Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"

Но если бы «светлейший», озаботившись заранее, задал перцу «варягам» уже здесь, под Евпаторией, можно было всё обернуть в свою пользу. Ведь высадка, повторюсь, отнюдь не отличалась мастерством.

Кристофер Хибберт: «Первыми на берег высадились французы. В семь часов утра их небольшие, по сравнению с английскими, пароходы направились к берегу с первой партией десанта. После того как первая лодка уткнулась в прибрежный песок, высадившиеся матросы стали копать яму. В воздух полетели песок и галька. Как писал корреспондент «Таймс», это было очень похоже на рытье могилы. Затем над головами моряков появился флагшток, и в небо взметнулся французский трехцветный флаг. Через час на берегу находились уже несколько французских полков. На расстоянии четырех миль были расставлены форпосты. К полудню целая дивизия заняла полностью оборудованную оборонительную позицию. Англичане все еще не могли последовать столь впечатляющему примеру. При высадке возникла небольшая путаница. Дело в том, что напротив старой крепости попытались установить буй, который должен был служить разграничительной линией между районами десантирования союзников. Однако за ночь этот буй по непонятной причине несколько сместился к югу. В путанице обвиняли французов, которые заняли весь предназначенный для высадки район, оставив союзникам небольшой пятачок холмистой местности… Тут и там слышались грубоватые морские шутки. Матросы слегка подталкивали солдат в спины, советовали «не бояться воды»…

Десантная операция продолжалась все утро. Казавшееся ночью мрачно-черным море к утру ожило и заиграло всеми цветами радуги. Шлюпки неутомимо курсировали между кораблями и берегом, с кораблей бережно передавали в руки улыбающихся матросов тысячи английских солдат. «Вперед, девочки!» – кричали матросы, растопырив руки для объятий, шотландским стрелкам в национальных юбках. Те, в свою очередь, не оставались в долгу – жеманно протягивали руки морякам и гримасничали»²⁷.

Первое, чем занялись «лягушатники» на земле Крыма, – принялись грабить. Для начала рота доблестных валлийских стрелков отбила русский обоз. А потом – началось! Хапали всё подряд: татарских волов, чьих-то верблюдов, овец и коз, кур и гусей. Местность огласилась мычаньем, блеяньем и кудахтаньем: гостюшки пожаловали! Кончилось тем, что после высадки англичан к лорду Реглану явились старейшины окрестных деревень с категорическим требованием прекратить бесчинства. Британский главнокомандующий дал аксакалам слово, что с грабежами будет покончено, а его армия перейдёт к закупкам у местных как провианта, так и скота и фуража для него.

Впрочем, лорду Реглану можно было только посочувствовать, ибо у него были проблемы посерьёзнее, нежели пропажи у крымчан бычков и коз. Дело в том, что к моменту высадки союзников их корабли оказались переполнены холерными больными (о дизентерии с кровавым поносом говорить вообще не приходится!). И с этим, по сути, неподъёмным грузом следовало что-то делать: почти каждый третий из больных умирал.

Таким образом, вражеская коалиция была очень уязвима. И разметать её в самом начале кампании не только можно было, но и должно. Другое дело, что офицерской записной книжки для этого оказалось явно маловато.

Так вот, когда боестолкновение неизбежно – бей первым! Известный постулат от одного очень уважаемого мною человека. Жаль, что светлейший князь Меншиков, считая себя умнее всех, редко прислушивался к мнению профессионалов.

«Свора» беспрепятственно высаживалась и безнаказанно шныряла у русских берегов. Ну а защитникам ничего не оставалось, как только героически умирать – повзводно, поротно, побатальонно… Когда погибать начали полками и бригадами, стало понятно: катастрофа.

* * *

Ещё раз напомню: всю первую половину 1854 года и вплоть до октября князь Меншиков – фактический Главный командир Черноморского флота и портов. Он – тот самый военный чиновник высшего звена государственного управления, который в преддверии вооружённого вторжения внешнего врага облачён на полуострове самыми широкими полномочиями, цель которых одна-единственная: не допустить этого самого вторжения, а в случае вероломного нападения – успешно отразить его. Действуй, князюшка, тебе и карты в руки: назначать и снимать, приказывать и отменять приказы, строить и укреплять; наконец – казнить и миловать! По крайней мере, в Петербурге так и полагали. И, вероятно, немало удивились, когда из Крыма ничего конкретного.

