Текст книги "Человек безумный. На грани сознания"

Синтез мозга

Исследования мозга дельфинов показали «архаичность» его строения в плане недостаточно «высокой специализации» нейронов и отдельных структур. Однако за «примитивностью» может стоять универсальность, и в таком случае она – не примитивность, а аристократическая простота. Полупроводниковый диод в сравнении с электронной лампой тоже устроен просто и даже примитивно. В случае с дельфинами природа пошла по иному пути, чем в случае с большинством животных: во главу угла был поставлен принцип многообразия и разнонаправленности связей, а не развития специализации самих нейронов.

Специализация представляет собой более простой вариант. Современные опыты со стволовыми клетками показали, что важна основа, из которой можно получить что угодно.

Желая наглядно представить эволюцию в качестве настольной игры, не придется строить что-то похожее на бильярд. Игра должна заключаться в том, чтобы прокатить шар по холмистой местности таким образом, чтобы он не скатился с вершин и перевалов, постоянно балансируя на грани. Внизу – ямы-ловушки, называющиеся «специализация». Скатился – игра «Эволюция» для тебя окончилась.

Клетки ассоциативных полей мозга в основном являются неспециализированными.

Бихевиористы внесли большой вклад в изучение мозговых механизмов поведения. Интересен, например, опыт Карла Лешли (в соавторстве с К. Прибрамом), который заключался в следующем: у животных вырабатывался какой-либо навык, а затем удалялись различные части мозга с целью выяснить, зависит ли от них данный навык. В итоге Лешли выяснил, что мозг функционирует как целое и его различные участки взаимозаменяемы. (Речь идет об ассоциативных полях мозга, ибо сенсорные центры имеют конкретную локализацию; например, после удаления мозжечка животное не сможет нормально двигаться.) Лешли выяснил, что специализация клеток не дает преимуществ, когда дело идет об ассоциативных способностях. Нейроны ассоциативных полей неокортекса с успехом могут заменять друг друга. Идентичные результаты получил П. Питш, исследовавший саламандр (Талбот, 2004. С. 24, 40, 41).

Во второй половине XX в. в ходе изучения последствий комиссуротомий и многочисленных операций по удалению пораженных опухолями популяций мозга, особенно у детей, эти результаты получили подтверждение применительно к человеку (Хохлова, 1967). У детей даже после удаления больших пораженных частей ассоциативной коры функции восстанавливаются: то, чем занимались удаленные нейроны, берут на себя другие, благодаря неспециализированности.

Отмечая достижения науки, необходимо сказать, что в последнее время ученые открыто говорят об «относительной ценности традиционных критериев, по которым морфологи привыкли судить о степени структурной сложности коры. Как раз у дельфинов был найден целый ряд архитектонических и нейронных признаков, считавшихся до сих пор характерными для людей».

А ведь мозг дельфинов называют неразвитым! При этом только в нем есть признаки, характерные для людей.

Завершаю цитату из монографии, посвященной морфологическому развитию мозгов высших млекопитающих: «…как раз у дельфинов был найден целый ряд архитектонических и нейронных признаков, считавшихся до сих пор характерными для людей с тяжелыми, обычно врожденными изменениями центральной нервной системы» (Богословская, Поляков, 1981. С. 148).

Психика животных и сознание людей связаны через безумие, как инверсию, сломавшую рефлексы животных. Именно у дельфинов найден «целый ряд архитектонических и нейронных признаков», характерных для безумных людей. Напомню, что у дельфина два автономных мозга в одной голове. Видимо, с этим и связано формирование архитектоники мозга и образование нейронных популяций, предрасположенных к провокации безумия.

Морфологическое развитие мозга у высших млекопитающих подтверждает идею Э. Кречмера, которую многажды пытались опровергать, но психологи и психиатры вновь и вновь возвращались к ней, – что врожденные болезни центральной нервной системы являются рекапитуляцией древних форм психики и имеют филогенетическое значение.

