Текст книги "Человек безумный. На грани сознания"

Дети с улицы Вязов и зомби

Мы тонем в море информации. Среда, в которой мы тонем, – не просто вода разрозненных фактов, не эмпирия. Это «тяжелая вода» обобщенных и доказанных десятками различных способов закономерностей; выводы, подтвержденные «чистыми» лабораторными экспериментами, которые автор этих строк просто не стал приводить все, чтобы не перегружать и без того непростое повествование. «Ползучий эмпиризм» с его вездесущностью давно уже отступился и утонул. Время новых идей пришло давно, потребность в них ощущается, равно как утопающий ощущает потребность в глотке воздуха. То есть не надо множить факты, это уже лишняя вода, давайте вначале объясним известные. Для этого и рождена на свет инверсионная теория антропогенеза и, в более узком звучании, инверсионная теория становления сознания.

Расщепление сознания, характерное для состояния после сеанса гипноза, является формой кратковременного безумия. Это бесспорно, ибо человек теряет свое Я, свою личность. Не является нормальным для психики и само экзогенное гипнотическое состояние с его переносом личности гипнотизируемого. Это патология именно потому, что нарушается нормальный эндогенный гипноз, непрерывный сеанс между двумя Я, заключенными в человеке и составляющими – только в тандеме – Личность. Особенно если учесть, что объектом переноса является даже не гипнотизер, а Некто из глубин психики подопытного человека. Если вдуматься, это ужасно. Не случайно подобные ситуации широко используются в голливудских фильмах ужасов. Фреди Крюгер, как некий местечковый «архетип», выходит из глубин подсознания и, благодаря переносу, убивает не в переносном, а в прямом смысле. Это самый страшный фильм, который я когда-либо видел. Идея безысходности, нашей зависимости от какого-то древнего ужаса, пережитого не нами, а нашими предками (а наше сознание является порождением этого древнего ужаса), страшнее любых вампиров, мутантов и дракул. От последних можно удрать, но куда нам деться от нас самих?!. Мы все – потомки детей с улицы Вязов. Наши полудикие предки являлись погруженными в гипнотическое состояние существами с раздвоенной психикой.

Известны случаи, когда людей, введенных неопытными гипнотизерами в состояние глубокого гипноза, не смогли вывести из него, и они так и оставались с раздвоенной личностью и жили, вслушиваясь в свой «внутренний голос», переживая какие-то диалоги, неслышимые окружающим. Подобные факты являются страшным доказательством того, что объектом трансфера является не гипнотизер. Гипнотизер всего лишь «подстава». Гипнотизируемый воспринимает команды гипнотизера как «внутренний голос» и исполняет их так, как будто все происходит не с ним. Загипнотизированный не видит гипнотизера и не воспринимает его как автора команд и как реального хозяина. Получив команду идти, он может наступить на гипнотизера, если тот не уступит дорогу или не «прикажет» повернуть. Команды гипнотизера воспринимаются исключительно как внутренний голос. Опасность подобных экспериментов заключается в том, что он может выйти из-под контроля.

Многие умы занимает феномен зомби. Официальная наука не может объяснить подобные «произведения» гаитянских колдунов. Считается, что зомби в принципе невозможны, потому что мозг в случае смерти погибает первым из всех органов. Но мы знаем, что выводы о смерти мозга делаются на основе исследования реактивности неокортикальных структур. А что, если замирание неокортекса не вызывает автоматически гибель всего мозга? Более того, колдун намеренно «омертвил» неокортекс, и человек кажется мертвым, но палеокортекс жив. В таком случае человек-зомби может продолжать существовать как сомнамбула, в состоянии гипнотического сна, о специфике которого говорит Шерток, т. е. на уровне «дородового» регистра, и даже выполнять внешние команды, не реагируя на них, потому что воспринимает их как «внутренний голос». Он не будет воспринимать окружающих, ощущать эмоции, чувствовать боль, говорить, но двигательные способности не исчезнут, равно как и простейшие реакции. Это доказано опытным путем. Когда лягушке отрезают голову, она оказывается способна передвигаться, преодолевая препятствия. Руководство простейшими двигательными действиями после гибели неокортекса берет на себя палеокортекс, а от зомби больше ничего и не требуется. Однако зомби Чалмерса, не отличающийся от нормального человека, невозможен.

