Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"

Вот что о нём пишет Кристофер Хибберт: «Лекэн… настоящий военный маньяк. Как и Джордж Кэткарт, он путем различных махинаций оказался во главе полка, не имея ни опыта, ни заслуг для такой должности. В том же году, когда Кэткарт купил себе командование 7‑м гусарским полком, Лекэн за 25 тысяч фунтов стерлингов приобрел патент командира 17‑го уланского полка. Его солдаты были прекрасно обмундированы, но командование превратилось у него в навязчивую идею. Лекэн, храбрый офицер, который работал день и ночь, был крайне непопулярен за свое упрямство и узколобость»²³.

Стоит ли удивляться, что командовавший лёгкой бригадой в дивизии Лекэна его шурин, генерал Джеймс Томас Браднелл, 7-й граф Кардиган, оказался под стать своему родственнику. «Этому человеку были присущи все недостатки и не свойственно ни одно достоинство его командира, – пишет Кристофер Хибберт. – Он был еще менее популярен среди подчиненных»²⁴. Более лаконичной характеристики придумать трудно[80]80
  Несмотря на то что более бесталанного в британской истории генерала найти трудно, лорд Кардиган остался увековеченным благодаря своему вязаному жакету на пуговицах и без воротника, который он поддевал под форменный мундир (так называемый свитер «кардиган»), и теплому головному убору с вырезами для глаз («балаклавы»).


[Закрыть].

Таким образом, ознакомившись с кратким послужным списком и личностными особенностями британских командиров, теперь нам известно, с какой братией предстояло воевать русской армии. О моральных качествах английских солдат можно только догадываться. Как бы то ни было, лондонская газета «Таймс» гордо назвала армию, отправлявшуюся на войну с русскими, «лучшей армией, когда‑либо покидавшей берега Англии».

Знакомая история, не правда ли? Ничего личного – «Fake news»…

* * *

Английской эскадрой командовал вице-адмирал Джеймс Уитли Динс Дандас. Про него можно было сказать одно: он являлся самым здравомыслящим из всей ватаги британских крикунов, карьеристов и авантюристов. До того как в сороковые годы занять кресло первого морского лорда (причём дважды), этому «морскому волку» пришлось немало повоевать. В 1800 году он участвовал в блокаде Александрии, а через семь лет – сжигал Копенгаген. В 1851-м – назначен главнокомандующим британским флотом в Средиземном море.

Аристократ и «белая кость», Дандас являлся одним из немногих флотоводцев Королевства, который понимал, чем для английского флота могла обернуться «черноморская авантюра». Правда, он слыл человеком чрезвычайно вспыльчивым, что не раз приводило к дуэльным поединкам, которых страшились все, кто имел с лордом дело – живые и убитые им. Именно поэтому поначалу к его мнению никто не прислушивался.

Когда впервые заговорили о «морском походе на Восток», Дандас одним из первых ощутил на себе давление со стороны влиятельных лиц британского Адмиралтейства. После того как лорд пришёл к выводу, что все они там, в военно-морском руководстве (да и в правительстве – тоже), посходили с ума, дело едва не закончилось для него очередной дуэлью. Но пронесло. Хотя нервничать причин было предостаточно. Взять, например, заход союзного флота в Чёрное море в январе 1854 года. Зайти, конечно, можно, возражал Дандас, но как на это отреагирует Российская империя?! Ведь ни Великобритания, ни Франция даже не объявляли России войну. Что скажут дипломаты?! Хотя кое-что было и пострашнее дипломатов – зима. Отправить парусные корабли в Чёрное морю зимой было явным безумством.

– Если бы царь Николай мог лично выбрать время для посылки союзного флота в Чёрное море, то он несомненно выбрал бы именно январь, – сетовал адмирал.

И Дандас был прав: лишь по счастливой случайности во время зимней экспедиции британскому флоту удалось избежать серьёзных потерь при транспортировке войск по бушующему морю. Ничего удивительно, что он же был против высадки союзников на крымском побережье.

– Выдумают же. Отправиться в Крым! Это же nonsense… Nonsense! – кричал в бешенстве Дандас.

Однако подобные выпады не могли ничего изменить. Голос уважаемого лорда оставался для всех «гласом вопиющего в пустыне». Его не только не слышали – но и не хотели слышать! Появились слухи, будто Дандас просто трус.

