Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"

Отличился строевой квартирмейстер[147]147
  Старшина 2-й статьи.


[Закрыть] Никифор Печерица. Будучи часовым у флага корабля, Печерица получил серьёзные ранения, но пост не бросил, простояв на месте до конца боя. Лишь позже выяснилось, что у него перебиты ноги. Матрос 1-й статьи Павел Адмалкин после попадания снаряда в корабельный каземат один продолжал вести огонь, сумев произвести 10 выстрелов. За этот бой командир корабля Роберт Вирен получил от командования золотое оружие «За храбрость».

Морская «одиссея» крейсера закончилась в июле 1904 года, когда он подорвался на японской мине. Экипаж корабля был переведён на берег, войдя в состав сухопутных сил защитников крепости.

Морякам с «Баяна» достался не самый спокойный участок обороны – скорее, наоборот, наиболее тяжёлый: укрепление № 3, Курганная батарея, Перепелиная гора, Скалистый кряж… Эти оборонительные точки (так называемые «узлы») подвергались постоянным обстрелам из тяжёлых орудий, а зачастую – и японским атакам. Защитники несли большие потери. Но именно здесь матрос Бабушкин, казалось, в полной мере обрёл самого себя. На берегу матрос-механик должен был заниматься исключительно ремонтными работами, но он этим отнюдь не ограничивался. Опасность лишь воодушевляла вятского мужика, ходившего в разведку и на добровольные вылазки; а уж если начиналась атака – тут ему не было равных! Как воевал Василий Бабушкин – говорят за него Георгиевские кресты, полученные им в Порт-Артуре: за несколько месяцев матрос был представлен к трём степеням солдатского «георгия» (подробно о наградах будет рассказано ниже).

И вновь обращаемся к страницам «Цусимы»:

«…С самого начала войны Бабушкин находился на крейсере «Баян» и все время отличался исключительной храбростью. Он участвовал во многих самых рисковых предприятиях. Нужно ли было ночью выслеживать и ловить японских агентов, сигнализировавших своим войскам огнями, он всегда шёл впереди всех. Не обходилось без него и в тех случаях, когда сторожевые паровые катера отправлялись брать на абордаж неприятельские брандеры.

Для 1-й эскадры, блокированной в Порт-Артуре, наступила жестокая пора. Японцы, заняв Высокую гору, начали бомбардировать гавань и корабли. В порту и на судах то и дело возникали пожары. Команды и офицеры «Баяна» скрывались под броневой защитой или в береговых блиндажах. Только несколько человек оставалось на верхней палубе. Среди них всегда находился Бабушкин и первым бросался к месту пожара на судне. Когда вся наша эскадра была потоплена, он и на суше, защищая крепость, проявлял чудеса храбрости. Все боевые задания им выполнялись умело, ибо природа наградила его не только чрезвычайной силой, но и редкостной сообразительностью. Обладая избытком энергии, он принадлежал к тому типу людей, которые сами все делают, не дожидаясь распоряжения начальства. Кроме того, он по натуре своей был авантюристом. Поэтому чем опаснее предстояли приключения, тем сильнее рвался к ним Бабушкин. Так продолжалось до тех пор, пока и над ним не стряслась беда. Однажды, починяя станок на укреплении № 3, он получил сразу 18 ран от разорвавшегося вблизи неприятельского снаряда. И богатырь свалился замертво. Он долго пролежал в госпитале, прежде чем стал на ноги»³.

В отличие от многих своих товарищей, державших оборону и сложивших головы на Курганной батарее, Бабушкину сильно повезло – он остался жив. Хотя и доставлен был в порт-артурский Морской госпиталь без сознания. Ранения оказались тяжёлыми: осколки снаряда иссекли обе ноги и левую руку, два угодили в голову. Ничего удивительного, что в госпитале матрос находился до капитуляции крепости.

Порт-Артур стоил противнику огромных жертв: за время осады японцы потеряли свыше 110 тысяч человек, из них – почти 10 тысяч офицеров⁴. Командовавший штурмом японский генерал Ноги позже в одном из писем писал: «…Единственное чувство, которое я в настоящее время испытываю, – это стыд и страдание, что мне пришлось потратить так много человеческих жизней, боевых припасов и времени на недоконченное предприятие».

