливов (с чего бы вдруг?), то французы – зарились на новые территории в Египте и Сирии. Пример Наполеона Бонапарта по захвату этих земель (пусть и неудачный) оказался заразителен для очередного Наполеона – на сей раз Луи Наполеона, именовавшего себя Наполеоном III[57]57
  Условно Наполеоном II принято называть Франсуа Шарля Жозефа (1811–1832), сына Наполеона и Марии-Луизы, получившем при рождении титул «Римского короля». После падения Наполеона жил в королевском дворе в Вене под австрийским титулом герцога Рейхштадтского.


[Закрыть].

Шарль Луи Наполеон являлся родным племянником Наполеона Бонапарта (сыном его младшего брата Луи и падчерицы Гортензии Богарне). В декабре 1848 года он был избран в президенты Второй республики, но этого ему показалось мало. Показав себя достойным продолжателем своего мятежного дядюшки, Шарль Луи совершил государственный переворот, после чего провёл плебисцит (плебсу было предложено примерно следующее: а не хотите ли вы, уважаемые, нового Наполеона – да или нет?). Через год французский «гарант Конституции» стал императором.

Однако императорская мантия оказалась шита белыми нитками. Избрание племянника Наполеона I императором выглядело не более чем фарсом. Николай I, узнав о появлении в Европе очередного новоявленного монарха, только фыркнул:

– И этот выскочка – туда же! Хоть Луишка и поистреблял революционеров и мерзких либералов, кто он такой?! – выговаривал Николай канцлеру Нессельроде, как будто тот был в чём-то виноват. – Зачем грязным рылом лезть куда не следует?..

С воцарением во Франции звезды Наполеона III в Европе насторожились. Однако в России с данным фактом смириться не могли. Действительно, согласно актам Венского конгресса 1815 года, Бонапарты были исключены из французского престолонаследия. И это – раз. Во-вторых, если признавать Наполеона III, значит, надо было признавать и Наполеона II. Тогда что делали на французской троне Бурбоны с 1815 по 1830 годы при живом «Орлёнке» – законном сыне Наполеона I, герцоге Рейхштадтском и скромном подполковнике австрийской армии?

Император Николай неистовствовал! Поступок Луишки осквернял саму память Венского конгресса и всех его участников, прежде всего – главного победителя Бонапарта в мировой войне Александра I.

А дальше произошло следующее. Австрийский министр иностранных дел Карл Фердинанд фон Буоль попытался убедить Николая в том, что ничего страшного во всём этом, в общем-то, нет; просто не следует французского императора именовать «братом» и «Наполеоном III». Австрийцу вторил прусский посол в Петербурге фон Рохов: да, французского монарха следует называть «другом», ведь он не Наполеон III, а всего лишь Луи Наполеон…

В результате русский посол в Париже Киселёв получил аккредитивные грамоты, адресованные «императору Луи Наполеону» и поздравительное письмо, начинавшееся словами: «Государь и добрый друг». Именно так, уверен был Николай, поступили австрийский и прусский монархи. Если бы! И тот, и другой в своих поздравлениях обращались к французскому императору как к «Наполеону III», называя выскочку «Государь и дорогой брат». Это была, как сейчас бы сказали, гнусная подстава. Так, по сути, на ровном месте возникла серьёзная конфронтация между двумя государями: Николай не принял всерьёз Наполеона III; последний же сделал вывод, что главный для него враг на белом свете – русский царь Николай и эта… эта дикая Московия! А за предыдущие унижения французов неплохо бы и расквитаться…

Галльский петушок вновь рвался в бой. Подумаешь – русский медведь! Ку-ка-ре-ку! Оставалось лишь подобрать надёжных союзников для верного удара. Например, неплохо бы склонить на свою сторону британского льва, который, хоть и упрям, но вполне сговорчив. Если, конечно, речь пойдёт о большой выгоде…

* * *

Турецкий перезревший «орех» рассыпался на глазах. На него достаточно было всего лишь наступить крепким русским сапогом, чтобы осталась одна колотая скорлупа. Умный политик, император Николай всё видел и понимал. От былого величия османов почти ничего не осталось. Проливы! Вот что сейчас волновало русского монарха больше всего. Ударить сокрушительным хуком по ненавистному врагу – и дело будет сделано. Султана загнать в Анатолийские горы, а Румелия сама постепенно скинет с себя турецкое ярмо. Овладение Проливами сделает Чёрное море внутренним озером Российской империи. И это не могло не волновать Николая. Пусть тогда кто-нибудь осмелится сунуть свой нос в территориальные пространства России! Это ли не мечта – стоять у морского шлагбаума Европы?..

Однако выглядеть слоном в посудной лавке российскому императору не хотелось. Не пристало монарху великой державы, чьи солдаты-победители совсем недавно разгуливали по Берлину и Монмартру как у себя дома, быть разбойником с большой дороги. Следовало договариваться. И в первую очередь, с Англией – не с французами же!..

