Текст книги "Человек безумный. На грани сознания"

Груминг играет большую роль в функционировании обезьяньего социума. Очень много написано на тему, что груминг имеет иерархическое значение: низкоранговые члены стада вычесывают более высокоранговых. Но это не означает, что высокоранговые не вычесывают низкоранговых. Альфы тоже любят полакомиться шелудяком и осыпью, для чего используют именно низкоранговых обезьян, при желании даже насильно. Что, кстати, доказывает, что груминг – это в том числе и потребление.

Связывать с грумингом интеллект беспочвенно. Все обезьяны, как высшие, так и низшие, занимаются им с увлечением, никакой зависимости от уровня интеллекта по видам здесь нет. Не случайно тот же Данбар использует в качестве примера для сравнения с людьми не антропоидов, а не самых умных среди обезьян – мартышек.

Вульгарный биологизм

Первой формой вульгарного биологизма был американский бихевиоризм, основанный на вульгарной рефлексологии. Второе дыхание ему придало развитие новой старой науки.

В послевоенные годы в СССР зародилась этология. Ее создал военнопленный офицер вермахта в страшном сталинском лагере. Конрад Лоренц, убежденный, между прочим, нацист, имел много свободного времени, хорошо питался, в отличие от большинства советских людей в то время, и написал книгу. Невозможно интенсивно работать головой, если мозг, главный потребитель калорий и витаминов в организме, не имеет достаточно пищи. Интересно, имел ли хоть один советский военнопленный подобные условия в германском концлагере?

Лоренц в Вятском лагере интенсивно работал мозгами, потому что книжку написал хорошую. Это книга об «оборотной стороне зеркала» человеческого бытия в духе «декартовой пропасти». Вот есть Человек и есть Природа. Зверски жесток Человек, как показала война, в которой Лоренц участвовал. А что по ту сторону зеркала? Как у животных со зверством в природе? Он выяснил, что у зверей зверства нет.

В 1947 г. Лоренца освободили, разрешив взять записки. Он уехал в Австрию и там издал свою рукопись, назвав ее «Оборотная сторона зеркала». Таким образом, благодаря невиданной в Европе доброте советского лидера и советских людей, в мире появилась этология, новая старая наука, потому что в Америке она уже была под названием «бихевиоризм». В СССР поведение животных в естественной среде тоже изучали и описывали люди типа В. Бианки и М. Пришвина, но это было литературой, а не наукой. Впрочем, была и наука в рамках общей зоологии, только без спецназвания, поэтому я называю этологию «новой старой наукой».

Бихевиоризм был не только и не столько объективной наукой о поведении животных в природе. Его зарождение как теории, выводящей человеческий разум из поведения животных, наложило срамную печать идеологии. Теперь можно говорить так: этология – это наука, бихевиоризм – это идеология.

Естественно, грань легко переходима. Например, этолог М. Бутовская, которую мы цитировали выше, – бихевиорист. Лоренц эту грань сумел не перейти, потому что имел отличную философскую подготовку, которую дают в германских университетах, в отличие от англоамериканских. Многие его последователи, например, Н. Тинберген, перешли. Нобелевский лауреат Н. Тинберген пишет бихевиористическую дребедень типа «сообщество возникает из одной особи путем развития ее органов» (см.: Тен В. В., 2012. С. 66). Но это другая, хотя и связная тема, – социогенез. Здесь мы не будем углубляться в данный вопрос.

На базе увлечения этологией появился необихевиоризм в последней трети XX в. Рассмотрим, что это такое, на примерах. Итак – В. Р. Дольник, «Непослушное дитя биосферы» (1994).