Но это было не так. Прославленный адмирал всегда отличался храбростью и отвагой. Именно поэтому в Адмиралтействе мирились со всеми выходками своего коллеги. Другое дело, что к началу военной кампании овеянному славой адмиралу было под семьдесят. А ещё он был слишком умён. Возраст и ум – отец и мать мудрости.

Мудрый адмирал Дандас всё понимал: впереди предстоит отнюдь не лёгкая прогулка. Впереди – Большая Война…

Командующим французской эскадрой был вице-адмирал Фердинанд Альфонс Гамелен. Он хотя и считался у себя во Франции подлинным «морским волком», тем не менее являлся полной противоположностью лорду Дандасу, до аристократизма которого ему было далеко. Грубиян и забияка, вместо дуэлей он предпочитал кабацкие драки в притонах, ночные попойки и штормовой ветер в лицо! А всё потому, что морскую службу знал не понаслышке, оказавшись в одиннадцать лет юнгой на фрегате «Venus». Участвовал в самых кровопролитных сражениях в Ост-Индских водах и даже побывал в плену. К слову, по возвращении из плена в 1812 году получил первый офицерский чин. Через два года он вторично был пленён, на сей раз – англичанами. И был сильно раздосадован, очутившись на свободе уже после низвержения своего кумира – Наполеона Бонапарта.

Тем не менее из флота не ушёл. Став контр-адмиралом, Гамелен был назначен сначала начальником штаба в Тулонскую эскадру, а через два года – командующим эскадрой Тихого океана. С июля 1848 года – вице-адмирал. В июле 1853 года был утверждён начальником эскадры Чёрного моря.

И вот после долгих лет вражды теперь французы создавали коалицию с «красногрудыми». Гамелен едва сдерживался от гнева, но приходилось держать себя в руках: русские были ещё худшими врагами. Однако зазнайку-Дандаса не переносил на дух! И всё же приходилось терпеть. Тем более что тот на рожон не лез, был осторожен и даже мог позволить себе обратиться за советом. А ещё, как и он, Гамелен, считал всю кампанию авантюрой.

Когда два «морских волка» громко вторили одно и то же, к этому стоило бы прислушаться: союзники готовили Большую Авантюру…

* * *

А что же мы? Как уже говорилось, нападение западной армады для нас оказалось неожиданностью. И это при том, что о предстоящей агрессии в Петербурге и Севастополе были не только предупреждены, но к ней готовились. Но тогда почему… Да потому, что и наши, уж извините, оказались ещё теми горе-стратегами.

Судите сами. 5 марта 1854 года военный министр Российской империи князь Василий Долгоруков писал Главному командиру Черноморского флота и портов Александру Меншикову: «По полученным здесь сведениям подтверждается, что соединённый англо-французский флот намеревается сделать высадку на Крымских берегах, чтобы атаковать Севастополь с сухопутной стороны… Государь император поручил мне сообщить о сем вашей светлости с нарочным фельдъегерем и покорнейше просить вас принять все зависящие от вас меры, дабы быть готовым встретить и отразить угрожающие Крыму и в особенности Севастополю неприятельские покушения»²⁵.

Комментарии, как говорится, излишни: об угрозе нападения на Крым и Севастополь князь Меншиков был предупреждён задолго до начала там боевых действий. Что в таком случае должен был делать Главный командир флота? Правильно – действовать! Но никак не ныть и не надеяться, что «рассосётся». Всё несделанное правнуком славного фаворита Петра Великого давно проанализировано нашими и зарубежными историками. Но на некоторых моментах всё же хотелось бы остановиться.

Крымский полуостров почти со всех сторон окружён морем – на то и полуостров. Но это не значит, что подплыл в любом месте к бережку и выгружайся. Как бы не так! Наилучшие крымские площадки, подходящие для высадки многотысячного десанта, имеются, пожалуй, только две – под Керчью и в Каламитском заливе в районе Евпатории. Как менее привлекательный вариант можно назвать Феодосию. Всё. Главной целью союзников в Крыму, вне всякого сомнения, являлся город-крепость Севастополь. Где расположен Севастополь? Правильно, на юго-западе полуострова – почти там же, где и Евпатория (та – чуть севернее, на западе). Вопросы? Если вопросов нет – и на том спасибо.