Этому битому жизнью японцу можно было верить: после военной кампании самурай имел намерение совершить харакири. И не сделал этого лишь потому, что император Муцухито (Мэйдзи) запретил. Но честь для генерала оказалась выше запрета: после смерти Мэйдзи генерал Ноги всё же «искупил вину мечом», совершив сеппуку (кстати, вместе со своей женой).

К счастью, подданные микадо были вынуждены считаться с международным правом. Увечных и больных отправляли на родину. Оказавшись в Шанхае, Бабушкин подал на имя находившегося там контр-адмирала Н. К. Рейценштейна рапорт с просьбой о зачислении его в состав 2-й Тихоокеанской эскадры, направлявшейся с Балтики во Владивосток. Но в просьбе больному матросу было отказано. В апреле 1905 года Бабушкин на немецком пароходе «Фридрих» (был зафрахтован для перевозки русских раненых) прибыл в Сингапур. Что было дальше, мы знаем…

* * *

К тому времени, когда у корейских берегов близ острова Цусима произошло историческое морское сражение, крейсер 1-го ранга «Баян», к которому был приписан Бабушкин, в полузатопленном состоянии стоял на дне в бухте Порт-Артура[148]148
  После подрыва на мине «Баян» был доставлен для ремонта в бухту Порт-Артура. За день до сдачи крепости неприятелю крейсер будет подорван. Позже войдёт в состав японского флота под новым названием «Асо».


[Закрыть]. И всё же наш земляк участвовал в Цусимском сражении[149]149
  В. Ф. Бабушкин не только участвовал в Цусимском сражении, но в том бою вновь был ранен – на этот раз в левую ногу.


[Закрыть]. Ещё не окрепший от ран, он находился на броненосце «Император Николай I», бывшем флагмане эскадры адмирала Небогатова.

Горящие русские корабли, крики о помощи и всеобщая агония российской эскадры крайне болезненно подействовали на состояние больного матроса. Картина сдачи наших экипажей в японский плен буквально подкосила моряка.

Из книги А. С. Новикова-Прибоя «Цусима»:

«…»Николай I», застопорив машины, остановился, и в знак этого на нем вместо уничтоженных накануне шаров подтянули к рею ведро. Японцы прекратили стрельбу. Стало необыкновенно тихо. Остановились и другие наши броненосцы, повернув носами кто вправо, кто влево. На каждом из них, как и на «Николае», развевался уже флаг Восходящего солнца…

Из операционного пункта поднялся на верхнюю палубу машинный квартирмейстер Василий Федорович Бабушкин. Это он двадцать три дня тому назад соединил 2-ю и 3-й эскадры. Но у него тогда раскрылись незажившие раны, полученные им в Порт-Артуре. Попав ни броненосец «Николай I», Бабушкин серьезно заболел и пролежал в лазарете до самого сражения. В бою он был бесполезным. Накануне, с появлением на горизонте главных неприятельских сил, его перевели в машинное отделение, где он просидел до позднего вечера. Но и там, в глубине судна, он не переставал дрожать от страсти во что бы то ни стало победить японцев. И когда ему говорили, что такой-то наш броненосец перевернулся, он упрямо твердил:

– Нет! Это, должно быть, погиб «Микаса».

И он один, как безумец, начинал кричать «ура».

Ему даже трудно было стоять на ногах. Но он не мог, узнав о сдаче четырех броненосцев, оставаться дольше внизу и появился среди команды, огромный, худой, обросший черной бородой, в нательной рубахе и черных, брюках. Опираясь дрожащими руками на костыли, он остановился и взглянул в сторону кормы, – там на гафеле развевался японский флаг. То же самое он увидел и на других броненосцах. Судорога передернула его лицо с крупными чертами, брови вросли в переносицу, как два черных корня. Задыхаясь, он выкрикнул срывающимся басом:

– Братцы! Как же это получается? Я защищал первую эскадру. А начальство приказало потопить ее. Потопили суда на таком мелком месте, что японцы теперь, вероятно, уже подняли их. Я стал биться за порт-артурскую крепость, живота своего не жалеючи. Получил в сражении сразу восемнадцать ран от осколков разорвавшегося снаряда. Можно сказать, побывал на том свете. А начальство сдало Порт-Артур японцам. В Сингапуре я назвался охотником на эскадру Небогатова. А ее также сдали в плен. Да что же это такое творится?

Кто-то из матросов сказал:

– Небогатов пожалел нас.

