Текст книги "Долг – Отечеству, честь – никому…"
![](/books_files/covers/thumbs_240/dolg-otechestvu-chest-nikomu-204465.jpg)
Автор книги: Виктор Сенча
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
И князь планирует новое сражение, на сей раз – под Евпаторией. Генерал-лейтенанту Хрулёву[100]100
Хрулёв, Степан Александрович (1807–1870) – русский военачальник, генерал-лейтенант, участник Среднеазиатских походов и Крымской войны. В 1825 году окончил 2-й Санкт-Петербургский кадетский корпус. Участвовал в подавлении польского мятежа (1831 г.), в Венгерской кампании (1849 г.), в операциях по покорению Кокандского ханства (начало 1850-х годов). С началом Крымской кампании воевал на Дунае, а после высадки англо-французских войск на Крымском полуострове – состоял при главнокомандующем сухопутными и морскими силами в Крыму князе Меншикове. В феврале 1855 года неудачно штурмовал Евпаторию. Отличился при обороне Севастополя. 27 августа 1855 года во время атаки был ранен в левую руку, но не покинул поле боя. В сентябре 1861 года был назначен командиром 2-го Армейского корпуса. Похоронен на Братском кладбище в Севастополе.
[Закрыть] придаётся почти 19 тысяч войск (36 батальонов пехоты и 6 полков конницы) при 108 полевых орудиях – большая сила, чтобы отвоевать не только город, но и очистить от неприятеля всё побережье Каламитского залива.
А кто же в Евпатории? Ба, знакомые всё лица: Омер-паша со своими головорезами, приплывшие сюда с берегов Дуная. С учётом египетской дивизии – более 30 тысяч. Да тысяча татар-крымчаков. И столько же французов. На рейде шесть пароходов; французский линкор «Henri IV» превращён в береговую батарею. Сам город обнесён земляным валом с широким и глубоким рвом, да ещё городская оборонительная стена… Таким образом, при планировании операции следовало учитывать, что город-крепость придётся брать, идя в лобовую атаку. Хотя старик Суворов обязательно бы добавил: без артиллерии тут не обойтись. (И Кутузов с ним бы согласился.) Часть пушек – по пароходам, чтоб уничтожить корабельную артиллерию; остальные – по крепостным укреплениям. И так – до появления большой бреши (а лучше – нескольких!), в которую вольётся атакующая пехота.
Но бить по пароходам было нечем: те пушки, которыми располагал генерал Хрулёв, отнюдь не отличались дальнобойностью. Зато корабельная артиллерия союзников была во всеоружии, что являлось серьёзным преимуществом противника. Оставалось просто идти напролом. И… помнить о преимуществах неприятеля.
Скажу честно, всё это я изложил, не зная, как на самом деле поступили князь Меншиков и его генералы. И очень надеялся, что на этот раз «стратеги» придумали-таки «что-нибудь позаковыристей». Впрочем, на успех операции надеялся не только я один, но, как оказалось, и генерал Хрулёв. Накануне сражения он приказал оборудовать позиции и возвести полевые укрепления для защиты орудий – тех самых, которые в предстоящем бою будут бить в сторону пушек противника и скоплений вражеской живой силы.
Однако с «заковыркой» вышла незадача. В произошедшее на самом деле не хочется верить. Потому что становится по-настоящему досадно.
А случилось следующее. Ранним утром 5 (17) февраля 1855 года русские войска пошли на штурм. Предварительно ударили лёгкими орудиями. И поначалу всё шло не так уж плохо.
Из доклада генерала Хрулёва: «Действие нашей артиллерии, управляемой полковником Шейдеманом, было чрезвычайно удачно; многие из неприятельских орудий вынуждены были на время прекратить огонь, пять зарядных ящиков, или погребков, были взорваны, в особенности один из взрывов был значителен».
По плану Хрулёва, наступление было организовано тремя колоннами: основной удар наносился по центру, а фланги действовали отвлекающим маневром; штурм начался с левого крыла. Но загвоздка заключалась в том, что противник наперёд знал о нападении на Евпаторию, поэтому был начеку.
