Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"

«Тридцать лет это страшилище в огромных ботфортах, с оловянными пулями вместо глаз безумствовало на троне, сдерживая рвущуюся из-под кандалов жизнь, тормозя всякое движение, безжалостно расправляясь с любым проблеском свободной мысли, подавляя инициативу, срубая каждую голову, осмеливающуюся подняться выше уровня, начертанного рукой венценосного деспота. Окруженный лжецами, льстецами, не слыша правдивого слова, он очнулся только под гром орудий Севастополя и Евпатории. Гибель опоры трона раскрыла царю глаза, обнаружив всю пагубность, ошибочность его политики. Для одержимого непомерным тщеславием, самомнением деспота легче оказалось умереть, наложить на себя руки, чем признать свою вину. Военные демонстрации союзнического флота на Балтике, в Черном море, у дальневосточных берегов ясно показали уже к весне 1855 г. полное преобладание союзников на море, а их десант в Крыму и неудачная попытка сбросить его в море показали, что и на суше союзники также имеют решающее превосходство. И хотя война еще длилась, более того, борьба шла по нарастающей, ее исход был ясен даже для Николая I…

Немец Мандт – гомеопат, любимый царем лейб-медик, которого народная молва обвинила в гибели (отравлении) императора, вынужденный спасаться бегством за границу, так мне поведал о последних минутах великого повелителя: «вызвал меня к себе Николай 1 и заявил:

– Был ты мне всегда преданным, и потому хочу с тобою говорить доверительно – ход войны раскрыл ошибочность всей моей внешней политики, но я не имею ни сил ни желания измениться и пойти иной дорогой, это противоречило бы моим убеждениям. Пусть мой сын после моей смерти совершит этот поворот. Ему это сделать будет легче, столковавшись с неприятелем.

– Ваше Величество, – отвечал я ему. – Всевышний дал Вам крепкое здоровье, и у Вас есть и силы и время, чтобы поправить дела.

– Нет, исправить дела к лучшему я не в состоянии и должен сойти со сцены, с тем и вызвал тебя, чтоб попросить помочь мне. Дай мне яд, который бы позволил расстаться с жизнью без лишних страданий, достаточно быстро, но не внезапно…»²⁴

И как вам такая интерпретация событий?

Моя любимая тактика – порассуждать.

А рассуждения в данном случае сходятся к одному: перед нами строки, в которых отражена неприкрытая ненависть к русском самодержцу. И если в случае с Пеликанами сквозит некая неудовлетворённость российскими порядками (например, практически «не за что» в самодержавной России якобы могли упечь в Петропавловскую крепость), то Савицкий – образчик заклятого русофоба. И вот это-то, последнее, меня как раз и насторожило. А когда присмотрелся – всё понял: так это и есть самая что ни на есть русофобия.

Оба автора, хотя и достигли определённых карьерных высот в Российской империи, вряд ли питали к монархии любовь. Хотя бы потому, что один – этнический поляк, другой – литовец. Император Николай Павлович удерживал строптивую Польшу в железной узде; в 1831-м дошло до жестоких кровопролитий. И это при том, что польскому дворянству при Романовых жилось достаточно вольготно. Но их ненависть была чуть ли не генетической – пожалуй, с тех самых пор, когда крещённая князем Владимиром-Красное Солнышко, в год Великого Раскола (1054 г.) Русь сделала выбор в пользу православного христианства. И это напрямую сказалось на братских отношениях между соседями: католической Польше был непонятен выбор русов. С тех пор между русскими и поляками будто кошка пробежала, начались распри.

Савицкий же, в отличие от поляка Пеликана, был литовцем, из старинной дворянской семьи. И пусть, что закончил Пажеский корпус и Академию Генерального штаба, но, уже будучи в отставке, принял активное участие в польском восстании 1863 года на землях бывшей Речи Посполитой, а после его подавления остался в эмиграции. Именно тогда он и начал писать свои «разоблачительные» воспоминания, наполненные желчью в адрес российского Трона.