Итак, намного ближе к Севастополю не Керчь и Феодосия, а Евпатория. Что из этого следует? Только одно: место высадки союзников ясно как день – Евпатория, точка. Песчаное и пологое дно Каламитского залива не могло не привлечь вражеские десантные отряды. Из всего сказанного делаем вывод: так называемую «каламитскую дугу» следовало укреплять всеми возможными силами и средствами, то есть строить оборонительный рубеж от Евпатории вплоть до Севастополя. С редутами, рвами и пушками; а ещё сформировать в этом районе боеспособную и мобильную если не армию, то, по крайней мере, группировку войск.

Теперь посмотрим, что сделал светлейший князь Меншиков за раз… два… три… четыре… пять… шесть… Одним словом, за те полгода, которые этому «стратегу» были подарены самой судьбой. Так вот, НИЧЕГО.

Недодумал сформировать мощный кулак штыков этак в сто для отражения вражеского вторжения.

Недодумал сконцентрировать достаточное количество войск в районе Евпатории – наиболее вероятном месте высадки вражеского десанта. Не говоря уж о том, чтобы укрепить подступы к городу.

Недодумал уже после вторжения противника оставить позади отступающих русских войск выжженное плато, как, скажем, сделали в Отечественную войну 1812 года Багратион и Барклай-де-Толли. Известно, например, что после оставления Евпатории русским гарнизоном там осталось до 60 тысяч четвертей купеческой пшеницы. В результате преступной халатности неприятельская армия на четыре месяца была обеспечена провиантом…

И уж, конечно, светлейший князь недодумал составить правильную диспозицию своих войск во время сражения на Альме, в котором неприятель, расстреливая русские батальоны из штуцеров и пушек (в том числе – корабельных) буквально смял позиции наших полков. Французскому генералу Боске на глазах противника даже удалось поднять по крутому склону орудия. Когда «лягушатники» во время передвижения набрели на чистый ручей, успели себя и горячим кофе побаловать. А мы всё наблюдали… Прийти в себя уже не было времени. После того как неприятель овладел Телеграфным Холмом, который оборонял лично князь Меншиков, защитникам стало понятно, что с «шапкозакидательством», на которое так уповал генерал Кирьяков[81]81
  Кирьяков, Василий Яковлевич (1800–1862) – русский генерал-лейтенант, участник Крымской войны. Происходил из дворян Полтавской губернии. Окончил 2-й кадетский корпус. Был женат на Аполлинарии Семёновне Мягковой, правнучке (по матери) генерал-аншефа Абрама Петровича Ганнибала. Отличился в боевых действиях в Польской кампании 1831 года. В 1849 году произведён в генерал-лейтенанты. В период Крымской войны командовал 17-й пехотной дивизией; в сражении при Альме 8 (20) сентября 1854 года проявил себя слабым и самонадеянным военачальником. Считается, что именно от него пошло выражение «закидать шапками». В 1861 году вышел в отставку. Умер 9 мая 1862 года в г. Острове, где и похоронен.


[Закрыть], случился конфуз. Но «конфуз» – мягко сказано: то был полный разгром.

В результате, наши потери составили почти 6 тысяч человек, из которых пять генералов и около двухсот офицеров. С какой стороны ни посмотри, битва при Альме для нас получилась разгромная. Но главное, оказалась бездарной и кровопролитной.

К слову, французы вели себя так, что иначе как «лягушатниками» их не могли называть не только русские, но и свои же, британцы с турками. По крайней мере, отношение французов к раненым и мёртвым вызывало отвращение.

«Французы обирали тела убитых и умерших донага, – пишет К. Хибберт. – Огрубевшие на войне с дикарями в Алжире, зуавы привыкли к страданиям и смерти. Они могли спокойно веселиться или принимать пищу в окружении раненых и трупов. Французские похоронные команды работали неохотно и демонстрировали ужасающий юмор. Гардемарин Вуд рассказывал, как на его глазах какой-то зуав бросил в могилу чей-то безногий труп, а затем приладил трупу чью-то оторванную ногу.

