Текст книги "Человек безумный. На грани сознания"

Концепция Ю. И. Семёнова

Еще одной интересной попыткой является концепция известного историка, антрополога, этнолога, философа Ю. И. Семёнова, книга которого «Как возникло человечество», впервые изданная в 1966 г., стала событием и до сих пор является очень востребованной, в связи с чем была переиздана в 2002 г. по инициативе Исторической библиотеки, где все экземпляры первого издания были зачитаны до состояния списания.

«В отличие, например, от представителей точных наук, в частности физиков, палеоантропологами пока не создано ни одной подлинной теории, – справедливо написал Ю. Семёнов в 2002 г. в предисловии ко второму изданию. – Все их концепции являются эмпирическими. И возможно, что на чисто палеоантропологическом материале теории вообще создать нельзя. (Также справедливо, ибо теорию психогенеза, сколько ни рассуждай о присутствии или отсутствии зон Вернике и Брока, по фрагментам костей создать нельзя, это зоология, а не антропология. – В.Т.) Единственное понятийное построение, касающееся палеоантропологии и в то же время обладающее всеми признаками теории, – продолжает Ю. Семёнов, – это концепция, изложенная в моей книге «Как возникло человечество» и созданная на основе данных не только палеоантропологии, но и ряда других наук» (Семёнов, 2002. С. 14).

Фактологическая канва концепции психогенеза Ю. Семёнова начинается с изложения страшных фактов: «В первобытном человеческом стаде, особенно на ранних этапах его развития, имели место кровавые конфликты, приводящие нередко к смерти. Среди формирующихся людей бытовал и каннибализм. Об этом в достаточной мере красноречиво говорят данные палеоантропологии. Из четырех черепов питекантропов один, принадлежащий взрослому мужчине, имеет пролом, сделанный каменным орудием (Борисковский, 1956. С. 35–36). Почти все черепа синантропов носят несомненные признаки насильственной смерти. На них обнаружены повреждения, нанесенные дубинами и острыми каменными орудиями. Основы черепов разрушены при извлечении мозга. Для извлечения костного мозга расколоты вдоль кости скелетов (Weidenreich, 1943b; 1948. Р. 197–198; Якимов, 1950в). То же наблюдаем мы и среди ранних палеоантропов. Следы нескольких ран, нанесенных дубинами и острыми каменными орудиями, обнаружены на черепе из Эрингсдорф. Он был вскрыт для извлечения мозга (Keith, 1931. Р. 319; Weidenreich, 1948. Р. 203; Blanc, 1961. Р. 129). Несомненными людоедами были неандертальцы из Крапины. Человеческие кости, найденные под навесом скалы, были расколоты, иногда обожжены, как и кости животных (Keith, 1929. Р. 196–197; Weidenreich, 1948. Р. 203). Поврежден сильным ударом, причинившим смерть, и вскрыт череп из Штейнгейма. (Blanc, 1961. Р. 129; Vallois, 1961. Р. 331). Следы смертоносного ранения, причиненного ударом тяжелого тупого орудия, обнаружены на одном из фонтешевадских черепов (Vallois, 1949. Р. 340; 1961. Р. 331). Вскрыт для извлечения мозга один из черепов из Саккопасторе (Leakey, 1953. Р. 201). Убит ударом по голове Нгандонг V. Повреждены тяжелыми ударами орудий и вскрыты для извлечения мозга и все остальные черепа явантропов (Koenigswald, 1937. Р. 30–31; Weidenreich. 1948. Р. 198)». При этом каннибализм, как пишет Семёнов, «носил по преимуществу внутристадный характер» (Семёнов, 1966. С. 252–253; выделено мной. – В.Т.).

Ю. Семёнов приводит множество случаев разбивания черепов, которые трактует как факты каннибализма среди членов первобытного стада, хотя, если подходить пунктуально, каннибализм требует специального подтверждения. Не каждый случай раскалывания головы мог быть связан с желанием съесть родича, это могли быть случаи спонтанной агрессии, которые почему-то носили массовый характер в определенный период филогенеза. Еще в 1940 г. Ф. Вейденрейх сделал вывод, что «одной из главных причин смерти ранних людей было их убийство своими же собственными товарищами» (там же. С. 252).

Ю. Семёнов перечисляет ископаемые факты, накопившиеся по 1961 г., в подтверждение правоты Вейденрейха, и это почти две страницы. В обширной цитате мной приведена едва ли треть фактов, перечисляемых Семёновым, книга которого обладает несомненным достоинством: в ней много тематически распределенной фактологии; как справочник она очень полезна. К настоящему времени эта и без того богатая фактология внутристадной агрессии среди ранних сапиенсов умножена в несколько раз.

