Текст книги "Человек безумный. На грани сознания"

Пресапиенс, как Homo asapiens

В связи с вышеизложенным, полагаю, мы имеем право говорить о том, что в промежутке между животным предком человека и Homo sapiens существовал вид, который я называю Homo asapiens. Данное выделение, на мой взгляд, не только достаточно хорошо обосновано психологами, психиатрами и психоаналитиками, но и логично (с точки зрения неформальной логики) вписывается в общефилософскую диалектическую концепцию развития, в диалектику отрицания отрицания.

Встает вопрос: каким образом смог выжить «человек безумный» как биологический вид?

Еще в XIX в. великий русский психиатр В. К. Кандинский говорил, что болезнь – это та же жизнь, только в измененных условиях.

У большинства больных инстинкт самосохранения развит даже в большей степени, чем у здоровых людей. Опыт войн показывает, что оставшиеся без надзора обитатели скорбных домов в большинстве случаев вполне способны к самовыживанию наравне с нормальными людьми. Более того, иногда они оказываются даже «хитрее» нормальных. У психохроников часто наблюдается «хитренький» прищур глаз, и их не так-то просто бывает «провести на мякине», потому что они привыкли жить с опаской.

Здесь я могу опереться на результаты собственных двухгодичных наблюдений над сообществом психохроников в специализированном учреждении, которое являлось открытым, будучи предназначено для содержания бездомных психохроников в достаточно продолжительные периоды, когда их состояние не требовало больничных условий. В эти периоды они содержались на лоне природы в специализированном доме-интернате как обычные обитатели домов-интернатов для инвалидов и престарелых и назывались не «больные», не «пациенты», а «обеспечиваемые».

Общение с внешним миром не только не ограничивалось, но и поощрялось. Обеспечиваемые имели право гулять по лесу, тратить свою пенсию на покупки в расположенном неподалеку поселке и даже ездить на электричке в город при условии уведомления о своем отсутствии. Это открывало возможность для бесед, внешнего наблюдения, совместных походов за грибами. В течение двух лет я не только использовал каждую возможность понаблюдать и пообщаться с этими людьми, но и расспрашивал медперсонал, а также директора, который сам не переставал удивляться, а удивляться было чему.

Прежде всего поражало то, что психохроники ни в малейшей степени не считали себя «ущербными» или «недостаточными» людьми. Как ни странно, подобная рефлексия более характерна для здоровых людей. Во-вторых, им было неизвестно состояние «скуки», одно из самых томительных. Для человека оно настолько невыносимо, что великий русский писатель А. Платонов, желая убедительно показать, насколько тому или иному его герою плохо или хорошо, использовал замену: вместо «плохо» и «хорошо» ввел «скучно» и «весело» («ему стало скучно»), что во многом сказалось на общем восприятии художественной действительности его произведений.

Для понимания этих феноменов психики особую значимость имеют идеи школ В. М. Бехтерева и Н. П. Бехтеревой.

Ядром духовного микромира является осознание самого себя. Самосознание появляется не сразу. Большинство людей начинают осознавать себя примерно с четырехлетнего возраста, и если до этого момента можно было говорить о младенце: «в мир пришел человек», то с этого момента уже можно добавлять: «человек разумный». В нашем случае филогенетическое наследие отпечаталось не только в онтогенезе как таковом.

Разумеется, «детское» состояние психики в принципе тоже было бы интересно рассмотреть в качестве рекапитуляции первобытных состояний. Например, такое повсеместное явление, как «детский аутизм» или «странные» неврологические эффекты нормальных младенцев, например, способность смотреть глазами в разные стороны (Рутенбург, 2001. С. 220). У нормальных взрослых эта способность восстанавливается только в состоянии гипноза (там же), который также связан с диссоциацией, т. е. расщеплением психики. На мой взгляд, оба эти феномена находят объяснение в русле идей Э. Кречмера.

Однако нельзя зацикливаться на онтогенезе как таковом. В соответствии с изложенной здесь концепцией, биогенетический закон должен преобладающе проявляться в другом: в патологии взрослых.