Каффир, слуга капитана Клиффорда, с жуткой непосредственностью рассказывал, что самое большое удовольствие получает от прогулок по полю боя и вида безруких и безногих трупов вражеских солдат, которые выглядят как «яблоки в саду». Как-то он вернулся, нагруженный русскими саблями и касками, приговаривая: «Как хорошо! Столько убитых. Повсюду руки и ноги. Это все враги господина»…»²⁶

И это при том, что у союзников имелись серьёзные проблемы, главная из которых – всё та же холера. Она свирепствовала в Варне, сопровождала союзников при переходе на кораблях и, конечно же, никуда не делась при высадке в Евпатории, перед сражением под Альмой, да и всё последующее время.

«С тех пор, как мы высадились в Крыму, у нас столько же умерло от холеры, сколько погибло при Альме. Из двух тысяч, выбывших из строя в деле с неприятелем, убитых было 380 человек. Умерших от холеры насчитывается теперь столько же», – писал корреспондент «Times» Уильям-Говард Рассел.

Но и после первых неудач русской армии князь Меншиков недодумал организовать в условиях горной местности в той или иной мере задержание противника. Русская армия спешно ушла в глубь территории. Или всё же – бежала? По вине всё того же главнокомандующего.

Не многовато ли этих самых «недодумал»? Основу этого словосочетания, как мне видится, составляет слово «думать». Так вот, всё, что сделал, недодумав, князь Меншиков, можно было делать, вовсе и не думая. Ну а если думал, то, извините, чем?..

* * *

Буду самокритичен: рассуждать задним числом всегда проще. И если бы подобное (о никудышности светлейшего князя Меншикова) я заявил, скажем, лет этак 150 назад, на меня наверняка бы зашикали. Правда, не все, но всё равно, «защитничков» того, по вине которого русской крови в той войне пролилось немерено, нашлось бы достаточно. Например, его бывший адъютант, Аркадий Панаев, который с какой-то поистине «адвокатской» одержимостью позже будет отстаивать невиновность князя, доказывая, что «светлейший» задолго до активных боевых действий в Крыму бил тревогу и отсылал на Высочайшее имя, а также военному министру одну тревожную депешу за другой. Ну да, отсылал – и что с того?

Как сообщает Панаев, ещё 21-го января 1854 года в своём секретном донесении на Высочайшее имя (за № 233), князь Меншиков «выражает опасения, что неприятель предпримет атаку на Севастополь с моря и суши в значительных силах для овладения городом и для истребления флота». В другом секретном донесении (№ 237), отправленном императору через шесть дней, он «выражает предположение о покушении неприятеля в значительных размерах – на Крым». 25 марта (донесение № 288) князь «повергает на благоусмотрение Императора мысль об ограждении северного берега бухты оборонительной стеною», а вскоре (донесение № 296), «испрашивает дозволение об употреблении войск для обережения от нечаянного нападения и для наблюдений за окрестностями Севастополя». Донесение императору от 9 апреля (№ 299) подтверждает «опасения насчёт предприятия союзников на Крым»…

Далее в переписке с военным министром в марте месяце (донесения №№ 297, 344 и 362) «светлейший» за неимением войск предлагает «обратить на действительную службу льготных ногайцев Крымского полуострова; вооружить государственных крестьян русского народонаселения в Крыму; присоединить две роты Балаклавского греческого батальона, поручив им наблюдение за южным берегом Крыма». 18 апреля (донесение № 455) он предписывает полковнику Залесскому «поспешить перевозкою провианта из Евпатории в более безопасное место»; 21 апреля (донесение № 484) просит главноуправляющего путями сообщения графа П. Клейнмихеля «дать в его распоряжение роту рабочих для исправления дорог, по которым должно ожидать передвижения войск в окрестностях Севастополя». И так далее и тому подобное.

Не устаёшь удивляться: морской министр Российской империи, первостепенной задачей которого по приезде в Севастополь является оборона причерноморских границ государства и Крыма, – этот облаченный сверхполномочиями чиновник суетится и кудахчет, как насмерть перепуганная курица! Ах-ах, как бы чего не произошло… как бы избежать «атаки на Севастополь с моря и суши»… как бы враг «не покусился на весь Крым»… «не оградить ли северный берег бухты оборонительной стеною?..» Да и вообще, «не понаблюдать ли за окрестностями Севастополя?»…

Хотя, следует заметить, в общем хоре упаднических ноток нет-нет да проскакивает правильная. Как минимум с двумя мероприятиями князь Меншиков, что называется, не промахнулся. Так, в мае месяце «светлейший» отправляет прибывших в Севастополь сапёров прокладывать новую дорогу от Инкерманского моста через реку Чёрную на Корабельную сторону. Протянутая по скатам южного берега бухты и прикрытая с моря, эта дорога значительно сокращала сообщение между Северной и Южной сторонами, обеспечивая скрытное передвижение войск.