Упрощение как вектор развития психики

«У детей и первобытных людей восприятие более богато и более смутно», – говорил Пиаже.

Обратите внимание, насколько сложна психика первобытных людей! Учтите еще сложность их языков, в которых десятки наклонений и падежей, где есть двойственные, тройственные и даже четверные числа! Где десятки названий для того, что у нас имеет только одно название, например снег или олень. Не может не быть резкой границы между мышлением первобытных и тем, что антропологи называют мышлением обезьян. Более того, возьму на себя смелость утверждать, что мышление цивилизованного человека даже ближе к когнитивным способностям обезьян, чем архисложное мышление первобытных людей. Далее позволю себе большую цитату из собственной статьи, посвященной филогенезу мышления, опубликованной в научном журнале.

«В современной науке очень актуально понятие «энтропия», которое пришло в гуманитарные науки из естествознания и, благодаря основателю синергетики И. Пригожину, признано всеобщим, а не только лишь физическим законом. В узком смысле энтропия – это второе начало термодинамики, которое гласит, что тепловая энергия всегда стремится к равномерному распределению в пространстве. В широком смысле понятие «энтропия» выражает стремление Природы к наиболее простым путям развития. В отличие от культуры, природа все пускает на самотек, не собираясь «доглядывать за девками, не скис ли в жбане квас» (стихотворение Цветаевой). Это культура, в отличие от природы, просто обязана заглядывать повсюду, привлекать к себе внимание, устанавливать свои порядки и даже заниматься «культурным каннибализмом», поглощая другие культуры. В этом смысле культура абсолютно «некультурна», в отличие от природы, которая, ничего не делая умышленно, в невинности своей свершает великие перемены.

Партиципированное, шизофреническое в своей основе мышление очень утомительно, невыносимо сложно. Если в каждом предмете видишь не одну сущность, а не одну, – трудно оперировать предметами. Например, берешь в руки камень, чтобы расколоть кость и добыть костный мозг, и думаешь: а вдруг это не камень? Это дух, который не простит вольного обращения с собой. А вдруг это не просто кость, это дух животного, которое тоже не простит? А если покажется, что в твой женщине и в твоем ребенке поселился «иной» – враг? Когда мышления не было совсем, было проще, было как у всех животных, без сомнений, без выбора. И вдруг оно появилось вот в такой расщепленной форме. Причем в другой форме оно и не могло появиться. Мышление, в котором привычно видят решающее «эволюционное преимущество» первых сапиенсов, появилось как экзистенциальное зло, сковывающее позитивную активность и подводящее под самоуничтожение. Для огромного количества гомининов оно стало наказанием, а не наградой. Количество видов (не особей!) пресапиенсов, не сумевших преодолеть эту проблему, исчисляется десятками. Этим объясняется факт, что не бывает недо-волков, недо-зайцев, недо-кабанов, а видов недо-людей множество. Они успешно развивались и уже обрели зачатки разума и языка, но необъяснимо исчезли. До этого миллионы лет успешно боролись за существование, вдруг появляется (фиксация по эндокранам) Разум – такой козырь! – и они пропадают почти мгновенно в историческом времени. Исключительно природными явлениями столь странный расклад не объяснить.

С чем столкнулись существа, ставшие обладателями первого, расщепленного, шизофренического сознания в какой-то степени иллюстрирует фильм А. Тарковского «Сталкер», снятый по повести А. и Б. Стругацких. Люди, попавшие в зону, не знают, в какую сторону несмертельно сделать шаг, не ужалит ли ветка дерева, не взорвется ли камень, не вспыхнет ли болото от громкого слова… Пресапиенсам пришлось еще тяжелее: при них не было проводника, и проблема расщепления сущностей была глубже: она была внутри, а не вовне. Поэтому далеко не все преодолели эту Зону, а разум явился в мир не счастливым джек-потом в игре «Эволюция», а трагедией.

Традиционная схема, будто мышление развивалось путем непрерывного усложнения, – ложная. Мышление развивалось путем упрощения, начавшись с первобытной архисложной формы партиципированного мышления. Поэтому антропологи, отрицающие качественную грань между когнитивными способностями обезьян и человеческим мышлением, должны скорее подразумевать самих себя, а не первобытных людей.