Проблема специфики психогенеза Homo sapiens снимается в этой книге последовательным проведением мысли, что никакой специфики нет. Мораль, стремление к свободе, символическое поведение, язык, социальные качества, политика, демократия и тирания, государство, империализм – все есть в мире животных. «Врожденная мораль» имеет место быть уже у муравьев. «Некоторые муравьи не только уносят с поля боя раненых и трупы, но и хоронят последних. Наверняка без всяких мыслей о потустороннем мире», – иронизирует биолог над философами с их загадкой «нравственного закона в душе человека», а также над верующими людьми (Дольник, 2009. С. 251, 261).

Всё, что человечество узнало о морали за тысячи лет, не имеет никакого смысла. «Теперь такое время, что «подгнило что-то в датском королевстве», страшные философы попрятались», – пишет Дольник (там же. С. 194).

Как ни парадоксально, философское учение о морали разработал такой же, как он сам, критик философии, – Иммануил Кант. Не случайно его труд о морали называется «Критика практического разума». В нем Кант скептическим, позитивистски настроенным умом разбирает философские теории морали, зачастую полные ложного прекраснодушия, иронизирует над ними и приходит к выводу: мораль имеет место быть только там, где (1) есть всеобщий закон поведения, (2) осознанное отношение индивида к закону, (3) желание индивида, чтобы именно его образ действий стал примером, возведенным во всеобщий закон. Прочь эмоции, которые традиционно связывали с моралью. Сочувствие – это о другом. Если хочешь, чтобы общим моральным законом стал каннибализм, подай пример: умри высокоморальным человеком на вертеле. Не хочешь? Желай получше. Мораль – это не «плохо» и «хорошо», не «добро» и «зло». Это то, что вообще не имеет модальностей, особенно в области чувств, это категорический императив, основанный на осознанном отношении.

У Дольника мораль – это то, что «хорошо» согласно его представлениям. (Подобное понимание морали выглядело пошлым уже в те времена, когда появилось «золотое правило нравственности», т. е. более XX веков назад.) Он не приводит в качестве морального поведения пример, когда самка богомола убивает самца после спаривания, примеры тщательно подобраны. Он называет «морально-этическими правилами», когда собака не ест «пищу, которую может найти» или «не справляет нужду в доме» (там же. С. 110). Раньше это без проблем объяснялось условным (в первом случае) и безусловным (во втором случае) рефлексами. Взрослея, собаки сами перестают «делать» в доме, потому что выделения нужны в качестве меток на улице.

Удивительно, что биологи, назвавшись этологами, начали массово отвергать естественные биологические механизмы и, по сути дела, «переделываться» в философов, которых сами поругивают. Внешне это направление выглядит как избавленное от философских спекуляций биологическое объяснение сложных явлений человеческой психики. На деле это кризис биологии, потому что эти биологи отказываются от биологических механизмов, привлекая мораль вместо рефлексов для объяснения поведения животных, а потом переносят эти кальки обратно на людей. Вначале очеловечивают животных, потом зоологизируют людей. В логике такое мышление называется «порочным кругом».

Кроме того, забывается «бритва Оккама»: не множь сущности без необходимости. Поведение муравьев имеет биологические объяснения. Первое: чтобы не привлекать других муравьев, трупы надо зарыть, если каннибализм у муравьев отсутствует. Другое объяснение: часть трупов употребили в пищу, остальные зарыли, чтобы съесть позже (ферментированный белок муравьи едят охотно). И т. д. Мораль здесь – «лишняя сущность».

Ценность каждой науки заключается в том, насколько она способна объяснять явления, которые изучает, на базе собственных принципов. Отказавшаяся от них биология теряет статус науки. Объясняя поведение животных в заимствованных из философии терминах, некоторые биологи превращают свою науку в вульгарную философию. Если входишь в «запретные сады философии», как Дольник называет свой теоретический экскурс, необходимо помнить, что законы логики, взрощенные в этих садах, обязательны в том числе для биологов. Можно не читать Аристотеля, Гегеля, Канта, но пренебрегать логикой нельзя, если ты – настоящий ученый.