Бабушкин возразил:

– Жалеть нужно родину, а не солдат и матросов. Адмирал – не сестра милосердия.

Некоторые из команды смеялись над ним:

– Брось, Вася, надрываться. Иди-ка лучше в лазарет и отдохни.

Бабушкин, стуча костылями, загремел:

– Россия опозорена, а вы мне спать предлагаете?!

– Вся эта война была позорная, а мы-то тут при чем? Не мы ее начинали.

– Сражаться надо, а вы хохочете!

– За что? За лапти? Таких дураков больше нет!

Бабушкин заскрежетал зубами и, шатаясь, двинулся к люку.

– Пойду в машину и сам открою кингстоны! Сейчас же броненосец пущу ко дну…

Ослабевший, он тихо побрел в лазарет…»⁵

Но, как оказалось, для матроса Бабушкина русско-японская война ещё не закончилась…

* * *

Очутившись во второй раз в японском плену, Бабушкин неожиданно столкнулся с большими неприятностями. Причиной тому послужил… его костюм. Оказавшись на борту «Николая I», матрос остался без морской формы. Кладовщик лишь беспомощно разводил руками: подходящий размер для такого гиганта (вес более 160 кг, объём груди – свыше 150 см!) найти не удалось. А потому Бабушкин «разгуливал» по кораблю в штатском.

Это-то и привлекло внимание японцев. Солидная внешность и штатский костюм не оставляли сомнений: тайный агент! Кроме того, выяснилось, что матрос перенёс несколько ранений. Когда поинтересовались, где получены раны, тот дерзко выпалил: «В Артуре!» Начались допросы, которые продолжались и после помещения Бабушкина в японский военный госпиталь (приют Хаказаки) в городе Фукуока.

«Они не лечила, а практиковались, и раздражали ещё более мои раны, – писал Бабушкин в докладной записке на имя Главнокомандующего сухопутными и морскими силами на Дальнем Востоке генералу от инфантерии Н. П. Линевичу. – И как хотели, так и поступали. Хотели отрезать правую ногу мне, но я предложил: мне лучше пусть отрежут голову, но не дам резать ноги, и свою шкуру, хотя в плену и без оружия, дёшево не продам… И всего я был на допросах 54 раза, и все разы японцы лишь угрожали смертью, если я не покажу правду. И уже производили мне пытки…»⁶

О докладной записке матроса Бабушкина на имя генерала Линевича разговор отдельный. По всей видимости, кто-то из сослуживцев надоумил его написать Главнокомандующему некое прошение с подробным описанием своих подвигов, целью которого было добиться заслуженного награждения Георгиевскими крестами, к которым он был представлен в Порт-Артуре[150]150
  Из-за отсутствия в осаждённой крепости наград как таковых получать их участники боёв за Порт-Артур начнут значительно позже, уже после войны. Бабушкин, как мы помним, в тех боях был представлен к солдатскому «Георгию» трижды.


[Закрыть]. Своё прошение Василий Фёдорович доставил на поезде генералу в Харбин. Реакция Линевича была следующей: он немедленно отправляет прошение в Главный морской штаб, а самого героя награждает орденом Святой Анны (Аннинской медалью для нижних чинов).

После этого Бабушкин отправляется в Санкт-Петербург. В столице империи матрос встречается с бывшим старшим офицером крейсера «Баян» капитаном 2-го ранга А. А. Поповым, который вместе с бывшим командиром крейсера Р. Н. Виреном развернул активную деятельность, направленную на то, чтобы их матрос был произведён в подпоручики! Для Бабушкина игра стоила свеч; для его же боевых командиров это было делом чести[151]151
  Два замечания. Первое: получив офицерское звание, матрос из крестьян Бабушкин в таком случае приобретал бы многие привилегии дворянина. Единственным матросом, которому за участие в русско-японской войне было присвоено офицерское звание, стал сослуживец В. Бабушкина и его земляк – герой Порт-Артура минный квартирмейстер с крейсера «Баян» Андрей Буторин. И второе: долг не всегда платежом красен: 1 марта 1917 года последний военный губернатор Кронштадта и любимец подчинённых адмирал Роберт Николаевич Вирен будет растерзан революционной матроснёй на Якорной площади.


[Закрыть]. Но имелось одно серьёзное препятствие: такое решение мог принять исключительно император Николай II. Вопрос заключался в следующем: снизойдёт ли монарх до простого матроса?