Заострю внимание читателя вот на эти строки: «Для одержимого непомерным тщеславием, самомнением деспота легче оказалось умереть, наложить на себя руки, чем признать свою вину. Военные демонстрации союзнического флота на Балтике, в Черном море, у дальневосточных берегов ясно показали уже к весне 1855 г. полное преобладание союзников на море, а их десант в Крыму и неудачная попытка сбросить его в море показали, что и на суше союзники также имеют решающее превосходство…»

Эти строки писал враг. Личный враг российского самодержца и Российской империи в целом. Подлый, лицемерный и злой. Ничем не отличавшийся от тех, кто был до него и после – вплоть до наших дней. И вполне закономерно, что в глазах этого нувориша император Николай Павлович просто обязан был отравиться!

В своём «творческом порыве» литовец-инсургент даже не задумывается над хронизацией событий, жонглируя датами, как клоун на арене. Ничего удивительного, что, по Савицкому, разговор между монархом и его лейб-лекарем происходит 3 марта 1855 года по новому стилю, то есть 21 февраля – по старому, через три дня после кончины императора. Так что он просто явно перевирает! И с датами, и с событиями, что нашло отражение в заключительных умозаключениях.

Именно поэтому каждому исследователю, имеющему дело с подобными «экспертами», следует быть не только аккуратным, но и осторожным: ложь опасна уже своим существованием.

Вот ещё один «эксперт» – извечный эмигрант Герцен. Враг Российской империи до мозга костей. В своём «Колоколе» (1859 г.) он, ничтоже сумняшеся, сообщал, что Николай I отравился с помощью Мандта. Браво! Как будто рядом свечку держал. Ну да, ведь этому жителю Лондона было лучше знать, кто кого отравил в далёкой России, к которой Герцен к тому времени не имел никакого отношения, кроме как клеветнического. Другое дело, что подобному типу при Императорском дворе не доверили бы даже свечку…

Так что – неубедительно, господа. Неубедительно.

* * *

Тогда что же убедительно, спросит кто-то. Убедительно – это оперировать исключительно фактами.

А факты таковы.

В январе-феврале 1855 года в Санкт-Петербурге бушевала эпидемия гриппа. Если верить тогдашним специалистам, грипп у заболевших протекал очень тяжело, с частыми случаями осложнений, в том числе – в виде пневмоний, нередко заканчивавшихся смертельным исходом. Заболел и император. И воспоминания графа Киселёва (см. выше) это полностью подтверждают (Николай, как и Киселёв, сморкался и кашлял: «Я тоже кашлею, жена с нами обедать не будет, и мы вдвоем будем кашлить и сморкаться»).

Картина простудного заболевания у императора развивалась почти классическая: постепенное ухудшение; улучшение наблюдалось при соблюдении постельного режима. Николай проявил себя как злостный нарушитель последнего. Отсюда и результат: грипп дал осложнение в виде правосторонней нижнедолевой пневмонии. При отсутствии качественного антибактериального лечения в условиях того времени пневмония очень часто заканчивалась летальным исходом. Не стал исключением и российский монарх.

Бальзамирование тела усопшего оказалось неудачным, хотя и было проведено дважды. Ткани тела, меняя свой внешний вид, стали быстро разлагаться. Последнее обстоятельство явилось причиной разного рода слухов; в городе заговорили об отравлении императора.

Теперь – внимание! Нельзя исключить (и я могу это вполне допустить), что в какой-то момент Николай, измученный своим недугом, будучи наедине с Мандтом, не выдержал и бросил примерно следующее: «Уж дал бы яду, что ли…» Однако это ни о чём не говорит. Хотя бы потому, что нет ни одного серьёзного документа, который бы зафиксировал, что лично он, доктор Мандт, всё-таки дал смертельную отраву императору. В своих воспоминаниях лейб-медик об этом тоже не обмолвился, даже косвенно. Публикации Пеликана и Савицкого – это ни о чём, по сути, фольклор. Сам же Николай, без «помощи» своего лейб-медика отравиться не мог. Да он и не собирался сводить счёты с жизнью! Ведь его личный врач уже всё сказал: жить осталось считанные часы. Поэтому Николаю было не до глупостей: он собирает вокруг себя детей и внуков, благословляет их, говоря с каждым отдельно. Очень долго его сознание остаётся ясным… Последними словами монарха были: «Держи всё-всё!». Это он скажет сыну Александру, без пяти минут российскому Самодержцу…