«На материале работ школы В. М. Бехтерева было выявлено, – пишет Б. Зейгарник, – как измененное самоощущение в ходе отражательной деятельности больного мозга порождает новую для субъекта деятельность – деятельность самовосприятия. Эта деятельность в связи с постоянством необычных чувствований и их особой значимости для человека становится смыслообразующей, ведущей в иерархии других видов деятельности. Больные забрасывают свои прежние дела и ни о чем не могут думать, кроме собственных необычных состояний и причин их возникновения» (Зейгарник, 1986. С. 56).

Эта неистовая деятельность самопознания, проявляющаяся в патогенезе у психически больного человека, безусловно, имеет филогенетические корни. После филогенетической инверсии психики, когда социальное начало довлеть и требовать своей дани в виде соблюдения условностей общественной жизни, она – эта деятельность самовосприятия, полная необычных чувствований, – попала в разряд патологии наряду со многими другими видами первичной психической деятельности; в то же время в человеческий мир пришла и скука. Аутистам и шизофреникам не бывает скучно с самими собой.

Понятие «устойчивого патологического состояния» широко используется психиатрами для обозначения самых разных форм хронического помешательства.

Н. П. Бехтерева, автор этой концепции, отметила его парадоксальность. «Устойчивое патологическое состояние – один из важнейших факторов адаптации организма к среде, процесс биологически положительный – играет в лечении роль осложняющего фактора, – пишет она. – Это один из многих парадоксов в диалектике проблем жизни, определяющих общие принципы здоровья, выживания, болезни и смерти!» (Бехтерева, 1988. С. 81).

Н. П. Бехтерева старается обходиться без упоминания традиционных нозологических форм, как то: шизофрения, паранойя, олигофрения… Для нас важно подчеркивание ею адаптационного значения УПС (устойчивого патологического состояния). И она совершенно справедливо отмечает парадокс, связанный с этим, потому что на той биологической основе, которая подразумевается в качестве филогенетического фундамента психики человека – будто «мало-помалу» из узкоспециализированного маленького мозга обезьяны образовался мощный универсальный инструмент мыслительной деятельности человека разумного (без перелома, превращения в «свое иное», отрицания отрицания), – остается ссылаться только на парадокс.

Устойчивое патологическое состояние, на мой взгляд, потому имеет такое адаптивное значение, что в филогенезе оно представляло собой именно адаптацию к изменению работы мозга в связи с тем, что устойчивое разделение Я и другой Я у наших предков приказало долго жить в ходе становления единства сознания человека. Устойчивое патологическое состояние – это в просторечии «тихопомешанный», у которого в голове голоса.

Имея глубокие филогенетические корни, патологическое состояние чрезвычайно устойчиво, и эта устойчивость становится при лечении осложняющим фактором. При такой интерпретации феномен УПС, отмеченный Бехтеревой, становится понятен, и парадокс снимается. Устойчивое патологическое состояние психики, т. е. хроническое безумие в самом широком смысле слова, берет начало в архаической форме адаптации пресапиенсов к условиям функционирования их психики в качестве Homo asapiens, а у людей проявляется как рецидив. «Вспомнившись», оно пытается вернуть себе утраченные «права» и заместить собой нормальное самосознание. В таком качестве оно проявляется как форма адаптации, что и затрудняет лечение.

При внешнем наблюдении в Желябужском доме-интернате мне бросалось в глаза, что психохроники, будучи признанными недееспособными, обладают при этом яркой индивидуальностью, в которой безумие странным образом сочетается с инстинктивным здравым смыслом. Именно поэтому они не безлики, к ним легко прилипают клички, отражающие их странные индивидуальности. Одного, например, прозвали Витя-Чуешь: мужчина обладал буквально животным чутьем.

Устойчивое патологическое состояние психики в большинстве случаев является не болезнью, равнозначной по последствиям телесным заболеваниям. Соматическое заболеваниене не может быть способом адаптации, а психопатология в устойчивом состоянии – может. В известном смысле это даже не заболевание, а эволюционный сбой, представляющий собой «соскальзывание» с той эволюционной горы, на который эволюция закатила шар сознания. И там, куда пришлось скатиться, в известном смысле, легче жить.