Среди ученых, занимающихся проблемами генезиса палеопсихики, бытует мнение о ключевом значении тотема и табу. Представляется, что, если мы сумеем разъяснить происхождение тотема и табу, мы «размотаем» весь клубок. З. Фрейд связывал возникновение тотема и табу с «эдиповым комплексом», уверяя, будто «в один прекрасный день» некие братья «соединились, убили и съели отца» (З. Фрейд, 2010. С. 334). Ввиду отсутствия в тот момент видеокамеры, данное утверждение представляется недоказуемым и, я бы сказал, маловероятным зигзагом мысли. Если невозможно доказать событие преступления, то о составе преступления – «эдиповом комплексе» – говорить не приходится. Подобный диагноз не ставится, если в анамнезе не выявляется скелет предка в шкафу. Объяснения Э. Тейлора и Д. Фрэзера исходят из подобия пралогического и логического мышления, тогда как они противоположны. Эти объяснения не просты, но примитивны: усложнение психики «мало-помалу», доходящее до культов и запретов. Это толкование, которое ничего не объясняет. Это то, что можно было бы ожидать от любого животного, но чего никогда не происходит. Ю. Семёнов и Ю. Бородай «выводят» тотем и табу из сексуальных запретов, но эти явления сами предопределяются тотемным табу (логический порочный круг). Ниже предлагается возможное объяснение, являющееся, безусловно, наиболее простым и в то же время находящееся в русле всеобщей закономерности. Предлагается другая парадигма: филогенез психики представлял собой не процесс усложнения, а нечто прямо противоположное – упрощение.

На самом деле – и мы можем наблюдать это даже в современности – усложнение психики есть путь культурного человека, делающего над собой каждодневное усилие. В первобытности, в качестве стихийного процесса, оно было невозможно. Даже сейчас, в век, когда существует развитая культура, подавляющее большинство людей стихийно идут на поводу у массовой псевдокультуры, о которой не только «высокие лбы», но даже сами пассивные потребители осведомлены, что она их не совершенствует, но примитивизирует и оглупляет. Факт, что люди XIX в. мыслили сложнее наших современников, на мой взгляд, неоспорим. Достаточно почитать литературу – например, сравнить Достоевского с примитивными опусами современного «интеллектуала» Коэльо.

Нерешаемой до сих пор проблемой является большая сложность древних языков в сравнении с современными (огромное количество времен, личных местоимений, применяемых ассоциативно, наличие двойственного числа и т. д.). На самом деле загадки нет. Симплификация психотипа – это энтропийная закономерность, а усложнение есть героическое противостояние ей. Основная цель культуры заключается в формировании стремления к этому противостоянию, иначе она аксиологически несостоятельна. Это антикультура, у которой есть свои Мадонны. В этом смысле культура – это парашют, замедляющий падение. Рано или поздно мы окажемся на какой-то другой земле (автор далек от ретроградных призывов «вернуться в золотой век»), но при этом важно не разбиться. Определение культуры парадоксально: это порождаемая природной энтропией антиэнтропийность.

Первобытные люди были, разумеется, далеки от подобных мыслительных экзерсисов. Дети природы пошли по пути упрощения мышления. Они выделили часть предметов в табу, фетиши, тотемы. Жить стало проще. Одно дерево – табу, зато остальные можно спокойно рубить и жечь. Один камень – фетиш, зато остальными можно колоть орехи и кости. Один вид животных – тотем, зато остальных можно безбоязненно убивать и есть. Прикасаться к женщине в полнолуние – табу, зато в остальное время можно. Интересно то, что энтропийное поведение (согласно принципу упрощения) привело к возникновению антиэнтропийных факторов.