Николай настолько уверовал в свою будущую победу, что, как и подобает медведю, решил идти напролом. Начиная с января 1853 года, в беседах с британским послом в Петербурге Джорджем Сеймуром он активно обсуждает разделение «турецкого пирога» между Россией и Великобританией.

– Если мы поймём друг друга, сэр, и придём в данном вопросе к единому соглашению, мнение остальных, каково бы оно ни было, мне безразлично, – говорил император британцу. – Заявляю вам открыто, что я не позволю Британии водвориться в Константинополе – забудьте об этом! Но со своей стороны обязуюсь не водворяться там в качестве, скажем, э-э… собственника. А вот как временный охранитель – да! Хотя может случиться и такое, что обстоятельства принудят русские войска войти-таки в Константинополь. Но, повторяю, я не допущу, чтобы англичане, французы и даже греки завладели этим городом! И открыто вам об этом заявляю… Теперь о Балканах. Пусть Молдавия, Валахия, Сербия и Болгария поступят под протекторат России. Зато Египет, знаю, для Британии важен, и я отношусь к этому с пониманием; то же могу сказать о Кандии[58]58
  Венецианское название острова Крит.


[Закрыть]. Почему бы этому острову не стать английским? Итак, мои слова – это слова джентльмена. Передайте моё мнение своему правительству. Я не прошу от британского правительства обязательств или какого-либо соглашения. Это свободный обмен мнениями. Я сказал своё слово – слово джентльмена! – теперь жду ответа от вас…

Царь отважился пройтись по лезвию бритвы – он пошёл ва-банк. Дальше следовало ждать…

Британский лев во все времена отличался не только хитростью, но и коварством. И в схватке с русским медведем за турецкого ослика следовало учитывать, что в ход пойдут не только клыки и когти, но и присущее британцам вероломство.

Ответ англичан, данный от имени кабинета статс-секретарём по иностранным делам лордом Джоном Расселом, поразил Николая. Даже временный переход Константинополя под контроль русского царя Лондон считает возмутительным! То был рык британского льва. Впрочем, этого и следовало ожидать.

Оставались французский петушок и австрийский бычок – совсем неопасные для русского медведя. И вряд ли они что-либо смогут, если тяжёлая медвежья лапа ляжет на хрупкую шею осла. Так, по крайней мере, рассуждал русский император, готовясь «идти на Царьград».

И снова пошёл ва-банк, недооценив Францию. Задиристый галльский петушок – существо, в общем-то, никчемное: больше шума и суеты. Но в том-то и дело, что французский петух оказался клевачим.

* * *

Николай I был твёрд в намерениях и очень не любил, когда в его планы вмешиваются другие. Например, те же дипломаты, со своими «абы» да «как». И данный факт сыграл не последнюю роль в событиях, приведших к трагическим последствиям.

Дело в том, что русские дипломаты многое монарху недоговаривали. Киселёв в Париже больше молчал; Бруннов в Лондоне вертелся, как карась на сковороде, а Мейендорф слал из Вены чуть ли не победные реляции.

– Что я могу сказать императору? – возмущался князь Ливен, когда его призвали открыть императору всю правду как она есть. – Извините, но я не дурак! Если я начну говорить ему правду, он вышвырнет меня за дверь, и ничего из этого не выйдет…

Сенатор К. Фишер: «Николай Павлович не обладал мудростью своей бабки и не получил воспитания, как старший брат его, однако обстановка его была невыгодна. 14 декабря послужило ему, с первого дня, великим уроком. Правление Аракчеева вдвинуло в правительственные сферы несколько человек, более вредных, чем полезных, однако много оставалось и дельных и опытных помощников государю: Воронцов, Дибич, Толь, Ермолов, Паскевич – испытанные в боях; Новосильцов, Кочубей, Нессельроде – опытные в делах государственных; Канкрин – умный министр финансов; Васильчиков – честный и прямой советник, и другие. С такими людьми можно было многое сделать. И они, и другие, менее способные, были прежде всего озабочены тем, чтобы точнее исполнить волю государя; никому не приходило в голову проводить, вопреки этой воле, собственные доктрины. Николай Павлович и не потерпел бы этого…»¹

Галльский петух оказался жадным и задиристым. А ещё, как любой петушок, французский не мог без курочек – богатых колоний. Аппетиты Франции существенно возросли, когда ей удалось отщипнуть от Турции жирный кусок – Алжир. На очереди оставалась Сирия. Но перед носом маячил русский медведь – ни себе, ни людям…

Путь в Сирию лежал через Палестину – извечный анклав религиозных противоречий. Палестина, начиная с VII века, находилась под властью турецкого султана; до этого христианские святыни контролировались Византией. Но… не Римом. В Оттоманской Порте проживало до 10 миллионов православных христиан и лишь пара-тройка тысяч католиков. Вполне понятно, что за турецкими православными стояла Россия, за католиками – пол-Европы. Став императором, Луи Наполеон задумал разорить весь этот «палестинский муравейник». Причём, опять же, на пустом месте.