Отряд подполковника Панаева выдвинулся к городским стенам, отправив вперёд греческих добровольцев и четыре сотни пеших казаков. Пошли в атаку и отряды генерала Огарёва. И вот идут они себе, идут… Пришли. Ко рву. И очень-таки удивились, что ров этот… заполнен водой. Надо же?! А ведь думали, авось там только ручеёк течёт… Команда: «Лестницы – поперёк рва!»… Что это? Не может быть! Оказывается, лестницы коротки. Потому как воды много… Сунулись в воду: «глыбоко», с ходу не скакнёшь. Пока головы чесали, защитнички – ну эти, турки вперемежку с остальными, – окончательно пришли в себя, и устроили форменную мясорубку в виде огня из всех видов оружия и корабельной артиллерии. Стало не до глубоководного рва – унести бы ноги!
От всего этого, мой дорогой читатель, согласитесь, можно сойти с ума. Генерал Хрулёв (по-видимому, тоже немало удивлённый случившимся) отдал приказ об отходе. А с места бессмысленного сражения уже несут истекающих кровью раненых. Кругом – мёртвые тела и стонущие раненые… Потери: убитых 4 офицера и 164 нижних чинов; раненых – соответственно 38 и 544. За что?! По чьей вине?!
Из дневника Льва Толстого:
«14 февраля. 1855. 5 февраля Хрулев подвел 120 легких орудий на 100 и 300 сажен и открыл огонь по городу. Неприятель отвечал слабо. Батальон греков и Азовского пошел на штурм. Его подпустили в упор и тогда только грянули по нём картечью и батальным огнем из ружей. Потери, как говорят, от 5 до 8 сот человек. Отряд отступил и войска расположились по квартирам».
Князь Меншиков был раздавлен морально и физически. Отправив в Петербург депешу о позорном поражении, оставалось только запить. Но, будучи трезвенником, князь не пил. А потому, убитый горем, просто лежал в сапогах на грязной кровати и бессмысленно глядел в потолок.
Но убит оказался не князь. Сообщение из Крыма явилось смертельной вестью для другого человека.
18 февраля скончался император Николай I.
III
Властителей нельзя судить так, как частных людей. Частный человек живёт с людьми, и потому из него образуется человек; коронованные особы не имеют естественного роста: это тепличные растения…
Сенатор К. Фишер
…Внезапная смерть императора обернулась для всех большой растерянностью. Николай простудился, и близкие к монарху люди это знали. Но никто даже в мыслях не держал, что простое на вид недомогание закончится столь трагически. Подобное уже случалось, и не раз, когда царь чувствовал себя неважно, и даже на день-два оказывался в постели. Но всегда выздоравливал. Мало того, встав после этого на ноги, Николай Павлович чувствовал иногда мощный прилив сил, будто на несколько лет молодел.
В отличие от своего батюшки, тщедушного и низкорослого Павла I, российский император Николай Павлович Романов отличался отменным здоровьем и атлетическим телосложением. Он имел правильные черты лица, и при росте 189 см – широкие плечи и могучую грудь. Даже приближённые сомневались, не носит ли император ради эффектного внешнего вида ватные вкладки под мундиром. Спор разрешил лейб-медик Николая доктор Карелль (сменивший в пятидесятые годы на этом посту Н. Ф. Арендта), обследовавший приболевшего императора.
«Теперь, когда мне пришлось подвергать его перкуссии и аускультации, – писал Карелль, – я убедился, что всё своё, природное…»1
О темпераменте Николая вообще говорить не приходится: об этом прекрасно знала придворная когорта фрейлин, которая после интимного общения с «Дон Кихотом самодержавия» с лёгкой руки последнего выдавалась за князей, графов и просто знатных (пусть и не всегда молодых) вельмож. Ну а об уникальной эротической коллекции живописи, собранной сладострастным монархом, мечтали лучшие галереи мира. Впрочем, это – так, к слову.
Проблемы со здоровьем у Николая Павловича начались вскоре после того, как он присягнул на императорский трон. К приступам мигрени, не дававшим покоя с юности, ещё прибавились сильные боли в темени. В ночь с 9 на 10 ноября 1829 года в одном из залов Зимнего дворца с грохотом рухнула на пол большая китайская фарфоровая ваза. Выйдя на шум, Николай поскользнулся на паркете и упал навзничь. Падение оказалось неудачным: царь сильно ударился головой о стоявший поблизости шкаф, потеряв на какое-то время сознание. Так и лежал на полу, никем не замеченный. Несколько дней, проведённых в постели под наблюдением опытных докторов, помогли восстановиться; правда, не полностью: отныне головные боли беспокоили императора почти постоянно.