А в начале июля, когда в войсках союзников, расквартированных близ Варны, началась массовая гибель личного состава от холеры и дизентерии, и они потянулись было в сторону Крыма, – именно в это время Меншиков обращается к главнокомандующему Южной армией князю Горчакову с просьбой распустить ложный слух о подготовке русских войск действовать против Варны. Целью этой дезинформации было максимально задержать сосредоточенные в Болгарии неприятельские войска. В своём донесении князь испрашивает Горчакова переправить в Крым войска 16-й дивизии. «В этой дивизии, – писал он, – может быть, нет такой там необходимости, как здесь, в Севастополе, на который неприятель смотрит, конечно, как на венец всех своих достижений».

29 июня во всеподданнейшем донесении Императору (№ 384) князь Меншиков предусматривает место высадки – в Евпатории; и предположительное количество вражеских сил – до 60 тысяч.

Наши неудачи в первые дни вторжения союзников на полуостров выглядят ещё обиднее, если знать, что князь Меншиков был прекрасно осведомлён, что противник будет вести боевые действия не только в Севастополе, но и в районе «каламитской дуги», в частности – в Евпатории. Ещё 7 июля в донесении за № 903 «светлейший» пишет военному министру, что, в виду ожидаемой высадки неприятеля вблизи Евпатории, «полезно позаботиться о возможности подвоза провианта к армии через Геническ». К середине июля Меншиков уже точно знает, что неприятель готовит высадку в Крыму; 21 июля (донесение № 996) он пишет начальнику 16-й дивизии генералу Квицинскому[82]82
  Квицинский, Онуфрий Александрович (1794–1862) – русский генерал-лейтенант, участник Крымской войны. После окончания 2-го кадетского корпуса в 1810 году был выпущен подпоручиком в Лейб-гвардии Егерский полк, в рядах которого прошёл Отечественную войну 1812 года; участник заграничных походов русской армии 1813–1814 гг. Был женат на Елизавете Борисовне Пестель (1828–1914), дочери Бориса Ивановича Пестеля, младшего брата декабриста П. Пестеля. В 1827 году стал командиром 27-го Егерского полка. Отличился в боевых действиях в Польской кампании 1831 года, где был контужен. В 1845 году назначен начальником 16-й пехотной дивизии. С марта 1847 года – генерал-лейтенант. В период Крымской войны отличился в сражении при Альме 8 (20) сентября 1854 года, когда в конце сражения, удерживая натиск целой дивизии англичан, лично повёл в атаку Владимирский полк. Во время боя, проявив личное мужество, был дважды ранен в руку и ногу и контужен в бок с переломом ребра. За храбрость, проявленную в битве при Альме, генерал Квицинский был награждён орденом Св. Александра Невского и бантом к ордену Св. Георгия 4-й степени. Онуфрий Александрович Квицинский умер в 1862 году.


[Закрыть], чтобы тот поспешил со своей дивизией «сколь возможно»…

Как подтверждает адъютант князя А. Панаев, «из содержания всех этих донесений и распоряжений, с января по сентябрь 1854 года, очевидно, что князь не только ожидал высадки, но даже определял время, место и размеры сил, в которых она будет совершена в Крыму». В этом якобы несомненная заслуга главнокомандующего, – замечает адъютант.

Разочарую сторонников Панаева: всё это – свидетельство преступного бездействия светлейшего князя Меншикова.

* * *

Представим, что князь Меншиков сделал всё по уму. Например, опираясь на данные дозорной службы (а она на Черноморском флоте была организована блестяще!), приказал соорудить в районе Евпатории хороший укрепрайон. Да у Керчи; а ещё – у Камышовой, Казачьей и Балаклавской бухт, которые, к слову, можно было запереть намертво: не цепями, так – минами! (Про Севастополь и говорить нечего.) Вот тогда-то, кто знает, может, и удалось бы избежать столь чудовищной трагедии.