Опровержения, кстати сказать, были беспомощными. Пример – фундаментальный труд Б. В. Зейгарник «Патопсихология» (Зейгарник, 1986). Высказав свое негативное отношение к идее Кречмера, Зейгарник, имеющая огромный опыт работы в психиатрии, никак не опровергает ее, – ни логически, ни практически. В книге, имеющей такое обобщающее название, следовало бы привести хоть какую-то аргументацию ради полноты картины. Она отсутствует не потому, что авторитетный специалист Б. Зейгарник не владеет предметом. Скепсис в отношении идеи Кречмера не обоснован не только в ее книге, но нигде. Выражается он часто, не аргументируется ничем. И это, идя от противного, является доказательством истины.

Путь к человеческому мозгу должен был сопровождаться морфологическими изменениями, смысл которых заключается в сближении двух «автономий» одной ЦНС, из которых вначале должна была образоваться «конфедерация», потом «федерация», потом унитарное «государство клеток».

Полушария обмениваются информацией через скопление нервных волокон, называемое мозолистое тело.

Мозолистое тело является главной кортикальной комиссурой. Оно наличествует у всех млекопитающих, за исключением самых низших представителей класса. Плотность волокон, составляющих этот сгусток, одинакова у животных и человека, а вот их число чрезвычайно вариабельно. Общее число нервных волокон в мозолистом теле мозга человека достигает астрономической цифры 200–350 миллионов (Макаров, 2002. С. 222). Разница между человеком и животными, даже самыми умными, включая дельфинов и обезьян, не в два и более раз, а на порядок или даже два. Здесь мы видим качественный порог, тогда как по остальным критериям, заключенным в мозге, разница имеет количественное значение или отсутствует совсем.

Еще немного анатомии. Выше говорилось о том, что в последнее время морфологи пересматривают традиционные представления об архитектонике мозга, которые базировались раньше в основном на показателях специализации нейронов. Начиная с Лешли, начался пересмотр старых представлений, источником которых являлся лабораторный микроскоп.

Специалисты начали говорить о том, что самым «отчетливым признаком уровня развития животного» является «величина соотношения саггитальных сечений мозолистого тела», при том что плотность волокон, образующих мозолистое тело, «примерно равна у человека и животных (400 тысяч в 1 мкм сечения)». (Там же. С. 222.)

Немалую роль в пересмотре старых представлений сыграла психология, изучавшая поведение животных, а также этология. Практика, являющаяся, как известно, критерием истины, показала неистинность лабораторных классификаций. Сложность нейронов зачастую отражает не уровень интеллекта, а узкую специализацию клеток, совершенно не влияющую на интеллект. Наступило время следующих заявлений специалистов-мозговедов:

«Внутренняя структура неокортекса в целом является более единообразно построенной, чем предполагали раньше, и отличие в цитоархитектонике и функциях коры мозга отражает специфику организации связей» (там же. С. 224).

Или: «Антропогенетическая перестройка мозга касалась прежде всего обогащения и качественной реорганизации систем связей» (Войно, 1984. С. 113).

Уровень интеллекта определяется не специализацией нейронов, а их общим количеством и качеством связей. Процесс становления сознания человека – это прежде всего развитие системы связей на уже имеющейся клеточной базе.

Вновь встает вопрос: как подобное развитие могло осуществиться на базе обезьяньих мозгов? Ни одна обезьяна, включая антропоидов, которых, впрочем, не существовало в то время, когда начался антропогенез (следовательно, мы имеем право привлекать только низших обезьян), не имела достаточной клеточной базы для развития такой комиссуры, какую имеет человек. Это было бы все равно что к старой ЭВМ с объемом памяти 20 килобайт приделать интерфейс современного компьютера: ничего б не было.

Из всех животных, живших на планете к моменту начала антропогенеза, только дельфиниды имели «избыточный» мозг, потому что они имели два мозга, а не один. Для развития разума не хватало только мощной комиссуры, системы связей.

Заключение специалистов-неврологов, сделавших вывод о том, что в историческом плане, в плане реконструкции процесса становления сознания, надо говорить не о росте массы мозга, а о развитии связей на имевшейся клеточной базе, – это заключение полностью меняет подход к проблеме антропогенеза. До сих пор бытовал подход, который исходил из массы вещества и уровня специализации клеток. Прогресс в развитии мозга понимался как постепенное накопление нервных клеток по мере превращения обезьяны в человека и их специализации «мало-помалу». Оказывается, что это неправильный подход: необходимая масса серого вещества была набрана давно, еще до начала сапиентации, а что касается специализации нервных клеток, то это вообще не вопрос антропогенеза. Сапиентация – это развитие внутренней комиссуры мозга.