Понимал ли сам «светлейший» своё предназначение или нет, сказать сложно. Впрочем, если и понимал, то абсолютно не знал, что ему делать и как действовать. Ибо был никудышным военачальником.

Вообще, рассуждать на тему, чем никудышный военачальник отличается от талантливого, крайне неблагодарное занятие. Намного показательней это выглядит на реальном примере, что мы и попробуем сделать.

В августе 1854 года в Севастополь прибывает никому тогда ещё не известный «сапёрный подполковник» Тотлебен. Сын курляндского купца второй гильдии, Эдуард Иванович Тотлебен (1818–1884) из-за болезни сердца не смог окончить полный курс наук в инженерном училище, где подавал большие надежды. Однако немецкое упрямство взяло верх: сначала он был зачислен в Рижскую инженерную команду, а потом переведён в учебный сапёрный батальон, где на него обратил внимание сам генерал Шильдер.

Я пишу «сам» не случайно; то же самое пришлось бы написать, если бы речь зашла о Кутузове, Багратионе или, скажем, о Нахимове. Запомните это имя: Карл Андреевич Шильдер (1785–1854) – русский инженер-генерал, изобретатель первой в мире цельнометаллической подводной лодки. Уже за одно это генерала можно ставить в один ряд с вышеперечисленными военачальниками. Тем более что Шильдер изобрёл не только первую субмарину, но и трубчатые мины, системы контрминной борьбы, гальванические электродетонаторы и, как следствие, гальванические и гальваноударные подводные мины. Да, и чуть не забыл: именно русский военный инженер Шильдер в тридцатые годы позапрошлого века додумался, чтобы его подводные лодки имели на борту не только шестовые мины, но и установки для удара по врагу… ракетами! Согласитесь, что по уровню изобретений Шильдер – это Циолковский своего времени.

К слову, испытания первой субмарины, включая первый подводный запуск ракет, были осуществлены в августе 1834 года на Неве, в 40 верстах от Петербурга. В присутствии императора c подводной лодки (под командованием самого Шильдера) запускались 4-дюймовые зажигательные ракеты, уничтожившие несколько учебных целей в виде небольших парусников.

Но вернёмся к Тотлебену. Под руководством своего талантливого учителя Эдуард Тотлебен становится лучшим сапёрным специалистом и знатоком минно-подрывного дела. Показав себя блестящим офицером на Кавказском театре военных действий, он назначается адъютантом генерала Шильдера. В 1854 году они вместе откомандировываются в Дунайскую армию. При осаде Силистрии Тотлебен был назначен траншей-майором.

Однако в июне того же года произошла трагедия: обходя с сапёрами осадные работы, генерал Шильдер оказался на линии огня и осколком гранаты был тяжело ранен в ногу. Вскоре он умрёт от гангрены в военном госпитале в румынском городке Калараш.

Оставшись как бы не у дел, подполковник Тотлебен отпрашивается у князя Горчакова убыть в Севастополь «посмотреть вооруженную крепость, ожидающую неприятеля, чего никогда еще не видал». Зная, что Тотлебен являлся учеником погибшего генерала Шильдера и способным минёром, князь Меншиков по прибытии подполковника в Севастополь даёт ему коня и сопровождающего в лице уже знакомого нам адъютанта Панаева, с которым они в течение целой недели объезжают оборонительную линию города и его окрестностей, начав, как вспоминал Панаев, от 6-го бастиона. После каждой своей поездки Тотлебен докладывает «светлейшему» свои впечатления от увиденного. Понимая, что на сей раз он имеет дело с достаточно толковым инженером, который выгодно отличается от всех, с кем ему до этого приходилось общаться, Меншиков лично выезжает с Тотлебеном для осмотра оборонительной линии. Согласившись со многими предложениями «сапёрного подполковника», князь предлагает включить его в свой штат, на что тот даёт согласие.