В частности, такое мышление – ассоциативное – стало основой религии. Это вторая временная форма мышления, которую можно по-русски называть сопричастным мышлением (надеюсь, теперь ошибка переводчиков Леви-Брюля стала понятней). Это в том числе мышление чеховского «соседа», выстраивающего ассоциативные ряды в разные стороны, буквально представляющего себе человека вниз головой и делающего на основе этой ассоциации выводы. Да простят меня антропологи, но сакраментальный тезис, будто человек произошел от обезьяны, – тоже следствие ассоциации, основанной на внешнем сходстве: данный «вывод» появился до раскопок, находок, генетики и последующими исследованиями не подтвердился. Причинное мышление подводит к иному истоку (Тен, 2005).

Ассоциативное мышление бывает смешно как источник разветвленных суеверий, в том числе «научных», но это уже не шизофрения, не навязчивый partage (расщепление) сущностей, приводящий к связыванию человека по рукам и ногам в предметной деятельности.

Сопричастное (ассоциативное) мышление тоже далеко еще неэкономично, т. к. делает возможным допущение нескольких причин. Например, наступила засуха. Священник скажет, что Бог прогневался на людей, потому что они редко посещают церковь. Бродячий проповедник скажет: причина в том, что сама церковь погрязла в грехах, а люди наказаны за то, что ходят в церковь и целуют руки попам. Приезжий диссидент станет доказывать, что царь грешник, поэтому Бог царство наказывает. Деревенская знахарка посоветует искать женщину, которая обрезала волосы, но не закопала их, а сожгла, чем и вызвала засуху. Ее надо побрить налысо и утопить, тогда, возможно, пойдет дождь. До Бога высоко, до царя далеко, поэтому, как правило, хватали женщину…

Пришло время, когда люди, по сути дела, идя по пути дальнейшего упрощения мышления, поняли: надо искать одну необходимую и достаточную причину и устанавливать причинную связь, а не множество ассоциаций в разные стороны. Так появилось причинное мышление, апофеозом которого является наука, а ее главным принципом – «бритва Оккама» (не множьте сущности без необходимости). Максима, взятая в скобки, – по сути дела, когнитивный императив, категорический запрет на ассоциативное мышление. Применительно к нашему примеру: установили, что причиной засухи является перемена направления ветра, – и не надо больше ничего выдумывать. На базисе причинного мышления появляется культура, не позволяющая топить женщин в связи с засухой. Формируется аксиосфера (система ценностей культуры). Человек, обладающий причинным мышлением, но функционирующий вне аксиосферы культуры, воспринимается как моральный урод. Культурная надстройка начинает принимать меры, чтобы такие люди не имели доступа к общественно-значимым целям, корректируя систему образования и воспитания.

Всеобщий закон энтропии грозит Вселенной смертью. Можно подумать, будто упрощение мышления согласно закону энтропии – безысходный процесс, что мы сами способствуем энтропии и сами ускоряем трагический исход. Но именно потому, что причинное мышление является самым экономичным, мы смогли создать культуру, а это самый мощный антиэнтропийный фактор. Культура, имеющая аксиосферу и объектное воплощение, когда о самой культуре можно рассуждать предметно, возникла еще на фазе ассоциативного мышления, но современный вид приобрела, когда появилось причинное мышление. Агрессивный вброс Тертуллиана («верую, ибо абсурдно») был реакцией на причинное мышление, утверждавшееся в правах.

На уровне обыденного сознания причинное мышление (логика) утвердилось, когда люди осознали, что «бабка говорит надвое», и дали негативную в целом оценку такому способу познания действительности. Людям нужна единая причина, ибо без этого невозможна единая цель. Целеполагание невозможно на мине абсурда и на трясине «надвое-говорения». Детерминизм подразумевает единство причин и целей, причем не только в научном дискурсе и в практической деятельности, но даже и в религии, которая рано или поздно приходит к понятию causa sui («причина себя»), в котором содержится не только причина, но и цель. Само появление теологии как отличной от мистики формы познания Бога говорит о необходимости причинного мышления как преодоления ассоциативного, даже в рамках креацианизма.

Любая религия, включая язычество, рано или поздно приходит к теологии, которая дискурсивно является наукой, ибо формально это логическое мышление. Язычеством, имеющим теологию, является, например, буддизм. Даже в абсурде Тертуллиана содержится логика и здравый смысл: зачем верить в то, что неабсурдно? Это достаточно знать.