Следует предположить (судя по уровню развития мозолистого тела современных дельфинов и человека; у дельфинов оно очень мало развито), что главное морфологическое содержание сапиентации составило интенсивное развитие мозолистого тела, как главной комиссуры мозга. Именно это обеспечило преодоление шизофренического расщепления в ходе психологической инверсии «неразумие – безумие – разум».

Встает вопрос о наследственном закреплении этих изменений. По этому поводу есть что сказать. В последнее время «радикально изменилось понимание наследственности, – пишет В. И. Назаров. – Биологи в массе своей привыкли связывать функцию наследования со специализированными молекулами ДНК и РНК. Между тем И. И. Шмальгаузен еще в 1938 г. показал, что наследственность не есть свойство генов, собранных в геноме, а представляет собой выражение взаимозависимостей частей в корреляционных системах развивающегося организма» (Назаров, 2007. С. 316).

Оказывается, не так уж жестко все детерминировано генами. На этапе развития организм корректирует содержимое своего банка генов и особую роль при этом играет стресс (!). Под влиянием стресса происходит то, что специалисты называют «магнификацией генов». Ссылаясь на М. Д. Голубовского, В. И. Назаров пишет о том, что стресс «повышает активность генов». Вначале, если стрессорное давление сохраняется, наследование копий совершается нестабильно, но по прошествии пяти-семи поколений становится прочным. Процесс носит направленный характер, в его ускорении решающую роль играет стресс.

«Очевидно, что физиологический механизм генетического поиска воскрешает ламаркистскую идею наследования приобретенных признаков, подтверждение которой со стороны самих генетиков мы и наблюдаем в последние 20 лет», – пишет Назаров (там же. С. 320).

Схождение с ума, отрицание гомининами нормальных животных рефлексов, буйные помешательства отдельных членов пресапиентного стада стали источниками сильнейшего стресса для всех.

Чрезвычайно развитый мозг дельфинов на порядок уступает человеческому из-за отсутствия того единства и того быстродействия, которые обеспечивают миллионы волокон мозолистого тела, этого уникального природного интерфейса. Стресс, вызванный нарушением мозговой асимметрии и поочередного сна двух автономных мозгов неотенической формы древних дельфинид вызвал ускоренный рост у наших предков огромной комиссуры и закрепление этого анатомического изменения в наследственном материале.

Огромное значение имеет также общий рисунок борозд неокортекса. Продольное расположение борозд у дельфинов отражает изолированность полушарий, поперечное у человека отражает их интерактивность. Эти перемены были прямым следствием драматичного общения двух автономных структур психики после падения межполушарной функциональной асимметрии. Они – прямое следствие проникновения в Зазеркалье друг друга, той «деятельности самовосприятия», которая некогда буквально поглотила наших безумных предков.

Отрицание отрицания, спиралевидность развития имеет в данном случае такой вид: нормальная психика животных, имеющих два мозга в одной черепной коробке (тезис), – психопатология, связанная с разрушением нормальной функциональной асимметрии полушарий (антитезис) – сознание (синтез).

Слово «синтез» в данном случае можно понимать буквально, как «соединение», как формирование нового качества без добавления новой материи, благодаря одним только связям. Морфологически синтез выразился в развитии и формировании глубоких и прочных взаимосвязей между двумя конфликтующими полушариями, превратившимися в единый орган управления организмом.

Мозг человека в буквальном смысле слова синтезирован, а не выращен «мало-помалу». Целое больше входящих в него частей. Синтез дает новое качество. Отсюда – огромные возможности мозга человека, которые мы используем всего на 5–10 %. Это эволюционное объяснение избыточности мозга человека, которую не могут объяснить обезьянщики-помалисты. Если бы мозг в процессе сапиентации рос мало-помалу, никакой избыточности быть не могло, как ее нет у животных, включая обезьян.

Главный анатомический критерий разума

Если сверлить с целью поиска «клеток разума» голову не обезьяны, а самого ученого человека, например доктора прохиндейских наук Ризолатти, вы и там не найдете «клеток разума». Разум на клеточном уровне не существует. Клетка мозга как таковая не может обнаруживать признаки разума, точно так же как в мокрой воде нет ни одной мокрой молекулы.