Задача врача заключается в том, чтобы «вкатить шар» обратно в гору, при том что он не хочет катиться вверх, стремится скатиться в свой первобытный уют. Можно представить себе, какой это Сизифов труд. Поэтому в большинстве клиник предпочитают медикаментозное лечение, которое временно помогает медикам, но не больным: их психика от нейролептиков теряет чувствительность, и человек постепенно превращается в овощ. Не случайно правозащитники борются с медикаментозным лечением как таковым. В Петербурге с такой врачебной практикой активно борется команда Романа Чорного.

Утратив перспективы, психохроники бывают вполне счастливы. Человек разумный без перспектив не может быть счастлив. Сознание – величина векторная, а устойчивое патологическое состояние психики – скалярная. В состоянии УПС для человека останавливается время, вот в чем кардинальное отличие, в остальном больной может быть грамотней всех нормальных. Однако сам пациент этого не понимает и подсознательно прикладывает усилия к тому, чтобы его не вывели из состояния устойчивого патологического равновесия. Он адаптирован, он приспособлен, он живет и по-своему счастлив, ибо четкое, честное осознание жизни подразумевает параллельное знание о смерти.

Если бы УПС было болезнью, ни о какой адаптации не могло быть и речи. Болезнь – это нечто приобретаемое, устойчивое патологическое состояние представляет собой нечто восстановленное, является восстановлением после-животного и не-до-человеческого. Это нечто такое, с чем вполне можно жить, и если бы не современные представления о нормали, данная аномалия была бы высшей формой психики, чем она некогда и являлась.

У животных в принципе не может наблюдаться УПС, потому что им нечего восстанавливать, для них любая психическая аномалия – это болезнь, приводящая в конечном счете к гибели (например, инфекционное бешенство). Только у человека может наблюдаться устойчивое патологическое состояние как фактор адаптации к среде.

Еще из впечатлений от общения с психохрониками запомнилось то, что они во многом внушали уважение к себе. Поражало их чутье, проявляемое в природном формате. Например, там, где «нормальный человек», неплохой грибник, был способен набрать полкорзины грибов, психохроник, тот же Витя-Чуешь, за то же время набирал две. Учитывая данный факт, местные жители перестали ходить в лес за грибами, их доставляли психохроники, меняя ведро грибов на пачку дешевых сигарет.

Н. М. Белый, работавший директором Желябужского специнтерната для взрослых психохроников в самые трудные годы реформ, рассказывал мне об их потрясающей приспособляемости и нацеленности на выживание любой ценой. «Порой мне кажется, – говорил он, – что это не они дураки, а мы». Среди обитателей интерната были также люди с нормальной психикой. С ними, как ни странно, возникало больше психологических проблем, чем с психохрониками. Последние не напивались, не скандалили, не доводили друг друга до попыток суицида, не отбирали друг у друга пенсии и т. д. и т. п.

Почти все они, в отличие от т. н. «нормальных», охотно возились с животными на подсобном хозяйстве, тогда как «здоровых» обитателей богоугодного заведения свиньи и телята интересовали только в виде мяса. Психохроники настолько привязывались к подопечным (и эта привязанность была взаимна), что трудно было принудить их уйти с фермы спать в палату.

С учетом этого психологического феномена интересно было бы пересмотреть историю доместикации животных, особенно самых первых – собак. Только ли фактор использования играл роль? И какую роль сыграли домашние животные в трансформации диссоциированной психики асапиенсов в нормальную сапиентную? В психотерапии общение с животными оказывает огромный эффект. Животные, безусловно, оказали великую услугу человечеству на этапе его становления. Они с их рефлекторной нормальностью и стали первыми психотерапевтами для наших сумасшедших предков. Памятники собаке надо ставить на каждом углу, а не только в Колтушах.

Н. М. Белый (ныне работающий в посольстве РФ в Венесуэле) заметил такую особенность психохроников, как влюбчивость. Их склонность к общению далеко превосходила нормальную. Любой знак внимания со стороны, любое проявление доброты они склонны воспринимать как шаг к отношениям особой духовной близости. Побывав в интернате, я лично убедился в том, что все они поголовно, как женщины так и мужчины, по-детски влюблены в своего директора, которого ласково называли Миколаич. Уверен, что каждому казалось, будто Миколаич особенно выделяет именно его и со своей стороны придает судьбоносную значимость этим духовным «двусторонним» отношениям. На самом деле, этого, разумеется, не было и не могло быть. То, что «психи» воспринимали как персональные знаки внимания, являлось проявлениями служебного долга и человеческой доброты.