Конечно, Николай был обессилен болезнью, измождён. Плохие вести из Крыма об очередном поражении русских войск подорвали его здоровье ещё больше. Но! Ни о каком «позоре» не могло идти и речи. Операции вероломных союзников на Камчатке и Балтике оказались для них крайне неудачными. А об успехе русских войск в Закавкавказье и говорить не приходится. Там в июле 1854 года у местечка Кюрюк-Дара части под командованием генерала Бебутова[122]122
  Бебутов, Василий Осипович (Иосифович) (1791–1858) – российский полководец армянского происхождения, князь. Генерал от инфантерии, герой Кавказских походов и Крымской войны. В 1809 году окончил 1-й кадетский корпус. Состоял адъютантом генералов Тормасова и Ермолова. Будучи полковником, с 1821 года командовал Мингрельским егерским полком; через четыре года возглавил 2-ю бригаду 22-й пехотной дивизии с назначением одновременно на должность управляющего Имеретией. Один из главных участников взятия Ахалциха штурмом, за что получил золотую с алмазами шпагу и орден Св. Георгия 4-й степени. В 1830 году был назначен начальником вновь завоёванной Армянской области. После службы в Польше (1840–1843 гг.) в 1843 году произведён в генерал-лейтенанты и зачислен состоящим при Отдельном Кавказском корпусе; в феврале 1844 года утверждён командующим войсками в Северном и Нагорном Дагестане. Успешно воевал против мятежного Шамиля. В первые месяцы Крымской войны разгроми турецкую Анатолийскую армию. 24 июля 1854 года при селении Кюрюк-Дара с 18-тысячным отрядом нанёс сокрушительное поражение 60-тысячной турецкой армии мушира Зарифа-Мустафы паши. Умер князь Бебутов 10 марта 1858 года, в возрасте 67 лет, от рака желудка. Похоронен в Тифлисе.


[Закрыть] одержали победу над численно превосходящими отрядами Мустафы-Зариф-паши. Турецкая армия в Закавказье перестала существовать.

Поэтому вести речь о каком-то разгроме российской армии и капитуляции мог только – правильно, конченый русофоб. Крымская война оказалась для нас тяжёлой и кровавой. Но отнюдь не разгромной настолько, чтобы российский монарх решился свести счёты с жизнью. Всё это – от лукавого.

Тогда почему после кончины императора его лейб-медик спешно бежал за границу, спросит кто-то. Так вот, Мартин Мандт не сбегал. И всё это отражено в архивах.

Судите сами. Мандт получил заграничный паспорт только 30 июня 1855 года – через четыре с половиной месяца после смерти своего именитого пациента. Что же послужило поводом для отъезда за границу? Как оказалось… желание Мандта посетить «на несколько времени Германию, Австрию и Италию». И это первое. А во-вторых, поездка эта была санкционирована вдовствующей императрицей Александрой Фёдоровной. В результате, доктору Мандту был выдан не только заграничный паспорт, но и дорожный экипаж от Конюшенного ведомства²⁵. Мало того, прикреплённого к Военному ведомству доктора никто не увольнял, ибо все знали, что он совершал поездку всего лишь «на несколько времени».

Тем не менее после возвращения в Россию (конец 1855 г.) было очевидно, что успешная придворная карьера Мартина Мандта закончилась: с новым императором наступали новые порядки и приходили новые люди. Кроме того, «нехорошие» слухи вокруг имени лейб-медика почившего в Бозе Николая I продолжали множиться. Поэтому Мандту ничего не оставалось, как покинуть Россию (причём какое-то время лейб-медик продолжал числиться по Военному ведомству, получая жалованье и сохраняя все свои должности). В любом случае, ни о каком бегстве «злостного отравителя» Мандта из России не было, всё это полная чушь!