Кроме перечисленных выше алогизмов, следует указать еще на одну ошибку: логика не допускает, чтобы один вид сравнивался со всеми с целью отождествления, потому что каждый раз меняется основание (ошибка подмены основания; в жизни эта логическая ошибка называется жульничеством, когда, например, правила меняются в ходе игры). Когда доказывается, что человек ничем не отличается от муравьев, у которых есть коллективизм, мораль, труд; от львов (прайд, похожий на мусульманскую семью); от павианов (ходят строем); от аистов (моногамия); от бурундуков (делают запасы) и т. д., – то по факту доказывается обратное: человек совершенно исключительный вид. У него нет видовой специфики, он ведет себя по меркам любого вида. Специфика человека как биологического вида заключается в отсутствии специфики, в универсальности.

Дольник с упоением множит и множит примеры поведения различных животных, которые находят аналогии в поведении разных людей. Это и есть выход за грань этологии как науки в срамной бихевиоризм.

Человека сравнивают с сотнями видов, и везде он оказывается «свой». Человек подобен муравью? Да. Его много раз отождествляли с муравьем даже в баснях и в литературе для детей. Дольник здесь не первооткрыватель со своей «муравьиной моралью». Другие баснописцы надолго его опередили. Человек подобен льву? Да. Его отождествляли со львом, начиная с Шумера. Далее следим за логикой.

Если А подобно В и если А подобно С, то С должно быть подобно В. Но этого в нашем примере нет: лев муравью не подобен. Человек в разнообразии своих проявлений подобен и льву и муравью.

Отсюда научная мораль: нельзя делать сравнения, которые делает Дольник. Человек – это микрокосм, в нем явлена бесконечность, которую нельзя сравнивать с конечными величинами. В качестве метафоры (учитывая, что «метафора расщепляет референцию» – Рикёр), это можно делать в художественной форме, но в науке нельзя, ибо между бесконечным и конечным есть качественная граница и нет референции.

Биолог Дольник пишет, по сути дела, художественные, основанные на метафорах, тексты и наивно выдает их за позитивную науку без «философских спекуляций».

Человек может быть сравним с любым видом, даже с таким экзотическим, как богомол. Амазонки, подобно самкам богомола, убивали пленных мужчин после совокупления. (Интересно, назвал бы Дольник такое поведение «моральным», если бы оказался на месте мужчины, которого связали, изнасиловали, а потом перерезали горло? Что бы он хрипел о морали?) Перебирая все виды, вы не найдете такого, который было бы невозможно сравнить с человеком. Абсолютно все виды, начиная с вирусов, проникающих в клетки с военной хитростью, с использованием всякого рода «троянских коней», сравнимы с человеком по поведению. Тексты вирусологов напоминают сводки с театра военных действий: используется лексикон, характерный для штабов. На базе сравнений с вирусами можно написать книгу о людях, и не одну, потом переключиться на бактерий, которые, оказывается, даже голосовать умеют (Марков А. Кн. 2. С. 266). И так вплоть до китов.

Более того, природа человека шире всего, что можно наблюдать среди животных. Например, будучи социальным животным, человек может добровольно уйти в отшельники, чего никогда не бывает с другими социальными животными.

В. Дольник избегает примеров, доказывающих невмещаемость человека в биологические рамки, но при этом все-таки задается вопросом: «Почему унаследованные нами от предков программы так противоречивы? Неужели и у других животных такая же сумятица? Оказывается, нет… Разгадку этого парадокса нашел в конце 1940-х годов наш замечательный соотечественник генетик С. Н. Давиденков… В самый разгар биологической эволюции случилось невиданное: человек в значительной мере вышел из-под влияния естественного отбора. Незавершенным, недоделанным. И таким остался навсегда» (Дольник, 2009. С. 189).