Невероятная среди нормальных животных жестокость пресапиенсов – исходный пункт рассуждений о психогенезе. На мой взгляд, очень состоятельный исходный пункт. Немотивированная жестокость – это в самом деле психологический эксклюзив Homo sapiens, который мы можем добавить к приведенным выше двум эксклюзивам (гипноз и шизофрения). А от того, что эксклюзивно, можно начинать.

Бихевиористы начинают с общего, что есть у животных и людей, – с рефлексов, – и неудержимо тупят. Это все равно что проводить параллель между человеком и машиной на основании общего качества, способности двигаться, и выводить человека от машины. Идти надо от того, что эксклюзивно.

«Резкое уменьшение случаев насильственной смерти, происшедшее с переходом от ранних палеоантропов к поздним и позднейшим, – развивает концепцию Ю. Семёнов, – можно объяснить, лишь допустив, что с этим переходом был связан какой-то перелом в процессе формирования общественных отношений в процессе обуздания зоологического индивидуализма, в процессе повышения уровня сплоченности первобытного человеческого стада» (там же. С. 253). В качестве синонима выражения «зоологический индивидуализм» Ю. Семёнов употребляет выражение «животный индивидуализм».

Вопросы возникают сразу. Что означает «зоологический индивидуализм», он же «животный», если в природе индивидов нет, есть особи? Понятия «индивид», «индивидуалист», «индивидуальность», «индивидуализм» коррелируются с понятием «человеческий социум» настолько, что невозможно в научном контексте употребить понятие «индивидуалист» по отношению к ежу или крокодилу, но ведь выражение «зоологический индивидуализм» подразумевает логичность подобного абсурдного словоупотребления.

«Индивидуализм» – это понятие социальной психологии, в зоологию непереносимое без утраты смысла. «Социальных отношений и общества в животном мире нет», – пишет Ю. Семёнов (Семёнов, 2002. С. 5). Но как возможен «зоологический индивидуализм» без «зоологического социума»? Это взаимосвязанные понятия. Нет социума – не может быть индивидуализма, как отрицания социума. Плохо у философа Семёнова с логикой.

Абсурдность термина выглядит особенно выпукло при небольшом уточнении. Предки человека – млекопитающие или (синоним) звери. То есть речь идет о «зверином индивидуализме». Это некорректное понятие является отправным для Ю. Семёнова и повторяется многократно в мотивационном смысле (на одной из страниц оно фигурирует 8 раз! – Семёнов, 1966. С. 274). Именно «обуздание звериного индивидуализма» является точкой отсчета.

Далее возникает вопрос уже по поводу «обуздания». Это слово в русском языке имеет четко выраженный негативный смысл: обузданию подлежит зло. Под «обузданием зоологического (т. е. звериного) индивидуализма» подразумевается преодоление некоего злого природного начала, с которым Ю. Семёнов связывает внутристадную агрессию питекантропов и неандертальцев. Но в природе зла нет, зоология привлекается необоснованно. Это тот случай, когда наука сходится с теологией: зло пришло в мир с человеком.

В 1963 г., т. е. за три года до первого издания книги Ю. Семёнова, вышла книга К. Лоренца Das sogenannte Böse («Так называемое зло»), в которой высшим животным приписывается мораль в отношениях с себе подобными (Лоренц, 2008. С. 4). Можно как угодно относиться к таким терминологическим вольностям, но факты поведения зверей в природе говорят об их заботливом отношении друг к другу в рамках стаи или стада. Поедание себе подобных среди высших млекопитающих известно только как средство внутривидового отбора в тех редчайших случаях, когда вид не имеет естественных врагов, находясь на вершине пищевой пирамиды.

Например, молодой лев, захвативший прайд, проглатывает львят-младенцев, не трогая подростков. Но это не каннибализм, потому что мотив насыщения отсутствует (подросшие львята более пригодны для этих целей), это уничтожение ради порождения: матери молочных львят, прекратив лактацию, придут в «охоту», и победитель сможет заняться продолжением своего рода. Если бы имел место каннибализм, проще всего было бы убить и съесть побежденного соперника, но тот лишь изгоняется и далее влачит жизнь никому не нужного одиночки; молодые львы не преследуют его с целью поедания.

Известна трогательная забота волков о членах своей стаи, проявляемая массово, как поведенческий стандарт. Случаи каннибализма, наоборот, единичны и фиксируются только в очень голодные годы, в основном среди полярных волков. Но в голодные годы и среди цивилизованных людей имеют место случаи каннибализма. Собаки демонстрируют естественное отторжение, когда их пытаются накормить собачьим мясом.