Законы природы мудры, включая закон энтропии. Упрощение оборачивается созданием новых сложных структур, потому что облегчает работу мысли. Идя по пути структурного упрощения, мы функционально усложняем машины. Ламповая «супер-ЭВМ» 70-х годов XX в. была устроена гораздо сложней современного самого дешевого смартфона, а возможностей у нее было неизмеримо меньше, хотя она одна занимала целое здание.

Современная культура, безусловно, определяется как культура причинного мышления, ибо даже абсурдистские направления в искусстве, литературе, поп-арте апеллируют к нему, отталкиваются от него и без него ничего собой не представляют. Абсурд может быть искусством в силу своей нарочитости на фоне поля внятного мышления. Убери этот фон – и он станет обычным безумием, представляющим интерес только для патопсихологов. В таком качестве причинное мышление является сердцевиной аксиосферы культуры, как сопричастное мышление являлось сердцевиной аксиосферы, содержание которой составляли религиозные ценности. На базе партиципированного мышления аксиосфера оформиться не может, на этой фазе, говоря гегелевским языком, культура возникает как неприродное начало, которое еще не имеет собственного бытия в себе самом» (Тен, 2013, «Аксиосфера культуры и филогенез мышления»).

Вот что представляет собой путь когнитивного развития от животных к современному человеку.

Что такое сознание?

Максимальный уровень развития психики животных называется в западной литературе theory of mind («теория ума»). На русский язык термин нельзя переводить буквально, по сути дела, речь идет о восприятии интеллекта другого. Животные, воспринимая другого, рефлекторно, основываясь на опыте, знают, чего от него ждать. Вычисляют, «прошаривают» намерения и возможности другого, а также свои собственные. Это представление о том, что представляет собой другое животное или человек и как с ним обращаться.

Это знание осваивается рефлекторно в ходе взросления и обучения. Например, волки используют одни приемы охоты на диких кабанов (окружают самку с выводком и используют отвлекающие маневры: один волк делает вид, будто хочет схватить поросенка с одной стороны, свинья поворачивается в его сторону, тогда другой волк хватает поросенка с другой стороны). Другие приемы они используют при охоте на стадо диких копытных (загонная охота). Третьи, – когда крадут домашний скот, который охраняют пастухи. Внутри стаи каждый волк имеет theory of mind каждого другого волка, на что он способен, а также относительно объектов охоты и пастухов. Эта способность к оценке «другого» настолько важна, что часто вожаком стаи становится не самый сильный волк. Им становится тот, кто наиболее адекватно оценивает других и ведет себя соответственно. Способность к theory of mind определяет иерархию среди всех стадных животных, включая обезьян.

Theory of mind есть высшая форма интеллекта животных, продолжающаяся у людей. Между ней и умом нет прямо пропорциональной зависимости. Казалось бы, чем умней человек, тем более должна быть развита «theory of mind». На практике мы часто видим, что очень умные люди обладают ею в очень малой степени. Наоборот, не очень умные люди бывают ею наделены в высокой степени.

Можно даже говорить о том, что одни народы наделены ею в большей степени, чем другие. Это связано с традициями воспитания и близостью к природе в силу примитивизма культуры. Например, не слишком образованный человек с Востока быстрее оценит психотип и намерения человека с Запада, слишком оторванного от природы, и обведет даже профессора. Этим объясняется загадочный феномен, почему двоечники-троечники часто бывают успешнее в жизни, чем высоколобые отличники. Хрестоматийный пример очень ученого, очень умного, но начисто лишенного theory of mind человека – это Паганель из романа Ж. Верна «Дети капитана Гранта». Любой необразованный проходимец легко обведет его вокруг пальца.

Ум и theory of mind – это разные явления, исходящие из разных источников. Theory of mind даже у людей имеет в конечном счете рефлекторную природу, а ум имеет источником то, что Чалмерс называл conscious experience, изначальное «сознательная сверхперцепция». Человек с развитой theory of mind и небольшой толикой ума лучше адаптирован даже к обществу, а не только к природе, и добивается больших успехов, чем очень умный человек с неразвитой theory of mind. Благодаря этому родились поговорки «горе от ума» и «такой умный, что хуже дурака». Однако без толики ума theory of mind бесполезна для жизни в обществе. Ею в значительной степени бывают наделены психохроники, например, наблюдавшиеся мной обитатели Желябужского дома-интерната.