На самом деле, это открытие не генетика, это идеологический «вброс» немецкого философа А. Гелена, члена НСДАП, сделанный в 1940 г. в развитие ницшеанского тезиса «человек – это то, что должно преодолеть» и в обоснование евгеники (Gehlen, 1940). В 1948 г. Давиденков, разумеется, не мог дать на него ссылку. Дольник, пренебрежительно отзывающийся о философах, опирает свои умозаключения все-таки на философию, причем плохую. Немецкая философская антропология, которую представляет Гелен, – очень слабая, легко опровергаемая философия (см.: Тен, 2011. «Диалектические начала…». С. 68–79).

Допустим, мы абстрагируемся от запятнавшей себя идеологии улучшения человечества, будем считать данный тезис чисто философским. Но можно ли считать его научным? Где критерии завершенности или незавершенности, если видовое разнообразие постоянно меняется в ходе глобальной эволюции? Философ может породить некую идею и вбросить ее для обсуждения, но биолог не может принимать ее на веру, он должен дать ей обоснование, ввести в понятийный аппарат биологии, прежде чем использовать в качестве аргумента. Где критерии? Существуют тысячи видов, отнесение которых к тому или иному роду спорно ввиду их переходности, например большая панда. Это завершенные виды? Эволюция – это процесс, который никогда не завершается, в нем нет субстантивов, все виды – транзитивны, поэтому само понятие «вид» в биологии считается относительным. Характерный случай: пренебрежительно относящиеся к философии ученые, как правило, попадают в тенёта плохой философии.

Вышесказанное относится также к двухтомному произведению биолога А. В. Маркова под общим названием «Эволюция человека» (2011).

Первая книга – о морфогенезе, вторая – о психогенезе. Обе представляют собой информативную компиляцию зарубежных публикаций постсоветского периода, своего рода «нарезку». В каждом отрезке реферируется какая-нибудь публикация, сопровождаемая авторскими комментариями, в которых и выступает концепция. Основной тезис концепции Маркова в первой книге следующий: «Человек не произошел от обезьяны – он ею как был, так и остался» (Марков А. Кн. 1. С. 36). Типичный бихевиоризм самого вульгарного толка, отсталый, давно изжитый на Западе. Там такую откровенную чушь бросили писать уже полвека с гаком.

Во второй книге, которую будем анализировать здесь, последовательно проводятся три идеи. Во-первых, Марков утверждает тезис о материальности мысли, по сути дела, не признавая психофизическую проблему, над решением которой ученые бились, начиная с Декарта (Марков А. Кн. 2. С. 130). Во-вторых, провозглашает тезис «Я пользуюсь словами «психика» и «душа» как синонимами. Просто не вижу разницы» (там же. С. 17, прим.). Отсюда следует отождествление морали и других «душевных» качеств человека с биологическими. Марков, по сути дела, повторяет тезис вульгарного философа-материалиста XIX в. К. Фохта о «материальности души». В-третьих, Марков пытается доказать, что между интеллектами обезьян и человека качественной разницы нет.

В отличие от Дольника, Марков не ограничивается этологией, он привлекает массу данных из областей нейробиологии и генетики, я читал его книгу с благодарностью, как свод знаний, не соглашаясь с автором практически ни в чем, потому что книга полна противоречий, алогизмов, типичных для всех биологизаторских концепций, тривиальностей, подаваемых как нечто принципиально новое.

Удивительно, как авторы биологизаторских концепций оказываются неспособны понять природу морали. Они постоянно путают ее с эмоцией сочувствия, сопереживания – и ломятся в открытую дверь. Например, Марков пишет: «Традиционно считалось, что мораль и нравственность проистекают из здравого осознания принятых в обществе норм поведения, из выученных в детстве понятий о добре и зле. Однако в последние годы получен ряд фактов, свидетельствующих о том, что моральные оценки имеют не только рациональную, но и эмоциональную природу» (там же. С. 146).

«В последние годы»! «Ряд фактов»! Мораль, оказывается, связана с эмоциями! Сногсшибательное открытие!

Детский вопрос: откуда они бывают – люди, до которых как будто никто не жил на свете?!.