Когда среди крыс появляется каннибал, специально созданный людьми, они его вычисляют, а далее можно было бы ожидать коллективного нападения на этого выродка. Но крысы просто тайно от него уходят с нажитого места, настолько силён у нормальных животных инстинкт ненанесения вреда члену своей стаи.

Даже у несоциальных животных нет немотивированной жестокости. Белые медведи поедают отставших от матери детенышей, но это тоже не «звериная жестокость». Это нормальное поведение хищников, находящихся на вершине пищевой пирамиды и не имеющих естественных врагов. Природа осуществляет естественный отбор: слабый, отставший от матери медвежонок должен умереть. Это мотивированная жестокость.

Правильно начав с немотивированной жестокости, Семёнов не разобрался, что это поведенческий эксклюзив человека, и поставил все с ног на голову, породив когнитивный диссонанс.

Если предки человека являлись нормальными высшими млекопитающими, то никакого «зоологического индивидуализма», предопределяющего внутристадный каннибализм, у них быть не могло. Объяснением массовой внутристадной агрессии может быть не зоология вида, а, наоборот, некий незоологический фактор, вызвавший кризис природных инстинктов нормальных пресапиентных стадных животных.

Применяя для характеристики отношений внутри зоологического стада термин «индивидуализм», Ю. Семёнов фактически совершает подмену понятий, ибо на самом деле пишет не об индивидуализме, а о жестокости, о немотивированном зле. Возникает вопрос: зачем? Это концептуальный вопрос. Речь идет о подведении фактологии под готовую концепцию.

Суть теории Ю. Семёнова составляет противопоставление «зоологического индивидуализма» и «человеческой социальности», именно переход от первого ко второму является сущностью процесса сапиентации. Мы знаем, что индивидуализм далеко не всегда сопровождается деятельной жестокостью и активным злом, скорее наоборот, это понятие коррелируется с понятием «равнодушие». Зачем же Ю. Семёнову понадобилось отождествлять «индивидуализм» и «жестокость»? Ответ: если противопоставлять «общественные отношения» не «зоологическому индивидуализму», а «зоологической жестокости», то концептуальная логика теории ничтожится: «социальность» и «жестокость» не являются парными противоположностями; это понятия разные как по объему, так и по сферам употребления. Еще один когнитивный диссонанс.

Даже если закрыть глаза на явный алогизм, фактология все равно опровергает такой подход: в человеческом обществе гораздо больше немотивированной жестокости, чем в природе. Правильнее будет сказать, что в природе немотивированной жестокости вообще нет, это эксклюзивный феномен «общественных отношений» именно в человеческом обществе, т. е. реальное положение дел обстоит с точностью «до наоборот».

Среди животных никогда не наблюдается немотивированная жестокость. Это эксклюзив человека разумного.

Приводимая Ю. Семёновым фактология, свидетельствующая о запредельной жестокости в рамках зарождающегося человеческого общества, относится к определенному периоду филогенеза, когда у наших предков появляются мышление и речь.

У самых ранних гоминин, относящихся к австралопитековым кластерам, признаки мышления и речи, фиксируемые по эндокранам, отсутствуют. При этом нет сведений относительно внутристадной или даже внутривидовой агрессии среди этих существ. Массовая агрессия выявляется впервые как массовый психоз в период существования эректусов и эргастеров, которых вплоть до 80-х годов XX в. именовали синантропами и питекантропами.

Именно у них, у этих первых представителей рода Homo, появляются мышление и речь, и массовые убийства себе подобных в родственных группах, которые зачастую становились самоубийственными для целых групп (для подавляющего большинства групп, обретающих человеческие мозги животных; выжили буквально единицы). Эта страшная практика продолжалась среди гейдельбергских людей, ранних неандертальцев, пошла на убывание у поздних и почти прекратилась у Homo sapiens sapiens. В современном обществе немотивированная жестокость наблюдается у детей, сумасшедших, маньяков. У нормальных взрослых жестокость всегда имеет мотивы. Не случайно раскрытие преступлений начинается с мотива по принципу: «кому выгодно».

Если речь идет о «зоологическом индивидуализме», то как объяснить отсутствие массовой внутристадной агрессии среди австралопитековых и среди высших социальных животных?