Эти боли Николая не только беспокоили – они его смущали. Подражая своему старшему брату Александру Павловичу (почившему императору Александру I), привыкшему ещё со времён наполеоновских войн спать на походной кровати, Николай приучил себя к скромности. Он спал на походной деревянной кровати, которая по сути являлась раскладушкой, а вместо перины ложился на матрас, набитый душистым сеном. Царю нравилось…
И дневника императора от декабря 1822 года: «…Ужинал, лег, кровать ломается, смеялся, спал на полу». На ней же, этой деревянной раскладушке, Царь-Триумфатор умрёт в тот злополучный день 18 февраля 1855 года.
Так вот, о головных болях. Как вспоминала великая княгиня Ольга Николаевна, когда у императора начинались приступы головных болей, в его кабинет ставилась походная кровать, опускались шторы, после чего Николай Павлович ложился, прикрытый только шинелью. При этом никто не смел войти в его кабинет. После того как приступ проходил (обычно длился «12 часов подряд»), «он вновь появлялся, только по его бледности видно было, как он страдал, т. к. жаловаться было не в его характере»2.
Поэтому всё это императора очень раздражало. Вот что по данному поводу писал Модест Корф: «…Государь говорил близким, что болезнь его непременно требовала бы лечь в постель. Но он не ложится единственно вследствие убеждения, что если ляжет раз, то, наверное, уже не встанет»3.
Через несколько лет после ушиба головы случилось очередное происшествие, едва не ставшее для Николая фатальным. В ночь с 25 на 26 августа 1836 года проездом из Пензы в Тамбов недалеко от местечка Чембар[101]101
Ныне г. Белинский Пензенской области.
[Закрыть] на середине горы кучеру не удалось сдержать лошадей, и те понесли. В результате, экипаж опрокинулся набок, а дремавший Николай Павлович вылетел из открытого экипажа и сильно расшибся. Император получил множественные ушибы, при этом оказалась сломана левая ключица. Какое-то время царь лежал на обочине дороги без сознания. Пострадал и сидевший рядом шеф Корпуса жандармов Александр Бенкендорф.
Из записок А. Бенкендорфа: «Коляска опрокинулась с грохотом пушечного выстрела. «Это ничего! – воскликнул император, добавив: – Я чувствую, что у меня переломлено плечо; это хорошо, значит, Бог вразумляет, не надо делать никаких планов, не испросив Его помощи»».
Но больше всех досталось камердинеру, сидевшему вместе с кучером на козлах. Ему-то первому по указанию царя и оказывалась помощь.
Следует заметить, в поездке императора сопровождал его лейб-медик Николай Фёдорович Арендт, но его экипаж отстал на несколько часов. Поэтому перевязку императору сделал уездный доктор Фёдор Фердинандович Цвернер, причём настолько удачно, что дело быстро пошло на поправку. Дабы не обидеть местного лекаря, Николай согласился провести пару недель в уездном училище под наблюдением заботливого Цвернера. И результат не заставил себя ждать: кость срослась вполне благополучно.
А чтобы подданные не волновались долгим отсутствием Государя в столице, они были проинформированы о произошедшем несчастном случае. К тому времени уже сложилась практика издания официальных бюллетеней о заболевании первых лиц государства, подписанных лейб-медиками. Как правило, эти бюллетени вывешивались в Зимнем дворце и публиковались в газетах. Но Николай I был известным противником издания этих бюллетеней, считая, что данная информация должна являться исключительной привилегией петербургского высшего общества.
Так, в октябре 1829 года военный генерал-губернатор получил секретную информацию «О состоянии болезни Государя Императора». Там, в частности, сообщалось, что: «29 октября в 8 часу вечера Его Императорское Величество Государь Император почувствовал озноб, за коим в ночи последовал лихорадочный припадок». По мнению подписавших записку лейб-медиков Рауха и Крейтона, причиной тому послужила «простудная лихорадка, причиненная двукратною простудою»4. А в пояснении говорилось, что данные сведения подлежат «объявлению публике, не припечатывая однако ж в Ведомостях».
Однако о происшествии, случившемся с Государем в поездке, где он сломал ключицу, подданные узнавали из газет, публиковавших бюллетени о ходе его лечения. Сообщалось, что «при перевозке Государя императора оказалось, что ключевая кость переломлена вблизи грудной кости без всяких других повреждений. Перелом сей есть простой и несложный, и к скорому и совершенному выздоровлению Е. И. В. предвидится полная надежда… Лейб-медик Арендт, уездный врач Цвернер. 26 августа 1836 г. в 8 часов пополудни»5.