Снизошёл. В тяжёлые времена, когда патриотизм в государстве был серьёзно подорван, к героям, проливавшим кровь за Отчизну, были снисходительны. Даже Государь. Его Императорское Величество принял бывшего квартирмейстера 1-й статьи с крейсера «Баян» Василия Бабушкина 24 марта 1906 года. Произошло это в резиденции царя в Царском Селе. Случилось почти неслыханное: император пожал руку простому вятскому мужику!

Правда, с офицерским чином так ничего и не вышло. Зато на груди этого самого «мужика» засверкал полный «Георгиевский бант», врученный Василию Фёдоровичу Бабушкину лично Государем. То была Высочайшая благодарность герою за подвиги в Порт-Артуре⁷.

* * *

Ещё немного о Цусимском морском сражении. Цусима даже по прошествии столетия так и не стала синонимом поражения русского флота. Скажу больше: Цусима – символ несгибаемости духа наших моряков. И в этом большая заслуга тех, кто проявил в той баталии чудеса храбрости, героизма и непоколебимой стойкости. Всё это одним словом можно назвать мужеством.

Матросы с броненосца «Ослябя» приняли поистине мученическую смерть. Кто не был убит на палубе, утонул в море. Сотни человеческих жизней… Жертв могло быть значительно больше, если бы не подоспевшая вовремя помощь. «Соломинкой», благодаря которой спасся не один служивый, явился эскадренный миноносец «Бравый». Увидев, как гибнут матросы, командир миноносца лейтенант Павел Петрович Дурново тут же отдал приказ сблизиться с «Ослябей». За бортом вода кипела от разрывов, но это ничуть не смущало отважных спасателей. Результат – сто восемьдесят спасённых! Забрав матросов, «Бравый», умело маневрируя, прорвался сквозь японские корабли и, как уже было сказано, успешно прибыл во Владивосток.

Вот ещё пример мужества. Когда миноносец «Громкий» попал под перекрёстный огонь вражеских пушек, экипаж смело принял бой. Полузатопленный, при одном орудии и пулемёте, миноносец продолжал сражаться. После того как перебитая грот-мачта с Андреевским флагом упала за борт, командир корабля капитан 2-го ранга Георгий Фёдорович Керн приказал:

– Пришить гвоздями стеньговый флаг на фок-мачте! Ещё не хватало, чтобы противник подумал, будто мы сдаёмся…

В пылу боя в какой-то момент капитанский мостик опустел. Вбежавший на него мичман Потёмкин среди трупов в луже крови увидел Керна. У командира был вырвал бок.

– Я умираю, – прошептал посиневшими губами Керн. – Примите командование…

Вскоре всё было кончено. Из семидесяти трёх членов команды миноносца чудом уцелело лишь два десятка. «Громкий» медленно уходил под воду. Под Андреевским флагом…

Броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков» позже назовут «вторым «Варягом»». Правда, его подвиг станет достоянием гласности опять же благодаря эпопее Новикова-Прибоя.

К утру 15 мая потрёпанный накануне в столкновениях с кораблями противника броненосец тихо двигался позади русской эскадры. Командир «Ушакова» капитан 1-го ранга Владимир Николаевич Миклухо-Маклай (родной брат известного путешественника) сквозь мощные окуляры бинокля с тревогой рассматривал горизонт. Кое-где нависал дым из труб неприятельских судов. Если навалятся всей мощью, понимал командир, придётся принимать неравный бой. В одиночку. Помощи ждать неоткуда. Об этом поставил в известность офицеров. Собранный в кают-кампании военный совет единогласно решил: прорываться во Владивосток.

Днём были похоронены погибшие накануне матросы. Согласно морскому обычаю, тела убитых опустили в море. После траурной церемонии броненосец взял курс на северо-запад.

После полудня столкнулись с японской эскадрой. Из общей массы отделились два корабля и направились к «Ушакову». Ими оказались броненосные крейсера 1-го класса «Ивате» и «Якумо» из состава 2-й эскадры вице-адмирала Камимуры. Японцы подали сигнал, призывавший сдаться без боя. Уверенные, что русским деваться некуда, крейсера самонадеянно приближались. За что и поплатились. Японцам было невдомёк, что как только на броненосце расшифровали первые фразы с предложением о сдаче, Миклухо-Маклай приказал:

– Дальше и разбирать не стоит. Никакого ответа… Огонь!