Итак, шизофрения находится на стыке биологического и социального в человеке. Многоликость ее простирается от бредоподобного фантазирования до аутизма, полного ухода в себя. Еще одним признаком шизофрении является синдром двойника, когда человеку кажется, будто он раздвоился. Шизофренический бред и аутизм также связаны с расщеплением психики. Больной воображает себя кем-то другим. В 1923 г. французские психиатры Капгра и Ребуль-Лашо, изучая больных с манией преследования, заметили, что эта мания всегда сопровождается симптомом двойника, когда человеку кажется, будто он сам либо кто-то из близких раздвоился.

В состоянии гипноза сознание человека тоже раздвоено. Люди, подвергавшиеся гипнозу, вспоминают, что все происходило как бы не с ними.

У всякого Я всегда есть не-Я, только поэтому Я есть Я. Понятие «собственность» является производным от Я. Обратите внимание: оно имеет смысл только тогда, когда граничит с другой собственностью другого Я. Если нет собственности другого, нет и моей собственности. Впрочем, отсылаю к своей книжке, где понятия Я и «собственность» рассмотрены подробно (Тен, 1991).

Психика человека подобна магниту, который, сколько бы он ни претерпевал дроблений, всегда имеет два полюса. Она внутри-себя диалектична и являет собой тождество противоположностей.

Отсюда можно сделать вывод как о возможностях успеха в лечении, так и о катастрофических неудачах. Лечение бывает успешным, если врачу удается разрушить устойчивую связь и вместо доминирующего Я, принявшего патологическую форму, подставить другое Я, загнанное в подсознание. В случае, если разорвать связь получается, а новую связь во главе с другим доминирующим Я создать не удается, надо говорить о провале лечения и даже о нанесенном больному вреде: ему придется жить с расщепленной психикой. Не случайно психиатры осторожно применяют гипноз. Можно сказать, что это радикальная операция на психике человека. Кстати сказать, в дореволюционной России к врачам, применяющим гипноз, предъявлялось в качестве требования обязательное присутствие второго врача, как при сложной операции.

Необходимо учитывать великое разнообразие самовыражений людей с измененной психикой. Перефразируя Л. Толстого, можно сказать: все здравомыслящие здравы одинаково, все ненормальные ненормальны по-разному. «Один параноик окажется признанным ученым, а другой – душевнобольным, – писал выдающийся психиатр П. Б. Ганнушкин. – Один шизоид – всеми любимый музыкант, поэт, другой – невыносимый бездельник» (Ганнушкин; цит. по: Зейгарник, 1986). Думаю, что естественный отбор способствовал выживанию людей первого, а не второго типа в то время, когда на Земле еще не было Homo sapiens, а был Homo asapiens.

Сущность гипноза

Изучение гипноза и вызываемых им состояний в XX в. показало, что это не совсем то, что о нем думали, когда после Первой мировой войны началось изучение этого явления (спустя полвека после В. М. Бехтерева). Прежде всего это касается основного «пускового механизма» гипноза – трансфера (переноса).

Смысл трансфера заключается в следующем: «В ходе погружения в гипноз… гипнотизируемый временно отказывается от врожденных механизмов самозащиты и бдительности, отдавая свою личность… в руки другого» (Л. Кьюби, Л. Шерток; цит. по: Шерток, 1982. С. 127).

Со времен Фрейда считалось, будто трансфер является причиной гипноза. В свою очередь, причиной переноса считалось внушение (суггестия). Казалось, что с этим все ясно. Как правило, большинство людей (а понятие о гипнозе наличествует у всех сколько-нибудь образованных людей) по-иному себе гипноз и не представляют. Внушение – перенос личности гипнотизируемого на гипнотизера – гипнотическое состояние.

Изучение гипноза в XX в. показало, что трансфер отнюдь не является переносом личности на гипнотизера, трансфер «включает некое третье лицо».