Давайте рассуждать от противного. Почему, собственно, надо думать, будто бывают разумные клетки? Если б это было так, то непротиворечиво допустить принципиальную возможность одноклеточного мыслящего существа. Если это было бы на самом деле возможно, то цивилизация началась бы на 500 миллионов лет раньше, в докембрии. Инфузории способны на многое, но все их поведение – это таксис, всегда одинаковая реакция на воздействие.

Допустим, смысл рождается в популяциях нейронов, т. е. дело в массе. Ученые «прошарили» и эту версию. Именно отсюда родом представление о «мозговом Рубиконе», той минимальной массе, которая предполагает разумность. Но, во-первых, минимально необходимый кубический размер имеет не только человеческий мозг. У нас вообще не самый большой мозг на Земле. Многие отряды млекопитающих имеют мозги больше человеческих. Однако поведение животных не позволяет допустить осмысленность их «бихевиора». Скажем так: у животных есть поведение, но нет деятельности, как субъект-объектного отношения к действительности.

Бихевиоризм, допускающий такую возможность тем, что не видит разницы между деятельностью человека и поведением животных, довольно легко опровержим научной теорией активности, которая лучше и полнее всего была разработана советскими философами, марксистами и гегельянцами. Честно говоря, я очень долго являлся – именно в советские годы – философским диссидентом; например, увлекался феноменологией Гуссерля, пока не осознал дериватный характер этой «подтеории» (предлагаю ввести такой термин по аналогии: если бывают супертеории, то должны быть и подтеории).

Сейчас я все чаще и чаще думаю, что по ряду позиций поруганная советская философия еще дождется триумфального признания. Особенно это касается разработки проблем диалектики, как тождества противоположностей; деятельностной парадигмы (в отличие от поверхностного, «размытого», «поведенческого» подхода, преобладавшего в западной традиции); теории отражения и теории активности.

Здесь, как говорится, не место и не время отвлекаться на сугубо философские проблемы. Скажу несколько слов об активности мнимой и настоящей. Простой пример. Вы идете по улице с собакой на поводке, и вас начинает яростно облаивать другая собака. Ваша собака сразу же начинает гавкать в ответ. А вы как – сразу же начнете эмоционально самовыражаться на бродячую собаку? Если вы – человек разумный, вы этого делать не станете. Теперь вопрос на засыпку: кто в данной ситуации активен – вы или ваша собака? Когда я задавал этот вопрос студентам, они почти всегда отвечали: «Конечно, собака». Таково обыденное представление об активности. Оно неадекватно.

На самом деле в данной ситуации активен человек, потому что он исходит из смысла. Его мозг отразил ситуацию, родил смысл и определил личностное поведение. Ваша реакция активна, потому что она – ваша, а не заданная инстинктом. Реакция собаки на самом деле пассивна, потому что она определена инстинктом, это родовая реакция, а не личная. Как можно называть данную реакцию активной, если собаку заставляют гавкать гены? Собака в данном случае не более чем носитель того типа реакции, который сформировался миллионы лет назад. Ее лай – это продолжение того лая, который звучал миллионы лет назад. Это одно продолжающееся горло.

С точки зрения теории языка, опирающейся на бытийные, а не бытовые основания, вообще не имеет значения, сколько собак лают. Это одна продолжающаяся пасть. Количество говорящих – людей – имеет значение как во временном, так и в пространственном аспектах. Отсюда идет различие диахронии и синхронии, основополагающее для лингвистической теории. Мы не можем утверждать, будто рот человека говорящего, жившего тысячу лет назад, и рот человека современного – это один и тот же продолжающийся рот. Вид один, гены одни, а звуки – другие, смыслы другие. Что касается животных – можете вы, например, всерьез обсуждать «проблему диахронического развития собачьего лая» или «проблему синхронических видоизменений свиного хрюканья»?

Кстати, данный пример – «одно горло» и «не одно горло» – хороший довод против тезиса, будто животные «тоже обладают языком». Человек радикально отличается от всех остальных земных видов именно тем, что мы не «моногорловый», а «полигорловый» вид. Речь каждого человека уникальна.