Факты говорят о том, что было два перелома. Первый – это слом нормальной психики нормальных стадных животных, второй – тот, о котором пишет Ю. Семёнов, когда стадо стало обществом и место инстинктов заняли социальные качества, которые восстановили эмоциональные привязанности живущих вместе членов рода Homo. Это и есть инверсия (Поршнев), т. е. «возвратный ход», т. е. «выворачивание вывернутого» (Фейербах), т. е. отрицание отрицаемого в ходе эволюции, согласно диалектике.

При этом второй перелом не объяснить без учета первого: версия отказа от «зоологического индивидуализма» не выдерживает ни теоретической, ни фактологической критики, потому что теоретически это абсурд, а практически это то, чего в природе среди социальных животных не существует. Если же ставить знак равенства между понятиями «зоологический индивидуализм» и «зоологическая немотивированная жестокость», то эта игра словами теряет смысл даже по отношению к самым низшим родам животного царства.

По сути дела это художественная метафора, равнозначная выражению «звериная жестокость», но это метафора, применимая только к людям, в отношении животных – это бессмысленная тавтология. Например, мы не можем сказать о сильном волке, загрызающем слабого оленя, будто он проявляет «звериную жестокость»: на то и волк в лесу, чтобы олени были сильны и здоровы. «Звериная жестокость» – это не природный феномен, это «человеческое, слишком человеческое».

«Очевидно, что люди действительно… имеют «жестокий мозг», – написал Дэн Джонс в обзорной тематической статье «Инстинкт убийцы» в журнале «Сайенс» в 2008 г. При этом он привел слова Мартина Дали из книги «Геноцид»: «Я не думаю, что кто-то нашел верный путь к объяснению жестокости как адаптации» (Jones, 2008. С. 512–515). В 2005 г. я впервые объяснил феномен немотивированной жестокости человека. Одной из причин является филогенетическое безумие, но есть и другие. Здесь мы не будем останавливаться на этой теме, это тема социогенеза.

Род человеческий не наследовал «зоологическую жестокость» от животных предков, с тем чтобы преодолеть ее в ходе социализации. Этот фактор является следствием некоего антиадаптивного и при этом эволюционного события, благодаря которому появился мозг человека. Возможно, это было то, на что указывал Б. Поршнев? Когда Ю. Семёнов в 2002 г. называет свою концепцию «единственной теорией» он, видимо, забывает, что в 1968 г. вышла в свет книга Б. Поршнева «О начале человеческой истории», где была изложена альтернативная теория сапиентации. Б. Поршнев считал, что филогенез человеческой психики не объяснить, не обращаясь к такому явлению, как шизофрения. Она «сломала» инстинкты и рефлексы нормальных животных, поставив нарождающееся человечество на грань катастрофы, ибо повлекла за собой поступки, не мотивированные природными потребностями. Процесс сапиентации, согласно Б. Поршневу, заключался в преодолении шизофрении и ее последствий.

Сложив социум на базе отказа от мифического «звериного эгоизма», Семёнов дальше пишет, как типичный «трудовик».

На первый план выходит фактор «производства», являющийся производным от «труда». Производство – это преобразующий труд, считает Семёнов. «В отличие от чисто животного, присваивающего, приспособительного труда эту форму рефлекторного предчеловеческого труда можно было бы назвать преобразующим, производящим предчеловеческим трудом». Эти предчеловеки «не только присваивали готовые жизненные средства, но и производили несуществующие в природе предметы, не только приспособлялись к среде, но и преобразовывали ее». С производственным фактором связан причинно-следственной связью психогенез: «Переход от стадии приспособительного рефлекторного труда к стадии преобразующего не мог не сказаться на тех существах…» (Семёнов, 1966. С. 144, 145).

Пчелы производят мед, пергу, прополис, строят соты… Все это предметы, которых нет в природе, в которой нет пчел. Бобры преобразуют ландшафт строительством плотин, откуда возникло выражение «боброгенный ландшафт». Существует понятие «термитогенный ландшафт», потому что термиты застраивают территории своими «небоскребами», которые являются сложнейшими артефактами, произведениями, не имеющими ничего общего с природной кочкой. Существует понятие «слоновые дороги»: джунгли, в которых обитают слоны, отличаются от тех, где слонов нет. У меня на участке долго был «кротогенный ландшафт»: кроты настолько преобразовали ландшафт для себя, что сделали почти невозможным использование участка для выращивания культур. Сомневаюсь, что производство предметов, которых нет в природе, и преобразование ландшафта могло дать каким-либо животным шанс стать «предчеловеками».

Фактология в очередной раз вступает в противоречие с утверждениями Ю. Семёнова. На самом деле это животные изменяют ландшафты под свои потребности, а первобытные люди никогда этого не делают.