Несмотря на предложение Тотлебена немедленно приступить к оборонительным работам, нерешительный князь, к сожалению, инициативу сапёра отклонил (приказ о строительстве укреплений поступит уже после появления неприятельских кораблей у крымских берегов).

– Нам бы, Ваша светлость, побольше шанцевого инструмента. Здесь, в Севастополе, его большая нехватка. Не распорядитесь ли срочно прислать?

– Успокойтесь, голубчик, – улыбнулся князь. – Стоит ли хлопотать об инструменте, если к весне всё кончится. Сейчас делать высадку глупо, поздно уже, а весной замиримся…

Ошибся «светлейший» и в этот раз. Не «замирились».

Когда начнётся многомесячная осада Севастополя, все оборонительные сооружения в городе и вокруг него будут устроены под бдительным руководством Эдуарда Тотлебена, Высочайше пожалованном в 1855 году в генерал-адъютанты. А тогда, осенью 1854 года, приходилось спешить: безжалостный враг сметал всё на своём пути. Тотлебен известил князя Меншикова, что он «в случае надобности, не станет ожидать разрешений от строительного департамента на производство тех или других экстренных работ в военное время, а сумеет найти сподручные к ним средства».

К сожалению, действовать пришлось уже в ходе войны. Тотлебен расширил фронтальную позицию на линии Северного укрепления, практически заново создал оборонительную линию на Южной стороне. На всех укреплениях выставлялась тяжёлая артиллерия; между оборонительными пунктами рылись соединительные траншеи – с тем, чтобы пехота вела оттуда ружейный огонь.

Таким образом, защита города основывалась на сплошной фронтально-фланговой оборонительной линии, откуда можно было вести пушечный и ружейный огонь. Медлить не было времени: работа велась беспрерывно днём и ночью. Всё это привело к тому, что противник был вынужден отказаться от планов взять Севастополь с ходу или открытой атакой: в последних числах сентября союзники начали осадные работы.

И вот после всего этого бывший адъютант князя Меншикова А. Панаев делает беспрецедентный по своей сути вывод: «Конечно, укрепления, найденные Тотлебеном при его приезде, не могли идти в сравнение с теми, которые возникли впоследствии, во время долговременной обороны; но, во всяком случае, они были закончены в такой мере, что неприятель устрашился их – и, при всех своих громадных средствах, не решился атаковать Севастополь открытою силою, а приступил к осадным работам. Спрашивается: чья тут заслуга, если не князя Александра Сергеевича?»²⁸

Ответим адъютанту: заслуга долгой (и временами – успешной) обороны Севастополя принадлежит исключительно талантливым подчинённым, окружавшим никчемного главнокомандующего.

* * *

Моя бескомпромиссность в адрес князя Меншикова основана на единственном постулате: будь на его месте более талантливый военачальник, всё могло пойти совсем по иному сценарию. Скажу больше: даже Севастопольскую оборону можно было избежать, если бы главнокомандующий не метался и не кудахтал. Если бы он просто действовал!

И сделать полезного в те отведённые ему несколько спасительных месяцев князюшка мог бы немало. Для начала – в кратчайшие сроки, с учётом мнения своих помощников, будь то сухопутные, кавалерийские или флотские командиры и начальники, он должен был лично объехать и изучить не только оборонительную линию Севастополя, но и его окрестности, в частности – Инкерман, Балаклаву, Евпаторию… А также южный берег и, конечно, Феодосию и Керчь. Да за те полгода весь Крым можно было проползти на брюхе! И знать каждый утёс, взгорок и камешек. Для чего, спросите? Для того, чтобы ещё до начала реальных боевых действий быть в готовности отразить вражеские атаки в любой бухте, гавани, пригорке и просёлочной дороге. Что-то укрепить, что-то взять под особый контроль. Что-то – надёжно перекрыть: например, удобную в стратегическом отношении Балаклавскую бухту. Когда в начале лета 1854 года англо-французские корабли сунулись было в акваторию Кронштадта и Свеаборга, то столкнулись с нечто новым – морскими минными полями. Известно, например, что близ Кронштадта было установлено более шестисот морских мин. После того как несколько кораблей подорвались на этих самых минах, союзникам пришлось отказаться от генерального морского сражения в Финском заливе.