Однако переписка Николая с приближёнными о своём здоровье носила несколько иной характер. Вот что, например, писал император князю Паскевичу 30 августа 1836 года:
«…Спешу тебя уверить, что перелом ключицы мне никакой боли не причиняет, мучает же лишь одна тугая перевязка, но и к ней начинаю привыкать, впрочем, – ни лихорадки, ни других каких-либо последствий от нашей кувыркколлегии во мне не осталось…»6
По этим же приватным письмам Николая I прослеживается динамика его выздоровления. Вот письмо из Царского Села (от 6 октября 1836 г.): «Прихожу в силы; рука еще слаба и с трудом сижу на лошади; ибо левой рукой не могу править, и на рысях плечу чувствительно». Из письма от 3 ноября 1836 года, где царь рассказывает о больной руке: «еще слаба, и я ею мало владею»7.
Спустя 12 лет (9 октября 1848 года) Николай Павлович вновь травмирует эту же ключицу. Поднимаясь по «крепко навощенной» лестнице Зимнего дворца, он поскользнулся и упал на то же самое плечо. «Ушиб обошелся, однако, без дальнейших последствий, хотя государь и сказывал, что боль от него была в этот раз гораздо чувствительнее, чем тогда, когда он сломал себе ключицу»8, — писал барон Корф.
В начале сентября 1836 года Николай Павлович покинул Чембар и через Тамбов и Рязань прибыл в Москву, откуда благополучно возвратился в Царское Село. В благодарность доктору царь пожаловал ему дорогой перстень стоимостью 2 000 рублей и отблагодарил деньгами – 3 000 рублями серебром. Кроме того, 5 000 рублей Николай пожертвовал в пользу уездной больницы9.
И всё же Николай Павлович добро никогда не забывал. А потому никак не мог смириться, что его «спаситель» живёт и трудится в какой-то Богом забытой дыре. Через несколько лет «уездный врач г. Чембар, титулярный советник Цвернер» назначается «гофмедиком к Высочайшему двору, сверх штата, с назначением его в дежурство при Высочайшем дворе, с прочими медиками»10.
И в этом – весь император Николай I…
* * *
Мало кто задумывался, что рядом с Августейшими особами всегда присутствовали лица, принадлежавшие к некой неприкасаемой касте. Нет, речь не о фаворитах, камергерах, фрейлинах или камер-юнкерах. Мы будем говорить о лейб-медиках[102]102
Специальным указом императора Павла I слово «врач» было упразднено; вместо него докторов отныне следовало именовать «лекарями». В XIX веке врачей называли либо лекарями, либо – докторами. Так что правильнее лейб-медиков было бы называть лейб-лекарями.
[Закрыть].
Здоровье монарха – достояние государства. Плох Государь или немощен – и государству одни несчастья; здоров, весел и счастлив – и подданные сытые и богатые. Именно поэтому ещё со времён Московского царства за состоянием здоровья Государя тщательно следили. А чтобы оберегать от хворей, одних опричников да малют скуратовых было явно маловато: требовались грамотные профессионалы-лекари, которых было раз-два и обчёлся. Так, повитухи да костоправы; опять же – зубодёры.
К слову, Пётр Великий рвал зубы собственноручно – и себе, и другим. Хрясь «козьей ножкой» коренной у боярина – тот и в обморок. А Петру только дай посмеяться:
– Штоф водки ему за мой счёт, пусть оклемается!..
Потом были Марта Скавронская (Екатерина I), Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Екатерина Великая… Женщина – не мужчина: доверится не каждому. И если рассказать что-то можно, то как… показать? Ладно бы, когда зуб болит или горло. Но если живот или рёбра? А что как пониже? Те же роды… То-то. А ведь ещё и детишки; их много вокруг Трона рождалось – здоровых и хворых, весёлых и угрюмых… Взрослый что-то и перетерпит, но слёзы из глаз дитяти – будто кинжал у сердца.