Так, неожиданно был поднят вопрос о ключах: кто (православные или католики) должны были владеть ключами от Вифлеемской пещеры? Или: как следовало относиться православным к желанию французов поместить в церкви Рождества Христова серебряную звезду с гербом Франции? Да и вообще, кто должен ремонтировать купол храма Гроба Господня в Иерусалиме?.. Все эти и другие вопросы как-то враз оказались в центре религиозных споров…

«Весь этот восточный вопрос, возбуждающий столько шума, послужил правительству лишь средством расстроить континентальный союз, который в течение почти полувека парализовал Францию», – заявил впоследствии французский премьер-министр Друэн-де-Люис.

Чего же добивался Луи Наполеон? Ближневосточного раздрая. Хаос в этом регионе играл на руку французам: под шумок от Порты можно было отколоть очередной аппетитный кусочек, а заодно рассорить Россию с союзниками – с Англией и Австрией, чьи интересы в этом регионе расходились с интересами Николая I. Но и для российского императора ссора по поводу «святых мест» позволяла беспрепятственно выдвигать свои претензии – но не Франции, а Оттоманской Порте. Теперь Николай не только намекал турецкому султану о необходимости защиты прав православных церквей в Иерусалиме и Вифлееме, но и требовал от Турции официального признания России защитницей всех православных, проживавших под турецкой властью. Получалось, что Российская империя замахивалась на вмешательство во внутренние дела Оттоманской Порты.

Как и во времена Наполеона Бонапарта, султана стали осаждать французские посланники, один сладкоголосее другого, уверяя «блистательного из блистательных», что преданнее французского императора ему не сыскать во всём пространстве, подвластному всемогущему Аллаху… И это подействовало. Потворствуя французским «советникам», с какого-то времени султан Абдул-Меджид I в переговорах с русскими стал смелее, надуваясь, как каирский индюк.

Однако «мелкая мстительность» французов Николая лишь смешила:

– Каков петух, этот Луи Наполеон! Решил мне мстить за титул. Что ж, поглядим, осмелится ли этот самозванец пойти войной ради османских интересов…

– А как же Англия? – спросил императора канцлер Нессельроде.

– Британцы привыкли нападать лишь большой сворой. Вена не посмеет пойти против нас. Англия же и шага не сделает без Франции и Австрии. Вот и посмотрим…

* * *

В середине февраля 1853 года в Константинополь на судне «Громоносец» прибыл чрезвычайный посланник Николая I князь Александр Меншиков. При встрече с Абдул-Меджидом I князь вручил султану от своего императора письмо, в котором русский царь, во-первых, доводил до сведения турецких властей необходимость подписания конвенции о статусе православных церквей в Палестине и Сирии; и во-вторых, предлагал турецкому султану заключить оборонный договор против воинственной Франции.

22 марта того же года – историческая дата межгосударственного обострения. В этот день министр иностранных дел Второй французской империи вручил новому посланнику в Оттоманской Порте де Лакуру некую инструкцию. В ней в частности было сказано: «Если русский флот в Севастополе предпримет передвижение, или в Дунайские княжества войдут русские войска, или даже будет осуществлено приближение русских кораблей к турецкому побережью Чёрного моря, то любое из этих предположений было бы достаточно для объявления войны России»².

Как видим, между строк «инструкции» читается только одно: Франция запрещала Российской империи свободное плавание по Чёрному морю. Задиристый галльский петух распустил хвост: ему не нравилось, что русский медведь ходит там, где ему хочется…

Узнав об этом, император Николай сильно удивился. Зато английская королева Виктория взвизгнула от счастья! Эти неуклюжие «лягушатники» во главе с недалёким Луишкой оказали Британии неоценимую услугу. Русский медведь во времена не столь давние уже наломал бока корсиканскому выскочке, причём, как показали события, в интересах Туманного Альбиона. И что же теперь? Новый французский император вновь рвётся в бой – и флаг ему в руки! Только вряд ли он увидит Палестину, да и Сирию – тоже. Ведь там – чисто английские интересы! Королева Виктория – она ведь такая азартная: неплохо бы насладиться петушиными боями – на этот раз галльского петуха с русским зазнайкой-медведем…

Тем временем турки намеренно тянули время. Ведя живую переписку с Парижем, они всячески сторонились русских. Ситуация назревала, требуя активных действий. 17 мая 1853 года князь Меншиков предъявляет султану ультиматум с требованием заключить конвенцию, в которой, помимо прочего, определялось бы право Российской империи иметь своё мнение при решении вопросов, связанных с религиозным и административным регламентом положения православного населения Оттоманской Порты. (Вопрос о статусе Проливов в ультиматуме не поднимался.)