* * *

И ещё один момент.

Вернёмся к воспоминаниям директора Императорской канцелярии Владимира Панаева, где тот называет непосредственную причину, по которой император, махнув на все запреты своих лейб-медиков, умчался из дворца: «Не желая отказать гр. Клейнмихелю в просьбе быть посаженым отцом у дочери его, государь поехал на свадьбу, несмотря на сильный мороз, надев красный конногвардейский мундир с лосиными панталонами и шелковые чулки… Этот вечер был началом его болезни: он простудился… Государь не изъявлял опасения насчет своего здоровья, потому ли только, что в самом деле не подозревал никакой опасности, или же, вероятнее, и для того, чтобы не тревожить любезных своих подданных».

Что же побудило Николая Павловича совершить столь опрометчивый поступок? Давайте разберёмся. Однако для этого следует знать о той роли, которую играл при Дворе граф Клейнмихель.

Пётр Андреевич Клейнмихель (1793–1869) начинал военную карьеру в Отечественную войну 1812 года, когда был назначен адъютантом генерала Аракчеева, возглавлявшего Императорскую канцелярию. Одно время являлся начальником штаба военных поселений; с 1826 года – генерал-адъютант в свите нового императора Николая I.

Будучи человеком пронырливым, г-н Клейнмихель быстро понял, что, даже будучи рядом с императором и громко стуча каблуками, высокую карьеру вряд ли сделать. Поэтому он быстро смекнул: для подбора ключика к сердцу монарха следовало заходить с заднего хода. А брешь для входа имелась, причём довольно широкая. Николай Павлович (впрочем, как и его папенька Павел I и известный братец-ловелас Александр II) был неравнодушен к хорошеньким фрейлинам. С ними он беззастенчиво заигрывал, играл в жмурки и даже пощипывал за… Хотя это и не так важно: главное, что эти очаровательные проказницы его страшно волновали. И, как ушлый царедворец, Клейнмихель одним из первых понял, куда следует бить, чтобы сделаться для монарха по-настоящему незаменимым.

Пётр Клейнмихель имел два брака. И оба – со своими странностями.

Впервые он связал себя узами Гименея в 1816 году, когда женился на некой Варваре Кокошкиной. Причём, как утверждали современники, похитил девицу прямо из церкви, за что был арестован на две недели²⁶.

Вот что по этому поводу вспоминал сенатор Константин Фишер:

«Первая жена его была Кокошкина, вышедшая за него против воли родителей. Он оказался несостоятельным обратить эту девицу в супругу и вдобавок требовал от неё благосклонного приёма волокитства Аракчеева; он насильно сажал её к окну, когда Аракчеев проезжал мимо, и щипками заставлял её улыбаться. Так по крайней мере рассказывала она сама. Начались домашние распри, в которых утешил её двоюродный брат Булдаков. Клейнмихель жаловался Аракчееву, и Булдакову было высочайше запрещено жить в том городе, в котором живёт г-жа Клейнмихель, но она сама стала ездить туда, где жил Булдаков: отсюда – юридическая компликация. Наконец Клейнмихель… вошёл с ней в сделку. Она уступала ему свое приданое, а он обязывался быть виновным в нарушении брачной верности, и они развелись»²⁷.

Неудачный брак сильно напугал обманутого мужа. Ничего удивительного, что повторно жениться Клейнмихель осмелился лишь через шестнадцать лет, когда жениху было под сорок. Его новой избранницей стала молодая (21 года), богатая и бездетная вдова Клеопатра Хорват, ур. Ильинская. Судя по воспоминаниям военного инженера барона Андрея Дельвига (двоюродного брата поэта Антона Дельвига), вторая жена Клейнмихеля «была женщина умная, но в ней, при её недостаточном образовании, видна была провинциалка, желающая выказать себя барыней большого света»²⁸.