Сомневаюсь, что найдутся другие люди, кроме А. Маркова, которые не слышали о связи морали с эмоциями до 2011 г. Впервые об этом сказано в самом известном ведическом гимне, где Арджуна отказывается от битвы, преисполнившись сочувствия к воинам, в том числе к врагам, а Кришна его вразумляет, взывая к долгу. Почти тридцать веков этому диалогу, где моральные оценки тесно переплетены с эмоциями. Столько же длится обсуждение этого диалога: кто более прав – Арджуна с эмоциями или Кришна с долгом. И там и там находят мораль.

Ортега-и-Гассет еще в начале XX в. заявил о главной, по его мнению, опасности для человечества: под видом интеллектуальной элиты места под солнцем начали занимать т. н. «узкие специалисты», имеющие докторские степени, но при этом совершенно невежественные, как дикари, до которых никто не жил на свете. О том, чем это может кончиться для человечества, поведал К. Воннегут в романе «Колыбель для кошки». Сейчас таких «образованцев» – подавляющее, абсолютное, всепоглощающее большинство среди докторов и кандидатов наук.

Как нечто принципиально новое мы узнаём от А. Маркова: «Недавно американские психологи и нейробиологи сообщили о важном успехе в деле изучения материальной природы морали и нравственности…» (там же. С. 146). Далее в главе, которая называется «В поисках органа нравственности» рассказывается о серии экспериментов с шестью больными, имеющими двустороннее повреждение вентромедиальной префронтальной коры. Например, им предлагалось задание на выбор: убить одного человека, чтобы спасти нескольких. В такой личной моральной ситуации указанные больные давали положительные ответы в два раза чаще, чем здоровые люди.

На базе этой статистики (шесть человек!) делаются глобальные выводы. «По-видимому, – пишет Марков, – ВМПК необходима для «нормального» разрешения моральных дилемм» (там же. С. 150).

«По-видимому…» Да не «по-видимому», а точно известно уже давно.

Эти «новые» выводы правильны настолько, насколько давно известны, будучи выведены примерно семьдесят лет назад на базе тысячи лоботомий, когда иссекали префронтальную кору излишне агрессивным людям. Они теряли способность к сопереживанию, становились эмоционально глухими. Именно поэтому лоботомия была запрещена. Как может ученый не знать того, что было до него и при этом довольно широко известно? Рассуждать, как новорожденный? Хотя бы Кена Кизи почитал, что ли.

Мораль связана с сочувствием, это известно давно. Но сочувствие не всегда связано с моралью. Когда по ТВ показывают девяностолетнего старика со слезящимися глазами, которого волокут в инвалидном кресле судить за истребление людей в немецком концлагере, – он у многих вызывает сочувствие. Но эта положительная эмоция никак не связана с моралью.

В трактовке природы интеллекта мы наблюдаем у Маркова вопиющие алогизмы. «Разница между мышлением человека и других животных все-таки в степени, а не в качестве», – пишет Марков. И на той же странице: «Даже в самых сложных своих достижениях шимпанзе все-таки не превышает уровня 2–3-летнего ребенка; это их потолок». (там же. С. 44).

Когда есть потолок и когда его нет – это разве не качественное различие?

Дальше Марков сообщает о редкой популяции шимпанзе, умеющих колоть орехи: «Если шимпанзе из Боссу не научился колоть орехи до пяти лет, то не научится уже никогда. Бедная обезьяна будет до конца дней с завистью смотреть на соплеменников, ловко колющих орехи, но так и не сообразит, в чем же тут секрет» (там же. С. 70). Но человек обучаем в любом возрасте. Разница огромна, и это качественная разница, потому что психика человека имеет внутренний источник движения, а психика обезьян – нет. Рефлекторная психика не обладает жизнью в себе, она подпитывается внешними стимулами. Прошло время, когда восприятие еще было острым, – и шимпанзе уже не может научиться колоть орехи, даже наблюдая это действо сотни раз.