Османы вновь промолчали. 2 июня 1853 года князь Меншиков, так и не дождавшись ответа, покинул Константинополь…

* * *

Европа притихла. Со дня на день следовало ожидать важные известия из Константинополя. Всех волновал единственный вопрос: осмелится ли русский царь применить силу?

Но российский император медлил. Хотя цель и способы её достижения в голове монарха сформировались уже давно. Внезапный удар при сохранении полной секретности операции обеспечит России контроль над Проливами. Для этого русская эскадра с десантной группой должна быстро и незаметно пересечь Чёрное море и закрыть для иностранцев Царьград (Константинополь). К подобной операции всё было готово.

Как докладывал в Главный морской штаб начальник штаба Черноморского флота и портов вице-адмирал Владимир Корнилов, «…турецкий флот в руках турок в плавание в море едва ли способен… укрепления Босфора покуда легко проходимы… заняв Дарданелльские укрепления посредством высадки на выгодном пункте… и имея дивизию на полуострове Геллеспонте, флот Черноморский отстоит пролив против какого угодно неприятельского флота»³.

В Севастополе в полной боевой готовности ожидала приказа 13-я пехотная дивизия (12 батальонов при 32 орудиях); в Одессе – 14 пехотная (такого же состава). Именно эти части должны были составить костяк десантной группы. Военный кулак был готов ударить.

Таким образом, момент для решения Россией своих геополитических задач был самый благоприятный. Оседлав Босфор, Российская империя могла бы долгие годы диктовать условия всей Европе. Каждый второй житель Порты исповедовал христианство (то есть был союзником по определению); важность географического положения Стамбула (Константинополя) у самой «горловины» морского международного пути – два этих фактора заставляли императора Николая действовать незамедлительно. Древнегреческая фраза «кто владеет Византием – тот владеет половиной мира» – в те годы была актуальна как никогда.

Оставалось только отдать приказ к наступлению. И Николай I его… не отдал.

* * *

Теперь уже не узнать, кто сбил императора, нашептав ему поосторожничать. Историки винят в этом канцлера Нессельроде[59]59
  Нессельроде, Карл Васильевич (1780–1862), граф. В 1807–1810 гг. – советник русского посольства в Париже; по возвращении в Россию – советник императора и государственный секретарь. С 1816 года возглавлял Министерство иностранных дел; в 1822–1856 гг. – министр иностранных дел; вице-канцлер и канцлер Российской империи.


[Закрыть]*, который по своему обыкновению избегать «опасных поворотов» предложил начать с Дунайских княжеств.

– Тем более что турецких войск там практически нет – одни посты, – дожимал императора канцлер. – Кто знает, может, этого окажется достаточно…

Но Николай лишь поморщился. Странно, он никак не мог прийти к согласию с самим собою – точнее, со своей чуткой интуицией, которая подсказывала обратное: начинать там, где планировалось с самого начала.

Боевые действия русских войск на Дунае оказались мышиной вознёй.

Дунайская армия генерал-лейтенанта Михаила Горчакова[60]60
  Горчаков, Михаил Дмитриевич (1793–1861) – русский военачальник, генерал от артиллерии, генерал-адъютант, командующий войсками в Крыму на исходе Крымской кампании. Из княжеского рода Горчаковых. Участник Отечественной войны 1812 года, в том числе – сражения при Бородине. Во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. командовал 3-м пехотным корпусом. В начале Крымской кампании был главнокомандующим Южной армией, а после высадки англо-французских войск в Крыму – возглавил русскую армию. С февраля по август 1855 года руководил обороной Севастополя. По смерти фельдмаршала Паскевича в январе 1856 года был назначен наместником Царства Польского и главнокомандующим вновь образованной 1-й армии. Согласно завещанию, тело генерала было погребено в Севастополе.


[Закрыть]* насчитывала до 80 тысяч личного состава и более двухсот орудий. С учётом того, что Горчакову подчинялась и вся Дунайская флотилия (27 гребных канонерских лодок и 3 парохода), сил на данном участке фронта было достаточно для того, чтобы не только одержать верх над любым противником, но и победоносно дойти до стен древнего Царьграда-Константинополя.

Нессельроде оказался прав: фронта как такового на Дунае не оказалось. Перейдя Прут, русские войска, не встретив серьёзного сопротивления, менее чем за месяц заняли Молдавию и Валахию. Другое дело, что, как докладывали пластуны, на правом берегу Дуная турки сконцентрировали большие силы (почти 120 тысяч штыков и сабель), готовые оказать наступавшим большие неприятности.