А переиграть противника имелись все предпосылки. Начну с того, что обороняться всегда легче, чем наступать. Аксиома. Соотношение потерь наступающих и обороняющихся в среднем два к одному, пусть и с разносом в ту или иную сторону. И это – тоже аксиома. Когда же речь идёт о десантировании с моря, тут соотношение может увеличиться в разы, и опять же не в пользу наступающих.

В знаменитой высадке союзников в Нормандии в июне 1944 года[83]83
  Речь идёт об операции «Нептун». Напомню, так называемая Нормандская операция, или операции «Оверлорд», осуществлялась в два этапа: первый – операция «Нептун» (с 6 июня по 1 июля 1944 года), целью которой являлось завоевание плацдарма на континенте; и второй – операция «Кобра», включавшая в себя прорыв и наступление по территории Франции.


[Закрыть] данное соотношение составило приблизительно три к одному в пользу обороняющихся. И это при том, что коалиция формировалась аж тринадцатью странами, включая новозеландцев, греков и даже поляков – тех самых, кто в начале войны первым поднял лапки, едва не коснувшись Луны. Берег, ощетинившийся тысячами фрицевских «косторезов» (пулемётов MG-42), обороняли аж два генерал-фельдмаршала – фон Рундштедт и «лис пустыни» Эрвин Роммель. Но даже им не удалось удержать прибрежную полосу. Союзникам большой кровью (общие потери составили почти 10 тысяч человек) удалось создать трёхкилометровый плацдарм, и лишь после этого развернуть наступление. Потеряв менее четырёх тысяч, гитлеровцы были вынуждены отступить. Вот что значит высадка с моря.

В 1854 году всё было не так. Хотя десантировались всё те же британцы. Что из себя представляло это воинство, мы уже говорили. В отличие от русского главнокомандующего, который не сомневался в месте предполагаемой высадки неприятеля, он, этот самый неприятель, по сути, двигался наобум, не ведая, что его там, на крымском берегу, ожидает: может, ряды орудийных батарей; а может, колонны быстроходных фрегатов, готовых по первому же приказу ринуться в смертный бой. Ничего этого противник не знал. А потому боялся. Оттого-то вся высадка напоминала своего рода рискованную авантюру.

Предполагалось одновременно высадить до 30 тысяч человек! Вслед за ними – несколько артиллерийских батарей, ящики с пушечными ядрами. Да ещё – тысячи лошадей… Но сначала всё это следовало доставить к берегу. На дворе – начало осени; погода, хоть и ласковая, но море сердитое, того гляди, разбушуется… Самая неспокойная волна – аккурат у западного побережья Крыма.

В первых числах сентября Чёрное море пересекает грозная армада из 350 кораблей, на борту которых 28 тысяч французов, чуть меньше англичан (24 000) и 8 тысяч турок. Лошадей – почти 3 тысячи. Прикрывают армаду 12 английских линейных кораблей и столько же фрегатов. Но это ничего не значит, ибо эти самые линейные корабли переполнены настолько, что, попадись навстречу русская эскадра – и впору кричать караул! Мало того, что команды переполнены чуть ли не вдвое, но опаснее другое: на каждом борту до двух тысяч десантников. Ничего удивительного, что ход линейных кораблей ничем не напоминает ход боевых судов, готовых отбить любую атаку; «беременные аллигаторы» – вот это подошло бы больше.

Первая французская колонна из 14 парусных судов покинул варнинский рейд уже 5 сентября и трое суток проболтался в открытом море, причём без всякого конвоя. Подходи – и бей! Но наши боевые фрегаты, увлечённые общим «оборонительным ужасом», навеянным князем Меншиковым, вжались в родной берег и готовились ко всему (даже к собственному затоплению!), но только не к отчаянному отражению агрессии в открытом море.

Соединившись у Змеиного острова (в 35 км от устья Дуная), союзники ещё успели повздорить друг с другом по вопросу общего управления, а также относительно места высадки (французы ратовали за другое – у Феодосии, к западу от Керчи). В результате, объединённые силы возглавил лорд Реглан, а место высадки было определено в районе Евпатории. 10-го числа союзники проводят очередную рекогносцировку западного побережья полуострова, причём как-то неуклюже, большой комиссией, которая проявляет признаки неуверенности. А переполненные людьми, лошадьми и орудиями корабли по-прежнему болтаются в открытом море. Повторюсь: подходи – и бей!