Первыми же снарядами был повреждён борт «Якумо». До трёх десятков убитых японцев оказались раскиданы по палубе; среди безжизненных тел корчились и стонали раненые. На «Ивате», шедшем под контр-адмиральским штандартом, от прямого попадания возник пожар.

Несмотря на высокий моральный дух наших моряков, силы были неравны. Японские корабли были оснащены крупнокалиберными орудиями с дальностью стрельбы, намного превышавшей аналогичную русских корабельных пушек. Это и предопределило исход боя. Броненосец. Не переставая, обстреливал врага, но крейсера тут же отходили подальше, чтобы с безопасного для себя расстояния в 70 кабельтовых вести смертоносный огонь. И всё же «Ушаков» не сдавался. Он огрызался из всех орудий, однако снаряды не доставали до цели.

«Ни один корабль из 2-й эскадры не попадал в такое трагическое положение, в каком оказался «Ушаков», – писал А. С. Новиков-Прибой. – Все люди на нем находились на своих местах, все выполняли свой долг, готовые умереть на боевом посту. Но никакая отвага не могла уже спасти броненосец. Бой для него свелся к тому, что быстроходные неприятельские крейсера, держась вне досягаемости русских снарядов, расстреливали его совершенно безнаказанно. А «Ушаков» не мог ни уйти от них, ни приблизиться к ним. Он уподобился человеку, привязанному к столбу на расстрел. Для одинокого и подбитого корабля таким столбом служило пространство, а веревками – тихий ход. Но как гордый человек, умирая за свои идеи, не просит пощады у тех, кто приговорил его к смерти, так и «Ушаков», обреченный на гибель, был непреклонен перед своим врагом»⁸.

И вот смолкает одна пушка, вторая… На палубе бушует пожар. Когда из строя вышли почти все орудия, японские корабли подошли ближе и в упор стали расстреливать беззащитный броненосец. Но и тогда русский корабль продолжал отстреливаться ещё в течение часа…

Наконец, послышалась команда:

– Застопорить машины! Прекратить огонь. Открыть кингстоны. Корабль взорвать. Команде спасаться…

Капитан 1-го ранга Миклухо-Маклай отдавал приказания спокойно, уверенно, без тени страха. Его лицо оставалось непроницаемым. Это подействовало на экипаж ободряюще. Матросы готовили плотики и спасательные матрацы; раненых, обвязав пробковыми поясами, осторожно спускали на воду. Не наблюдалось никакой паники и бестолковой суеты; каждое действие было отработано месяцами изнурительных тренировок.

Постепенно броненосец начал заваливаться вправо; когда крен увеличился, матросы стали прыгать за борт. Командир покинул корабль последним. Вскоре «Адмирал Ушаков» перевернулся на бок; корма опустилась, и корабль вертикально ушёл в пучину. На носу гибнущего броненосца развевался Андреевский флаг.

Враг не бывает излишне благодушен. На то он и враг. Не стали исключением и японцы. Они беспощадно расстреливали из пулемётов русских моряков, барахтавшихся в ледяной воде. Когда к командиру броненосца подошла японская шлюпка, Миклухо-Маклай от помощи отказался:

– Сначала спасайте матросов, – крикнул он по-английски японскому офицеру.

Почти триста человек были спасены. Погибли сам Миклухо-Маклай, старший офицер Мусатов, старший механик Яковлев и многие матросы и офицеры с «Ушакова».

Так при Цусиме сражались русские моряки…

* * *

В бочке мёда всегда отыщется место для ложки дёгтя. И если говорить о «дёгте», то он навечно прилипнет к другому участнику Цусимского сражения – контр-адмиралу Энквисту. Впрочем, обо всём по порядку…

В один из осенних дней 1964 года в хирургическое отделение Вятскополянской районной больницы привели пожилого мужчину. Несмотря на возраст (чуть за восемьдесят), крепкий и ладно сбитый, он выглядел довольно бодро. «Только вот с ногой беда, – пояснил доставивший его в больницу сын. – Разболелась не на шутку…»

Выяснилось, подстригал ногти овечьими ножницами и чуток дал маху – резанул по пальцу. Кровь так и брызнула. Ногу старик быстро перевязал, да и забыл было про неё, не до того. В деревне хороший хозяин без работы не сидит – то в огороде возится, то со скотиной, опять же – рыбалка. После того как овдовел, жениться вновь не пришлось, один шестерых растил. Некогда было на болячки засматриваться. Так что махнул рукой: не в первый раз, поболит и пройдёт…

Не прошло. Рана оказалась глубокой; скоро палец раздуло, а за ним до колена и всю ногу.