Оттолкнувшись от theory of mind как высшей формы психического развития животных, мы определим понятия, которыми оперировали до сих пор как данностями, известными каждому человеку.

Сознание – это способность к сверхрефлекторному восприятию и к представлению в соответствии с ним, когда рефлексы либо отменяются, либо используются подчиненно по отношению к этой способности.

Первично сознание явилось в мир в качестве партиципированного сознания первобытных людей. Рекапитулирует в такой форме у шизофреников и детей. Это то самое «сверхчувствие», о котором пишет Чалмерс. Характерно восприятие и оперирование представлениями в парах. При этом люди часто впадают в противоречия, даже не ведая того.

Мышление – это функция сознания, заключающаяся в способности ментально расщеплять и группировать феномены.

Первично мышление явилось в мир в виде расщепления и соединения феноменов по случайным признакам, без отвлечения от их специфики, равнодушное к противоречиям, многозначное (синкретичные понятия партиципантов, по Леви-Брюлю, кататимические агглютинации, по Кречмеру, синкретичные предпонятия, по Пиаже, псевдопонятия шизофреников и детей, по Выготскому; пример: ветер – это живой воздух).

Разум – способность расщеплять и группировать феномены отвлеченно от непосредственного контакта с ними по принципу ассоциации или по фактору причины.

Появляется при переходе от партиципированного мышления к ассоциативному. Первично является в мир в виде первобытной религии (анимизма).

Научное мышление – это причинное мышление, следствием которого является образование понятий. Понятия образуются по выделению рода и видовых отличий (ветер – это движущийся воздух; род – это воздух, видовое отличие – движущийся). Основной принцип научного мышления – «бритва Оккама»: не множь сущности без необходимости. Нетерпимо к противоречиям. Руководствуется формальной логикой, хищно отыскивая, разоблачая и ликвидируя противоречия, будучи нацелено на однозначность. Оперирует только конечными величинами. Исходит из практики и имеет целью практическую реализацию.

Но это не все. Есть еще:

Диалектическое мышление – продолжение и, одновременно, отрицание научного мышления с его однозначностью. Это мышление, выходящее в бесконечность неизмеримо больших и неизмеримо малых величин. Исходит из знания, что в основе бытия лежат онтологические противоречия как источник движения всего и всюду. Отыскивает противоречия, но не с целью их ликвидации, а с целью разрешения и выхода на новое противоречие, еще более глубокое. Руководствуется диалектической логикой. Многозначно. Непрактично. В чистом виде присутствует в философии и в поэзии.

Обратите внимание, что первичная и высшая формы мышления совпадают по важному признаку: и там и там присутствуют противоречия и многозначность. Поэтому самая высокая философия часто воспринимается плоско мыслящими учеными как безумие. Они видят противоречия, но не понимают разницу: первобытные партиципанты и шизофреники впадают в противоречия, не подозревая о своем падении, это даунгрейд. Философы-диалектики восходят к противоречиям, как к вершинам мысли, устремленной в бесконечность. Это апгрейд, причем не только личный, но всего человечества.

С другой стороны, наблюдается внешняя похожесть между животным theory of mind и практическим мышлением обычных людей и даже иных ученых людей. И то, и то – однозначно и практично. Отсюда системная ошибка: ученые думают, что мышление – это простая способность к вычислению и «прошариванию» ситуаций, намерений других и тому подобное. В таком духе думал Выготский, критикуя Пиаже и проводя прямую связь между «практическим, реалистическим мышлением животных» и мышлением детей. Такую ошибку, игнорируя пропасть партиципированного мышления, совершают все вульгарные биологизаторы и рефлексологи, в числе которых подавляющее большинство ученых, ищущих исток сознания. Мир животных рефлексов однозначен и практичен, ученые тоже мыслят однозначно и представляют, будто дорожка пряма: от одной однозначности к другой. Многие даже не видят пропасть, иные пытаются закидать ее зооморфизацией людей и антропоморфизацией животных, но до сих пор ничего не смогли предъявить, кроме занудных повторений: «У шимпанзе интеллект трехлетнего ребенка».