Однако это ничего не значило. У бездетной вдовушки, как вскоре понял Клейнмихель, имелся самый ценный капитал в лице родственницы, Вареньки Нелидовой, к которой с какого-то времени стал присматриваться император Николай. Родная сестра Клеопатры, Елизавета Петровна Ильинская, была замужем за Аркадием Аркадьевичем Нелидовым – родным братом Варвары. Женившись на своей Клеопатре, Клейнмихель таким образом становился свояком Аркадия. Выпускница Смольного института, Варвара Нелидова стала жить в служебной квартире Клейнмихелей, размещавшейся в Главном штабе на площади против Зимнего дворца. Ловкому царедворцу оставалось не так много: стать неким поверенным между фрейлиной-любовницей и императором Николаем.

Сенатор Фишер: «В этот раз сила его [Клейнмихеля] была огромна… Раз, будучи вечером у графини, когда назначен был маскарад в зале Дворянского собрания или Большого театра, застал я у графини фрейлину Нелидову. Граф подходил к ней беспрестанно и о чём-то просил её, – как видно было, безуспешно. Слышал я раза два слово «поезжай», на что она ответила, смеясь: «Отвяжитесь от меня!» Из кабинета графа проведён был подземный электромагнитный телеграф, тогда ещё единственный, в Зимний дворец. В кабинете сидел безвыходно офицер инженерный, который по временам выходил в гостиную с докладом: «Государь стучит!» В этот вечер офицер вбегал каждые десять минут, и каждый раз Клейнмихель удваивал усилия упросить Нелидову. Наконец, уже около одиннадцати часов, она сказала вслух: «Ну хорошо, хорошо! Надоели вы мне!» Граф побежал стремглав в кабинет, сказав Нелидовой: «Ах, спасибо, душенька!»…»²⁹

Генерал от инфантерии, генерал-адъютант, граф Клейнмихель долгое время являлся главнокомандующим путями сообщения и публичных зданий. Следовательно, властью обладал немалой. Но основная власть этого человека заключалась в исключительном к себе доверии со стороны Государя. И связано это было с той деликатной миссией, которую выполнял граф по отношению к монарху.

А суть в том, что супружеская пара Клейнмихелей была бесплодной. Тем не менее у них было пятеро сыновей и три дочери. Шептались, когда очередная пассия Николая оказывалась «в интересном положении», графиня Клеопатра Петровна Клейнмихель, искусственно увеличивая объём талии, имитировала беременность. Как только любовница императора разрешалась от бремени, Клеопатра Петровна оповещала о рождении очередного сына или дочери (естественно, давая детям свою фамилию). Вот и внебрачный тандем Николай-Нелидова оказался на редкость плодовитым: Варвара Аркадьевна родила (как поговаривали, от именитого любовника) троих сыновей[123]123
  Следует знать, что рождение детей у Варвары Нелидовой документального подтверждения не имеет. Между тем в генеалогических таблицах встречаются имена внебрачных детей Николая, матерью которых могла быть именно Варвара. Разговоры об этом появились после того, как в 1855 году Н. Добролюбов составил рукописный журнал «Слухи», на страницах которого писал о причинно-следственной связи расположения Николая I к П. Клейнмихелю, которому якобы была присуща «услужливая готовность» усыновлять внебрачных детей императора и Нелидовой; этих детей, писал Добролюбов, было бы правильнее называть не «кляйн-Михелями», а «кляйн-Николаусами».


[Закрыть].

И вот мы подошли к главному. Что там писал Панаев: «Не желая отказать гр. Клейнмихелю в просьбе быть посаженым отцом у дочери его, государь поехал на свадьбу, несмотря на сильный мороз». Вот оно! Из дочерей Клейнмихелей замуж в феврале 1855 года могла выходить только старшенькая, 21-летняя Елизавета, которая в декабре того же года родила первенца – сына Колю. Её мужем стал 24-летний поручик кавалергардского Ея Императорского Величества полка Николай Густавович Пилар фон Пильхау.

Я вас ещё не запутал? Тогда продолжим. Но на сей раз – не так быстро, шаг за шагом.

Итак, главный хранитель императорских интимных тайн граф Клейнмихель и его супруга Клеопатра Петровна, как выясняется, взращивали не только внебрачных царских сыновей, но и дочерей. И это первое.