«В целом интеллектуальное развитие человека и шимпанзе остается более или менее сравнимым примерно до трехлетнего возраста. После этого развитие шимпанзе резко замедляется, и люди начинают их стремительно опережать», – пишет А. Марков (там же. С. 73). Как можно, признавая эти факты, утверждать, будто качественной разницы нет? Это же просто непоследовательно и нелогично.

Разумеется, без заклинания о «трехлетнем интеллекте» обойтись было невозможно. С одной стороны, все прекрасно понимают, что развитие, сравнимое с развитием трехлетнего ребенка, – это предел для самых умных обезьян. С другой стороны, именно эти «три года» являются аргументом в пользу тезиса, будто различия только по количеству, а не по качеству. Интеллектуально слепые «ученые» не видят порог, не понимают его причину, которая заключается в следующем. В четыре года у нормальных детей происходит великое событие: просыпается самосознание, т. е. рефлексия на себя самого (у гениев, олигофренов, аутистов, шизофреников это событие может быть сдвинуто по возрасту). У ребенка появляется Я, которое он яростно отстаивает, становясь эгоцентриком (Пиаже). У него начинается «жор» познания, он неустанно задает вопросы, не удовлетворяется ответами, перебивает, задает новые вопросы, комментирует, иногда совершенно беспредельно. Зачастую сводит несводимое, порождая ошеломляющие парадоксы, заставляющие думать, что каждый ребенок – гений.

Ни у одной обезьяны ни в каком возрасте не наблюдался когнитивный взрыв. У них до определенного возраста медленно нарастает способность к рефлекторному усвоению навыков, потом постепенно ослабевает. Пример – шимпанзе из Боссу. Разве это не качественное отличие?

Ребенок-«почемучка» становится стихийным творцом языка, порождает новые слова и словосочетания, а материнским языком овладевает практически мгновенно. В языке он делает алгоритмические ошибки, например говорит «могет» вместо «может», потому что, зная слово «могу», он сам производит другие слова на его основе. Ни к чему этому не способна обезьяна, хотя то и дело приходится читать: некую обезьяну научили безошибочно складывать из пластиковых букв некоторое количество слов и это, мол, доказывает, что у нее есть интеллект, «ничем не отличающийся от трехлетнего детского интеллекта». Но в данном случае критерием интеллекта является как раз ошибка. Ни одна обезьяна не сможет сама образовать «могет» от «могу», даже если у нее будет десять жизней. Она будет безошибочно складывать рефлекторно усвоенные сочетания. А мозг ребенка вычленил алгоритм языка на базе незаметного для него и для нас анализа тысяч слышанных слов и уже сам творит язык. В нем заработал «внутренний движок», который можно назвать хотя бы и «душой», которая была, но до четырех лет, пока не было саморефлексии, не включалась в работу. Если до пробуждения самосознания ребенок познавал мир преимущественно рефлекторно и поэтому не опережал животных, то теперь рефлексы ушли на второй план, началось познание сознанием, – ведь саморефлексия и есть сознание.

Симптоматично, что по поводу самосознания Марков ничего сказать не может. На трех страницах приводятся разные мнения и собственные банальные суждения на заявленную тему «Что такое самосознание», а в итоге говорится: «Но это знание не сильно приближает нас к пониманию того, откуда берется Я» (там же. С. 263, 265). Симптоматично потому, что вопрос о самосознании – это красная черта для авторов биологизаторских концепций, которую они не могут перешагнуть, и поэтому, как правило, избегают (например, В. Дольник даже не затрагивает эту тему). А. Марков поступил честно, подняв эту тему, чтобы сообщить, что в западных публикациях ответов нет, и он сам не может что-либо предложить существенное для решения данного вопроса – главного вопроса антропогенеза.

У животных нет самосознания, кроме дельфинов, которые устойчиво выдерживают зеркальный тест. Они дают себе личные имена, чего не могут делать обезьяны и что также свидетельствует о наличии самосознания, т. е. о рефлексии на самого себя.