«Он предполагает известный опыт пережитого, завязывание клубка фантазматических и символических представлений, – пишет Л. Шерток. – Возникает вопрос: не восходят ли отношения, складывающиеся в гипнозе, к отношениям гораздо более архаическим, строго «дуальным», «допредметным». Мы имеем в виду исходное биологическое состояние, уходящее корнями в животный мир, состояние, в котором коммуникация осуществляется на чисто аффективном уровне, еще не связанном с образным содержанием» (Шерток, 1982. С. 129).

Определение «допредметные отношения» здесь надо понимать не в смысле вещизма, а в смысле «до-деятельностные отношения»: Шерток имеет в виду предметный характер человеческой деятельности. Л. Шерток по какой-то причине не упоминает Э. Кречмера, хотя, по сути, его собственные выводы являются творческим и предметным развитием его идей. В теорию эндогенного происхождения психики человека Э. Кречмера вписаны не только шизофрения, сновидения и первобытные формы сознания, но и гипнотические состояния.

Л. Шерток спускается по филогенетическому древу еще ниже, чем Кречмер, в «исходное биологическое состояние, уходящее корнями в животный мир». Это настолько интересно, что остается удивляться невниманию к таким идеям авторов многочисленных антропологических теорий происхождения сознания.

Гипноз, – кто бы мог подумать, наблюдая «фокусы» из зрительного зала, – является «погружением» в исходное состояние психики, которое Шерток называет «дуальным», т. е. двойственным, парным внутри психики человека, подверженного гипнозу. Если это отношение является «допредметным», а сутью предметной деятельности является субъект-объектное отношение между человеком и миром, возникает вопрос: о какой дуальной системе идет речь? Кто вступает в отношения между собой внутри психики человека, погруженного в гипноз? Реконструируется не единое сознание, а его расщепленная, партиципированная форма. Люди под гипнозом как бы возвращаются в мир первобытных партиципантов, описанных Леви-Брюлем.

Психологи с разных сторон приходят к одному и тому же. Л. Шерток реконструирует палеопсихику, как дуальную, связанную через трансфер. У Шертока речь идет о субъектном двоецентрии, о двух Я. Б. Поршнев исходил из наличия двух динамических доминант: возбуждения и торможения. Он перевел разговор в сферу реактивности. Выше мы доказали, что он ошибался, и предположили, что двоецентрие имеет более глубокий, межсубъектный характер. Шерток именно об этом и говорит.

Вопрос заключается в том, как интерпретировать субъектное двоецентрие первоявленной психики? Не смея выйти за пределы навязанной антропологами-дарвинистами «обезьяньей» теории, психологи вынуждены объяснять раздвоение патологией, хотя сами, как показывают труды того же Л. Шертока, понимают порочность и недостаточность такого объяснения. При этом сами психологи указывают на некую древнюю тайну, заключенную в раздвоении личности; более того, они говорят о том, что истоки психических болезней заключены в филогенезе сознания, а именно в его изначальной раздвоенности, диссоциированности. Слово за антропологами, которые… молча разводят руками. В мозгах обезьян нет ничего, что могло бы соответствовать этим высоким требованиям реконструируемой палеопсихологии.

«Находясь под гипнозом, человек как бы отступает к более примитивным формам коммуникации, к чисто «аффективному регистру», соответствующему функциям наиболее архаических структур нервной системы, палеокортекса. Речь, стало быть, идет о врожденной исходной потенциальной способности к установлению отношений (внутри себя. – В.Т.), составляющей некую как бы незаполненную матрицу, в которую в ходе дальнейшего развития будут вписываться все последующие системы отношений» (там же. С. 129).

Основоположник психоанализа подозревал нечто подобное и даже высказывался по поводу «матрицы». Фрейд выдвинул гипотезу, «согласно которой гипноз является восстановлением состояния, некогда реально пережитого, включенного в филогенетическое наследие: оно воспроизводит первобытное отношение к «отцу», каким это отношение сложилось в период зарождения человеческой семьи». «Такая гипотеза, – пишет Шерток, излагая и оценивая идею Фрейда, – опирается на более чем спорные исторические и научные предпосылки, но она показывает, что Фрейд признавал специфичность отношений в гипнозе» (там же. С. 130).