Впрочем, бить врага можно было не только в открытом море, но и… Мы с вами совсем забыли о Варнинском заливе. Весной 1854 года порт Варны переполнен! Чего и кого там только нет: тяжёлые транспорты, юркие катера, баржи, фелюги и, конечно, боевые корабли, которые переполнены и (внимание!) находятся если и не в беспомощном состоянии, то, по крайней мере, в состоянии некой прострации. Ибо заняты разгрузкой и погрузкой – личного состава, вооружения, припасов и т. п. Никому и в голову не приходит, что кто-то осмелится напасть на этот «Балканский Вавилон», атаковав неслыханную армаду кораблей.

А ведь у османов и их союзников противник всё тот же – русские. Те самые герои Синопа – отважные, неустрашимые, отчаянные, не боящиеся ни огня, ни крови! Нахимов, Корнилов, Истомин… Варна могла затмить и Синоп, и Наварин. Если бы наши отважные флотоводцы, скажем, пользуясь ночной темнотой, подошли и атаковали. Проморгали транспорты в открытом море – зато ударили в самое сердце союзнического флота.

Не будем идеалистами: из подобной переделки вряд ли кому из наших удалось бы уйти живым. Но! Никакого вторжения просто бы не было! И если кому-то покажется, что моей фантазии нет предела, возражу: лишь утрата нашей инициативы спасла союзников от разгрома. Кстати, в войне на Чёрном море в 1854 году у берегов Крыма я не встретил упоминаний ни о наших славных брандерах, ни о новейших морских минах Шильдера, ни об удачном десантировании в тылу врага. Или я что-то пропустил?

Шанс повернуть всё в свою пользу у российского флота был. 14 русских линейных кораблей против 19 вражеских могли полностью компенсировать численное неравенство и отставание в вооружении своей безупречной инициативой, которой всегда славились наши моряки.

Не подошли и не ударили. Следовательно – не разметали. А раз так, пришлось довольствоваться жутким ожиданием вторжения.

* * *

Рекогносцировка союзников показала, что наилучшим решением было бы произвести десант в несколько милях севернее Евпатории. Вечером 12-го британцы и французы уже у Евпатории. На слудующий день город пал. «Пал» сказано слишком громко: в Евпаторию без всякого боя и сопротивления вошли вражеские десантники. Исправлявший должность коменданта города майор Браницкий без всякого сопротивления вывел 200 человек Тарутинского егерского полка по дороге на Симферополь. Ворота Российской империи оказались распахнуты. Их распахнули, по сути, просто пнув сапогом…

Но это была ещё не высадка. Транспорты с войсками станут на якорь только утром 2 (14) сентября; около восьми часов первые французы достигнут берега. В половине первого пополудни на крымском побережье уже будут высажены три неприятельских дивизии, с орудиями и лошадьми.

Вторжение началось.

Самым сложным, конечно, было переправлять с кораблей на берег орудия. А где пушка – там и лошадь. Или я что-то путаю? Нет, всё так и есть. Когда орудие доставят на берег, там его и будет поджидать животное. Лошади, как и пушки, переправлялись на берег… на шаланде; причём тяжёлые мортиры – на двух спаренных (связанных между собой) шаландах – тех самых, что «полные кефали» и представлявшие из себя крупные рыболовные лодки, ходившие под парусом. Доставив на берег и погрузив на колёсный лафет, запряжённый лошадкой-двумя, орудия прямиком вывозили на позиции или куда там ещё.

И не следует забывать, что животных зачастую было переправлять ещё тяжелее, чем пушки. Хотя бы потому, что лошадь, в отличие от той же мортиры, существо живое и, следовательно, со своими преимуществами и недостатками. Из преимуществ следует выделить лишь одно – что она способна плавать. Всё остальное – относится к недостаткам. Ведь лошадка – животное умное и пугливое. А потому воду если и любит, то разве испить после трудного дня или в жаркий полдень пройтись с ездовым вдоль речной отмели на глубине не выше собственных колен. А в омут, понимает коняга, соваться не следует – лезьте сами!