Но главное – даже не это. Главное заключалось в другом: отправить в Петербург не сотню-другую суетливых донесений, а хотя бы одно, но чтобы оно напоминало некий стратегический план с элементами грамотной диспозиции, требовавший Высочайшего утверждения. О необходимом количестве и размещении сухопутных и кавалерийских дивизий, орудийных расчётов, кораблей флота и их вооружении, вспомогательных сил – где удобнее выставить, чем лучше вооружить; об армейском тыловом обслуживании, схемах подвоза и тому подобное. Запросить подводные мины, наконец! Первое… второе… пятое… десятое. По пунктикам!

Потому что они там, в Петербурге, за тридевять земель, живут и не ведают, что конкретно происходит «на земле», то есть перед глазами светлейшего князя, который, уверены в столице, всё видит и лучше всех знает. И если предлагает прислать на полуостров десять дивизий и двадцать бригад – значит, следует срочно формировать и присылать! Князю виднее: требует – следовательно, знает. А они пусть бы думали – Государь, его советники, военный министр, Генеральный и Главный морской штаб. При грамотной организации обороны, возможно, и не было бы никакого вторжения: раз бы союзнички сунулись, другой, и, получив по сопатке, наверняка бы задумались, подставлять ли голову вновь. А потом, глядишь, и трусливо отступили. Свора – она свора и есть: побежал один – за ним потянулись бы и остальные.

Я внимательно пролистываю переписку князя Меншикова с императором Николаем I. Не скрою, там много любопытного, но меня интересует то, что могло бы пролить свет на деятельность «главнокомандующего» в плане укрепления обороноспособности Крымских берегов и Черноморского побережья в преддверии вражеского вторжения.

Итак, передо мной «Всеподданнейшая записка генерал-адъютанта князя Меншикова об обороне Севастополя и всего Крыма» за № 384 от 29 июня 1854 года.

Обратим внимание на дату – 29 июня 1854 года. Напомню, к этому времени Дунайская армия генерала Горчакова уже поэтапно покидает Молдавию и Валахию; в Варне – вовсю хозяйничают квартирьеры союзников, корабли которых снуют вдоль и поперёк Чёрного моря, от Одессы до Анапы. Куда направлен их алчный взор гадать не приходится – на Крым и черноморскую твердыню – город-крепость Севастополь.

Напомню и другое: к началу июля за плечами князя Меншикова – те самые полгода, которые он, как мы понимаем, должен был провести с полной отдачей, которая, вне всякого сомнения, обернулась бы сторицей. К сожалению, большую часть времени князь провёл не в Евпатории, Балаклаве, Феодосии или Керчи, а преспокойненько, вздыхая и недовольно морщя лоб, командовал то из Николаева, то из Севастополя. Как результат – «Всеподданнейшая записка».

Мои опасения оправдались: эта самая «Записка» полностью доказывает, что, разрешив князю Меншикову отправиться в Севастополь, Государь серьёзно просчитался: морской министр с возложенной на него задачей не справился.

Что же мы видим в «Записке»? С самого начала становится понятно, что написана она не по срочной потребности «светлейшего», соизволившего отправить в столицу сверхважные предложения. «Всеподданнейшая записка» – это всего лишь некая отписка на «милостливый рескрипт» Николая I. И это – первое.

Второе. Как становится ясно из письма князя императору, в нём отправитель извещает монарха, что «…неприятель, как предполагать, возможно или сделает нападение на Феодосию, или постарается прорваться в Керченский пролив, или, наконец, высадить войско в Евпатории, либо между сим городом и Севастополем, чтобы устремиться на сей последний как на главнейшую цель войны, объявленной России».