Во-вторых, Николай Павлович, несомненно, знал о существовании Елизаветы, своей внебрачной дочери, выросшей в семье Клейнмихелей. (Знали об этом или нет сами Августейшие отпрыски, остаётся тайной за семью печатями.)

В-третьих, у якобы бездетного Клейнмихеля зимой 1855 года старшая дочь собралась замуж за уважаемого в аристократических кругах поручика фон Пильхау.

Ну и в-четвёртых. Приглашая императора на свадьбу, граф Клейнмихель прекрасно отдавал себе отчёт в том, что это приглашение на свадьбу… внебрачной дочери Николая! Царь пообещал, что непременно будет. Вот почему он, позабыв обо всём (в том числе – о гриппе!), полураздетый помчался из дворца на эту церемонию. Он мчался на свадьбу Елизаветы – родной дочери!

В этом, на мой взгляд, и есть разгадка такого поведения монарха в те роковые дни.

Роль случая велика: не будь этого бракосочетания, возможно, 58-летний император смог бы прожить ещё как минимум два, а то и три десятка лет…

* * *

Резюмируя сказанное, делаем следующие ВЫВОДЫ:

1. Изначальная причина заболевания императора Николая I – грипп.

2. Острое простудно-инфекционное заболевание осложнилось серьёзной патологией лёгких в виде правосторонней нижнедолевой пневмонии.

3. Смерть наступила от отёка легких («паралича лёгких»).

Сегодня обстоятельства смерти императора Николая Павловича Романова тщательно изучены, впрочем, как и архивные документы тех лет.

Вот что по этому поводу пишет судебно-медицинский эксперт, доктор медицинских наук профессор Юрий Молин: «Совершенно очевидно, с врачебной точки зрения, что угнетенное состояние императора, о котором так много писали современники, совсем не свидетельствует в пользу версии о суициде. Такие психические реакции постоянно наблюдаются при заболеваниях, сопровождающихся общей интоксикацией, например при вирусных инфекциях, в том числе гриппе, осложнившемся воспалением легких, которое, судя по симптомам, незадолго до смерти, несомненно, перенес Николай I. Причём бесспорные признаки тяжелой, закономерно прогрессировавшей пневмонии описаны настолько четко и образно, что не могут вызвать сомнение в диагнозе у любого, даже начинающего профессиональный путь врача…»³⁰

И последнее – для тех, у кого остались хоть какие-то сомнения.

Незадолго до своей смерти император Николай I исполнил долг христианина – приобщился Святых Тайн. После этого даже мысль о самоубийстве кощунственна по определению, это тяжкий грех. Прощаясь с цесаревичем, Николай сказал ему: «Мне хотелось… оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое… Теперь иду молиться за Россию и за вас…»

Ответьте: мог так говорить самоубийца?!

А теперь предлагаю ознакомиться с завершающей частью Духовного завещания Николая I:

«Прошу всех, кого мог умышленно огорчить, меня простить. Я был человеком со всеми слабостями, коим люди подвержены, старался исправиться в том, что за собой худого знал… прошу искренне меня простить… Прошу всех меня любивших молиться об упокоении души моей, которую отдаю милосердному Богу, с твердой надеждой на Его благость и предаваясь с покорностью Его воле. Аминь!»³¹.

Как известно, самоубийца после себя обычно оставляет так называемую предсмертную записку, являющуюся неким свидетельством того, что им сей тяжкий грех совершён добровольно, и чтобы за содеянное никто не пострадал (или наоборот – пострадал).

Духовное завещание императора Николая I – это нечто обратное: оно своего рода гарантийный документ того, что человек, писавший его, являлся смиренным христианином, душа которого была всецело отдана Всевышнему. Такой человек не мог наложить на себя руки по определению. И данное обстоятельство – неоспоримый факт!

Итак, друг мой, читатель, никакого отравления не было.

И это – четвёртый, окончательный вывод. Та самая заплутавшая точка над «i», которую мы сейчас и поставим…

Москва-Севастополь-Ялта (Харакс) – Вятские Поляны-Москва. 2019 г.