Кстати, фактология, связанная с дельфинами, которых (а не обезьян) сейчас многие ученые считают самыми умными животными на Земле, в книге Маркова отсутствует совершенно. Это, безусловно, недостаток: доказывая, что между человеком и животными качественной разницы в психике нет, нельзя игнорировать самых умных животных. Это было бы допустимо, если б изложение строилось на сравнении только лишь обезьян с людьми, но Марков привлекает десятки, если не сотни видов, включая вирусов и амеб, а самых умных животных игнорирует. Здесь прослеживается некая тенденциозность. Возможно, потому, что в области психики у людей нашлось бы больше общего с дельфинами, а не с обезьянами, и это поставило бы в неловкое положение автора, являющегося убежденным симиалистом («человек был и остался обезьяной»).

Например, почему из всех животных только у дельфинов осмысленный взгляд, а у обезьян глаза пустые? Разумеется, это оценочное суждение, но имеются другие аргументы. «Известно, что вкусная пища – чуть ли не единственный стимул, побуждающий обезьяну в лабораторных условиях быть внимательной и чему-то учиться», – пишет Марков (там же. С. 127). Для дельфинов существует и такой стимул, как игра. Тренеры уверяют, что игровой стимул даже больше «заводит» дельфинов, чем пищевой (кстати, людей, работающих с дельфинами, называют тренерами; с обезьянами работают дрессировщики, как со всеми другими животными). А ведь люди тоже очень отзывчивы на провокацию игры. А. Хейзинга даже предложил переименовать наш биологический вид в Homo ludens – человек играющий. Добавьте сюда «зеркальный тест», а также имена, которые дельфины дают себе сами, и вывод очевиден: их нельзя игнорировать, сравнивая животных с людьми по уровню развития психики.

«Мы уже писали о том, что наше мышление далеко не универсально, что мы уступаем, например, сойкам по способности запоминать точки на местности, а крысам – по умению находить выход из лабиринта», – пишет Марков со ссылкой на этолога Резникову (там же. С. 25).

Опять все попутал, ибо универсальность и сверхразвитие отдельных способностей – это не только не одно и то же, это взаимоисключающие явления. Мы многим животным уступаем в отдельных психофизиологических способностях, особенно в том, что касается ощущений. Все животные без исключения специализированы, и эта специализация развила одну или несколько способностей.

Универсальность не означает «самый лучший во всем». Невозможно быть адаптированным лучше всех абсолютно ко всем биологическим нишам. Наоборот, слишком глубокая специализация породила бы еще один вид животных, и только. Человеческий интеллект универсален, потому что, используя его, человек может конкурировать с сойкой в ориентации, с крысой в лабиринте, а вот сойка с крысой конкурировать не могут. Сойка в закрытом сверху лабиринте вообще не станет искать выход, будет биться о стены в одном месте, пока не погибнет. Крыса, поднятая на метр, потеряет все ориентиры и только на земле начнет ориентироваться снова. Человек в воздухе ориентиры не теряет, он различает и запоминает точки на местности, хотя, конечно, хуже, чем сойка, и в лабиринте станет искать выход, хотя, возможно, менее успешно, чем крыса.

Выше мы говорили о том, что сравнения человека с животными с целью отождествления страдают логическими пороками, добавим еще один. Человек универсален, а это характеристика бесконечности. Отсюда: все сравнения человека с животными страдают логическим пороком, называемым «дурная бесконечность». Это все равно что сравнивать физику твердого тела и квантовую физику, которая является физикой бесконечности. Это две разные физики. Невозможно опровергнуть квантовую физику примерами из ньютоновой, это будет «дурная бесконечность». Сведение квантовой физики к ньютоновой – это даже не редукционизм, потому что такое сведение невозможно в принципе, возможно только отрицание квантовой физики. Точно так же невозможен редукционизм в форме сведения человека к животным; возможно отрицание человека.