Выглянув в окно, мы видим: человек на самом деле преобразует ландшафт, – напротив стоит большой дом, а раньше был пустырь. Поэтому до сих пор никто даже не пытался оспорить тезис «преобразующей деятельности первобытного человека», настолько очевидной кажется эта «культур-антропологическая доктрина», ставшая источником сотен книг и диссертаций (Ю. Семёнов, к сожалению, не ссылается на тех представителей философской антропологии, которые внедрили это абстрактное суждение, абсолютно ложное, в позитивную науку о древности).

Преобразование среды началось только после «неолитической революции», связанной с переходом к земледелию и скотоводству, т. е. с началом цивилизации. Этому событию примерно 9 тыс. лет, тогда как Человек разумный обитает на планете как минимум 40 тысяч лет. Имея, в отличие от других животных, универсальную природу и будучи всеядным, первобытный человек может адаптироваться к любому ландшафту, поэтому у него нет необходимости менять что-либо «под себя».

Этнология, которую любит привлекать в обоснование своих тезисов Ю. Семёнов, свидетельствует именно об этом. Для этнологов прошлого представляло большую проблему найти в лесу какое-либо дикое племя. Приехав в тайгу или джунгли, где совершенно точно обитало племя первобытных людей, этнологи часто вообще не могли обнаружить следов присутствия человека и уезжали ни с чем, обойдя всю округу. Между тем их неотступно сопровождали те, кого этнологи разыскивали.

Первобытные люди никогда не берут у природы больше, чем она может дать, заботятся о воспроизводстве ее возможностей и адаптируются в ландшафте настолько, что фактически сливаются с ним. Случалось, что, высадившись на небольшом атолле, моряки, обследовав остров, считали его необитаемым, в то время как на нем жило немалое количество людей. Викинги, прибыв в Гренландию, сочли ее необитаемой, потому что эскимосы ничего не изменили в хрупкой северной природе.

Первобытный человек в природе старается не оставлять даже естественных следов своего обитания, в отличие от других крупных животных, присутствие которых заметно невооруженным глазом по оставляемым следам. Прожив тысячу лет в одной местности, первобытное племя может перейти в другое место, оставив ландшафт в точно таком же виде, каким он был до прихода сюда людей, в отличие от животных, например термитов. Бобры, поселившись в обычном лесу, через который протекает ручей, превратят его в непроходимое болото, настроив плотин, – вот вам оба признака т. н. «производства» согласно Семёнову: сооружение предметов и изменение ландшафта.

Первобытные люди, поселившись в лесу, будут жить в лесу; поселившись на болоте, будут жить на болоте, оставляя неизменным природный ландшафт. Антропогенные ландшафты, сотворенные первобытными людьми, науке неизвестны.

Это Homo civilis все подгоняет под себя, попирая природу, у первобытных людей другая психология. Предметом монографии Ю. Семёнова является именно она, но судит он о ней так, будто рассуждает о Homo civilis. Этот когнитивный диссонанс является следствием субъективного мировосприятия современного человека. Это «призрак рода» по Бэкону.

Там, где есть производство, возникает необходимость его организации, отсюда, если изложить мнение Ю. Семёнова предельно кратко, проистекает причинность перехода от стада к обществу с его моралью. Основу первобытной морали составляют ограничения, табу. Далее этот материалист, марксист и атеист выдает настоящий перл:

«Самые первые моральные нормы были насильственно навязаны формирующимся людям слепой, не познанной ими и поэтому противостоящей им как стихийная внешняя сила производственной необходимостью в подавление животного индивидуализма» (Семёнов, 1966. С. 278; Семёнов, 2002. С. 363).

Намеренно даю ссылки на оба издания книги Ю. Семёнова: была надежда, что в повторном издании он откажется от саморазоблачительного откровения. Ибо это ничем не прикрытый креацианизм, что выявляется, стоит только лишь заменить выражение «производственная необходимость» выражением «Высшая сила». Производственная необходимость выступает здесь именно в этой роли, называемая «стихийной внешней силой». Это еще один когнитивный диссонанс: между дискурсивной научностью и фактической апелляцией к «стихийной внешней силе» как побудительной причине сапиентации. Далее возникает законный вопрос: важно ли, под каким названием фигурирует фактор Бога, привлекаемого в качестве внешней причины событий? Имя Бога важно для проповеди, для научной эволюционной теории это не важно, что и доказал в который раз, но далеко не первым, Ю. И. Семёнов.

Очередной когнитивный диссонанс возник уже у меня. Если эту концепцию можно называть «единственным понятийным построением, обладающим признаками научной теории» в палеоантропологии, то чего стоит вся наука?