Фрейд не объяснил раздвоения личности в гипнозе, лишь продемонстрировал, что понимает эту специфику гипнотического состояния.

Исключительная простота доктрины психоанализа часто подводила автора этой доктрины, который был склонен все отношения сводить к либидо. Шерток, опираясь на данные многолетних международных исследований, отрицает «простое» объяснение Фрейдом того филогенетического наследия, которое выявляет гипноз. Однако объяснить этот «дуализм» он тоже не в состоянии.

Ясно, что на древней матрице закодированы две личности: Я и другой Я. Но кто этот второй, в сторону которого осуществляется трансфер?! Гипнотизер в данной системе отношений является третьим, вызывающим «Дух лампы». Он не Господин, а посредник. В какой борьбе сформировалось сознание человека, если следы этой борьбы до сих пор записаны на «матрице»? Откуда в гипнотическом состоянии аутизм и внутренняя речь и способность смотреть глазами в разные стороны, как будто две Самости борются между собой?

«Перенос, – уверяет Шерток, – не объясняет гипнабельность, а скорее объясняет ее отсутствие» (там же. С. 130). Что означает этот неожиданный вывод о центральном понятии теории гипноза? Что все обстоит с точностью «до наоборот»? Что опытная наука разрушила привычную трехчленную схему: суггестия – трансфер на гипнотизера – гипнотическое состояние, – ничего не предложив взамен?

Не случайно в предисловии к книге Л. Шертока «Непознанное в психике человека» Ф. В. Бассин, отметив выход этой монографии «как заметное событие», пишет о «тупиках мысли», которыми «завершается» «драма» и «долгое развитие» теории психоанализа (Бассин, 1982). Однако это не тупик.

Л. Шерток и другие теоретики психоанализа, изучавшие гипноз, сделали великое открытие, которое не объяснимо на основе учения Фрейда, потому что оно основано на таком материале, как онтогенез личности. Шерток ушел дальше, он выявил гораздо более глубинные пласты, филогенетические. И вот вопрос: откуда в палеопсихике наших предков, которые еще даже людьми не были, такая сложная дуальная структура? Совершенно точно, не от обезьян.

Если «развернуть» тезис Шертока, мы поймем, что в глубине нашего сознания, в самых древних его пластах, постоянно, непрерывно, интенсивно происходит перенос. Трансфер – он внутри нас. И, если б его не было, все люди бродили бы, как сомнамбулы. Гипнотический сон наяву был бы нашим обычным состоянием, потому что мы были бы отвлечены от действительности внутренним диалогом. Только таким образом можно понять тот факт, что перенос объясняет не гипнабельность, а ее отсутствие.

Отсюда логически следует непреложный вывод: в нас суще не одно, а как минимум два Я. При этом одно из них постоянно доминирует, является Господином, непрерывно предъявляющим второму Я требование трансфера. Перенос есть дань Господину и выражение готовности повиноваться в любой момент. Только благодаря внутреннему трансферу мы сохраняем цельность своего восприятия и мышления, то есть вообще сохраняемся. Не случайно Шерток называет гипноз «четвертым состоянием организма» «наряду с состояниями бодрствования, сна и активности сновидений» (Шерток, 1982. С. 106). Еще раньше к выводу, что гипноз является особым состоянием, отличным от сна, пришел В. М. Бехтерев.

Гипнотизер не создает гипнотическое состояние, а провоцирует его. Его искусство заключается в способности с помощью ключевых фраз «выключить» доминирующее Я («эго-личность» по Фрейду) и подставить свое собственное Я вместо него. Это, по сути дела, вторжение в чужой дом, захват. В отсутствие хозяина, который парализован словами гипнотизера, в доме хозяин – раб. Он привык подчиняться, поэтому гипнотизер, этот узурпатор, может делать с домом (т. е. с человеком) все, что угодно. «Он не создает «раздвоенную личность», а лишает эго-личность власти, узурпируя его место» (Jung, 1958. Р. 169).