Теперь представим себе, что ту, другую собаку ведет на поводке другой человек. И он начал вас бранить. Один человек тут же начнет ругаться в ответ, другой посмотрит на хама как на дурака и молча пройдет мимо. Кто более активен? С точки зрения лысого гражданина, с трудом окончившего школу, – тот, кто «круче» нахамит. С точки зрения научной теории активности – тот, кто принял более сложное личное решение, и если ответил, то не сразу, зная, что месть – блюдо холодное. А сейчас прошел мимо. Или «обезоружил» невоспитанного человека улыбкой, шуткой, не вставая на одну доску с ним, потому что людей разделяет только вежливость, грубость объединяет.

Судить о людях можно по-всякому, но одно непреложно: реакции людей могут быть разными, тогда как реакция животного всегда является предзаданной по генезису и однозначной по способу реализации. Если какие-то вариации и допускаются, то опять-таки в узких видовых рамках, которые могут быть слегка раздвинуты условными рефлексами. Моя собака, например, никогда не гавкает в ответ, а отвечает только на нападение. Означает ли это, что ее реакция перестала быть предзаданной? Отнюдь: изменились источник заданности и предопределенный новым источником характер реакции; реакция собаки стала такой, какая нужна человеку. В каждой собачьей породе, совершенно по Марксу, содержится реализованный труд конкретных людей. В данном случае тех, кто создавал боксеров, а также мой: я Дору воспитывал.

Исходя из оценки ситуации, человек может вести себя по меркам других видов. В данной ситуации он может «ругаться», как пес; может убежать, как заяц; может вскарабкаться на дерево, как белка; может кинуться в драку, как медведь на двух конечностях; может повести себя, как Сократ. Однажды на агоре в Сократа плюнул некий афинский гражданин. Сократ вытер лицо и спокойно пошел дальше. Его спросили: почему он не плюнул в ответ, не ударил или хотя бы не выругался? «Почему я должен отвечать, когда в меня плюет осел?» – ответил Сократ.

Еще раз повторяю основной тезис антропологической теории: природа человека универсальна, в этом заложена полимотивационность его поведения, активного своей опосредованностью. Поведение человека инвариантно относительно смысла, поведение животного инвариантно относительно сигнала. Мы всегда можем сказать, как поведет себя собака в той или иной ситуации. Как поведет себя человек, мы можем предсказать далеко не всегда. Для этого как минимум надо знать личность. Каждый человек ведет себя по-разному.

В философском звучании, поведение человека является деятельностью, т. е. имеет инвертированный характер субъект-объектного отношения. Действуя, человек свою личность объективирует (воплощает, опредмечивает), объект его деятельности «субъективируется». Поведение животного деятельностью не является, оно неинвертировано, а непосредственно рефлекторно, двучленно: «раздражитель – реакция». Поведение человека именно потому субъективно, что подразумевает третий член – этап осмысления, когда человек, по сути дела, занимается следующим: оценивая ситуацию, полагает, какой образ действий выбрать из почти не ограниченного арсенала своей универсальной природы. У животного нет этого арсенала, его выбор ограничен (безусловный или условный рефлексы), с этим связана завидная скорость его реакций, например собаки.

Итак, «популяционно-клеточный подход» тоже несостоятелен. Большое количество нейронов само по себе не является причиной порождения смысла. Но, может быть, дело в специализации?

Нейрофизиологи отдали большую дань и этой концепции. Выяснилось, что высокий уровень специализации нейронов характерен для сенсомоторной, а не для ассоциативной коры. Мы смотрим, нюхаем, ощущаем, двигаемся, дышим, благодаря анатомически специализированным клеткам мозга. Логично было бы предположить, что существуют особые клетки, предназначенные для мышления. Не тут-то было. Наверное, никакой клад в мире не искали с таким старанием и такой тщательностью, как «клетки разума». В конце концов ученые пришли к выводу, что возможности мышления и памяти «не определяются анатомической специализацией» нейронов или каких-то частей функционирующей коры; что «мозг функционирует как целое и его различные участки взаимозаменяемы»; что «специализация клеток не дает преимуществ, когда дело идет об ассоциативных способностях».

Если бы клетки ассоциативной коры были узко специализированы, они не могли бы успешно заменять друг друга, а они заменяют.