Далее (здесь князю отдадим должное) он почти половину своего послания посвящает доказательству тому, что вражеское вторжение последует именно в западной части Крымского полуострова. Вот что он пишет: «…не признавая сбыточную экспедицию на Перекоп, я думаю, однако, что неприятель может занять и укрепить Евпаторию для составления себе опорного пункта с целью достичь главнейших своих выгод, а именно: уничтожение нашего флота и Севастополя. К этому, конечно, будут направлены все вражеские покушения в сем крае».

Блестяще! Но ниже князь Меншиков останавливается на важнейшем вопросе: «достаточны ли для сего настоящие наличные силы неприятеля»?

И сам же отвечает: «При отделении дивизии на Адрианополь, при подкреплении Омер-паши отрядом и при занятии Варны сильным гарнизоном не вероятно, чтобы у неприятеля осталось достаточное количество войск для успешного действия против Севастополя. Но с занятием Валлахии австрийцами ему не представится уже надобности укреплять столь значительно турок и тогда он, кажется, мог бы от 50 до 60 тыс. англо-французских войск, а сверх еще турецких обратить на действия против Крыма… Численное превосходство будет на стороне неприятеля. Равномерно на его же стороне будет и выгода, какая в выборе места для высадки войск, так и по возможности держать нас в недоумении фальшивыми десантами.

Морской атаки он, без сомнения, не предпримет. Но имея в своем распоряжении значительно превосходящую нас силу, поведет атаку берегом.

Высадку для этого войска может сделать за два или три перехода севернее Севастополя, в Евпатории, например, как и пояснено выше, и следовать вдоль берега, фланкируемого флотами… Против внезапного нападения Севастополь, конечно, обеспечен достаточно своими временными укреплениями. Но против правильной осады многочисленного врага и против бомбардирования с берега средства нашей защиты далеко несоразмерны будут со средствами осаждающего. Два или три батальона, которые бы мог отделить ген. Хомутов в подкрепление меня, ежели еще сам не будет удержан демонстрацией, едва ли подоспеют вовремя к Севастополю, имея пройти с лишком двести верст расстояния».

Всё. Хотя – нет. Я совсем забыл о приписке: «Всё изложенное здесь я счёл моим долгом повергнуть благоусмотрению Вашего Императорского Величества».

То есть об остальном, Государь, позаботьтесь сами: делайте выводы, принимайте решения, приказывайте… Ну а с меня, светлейшего князя, какой спрос? Наше дело – подчиняться, не более.

Подытожим. Итак, определено место: Евпатория. Силы: от 50 до 60 тысяч. Время: месяц, от силы – два; если повезёт – все три. Враг у ворот! Он уже бьётся рогами…

А из Севастополя вопль: «Численное превосходство будет на стороне неприятеля…»

И уж совсем вдогонку: «Мы положим животы свои в отчаянной битве на защиту Святой Руси и правого ее дела; каждый из нас исполнит долг верного слуги своего Государя и честного сына Отечества, но битва эта будет одного против двух, чего, конечно, желательно бы избегнуть…»

Так что перед нами… ОТПИСКА. Некая констатация факта. И ни слова – что делать? Никакого ответа на извечный русский вопрос. Впрочем, присмотревшись, вывод из изложенного князем напрашивается сам по себе в виде панического речитатива: вторжение неминуемо… вероятнее всего – в районе Евпатории… силы неравны… «битва эта будет одного против двух»… и «мы положим животы свои в отчаянной битве»… Отбиться бы! Какое – воевать?!

Поэтому не постесняемся сделать свой вывод: «Всеподданнейшая записка» светлейшего князя Меншикова на Высочайшее имяпреступна по сути.Точка.

Кудахтать – извините, это даже не малодушие, это – предательство! В приснопамятном 1941-м такое поведение назвали бы паникёрством. А потом – и к стенке! Так что повезло «светлейшему». Правда, такое «везение» для Российской империи обошлось слишком дорого. Расплатились, как всегда, солдатской кровью…

* * *

Союзники, по всей видимости, решили сровнять Севастополь с землёй. Как у каждой крепости, у этой имелась своя «ахиллесова пята»: почти полная незащищённость с суши. И это несмотря на то что с моря черноморская база надёжно прикрывалась береговыми батареями. Однако Южная сторона была вообще оголена (как показали события, и Северная – тоже).