Идея о том, что состояние внутреннего гипноза является обычным состоянием человеческой психики, имеет инструментальное подтверждение. «В отличие от других состояний измененного сознания, – пишет М. Талбот, – гипноз не связан с какими-нибудь отклонениями в ЭЭГ. С точки зрения физиологии состояние психики при гипнозе напоминает обычное состояние бодрствования. Не значит ли это, что обычное бодрствование – это своего рода гипноз?» (Талбот, 2004. С. 170).

Непременным условием внутреннего гипноза является наличие более чем одного Я в человеке. Вопрос: откуда они взялись и всегда ли отношения между ними представляли собой гармонию? Если речь идет о древних пластах психики, то не было ли в древности такого периода, когда борьба двух Я и эмоциональный внутренний диалог являлись обычным состоянием психики?

Речь идет о том, что на заре формирования сознания нормальным состоянием гоминин было не привычное нам бодрствование с его цельностью восприятия, а гипнотический сомнамбулизм с его «раздвоенностью», когда команда и исполнение разделены во времени; когда команда звучит как требование гипнотизера. Современные нормальные люди не слышат «внутренний голос»; не замечают времени, тех мгновений, которые разделяют команду и исполнение; не слышат самих команд. Мы просто действуем, даже не думая: кто там в мозгу отдает приказы и кому.

Есть люди, которые слышат команды и сомнамбулически их исполняют, а зачастую и повторяют вслух. Даже если это обычные бытовые требования, все равно эти люди считаются психически больными. Аутизм, погруженность в себя, представляет собой внешнее явление напряженного внутреннего диалога. Действия таких людей замедленны. Они как бы погрузились в состояние гипноза и не могут выйти из него. Когда болезнь прогрессирует, второе Я вообще выходит из-под контроля и может начать выдавать себя за кого угодно. Отсюда берутся «наполеоны», «цезари» и другие великие люди.

Психотерапевты широко используют понятие «диссоциация сознания». И не только психотерапевты. Идея «раздвоения личности» – одна из самых востребованных в литературе и искусстве XX в. Если бы речь шла просто о болезни, если бы за всем этим не стояла древняя тайна человечества, в которую художественное мышление пытается проникнуть своими методами, подобное искусство и подобная литература не могли бы волновать и занимать сознание пытливых интеллектуалов. А ведь именно среди мыслящей части человечества это и востребовано… Думаю, оценивая масштабы явления, можно сказать: «субкультура диссоциированного сознания», феномен Джекила и Хайда.

«Диссоциация сознания, – пишет Л. Шерток, – наглядно отражается в феномене постгипнотической спонтанной амнезии. И не случайно амнезия и вопрос множественных личностей находились в течение долгого времени в центре размышлений о гипнозе. Это явление отчетливо проявляется в свидетельствах лиц, перенесших состояние гипноза. Они часто говорят, что пережили состояние деперсонализации, раздвоения личности. «Словно все это происходило с кем-то другим», «Мне казалось, будто действовал не я, а кто-то другой» – такие заявления в различных формах часто встречаются в описаниях опытов с гипнозом» (Шерток, 1982. С. 115).

У огромного большинства современных людей доминирует левое полушарие. Интересно, что при внешнем гипнотическом воздействии доминировать начинает правое полушарие (Рутенбург, 2001. С. 79, 107, 154). Этим внутренним «перехватом» доминирования объясняется и тот факт, что люди с образным мышлением более подвержены гипнотическому воздействию (там же. С. 174). Ведь за образное мышление отвечает именно правое полушарие.

Практика гипноза дала потрясающе интересные результаты, которые можно смело использовать в качестве исходных данных для проникновения в тайну начала сознания. Однако они оказались необъяснимы (прав Бассин, говоря о «тупиках мысли») на основе теории психоанализа. Фрейд с его идеей, будто внутренний трансфер связан с образом «отца», опровергнут, новую идею психоанализ предложить не может, не меняя свою парадигму, а апелляции к академической теории антропогенеза бесполезны.

Ответ дает только одна теория: инверсионная теория антропогенеза, постулирующая, что человеческий мозг сформировался в результате синтеза двух мозгов наших морских предков и что два Я в нем присутствуют изначально.