И очень-таки лошадка не любит острых ощущений! Например, совсем это не конское дело, будучи стреноженной, шастать на каких-то шаландах по морям-океанам. И, очутившись на этой самой шаланде, чувствует себя, мягко говоря, не в своей тарелке. И если будет терпеть – то до первой сильной волны, захлестнувшей лодчонку. Тогда-то в чувствительной душе лошадёнки возникает самая что ни на есть паника! Раз дёрнется, другой – и вот уже за бортом. Копытцами туда-сюда, а дна и близко нет; да и копытца-то путами стянуты… Бедняга фыркает, хрипит и жалостно ржёт, прося у людей помощи, а потом и вовсе под воду – ту самую, которую и в рот-то не возьмёшь, такая горькая!

В какой-то момент проходит даже паника, ибо лошадь начинает медленно тонуть. В такие трагические минуты многое зависело от опыта и оборотистости солдат и матросов, которые, если верить приказам, отвечали за животное головой. Чаще – спасали; хотя – далеко не всегда…

* * *

Теперь сосредоточимся. Евпатория захвачена неприятелем. Невдалеке, покачиваясь на волнах, встал вражеский флот. На борту сотен кораблей, горланя и гремя, возится неприятельская свора. Это – ВРАГ. Он у наших берегов и настолько лют и непримирим, что в глазах защитников его обличье напоминает звериное. И эта нечисть подлежит уничтожению. Желательно – незамедлительно! Ибо все эти джоны, смиты, жан-жаки и фан-фаны явились сюда завоёвывать и убивать. И только для этого!

На весь переход в 250 миль у союзников ушло более недели. Повезло с погодой. А ещё джонам и жакам сильно повезло… с князем Меншиковым. Который всё то время, пока неприятеля можно было разметать в море или превратить в мясной фарш при высадке на берег, находился в Николаеве. И оттуда-то «светлейший» то ли командовал, то ли, извините, всё-таки «кудахтал».

Когда через неделю после высадки союзники произвели рекогносцировку близ Севастополя, выяснилось, что поперек входа в гавань, между Александровской и Константиновской батареями и снаружи мачтового бона, стояли пять линейных кораблей и два фрегата, между которыми были протянуты цепи. Однако оставленный проход подтверждал, что русский флот (почти 90 боевых и вспомогательных кораблей) был готов к выходу навстречу неприятелю[84]84
  На тот период, если верить историкам, в гавани находились 4 трёхдечных 120-пушечных корабля, 11 двухдечных 84-пушечных, 7 фрегатов (от 44 до 60 орудий), 4 корвета (18-пушечных), 8 бригов, 11 пароходо-фрегатов и 40 мелких судов.


[Закрыть].

Но корабли не вышли. Можно всё валить на нераспорядительность адмирала Нахимова, в руках которого находилось командование флотом; или на адмирала Корнилова, отвечавшего за укрепления на суше. Можно даже пойти дальше и, согласившись с крымским историком С. Ченнык, назвать вещи своими именами: никакого стратегического планирования морской войны во время Крымской кампании на нашем флоте просто не было! Впрочем, как и стратегической инициативы – верного признака любого победителя. И кто виноват – Луи Наполеон? Поэтому, повторюсь: в ответе за всё всегда самый главный начальник – тот, по приказу которого всё крутится, вертится, плавает, стреляет, сооружается и разрушается.

В те роковые дни за всё отвечал светлейший князь Меншиков.

Ни самого «светлейшего», ни его войск в районе высадки союзников не оказалось. А жаль. Ведь вся эта «высадка» напоминала некий разнузданный шабаш, когда разноцветная толпа гуляк прибыла на загородный пикник. Что-то вроде выгрузки разбойников Левассёра на берег Тортуги. Тем более что крымский берег сквозь подзорные трубы вражеских офицеров выглядел, как они позже вспоминали, некой «иллюзорной картинкой».

Вот трубы выхватили одинокий казачий разъезд. На головах русских казаков сидели высокие бараньи шапки; в руках они держали пятиметровые пики; сбоку – тяжёлые сабли. Их офицер в галантном мундире, находясь верхом на вороном жеребце, при виде незваных гостей достал записную книжку и, глядя в сторону моря, стал делать какие-то записи. Что это были за записи, догадаться нетрудно: офицер собирал разведданные для составления рапорта на имя своего командира, в котором должен был указать количество вражеских кораблей, пушек, живой силы и т. п. Его начальник будет составлять докладную своему командиру и т. д. – до тех пор, пока бюрократическая бодяга не дотянется до самого верха с непростительным опозданием. Ведь когда последний из этих рапортов прочтёт князь Меншиков, его ценность уменьшиться до минимума!