Настоящий штат придворных лекарей имелся у Екатерины II. Известно, что в первом «Адрес-календаре» (1765 г.) в номенклатуре придворных медицинских должностей упомянуты лейб-медики (Иван Шиллинг, Карл Крузе), лейб-хирурги (Вилим Фусадие, Иван Реслейн), гоф-хирурги (Христофор Паульсон, Христиан Ульрих, Иоган Бек, Христиан Баумгарт, Иоган Лидерс) и придворный аптекарь. В 1770-х годах к ним добавили «придворных докторов» (Карл Эйлер, Георг Кирнер) и медиков, находящихся «при Его Императорском Высочестве» Павле Петровиче (лейб-хирург Иван Бек, доктор Шулинус, гоф-медик Фридерик Аламан). При Александре I в номенклатуру должностей были включены «акушер» (Николай Сутгоф), «зубной лекарь» (Коньяр) и «камер-хирург» (Иван Эйборт); в 1821 году появляется «лейб-окулист» (Йозеф Райнери).
С образованием Министерства Императорского двора (1826 г.) в данную номенклатуру включаются лекари «для пользования больных придворного ведомства». В середине 1830-х годов появляются должности «почетных лейб-медиков» и почетных «лейб-хирургов»; чуть позднее туда же включают «почетного дантиста»11.
После кончины Екатерины Великой российский Трон наследовал её законный сын – Павел Петрович (Павел I). С появлением нового монарха в России многое изменилось. За четыре с небольшим года своего правления Павел Петрович уволил из армии 7 фельдмаршалов, более 300 генералов, почти 2 000 высших офицеров; около 12 000 чиновников и военных было выслано в Сибирь. Но оставил в неприкосновенности штат придворных лекарей. Уже это характеризует императора Павла не как «солдафона-полудурка», а достаточно умного человека. Ничего удивительного, что семью Павла I продолжали пользовать лекари его почившей матушки – лейб-медики Джон Сэмюэль Роджерсон (личный доктор императрицы), Иван Леонтьевич Блок (один из докторов Павла I), Иван Фёдорович Бек, лейб-хирург Леблен.
Но самым известным из лейб-медиков Павла I был Иван Фёдорович Рюль (1768–1846). Родом из Лифляндии (Латвии); был доктором медицины и хирургии. Начинал службу судовым врачом на Балтийском флоте. В 1794 году был назначен полковым врачом лейб-гвардии Преображенского полка. В марте 1798 года император назначил его младшим гоф-хирургом, а в 1802 году – гоф-хирургом (придворным хирургом). В 1804 году Рюль становится лейб-медиком при Дворе императрицы Марии Фёдоровны (императрицы). В 1805–1806 гг. участвовал в войнах и сражениях, в частности – при Аустерлице. В 1810 г. Александр I пожаловал Ивана Фёдоровича Рюля высокой должностью лейб-хирурга, а ещё через три года – лейб-медика.
О преданности лейб-медика Рюля, наверное, может служить тот факт, что после убийства Павла заговорщиками в Михайловском замке (в ночь с 11 на 12 марта 1801 года) его не привлекали для приведения в порядок растерзанного тела монарха. И это понятно, ведь «бедному-бедному Павлу» заговорщики проломили висок, изуродовали лицо, выбили из орбиты глазное яблоко; изо рта императора вываливался язык. Лицо пришлось срочно гримировать белилами; шею прикрыли шарфом, на голову надвинули треуголку. На всё про всё ушло почти 30 часов.
В этом помогали лейб-медики Бек, Роджерсон и Виллие; потом им на помощь пришли придворные доктора Грив и Сутгоф (последний – лекарь императрицы Елизаветы Алексеевны). «На подхвате» работали гоф-хирурги Орлай и Филиппов, а также придворный аптекарский помощник Польман[103]103
10 апреля 1801 года всем этим лейб-медикам в знак благодарности будет выплачено по 1 000 рублей.
[Закрыть]. Лишь после этого тело почившего «от апоплексического удара» императора Павла выставили на обозрение публике…
* * *
Конечно, многое в карьере лейб-медиков зависело от их профессионализма. Но зачастую будущность врача напрямую зависела от капризного случая. Так, например, случилось с придворным доктором императоров Павла I и Александра I шотландцем Яковом Виллие (1768–1854).
Выпускник медицинского факультета Эдинбургского университета, доктор медицины Виллие после окончания учебы поехал искать счастья в Россию. Только там, в далёкой Московии, как считал этот тщеславный сын пастора, можно было быстро сделать карьеру и стать богатым. И Виллие не ошибся. В 1790 году молодой лекарь пересёк границу Российской империи.
Прослужив в должности лекаря Елецкого пехотного полка пять лет, шотландец получил первое повышение – должность штаб-лекаря. В период Польской кампании (1793–1794 гг.) Виллие заметил генерал Суворов, у которого лекарь спас раненного в позвоночник адъютанта. Будучи хорошим хирургом, он извлёк пулю из поясничного позвонка, высверлив её трепаном.