Универсальность тех именно клеток, которые делают человека человеком разумным, определяя наше видовое своеобразие, является анатомической основой нашей универсальности в целом. Напомню, что человек отличается от всех других животных именно универсальной природой, в этом и заключено – парадоксально – наше видовое своеобразие.

И все-таки: наличествует ли в мозге человека нечто особенное, что является, вкупе с нейронами, анатомической основой разума? Особенное, постольку-поскольку ни нейроны сами по себе, ни их популяции не могут быть монопольной основой разума. Одной из основ разума они являются, с этим глупо спорить, но при этом не имеют критериального статуса. Судя только по ним, мы не можем понять, почему человек разумен, а животные – нет.

Ответ положительный. Человеческий мозг представляет собой дуальную систему, благодаря тому, что он сформировался из двух автономно работающих мозгов наших предков – неотенической формы дельфинид. Процесс сапиентации заключался не в росте массы мозга «мало-помалу» и не в специализации нейронов, а в формировании комиссуры, сферы контакта, обеспечивающей «узнавание» двумя Я друг друга. В результате у человека за миллионы лет эволюции сформировалась огромная комиссура: пучок волокон, соединяющий два полушария, бывшие некогда автономными органами управления организмом нашего животного предка.

Это самый большой интерфейс, который когда-либо создавала природа. Настолько огромный, что превосходит, возможно, все связи во Вселенной. Это и есть тот самый критериальный анатомический порог, тот «мозговой Рубикон», который безуспешно пытались выявить анатомы, нейрофизиологи, палеопсихологи, психолингвисты, антропологи, когда искали в клетках, в их специализации, в их количестве… И нигде не нашли пороговых значений.

Вот реальный порог, реальный эксклюзив человека, заключенный в мозге. Его уникальность заставляет видеть в мозолистом теле существенный анатомический признак разума, имеющий к тому же критериальный статус.

Теперь о функции. Функционально по-иному и не могло быть, учитывая, что мозг работает на основе бинарного кода. Изоморфизм Макро– и Микрокосма заставляет логично предположить, что дуальность должна проявляться не только на уровне клетки, но на более высоком уровне. С методологической точки зрения, если бы мозг не представлял сам собой дуальную структуру, ее следовало бы выдумать. Мозг в себе структурно не един, что и делает возможным самосознание, представляющее собой ядро сознания (со-знания). Именно благодаря мозолистому телу обеспечивается функциональное единство работающего мозга, порождающего смыслы.

Похоже, что там происходят самые интенсивные по энергоемкости процессы. В апреле 2008 г. после доклада на секции проблем информационной цивилизации Дома ученых РАН мне задали вопрос: как объяснить невероятную энергоемкость мозга, потребляющего почти четверть всей энергии, расходуемой человеком? Ведь из кибернетики известно, что вычислительные операции малоэнергоемки. Во всяком случае, в сравнении с затратами мускульной энергии, затраты на вычислительные операции должны быть кратно меньше. А мозг «берет» кратно больше относительно даже мускульных усилий. Кому-кому, а членам данной секции хорошо известны секреты теории и практики вычислительных систем, в том числе их энергетическая составляющая.

«Обратите внимание на то, что забирает большую часть энергии при работе компьютера, – ответил я. – Провода. В компьютере большую часть энергии потребляет интерфейс. Не сами рабочие «клетки» компьютера, а соединения между ними. Человек имеет в голове самую грандиозную комиссуру в мире. Логично предположить, что именно она и потребляет основную массу энергии».

Нити, связывающие два мозга человека в одну систему, являются, скорее всего, голографическими, такими, в которых электромагнитные колебания происходят когерентно, т. е. строго в унисон на всем протяжении. Это позволяет волокну изгибаться, что важно ввиду того, что в нашем случае речь идет о биоволокне, которое не может быть прямым, как стальная проволока. «Чтобы построить голограмму, когерентный лазерный луч расщепляют на две части. Одну половину направляют на фотопленку, другую – на ту же фотопленку, но уже после отражения от объекта. При интерференции… возникает картина, которая содержит всю информацию об исходном трехмерном луче» (Каку, 2010. С. 63). О том, что образы, которыми оперирует мозг, представляют собой голограммы, написано множество книг и статей (см., например, Талбот, 2008). До сих пор оставался открытым вопрос о том, как мозг создает свои голограммы, в том числе те, которые мы видим во сне. Для этого необходим минимальный набор, а именно два импульса, исходящие из когерентно работающих источников, проводник, зеркала, без которых невозможно ни расщепление, ни соединение импульсов.