Только теперь, вновь очутившись в Севастополе, князь Меншиков, казалось, отдышался и стал понемногу приходить в себя. С лихорадочной одержимостью он начинает укреплять город с суши, особенно незащищённую его Южную сторону, где к сентябрю 1854 года было установлено до полутора сотен пушек разного калибра[85]85
  До середины XIX века калибр орудий (речь о гладкоствольной артиллерии) различался по весу ядра. Скажем, «6-фунтовая пушка» – это означало, что её ядро весило 6 фунтов (1 фунт=0,4 кг). В нарезной артиллерии калибр – диаметр канала ствола орудия.


[Закрыть] и назначения. Затем по приказу Меншикова 11 сентября у входа в Севастопольскую бухту входят наиболее изношенные суда, где их затапливают поперёк рейда. Знать названия этих героических (без всякого пафоса) кораблей нам, потомкам, не только можно, но и должно. Их было семь: линейные корабли «Варна», «Селафаил», «Силистрия», «Три Святителя», «Уриил»; фрегаты «Флора» и «Сизополь». (Через некоторое время для усиления заграждения рейда от возможного прорыва вражеского флота будут затоплены ещё три линкора и три фрегата.)

Поклонимся этим ветеранам: своими израненными корпусами и мачтами они преградили врагу путь к черноморской твердыне…

«Трудно вообразить, – писал один из офицеров-черноморцев, – это грустное чувство при виде погружающегося родного корабля. Корабль не есть просто соединение дерева, железа, меди и снастей, нет – это живое существо, способное понять все хлопоты, старания, труды о нём и отблагодарить вас с полной благодарностью…»²⁹

Кто уж точно не собирался ни кланяться, ни губить понапрасну корабли – так это вице-адмирал Корнилов. Получив приказ князя Меншикова о затоплении кораблей на Севастопольском рейде, а освободившихся матросов использовать для обороны на суше, он едва сдерживал свой гнев. Собрав военный совет, на который были приглашены флагманы и командиры кораблей, начальник штаба флота объявил, что, несмотря на полученный приказ, считает решение командующего ошибочным и непродуманным.

– Положение Севастополя из-за наступления вражеской армии почти безнадёжно, поэтому считаю: невзирая на численный и технический перевес союзников, атаковать неприятеля на море. Мы воспользуемся беспорядком английских и французских кораблей у мыса Улюкола[86]86
  Речь о мысе Лукулл, находящегося в западной части крымского полуострова, с южной стороны Каламитского залива. Ныне территориально относится к Нахимовскому району г. Севастополя.


[Закрыть], и внезапный удар решит исход дела в нашу пользу. Навязав противнику абордажный бой, возможно, нам даже придётся взрывать свои корабли вместе с вражескими. Англичане и французы понесут невосполнимые потери и будут вынуждены уйти. В данном положении это, на мой взгляд, единственный выход, господа. Приказываю готовиться к выходу в море!..

После совещания Корнилов отправился к князю Меншикову. Выслушав подчинённого, главнокомандующий побагровел:

– Господин адмирал, я недоволен вашим самоуправством и повторяю свой приказ: затопить семь указанных мною кораблей у входа в Севастопольскую бухту.

Корнилов, вытянувшись в тугую струну, стоял перед Меншиковым не шевелясь.

– Вы отказываетесь выполнять мой приказ, адмирал? – понизив голос, спросил князь. – Да я вас!.. Да вы у меня!.. – лицо Меншикова, и без того багровое, пошло какими-то красновато-фиолетовыми пятнами. – Да за такое вас, адмирал, с учётом военного положения… Эх!..

Корнилов продолжал молчать.