– Смотри, тятя, антонов огонь начнётся. В больницу бы…

– Неколи по больницам-то, – сердился старик. – Дел прорва… На днях судак на Вятке повалит…

Судака в тот год, и правда, привалило. Хватило себе и соседям досталось. Всё бы ничего, только вот нога. И примочки знахарка делала, и картофельный компресс прикладывали – пустая затея.

– Хошь – не хошь, в больницу надо, – заволновались дочери. – Без ноги останешься, тятя… Оттяпают!

– Не оттяпают, – упрямился отец. – Помню, после Цусимы и не такие выкарабкивались…

И всё же пришлось ехать в районный центр, в Вятские Поляны. Ногу осматривал хирург Вологжанин. Врачом он считался молодым, но за плечами имел не один десяток ампутаций. Потому-то, взглянув на багровую ногу, сразу насторожился:

– Э-э, да тут серьёзное дело. Где раньше-то гуляли?

– Да рыбак он у нас, – вмешался сын Николай. – Удочки да Вятка на уме. Целыми днями на реке. В юности-то матросом был – так им и остался. Участник русско-японской, при Цусиме сражался…

– Жаль, конечно, – вздохнул хирург, ощупывая больную ногу. – Только, думаю, отрыбачился герой. Гангрена… Придётся ампутировать.

– Это как же?! – всполошился старик. – Как мне с культяпкой-то?

– Поздно обратились, запущенная стадия, – пытался образумить пациента Вологжанин. – Пара тройка дней, от силы неделя – и сепсис!

– Не дам! – нахмурился бывший матрос. – Это что ж получается: ни «Яблочко» сплясать, ни на рыбалку сходить… Уж сколь проживу. С двумя ногами жил, с двумя и помру…

Эту фотографию я помню со школьных лет. Однажды её мне показал товарищ, Сергей Колесников. Подавая фотку, гордо сказал:

– Во, мой дедушка. Участвовал на «Олеге» в Цусимском бою. Дружил с Василием Бабушкиным, знаменитым силачом. Я хоть и маленький был, но запомнил его – сухонький, весь белый от седины…

На старинном фото стоят двое. В матросской форме, начищенных ботинках и в бескозырках, на лентах которых золотом отливает всего одно слово: «Олегъ». Матрос слева – и есть дед моего товарища: Пётр Иванович Шушпанов, уроженец деревни Куршино, близ Вятских Полян. Тот, что справа, по всей видимости, боцман, и дудка на груди подтверждает это. Возраст фотографии солидный, ибо снимались матросики в Санкт-Петербурге, скорее всего, в 1904-м. Выходит, перед самым выходом в боевой поход.

…Бронепалубный крейсер 1-го ранга «Олег» считался новейшим кораблём Балтийского флота (спущен на воду в 1903 году) и принадлежал к крейсерам типа «Богатырь» (к этому же типу относился и знаменитый «Очаков»). Новое судно было включено в состав 2-й Тихоокеанской эскадры адмирала Рожественского. Незадолго до прибытия к корейским берегам на «Олеге» был поднят адмиральский штандарт контр-адмирала Энквиста. Под командой адмирала оказался отряд крейсеров, в состав которого, помимо флагмана, вошли крейсера 1-го ранга «Аврора», «Светлана», «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах». Отряд дополняли три крейсера 2-го ранга – «Жемчуг», «Алмаз» и «Изумруд». Как видим, сила внушительная. Наиболее маневренным и лёгким считался именно «Олег»; он же имел и лучшее вооружение. На борту крейсера было размещено 12 6-дюймовых пушек, в то время как на остальных – в два раза меньше (лишь на «Авроре» – восемь; а на крейсерах 2-го ранга не имелось вовсе).