Мозг интересен тем, что в нем есть необходимый набор, который не находили до тех пор, пока не видели в нем тождество противоположностей.

После выявления мозгового дуализма, после сотен комиссуротомий, т. е. расчленений мозолистого тела у людей; после того, как Сперри получил Нобелевскую премию за доказательство того, что наши два полушария представляют собой по сути дела два мозга, основным направлением исследований стал анализ, а не синтез. Превалирует «разделительный» подход, поиск новых и новых различий между полушариями. При этом забывается, что такой подход очень ограничен уже тем, что нейроны ассоциативной коры имеют универсальный характер. Одно это должно «подталкивать» мышление в сторону синтеза. Хватит говорить о дуальности, эти разговоры в духе Сперри, мол, у нас два мозга, которые выполняют разные задачи, уже вчерашний день.

Наши два Я, заключенные (в буквальном смысле «заключенные», т. е. пребывающие «в-себе», реально отсутствующие, пока не реализуются в тождестве) в двух наших мозгах, представляют собой функциональное тождество противоположностей. В отрыве друг от друга они не мыслятся и не мыслят. Производство смысла – их совместное творчество. По-иному быть не может, учитывая распределение функций. Они распределены по принципу противоположностей, дополняя друг друга именно в таком качестве. Функциональное разделение полушарий – широко известное, энциклопедическое знание, не вижу смысла много об этом писать. Уже написаны горы литературы о том, что левое отвечает за логику, правое – за образность. Левое – за абстрагирование, правое – за симультанную обработку. Левое – за последовательность, правое – за мгновенное схватывание.

Биологическое голографическое волокно имеется в избытке, но есть ли система зеркал, позволяющая направлять импульс, прерывать его, накладывать один импульс на другой?

Два наших мозга получают информацию благодаря органам чувств, одновременно и перерабатывают ее «с оглядкой» друг на друга абсолютно когерентно, именно потому, что зеркально отражают друг друга.

Это вневременное быстродействие по принципу зеркала. Внешняя среда выступает в данном случае в качестве общего «иного измерения», инобытия, воспринимаемого одновременно двумя нашими Я.

Не заключено ли в этом также решение проблемы когерентности микрочастиц? Когда две частицы изменяются когерентно без передачи энергии, не означает ли это, что источник передачи импульса находится вне нашего пространства? Частицы ведут себя зеркально, инвариантно относительно третьего, т. е. инобытия. Очевидно, что физики не зря «пошли на мозг» в поисках решения своих проблем. Мозг на собственном примере предлагает решение проблемы квантовых суперпозиций.

Можно привести доказательства загадочных зеркальных свойств нейронных сетей человеческого мозга, причем не одно. Доказательства настолько разносторонние, что зеркало может быть только многомерным: относительно внешнего мира, относительно другого «зеркала» (второго мозга), относительно «внутренних событий».

Когда мы отражаемся в зеркале, возникает ощущение, что туда можно войти. С другой стороны, нет ничего сложнее, чем представить себе глубокое зеркало. Наш мозг и Вселенная – это глубокие зеркала.

Сравните с тем, как Н. П. Бехтерева описывает работу мозга в ходе решения психологических тестовых задач: «Говоря об интервальных последовательностях, следует помнить, что функционально значимым фактором является пространственно-временная перестройка межнейронных отношений, а они – ее отражением. При этом в разных, близких и удаленных друг от друга, зонах мозга одно и то же слово или его элемент, как правило, вызывает появление паттернов, состоящих из групповых последовательностей разрядов, главным образом своих для каждой зоны мозга, но также и очень сходных для разных зон. В 1980 г. нами высказывалось предположение, что сходные групповые последовательности разрядов являются своего рода объединяющим, системообразующим фактором. Эти предположения нашли прямое подтверждение в исследованиях Г. А. Вартаняна и А. А. Пирогова» (Бехтерева, 2010. С. 189).