– Хорошо, – стал остывать князь. – Вы отправляетесь в Николаев. Сдайте дела вице-адмиралу Станюковичу. Свободны, адмирал…

– Остановитесь, Ваша светлость! – обрёл дар речи Корнилов. – Это самоубийство… то, к чему вы меня принуждаете. Потому что просто невозможно, чтобы я оставил окружённый неприятелем Севастополь. Я готов повиноваться вам, Ваша светлость…

Корабли были затоплены, как и настаивал князь Меншиков. Но спасибо ему хотя бы за то, что оставил в Севастополе адмирала Корнилова, который в считанные дни организовал оборону города-крепости…

* * *

А неприятель напирал. 14 сентября британцы вошли в Балаклаву: с суши – пехотные батальоны, с моря – линкоры и фрегаты.

На другой день французы заняли Камышовую и Казачью бухты. Но на этом, как и следовало ожидать, не остановились, принявшись сооружать осадные батареи вокруг Южной стороны Севастополя.

Ну а князь Меншиков, похоже, взял себя в руки: в город спешно, колонна за колонной, подходили русские войска; на бастионы завозилась артиллерия.

Однако имелось одно «но»: мортир, которые наиболее эффективны в оборонительных боях, было крайне недостаточно – не более 1,5 % от общего количества орудий. Тогда как союзники выкатили на осадные батареи 120 тяжёлых орудий, из них 18 мортир. Но если бы только это! С моря Севастополь заблокировал весь англо-французский флот, один совместный борт которого располагал 1244 орудиями – то есть с превосходством почти в четыре раза! И это были современные корабельные пушки, а не «солянка», собранная «по сусекам» русскими военачальниками по окрестным весям.

Тем не менее Севастополю предстояло обороняться. И достойный ответ агрессорам с моря могли дать только береговые батареи – Александровская, Константиновская, Михайловская, Николаевская, Павловская и прочие – так называемые номерные.

Наиболее результативная стрельба велась с Александровской (56 орудий) и Константиновской (91 орудие) батарей, а также номерных – десятой, двенадцатой (Карташевского[87]87
  Севернее Константиновской батареи в целях её защиты с тыла в начале 1854 года были сооружены каменная так называемая Башня Волохова и земляная батарея Карташевского (она же батарея № 12). Находясь на возвышенности, они позволяли вести с них прицельный артиллерийский огонь по кораблям противника с больших дистанций, оставаясь при этом малоуязвимыми. По приказу адмирала Корнилова батарею на пять орудий возвели солдаты полковника артиллерии Карташева, а Башню на личные средства соорудил отставной подпоручик Даниил Волохов, подрядчик Морского ведомства и друг Корнилова.


[Закрыть]) и тринадцатой.

Анна Тютчева: «24 сентября [1854 г.]. Моя душа полна отчаяния. Севастополь захвачен врасплох! Севастополь в опасности! Укрепления совершенно негодны, наши солдаты не имеют ни вооружения, ни боевых припасов; продовольствия не хватает. Какие бы чудеса храбрости ни оказывали наши несчастные войска, они будут раздавлены простым превосходством материальных средств наших врагов. Вот 30 лет, как Россия играет в солдатики, проводит время в военных упражнениях и в парадах, забавляется смотрами, восхищается маневрами. А в минуту опасности она оказывается захваченной врасплох и беззащитной. В головах этих генералов, столь элегантных на парадах, не оказалось ни военных познаний, ни способности к соображению. Солдаты, несмотря на свою храбрость и самоотверженность, не могут защищаться за неимением оружия и часто за неимением пищи…»³¹

* * *

5 октября корабли союзников бомбардировали береговые батареи Севастополя в течение всего светового дня. Несмотря на упорное сопротивление со стороны защитников цитадели, силы были явно неравны. Да и артиллерийские мощности батарейных орудий оказались далеко не те, какие от них ожидали. Например, только половина орудий Константиновской батареи могла бить по вражеским кораблям. К концу дня положение этой батареи стало ещё плачевнее, так как выяснилось, что орудия верхнего яруса чуть ли не полностью выведены из строя (из почти трёх десятков боеспособными остались лишь пять пушек).

По результатам дня картина оказалась безрадостной: из 152 орудий береговых батарей было сделано 16 тысяч выстрелов; из 1244 корабельных орудий союзников выпущено 50 тысяч снарядов³².