Но по-настоящему известным при Императорском дворе имя Виллие стало после случая с датским посланником графом Бломом. Ещё будучи наследником престола, Павел Петрович с семьёй путешествовал по Европе (под именем графа Северного) и в Париже останавливался у датского посланника. Когда датчанин был в Петербурге, у него случился приступ непроходимости мочи. Павел обратился за помощью к своим лейб-медикам. Однако те только разводили руками, предлагая вскрыть мочевой пузырь. Не растерялся лишь Виллие, который взялся пробужировать[104]104
Буж – инструмент в виде гибкого и жёсткого (металлического) стержня. Пробужировать – произвести расширение просвета полого органа, в данном случае – уретры, – для выведения мочи.
[Закрыть] у больного мочеиспускательный канал (введя серебряный катетер с проволокой) и, по-видимому, спас бедолагу от неминуемой смерти. Когда Павлу доложили об успешной операции, тот был в восторге и лично поблагодарил искусного хирурга. Яков Виллие был определён на должность гоф-хирурга с производством в надворные советники. А потом предложил лекарю сопровождать его в поездке в Москву и Казань.
Положение лекаря при Дворе существенно укрепилось после успешной ларинготомии, произведённой статс-секретарю графу Павлу Кутайсову. Виллие искусно вскрыл у придворного нарыв в горле, за что в марте 1799 года был пожалован должностью лейб-хирурга при Императорском дворе; тогда же он стал домашним врачом наследника – великого князя Александра Павловича (будущего Александра I).
На эту тему есть интересная байка Николая Греча[105]105
Греч, Николай Иванович (1787–1867) – русский писатель, издатель, публицист, журналист, издатель, филолог, переводчик. Являлся наместным мастером масонской ложи «Избранного Михаила». Автор нескольких учебников по русской грамматике. Основатель историко-политического и литературного журнала «Сын Отечества»; совместно с Ф. Булгариным издавал и редактировал журнал «Северная пчела». Его уникальными мемуарами «Записки о моей жизни» зачитываются до сих пор.
[Закрыть]. Суть её такова. Заболел фаворит императора Павла, граф Кутайсов[106]106
Близость графа Кутайсова к императору Павлу I объяснялась просто. Кутайсов-отец свёл монарха с Анной Лопухиной (в замужестве – Гагариной), ставшей царской фавориткой; а сына, Павла Кутайсова, женил на её сестре – Прасковье Лопухиной. То есть император и граф были своего рода незаконными свояками.
[Закрыть]. Все знатные лекари бегали вокруг него, не зная, что делать; по ночам же рядом с графом дежурили полковые медики.
А дальше Греч пишет следующее: «Виллие явился в свою очередь и за ужином порядочно выпил даровой мадеры, сел в кресло у постели и заснул. Среди ночи сильное храпение разбудило его. Он подошёл к больному и видит, что тот задыхается; не думая долго, он вынул ланцет и царап по нарыву. Гной брызнул из раны; больной мгновенно почувствовал облегчение и пришёл в себя…»12
Ещё через год Медицинская коллегия «за искусство и знание во врачебной науке и оказание в пользовании болезней отличных успехов» утвердит Виллие в звании доктора медицины и хирургии.
Так что нет ничего удивительного в том, что именно Яков Виллие подпишет злополучное заключение о смерти Павла I, зафиксировав «апоплексический удар». «Король умер – да здравствует король!»…
В 1803 году доктор Виллие стал медицинским инспектором по гвардии, участвовал в военных походах. Когда в 1805 году армия Александра I была разбита под Аустерлицем, военный лекарь ночевал в доме под одной крышей с императором. И на то была причина: Александра на нервной почве буквально трясло, бедолага то и дело бегал «по нужде». Однако не потерявший хладнокровия доктор нашёл у казаков охраны полбутылки красного вина, накапал туда несколько капель опия, после чего «целебный коктейль» предложил монарху. Тот отхлебнул и… заснул сладким сном.
В 1808 году Яков Виллие будет назначен управляющим медицинской экспедицией Военного департамента, президентом Медико-хирургической академии. К началу Отечественной войны 1812 года – станет директором Медицинского департамента при Военном министерстве.