Беда заключалась в другом: по воспоминаниям матросов, Оскар Адольфович Энквист скорее напоминал помещика, нежели боевого русского адмирала. Достаточно сказать, что до войны он служил градоначальником в Николаеве. Поэтому среди команды быстро заслужил прозвище «Плантатор». Неуверенность Энквиста с лихвой компенсировал командир «Олега» капитан 1-го ранга Леонид Фёдорович Добротворский – уверенный в себе вояка, сумевший довольно быстро подчинить своей воле вечно сомневавшегося адмирала-«плантатора».

«Это был офицер громадного роста, – писал о Добротворском А. С. Новиков-Прибой. – Сильный, с раздувавшимся, как резиновый шар, лицом, буйно заросшим черной с проседью бородой. Властолюбивый и самоуверенный, он считал себя знатоком современного военно-морского дела и не терпел возражений… Энквист всецело подчинился ему. Молодые офицеры по этому поводу острили:

– Добротворский ворочает адмиральским мнением, как рулевой кораблем»⁹.

Ничего удивительного, что экипаж «Олега» прозвал своего командира «Слоном».

Согласно распоряжению адмирала Рожественского, в задачу отряда крейсеров входило как защита транспортов, так и самостоятельные действия по оказанию помощи основным силам русской эскадры. После появления на горизонте слева японских кораблей наши крейсера и транспорты перегруппировались, уйдя вправо, за броненосцы. «Олег» и «Аврора» возглавили колонну транспортов, которые с боков прикрывали «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах».

Появление японских флагманских крейсеров «Кассаги» (под флагом контр-адмирала Дева) и «Нанива» (контр-адмирал Уриу) подействовали на русских подобно красной тряпке на быка. Крейсерский отряд русской эскадры кинулся на защиту своих транспортов. Однако вскоре стало ясно, что силы неравны: японцы бросили в бой пять отрядов маневренных крейсеров, на борту которых находились новенькие дальнобойные орудия. Вскоре русские корабли потеряли строй, после чего бой для них приобрёл оборонительный характер.

Основной удар японцы нанесли по самому слабому месту – хвосту колонны, направив к русским транспортам главные силы крейсеров. Но русские отчаянно отбивались. «Олег» получил серьёзные пробоины у ватерлинии, некоторые отсеки оказались затопленными. Не лучше обстояло дело и у «Авроры». Невдалеке отстреливались подбитые «Светлана» и «Жемчуг».

«Особенно опасно было положение «Олега», – пишет Новиков-Прибой. – В его правый борт попал неприятельский снаряд и перебил проволочные тросы подъемной тележки с боевыми патронами. Она с грохотом рухнула вниз. В патронном погребе начался пожар. Подносчики снарядов с воплем бросились из погреба к выходу. Наверху каждый был занят своим делом, никто и не подозревал, что крейсер повис над пропастью. Он мог в один момент взлететь на воздух; но его случайно спасли два человека. Рядом с горевшим погребом находился центральный боевой пост. Оттуда сквозь отверстия заклепок, взбитых в переборке, рулевой боцманмат Магдалинский заметил красные отблески. Он застыл от ужаса, понимая, что всем грозит гибель. В следующую секунду, словно подброшенный вихрем, он ринулся в жилую палубу. Как будто ток высокого напряжения сотрясал его руки, державшие шланг. Хрипели стремительные струи воды, направленные на очаг огня. На помощь рулевому боцману прибежал из поста гальванер. Не замечая его, Магдалинский с исступлением во всем теле косил водой огненные снопы пожара. Пламя утихало, из люка поднимались клубы пара. «Олег» был спасен от взрыва и продолжал стрельбу»¹⁰.

Досталось и врагу. Дымя, вышел из боя «Кассаги»; вслед за ним – «Мацусима», «Токачихо» и «Нанива». При виде подбитых судов противника русские матросы с ещё большим воодушевлением стали обстреливать японцев. Однако после того как к месту сражения подошёл шестой отряд, ведомый крейсером «Сума» (под флагом контр-адмирала Того-младшего), русским морякам ничего не оставалось, как только героически погибнуть. Другое дело, что погибать и уж тем более сдаваться никто не собирался.

К ночи, получив сигнал Рожественского прорываться во Владивосток, 2-я Тихоокеанская эскадра как самостоятельная единица перестала существовать, разбившись, как пишет Новиков-Прибой, «на отдельные самостоятельные отряды и единицы». Отряд крейсеров под командованием контр-адмирала Энквиста продолжал идти на север. Корабль мчался на всех парах. Остановиться – означало вступить в неравный бой. С наступлением темноты «Олег» оказался окружён огнями снующих по морю японских миноносцев. Риск подорваться на вражеской мине был слишком велик. Кроме того, среди командиров зародилось сомнение в целесообразности прорыва во Владивосток.