Несмотря на всю трагичность ситуации, русским бомбардирам удалось вывести из строя несколько вражеских кораблей. С многочисленными пробоинами вышли из боя английские «Arethusa» и «Albion»; а пароходо-фрегат «Spiteful» лишь чудом не ушёл ко дну. Французы едва не лишились сразу трёх судов – «Ville de Paris» (50 пробоин), «Napoleon» (с пробоиной ниже ватерлинии) и «Charlemagne» (с повреждением паровой машины); серьёзные повреждения получили «Jupiter» и «Agamemnon» (под флагом контр-адмирала Лайонса).

Русские офицеры, рассматривая в подзорные трубы подбитые корабли противника, были довольны:

– Вот такая тебе, мусью, с’est la vie… То-то ещё будет, шаромыжники…

В тот день береговые батареи потеряли 16 человек убитыми и 122 ранеными³³. Но это были только «цветочки». На суше наши дела были совсем плохи: артиллерийская перестрелка унесла более тысячи солдатских жизней; были разбиты 45 орудий. То были наши первые серьёзные потери…

Британский адмирал Джеймс Дундас писал в донесении: «Число убитых у нас простирается до 44 человек и раненых – до 266. Корабли… более или менее пострадали преимущественно от бомб и калёных ядер»³⁴. А вот данные французского адмирала Фердинанда Альфонса Гамелена: 31 человек убитых и 185 – раненых³⁵. Цифры несравнимы…

И вот тут нам вновь придётся вспомнить главного виновника этих жертв – морского министра Российской империи, а по совместительству – главнокомандующего сухопутными и морскими силами в Крыму князя Меншикова[88]88
  После сражения при Альме 30 сентября 1854 года князь Меншиков Высочайше был назначен главнокомандующим сухопутными и морскими силами в Крыму; оставался на этом посту до февраля 1855 года.


[Закрыть]. Большие потери – всегда вина командиров. Когда же этих самых командиров много, виноват всё равно один – самый главный. В данном случае это и был уже известный нам «стратег» светлейший князь.

Так вот, наши командиры посчитали, что в день обстрела города корабельными пушками противник решится на штурм. Именно поэтому кому-то из этих самых командиров в голову пришла, в общем-то, очевидная мысль: согнать к батареям побольше солдатушек-ребятушек с тем, чтобы в случае штурма атакующим был дан достойный отпор. Оно, вроде, всё так, только и противник ведь не лыком шит – хитёр и изворотлив. Но про это, видать, как-то позабыли. Как и про то, что у них, у ворогов-«лягушатников» вкупе с британскими «торгашами» задача была иная: сломить сопротивление, нанеся противоположной стороне наибольший урон. Что эти англо-французы немедля и осуществили.

К князю Меншикову можно относиться по-разному, но за Крымскую кампанию он заслужил только одно приложение к своей фамилии – Меншиков-Недодумкин. Ибо с первых же боёв за Севастополь князь вновь обрёл своё обычное, какое-то полубессознательное состояние, ибо опять стал недодумывать. Например, недодумал, что большое скопление личного состава на передовой – не только потенциальная грозная сила, но и… потенциальная мишень. И это – первое.

Второе: эти несчастные пехотные части даже не скрывали, что они – потенциальная мишень. Не окапывались, не прятались в естественных складках местности и даже никак не маскировались. Пришли – и рассыпались у батарей да по пригоркам: здрасть, мол, друзья-бомбардиры, а вот и мы! Посидим тут рядышком с вами, воздухом подышим, вдруг вороги на штурм пойдут. А уж как полезут – мы им тут и зададим!..

О происходящем на берегу противник получал даже не от лазутчиков: всё прекрасно просматривалось из подзорных труб. Как увидели огромное скопление народа в радиусе досягаемости орудий, так и:

– Fire!..

Залп-другой… И от солдатушек-ребятушек – руки-ноги-головы… Я без всякого цинизма – с ужасом! Потому как за подобное головотяпство кто-то должен был отвечать! И самое печальное: бедных русских мужичков так всю войну и бросали из пекла в пекло. Не удивлюсь, что выражение «пушечное мясо» пошло именно с тех пор.