Будучи с русской армией в Париже, именно Виллие диагностирует в горле умирающей императрицы Жозефины «злокачественную жабу». Помочь бедняжке уже никто не сможет, и она скончается…
* * *
Однако у врачей успех рука об руку с трагедией. В злополучный день Бородинской битвы в профессиональной деятельности Якова Виллие произошёл один неприятный эпизод. Был тяжело ранен князь Багратион. Первым доктором, осмотревшим командующего 2-й Западной армией, был лекарь Литовского полка Яков Говоров.
Говоров металлическим зондом исследовал глубину и ширину раны, произведя раненому первую перевязку. Однако во время этой манипуляции лекарю не удалось добиться главного: распознать перелом. Решив, что рана пулевая, военный доктор наложил «простую повязку» и назначил консервативную терапию. На самом деле Багратион был «ранен в переднюю часть… берцовой кости черепком чиненого ядра»13, то есть осколком.
Ошибку полкового лекаря наверняка должны были заметить более именитые доктора. Но этого не случилось. Врачом, который повторно обследовал Багратиона, был главный медицинский инспектор, или начальник медицинской службы русской армии, Яков Васильевич Виллие. Главный лекарь осмотрел князя уже в развозном госпитале, располагавшемся в санитарных палатках в районе Псарёвского леса, куда в коляске был доставлен раненый.
В прифронтовом госпитале творилось несусветное. Офицер Ольферьев, сопровождавший Багратиона, позже писал своей сестре: «…Легче пробыть шесть часов в бою, нежели шесть минут на перевязочном пункте. Кругом лужи крови, то красной теплой, то черной и уже застывающей. Тысячи стонов подымаются к небу. Лекари работают, сбросив сюртуки, подвязав передники и засучив рукава до локтей»14.
Ещё при первом осмотре Яков Говоров определил, что рана была «сопряжена с повреждением берцовой кости». А что же Виллие? Он повторно прозондировал рану и, расширив её, сумел извлечь небольшой отломок кости. Налицо имел место огнестрельный оскольчатый перелом. Однако, судя по всему, даже такой именитый эксперт, как Яков Виллие, отнёсся к ранению князя несколько поверхностно: чиновник от медицины принял точку зрения Говорова, предположив, что маленькая рана, скорее всего, была произведена пулей, но никак не осколком гранаты или ядра. О том, что глубоко в тканях мог застрять металлический осколок, Якову Васильевичу почему-то даже не пришло в голову. Видимо, именно поэтому он распорядился лекарю Говорову отправляться обратно в полк, а Багратиону разрешил (наверное, по просьбе самого генерала) уехать на лечение в Москву. После этого Яков Виллие спешно вернулся к исполнению своих обязанностей в воюющей армии, а князя Багратиона он больше не видел и не осматривал.
Чем закончился такой поверхностный осмотр для самого Багратиона – общеизвестно. Хотя любая война списывает самые невосполнимые потери. Списали и эту…
Ещё об одном громком инциденте, связанном якобы с врачебной некомпетентностью. 19 октября 1860 года скончалась супруга Николая I вдовствующая императрица Александра Фёдоровна; 5 ноября тело было предано земле в Петропавловском соборе. После кончины мужа вдова долго болела, тем не менее после её смерти появились слухи, будто во всём виноват её лечащий врач Фёдор Карелль.
Так, фрейлина Мария Фредерикс[107]107
Фредерикс, Мария Петровна (1832–1903) – баронесса, фрейлина Императорского двора. Дочь барона Петра Андреевича Фредерикса, генерал-адъютанта и действительного тайного советника, который, говоря словами Модеста Корфа, «человек был добрый, но его жена всю жизнь влекла его со ступени на ступень, за торжественною своей колесницей»; мать – баронесса Цецилия Владиславовна, полька и католичка, являлась самой близкой подругой императрицы. Мария Фредерикс – одна из основательниц Общества попечения о раненых и больных воинах (с 1879 года – Российского общества Красного Креста) и первой общины сестёр милосердия. Автор уникальных мемуаров об Императорском дворе.
[Закрыть] писала: «По вскрытии тела оказалось, что Императрица Александра Федоровна вовсе не страдала болезнью сердца и легких, как предполагали, – эти органы были совершенно невредимы, – но большая кишка была найдена совсем в плохом состоянии. Несчастный доктор Карель пришел в отчаяние от этой грубой ошибки; она положилась всецело на него, так как пользовавший перед ним Императрицу доктор Мандт постоянно утверждал, что у Ее Величества страдание кишок и что ее периодические биения сердца были только нервным явлением. Поступивший после кончины Николая Павловича к его августейшей вдове лейб-медик Карель стал ее пользовать исключительно от сердца и легких. Карель сейчас же после этого добровольно удалился, его честная, добрая душа не могла перенести такого для него удара; он уехал за границу, где прожил несколько лет, углубившись в науку. Когда Карель возвратился в Петербург, Император Александр II пригласил его опять к себе, в качестве личного, постоянного врача»15.