– Не вижу смысла идти во Владивосток, – сказал Энквисту Добротворский. – Только погубим себя и людей. Тем более что броненосцы, как вы знаете, ушли на юг – скорее всего, в Шанхай…

Адмирал промолчал.

Вскоре крейсера повернули на юг. К утру рядом с «Олегом» остались лишь «Жемчуг» и «Аврора». На последней был убит командир – капитан 1-го ранга Егорьев. Рядом с находившимся в боевой рубке Евгением Романовичем Егорьевым на правом трапе переднего мостика разорвался 75-мм снаряд, осколки которого угодили в командира. Узнав об этом, контр-адмирал Энквист перенёс свой флаг на «Аврору».

Тем временем подсчитали потери: на трёх крейсерах тридцать два убитых, сто тридцать два раненых. Через несколько суток русские корабли вошли в Манильскую бухту…

Шептались, что «Плантатор», не вынеся позора поражения (кто-то из офицеров открыто заявит – бегства!), непременно застрелится. Но малодушие адмирала сказалось и здесь: не застрелился. До самой смерти (скончался в 1912 году) Энквист уверял всяк и каждого, что действовал исключительно в интересах экипажей кораблей. Кто-то верил, кто-то – нет. Впрочем, Бог ему судья.

В этой истории, связанной со спасением крейсеров Тихоокеанской эскадры, бросивших на произвол судьбы транспорты, больше всех чувствовали неловкость простые матросы. Сильно переживая за погибших товарищей, многие недовольно ворчали:

– Если бы не аммирал, задали б трёпку косоглазым! Чё мы, хуже других?! Даёшь японца!..

Но повоевать больше не удалось. В апреле 1906 года «Олег» прибыл в порт приписки Кронштадт. А ещё через год оба «флотоводца» – Энквист и Добротворский – будут отправлены в отставку. Первый в чине вице-адмирала, второй – контр-адмирала. Следовало соблюдать приличия…

В начале ноября 1964 года в деревне Куршино умер бывший матрос Шушпанов. Петра Ивановича провожали всей деревней. Ветерана земляки уважали – как-никак участник сражения при Цусиме. Иные качали головами: мог, поди, ещё и пожить без ноги-то…

Выходит, не мог. И умер, предпочтя жизни калеки достойную смерть. Погиб, как вахтенный на полубаке, угодивший под шальную шрапнель. Гордо, мужественно и спокойно. Именно так отдавали жизнь при Цусиме его боевые товарищи. Количество их – легион. А вот имя одно – Русский Матрос…

* * *

И вновь о Василии Бабушкине.

После русско-японской войны для Бабушкина начинается новая жизнь. Теперь уже мирная, в родной деревне. Возвратившись в Заструги в 1906 году, вчерашний матрос до конца залечивает раны, привыкает к деревенскому быту, уже изрядно им позабытому. В деревне его уважают: «весь в «георгиях», да при деньгах»! Хорошая военная (так называемая «наградная») пенсия позволяет жить зажиточно. Отстроил огромный по деревенским меркам дом окнами на любимую Вятку, женился. Его избранницей стала скромная девушка из соседней деревни.

Из воспоминаний внучатой племянницы Василия Бабушкина Валентины Маркеловны Шутовой (Бабушкиной):

«Катя происходила из простой семьи, из деревни Малиновки. Рассказывали – краса-а-вицей была! Жили они хорошо, дружно, особенно поначалу. Но однажды что-то у них получилось, и Катя решила уйти от мужа. Пока того не было дома, собрала огромный сундук с личными вещами, соседи помогли вынести за ворота. Стала ждать лошадь с подводой. А тут Василий возьми да заявись! «Это что такое?! Куда собралась?!» – грозно посмотрел на жену. Та молчит, испугалась. Силищи-то у него ого-го было сколько. Притихла. «Кто сундук вытащил?» – спрашивает. «Сама», – отвечает. Вот он и решил её проучить. «Раз сама вытащила – сама и вноси в дом, – говорит. – Помогать не стану…» После этого ещё дружнее зажили».