В связи с тем, что императрица Александра Фёдоровна указала в завещании, чтобы её тело после смерти было вскрыто «ради науки», было проведено патологоанатомическое исследование. Вскрытие тела провели в Александровском дворце Царского Села 21 октября 1860 года.
Из протокола вскрытия: «Патологоанатомическое распознавание: сухожильные пятна на сердце суть останков давно бывшего воспаления околосердечной сумки (Pericarditis). Зернистая печень есть болезнь, существовавшая уже с давнего времени. Непосредственная причина смерти: изнеможение вследствие катарра слизистой оболочки желудка и тонких кишок и начинавшегося застойного процесса в толстых кишках»16. Протокол подписали: профессор практической анатомии В. Л. Грубер, лечащий врач императрицы лейб-медик Ф. Я. Карелль, лейб-медик М. А. Маркус и министр Императорского двора В. Ф. Адлерберг[108]108
Современные исследователи установили, что речь, скорее всего, идёт о циррозе печени, связанном в патогенезе с хроническим заболеванием сердечно-сосудистой систем. Так что доктор Карелль не ошибся; впрочем, как и лейб-медик Мандт.
[Закрыть].
Однако случившееся не повлияло на выполнение пунктов завещания императрицы, в соответствии с которым лейб-медику Кареллю были переданы «часы с синею эмалью и бриллиантовой цепочкой»17.
C’est la vie…
* * *
У Николая I тоже были свои придворные врачи. И это понятно, куда без лекарей, если, ещё будучи ребёнком, он, как и все дети, чем только не болел.
Родившийся 26 июня 1796 года в Царскосельском дворце, Николай был девятым ребёнком в семье великого князя Павла Петровича и его супруги – Марии Фёдоровны. Через несколько месяцев после рождения «внука Николеньки» скончается его великая бабка – императрица Екатерина II. Но появившегося на свет внука она увидит в тот же день, после чего напишет: «Голос у него бас и кричит он удивительно, длиною он аршин без двух вершков (61 см), а руки немного менее моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом»18.
Его воспитателем был курляндец генерал-майор Матвей Ламсдорф (Ламздорф) – человек твёрдый и бескомпромиссный, который с Августейшим мальцом особо не церемонился, наставляя тумаками и казарменной бранью (иногда дело доходило до шомполов!).
Вспоминая о тех днях, Николай писал в своих записках в 1831 году: «Граф Ламздорф умел вселить в нас одно чувство – страх, и такой страх и уверение в его всемогущество, что лицо матушки было для нас второе в степени важности понятий. Сей порядок лишил нас совершенно счастия сыновнего доверия к родительнице, к которой допущаемы были редко одни, и то никогда иначе, как будто на приговор… Граф Ламздорф и другие, ему подражая, употребляли строгость с запальчивостью, которая отнимала у нас и чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а часто и незаслуженное. Одним словом, страх и искание, как избегнуть от наказания, более всего занимали мой ум. В учении видел я одно принуждение и учился без охоты. Меня часто, и, я думаю, без причины, обвиняли в лености и рассеянности, и нередко граф Ламздорф меня наказывал тростником весьма больно среди самых уроков».
Только грозный граф не на того напал! Николай был настойчив и упрям, а личную свободу ценил больше всего на свете. Потому и учился не ахти. Писать по-русски он начал только в пятнадцать, но с таким ошибками, что домашние не знали, то ли краснеть, то ли смеяться – словом, весь в почившую бабушку Екатерину. Зато по-французски тараторил, как на родном, впрочем, как и по-английски; ещё знал немецкий и польский.
О детских болезнях Николая Павловича говорить не станем, хотя более серьёзные упомянуть стоит. Известно, например, что у наследника с юношеских лет имели место головокружения и «приливы крови» к голове. Неважно было и с вестибулярным аппаратом (страдал морской болезнью и плохо переносил езду по ухабистым дорогам). В детстве его беспокоили «желчь и глисты», а ещё страдал «кашлем и запором».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.