Текст книги "Человек безумный. На грани сознания"

Реконструкция начала психогенеза

Эта история болезни дает великолепный материал для реконструкции процесса филогенеза психики, ибо человеческое сознание сформировалось через инверсию безумия, через расщепление психики пресапиенсов, через шизофрению. Степуляция несостоятельна, между зверем и человеком не непрерывная цепь «постепенного обретения разума», а трагический разрыв, когда нормальные инстинкты стадного животного перестали работать, потому что это животное «сошло с ума» и только поэтому обрело сознание самого себя.

Именно обретение самосознания является ядром проблемы психогенеза и, в более широком смысле, проблемы антропогенеза, потому что человек – это его сознание, его душа. Только индивид, имеющий самосознание, обладает субъектностью, а ведь главная проблема антропогенеза заключается в том, чтобы объяснить, каким образом появился на земле субъект деятельности. Как бы мы ни исследовали кости, на материале палеоантропологии, презентующей себя скорее как палеобиология человека, а не как комплексная наука, включающая в том числе палеопсихологию, мы ничего не сможем сказать о происхождении человека. Скорее наоборот: поняв, как возникло сознание, мы найдем непосредственных предков человека в животном мире. Клубок разматывается с конца. Настоящее есть ключ к прошедшему. В этом заключается суть методологического подхода, который автор этих строк отстаивает уже более пятнадцати лет.

Палеоантропологи, как правило, пытаются нарисовать картину психогенеза, опираясь на постепенное развитие когнитивных способностей в природе от вида к виду, которые зачастую называют «интеллект животных», «биоинтеллект». Наблюдая картину, как животные умнеют от насекомых до обезьян, они продолжают этот вектор на человека, недоумевая: как может быть иначе? Это мысленное продолжение биологического вектора развития есть пустая фантазия людей, считающих себя «позитивно мыслящими учеными». Они множат примеры и не допускают мысли, что дело не в том, что они называют «интеллект животных», что это путь «дурной бесконечности» и ползучего эмпиризма, не объясняющего корень проблемы: как появилась субъектность, если развитие рефлекторного «интеллекта животных» к субъектности не приводит? Следовательно, в прямой линии биологического вектора развития имеется разрыв, некая инверсия.

Это подтверждает палеопсихология. Будучи наукой о филогенезе психики, она опирается на психологию детства, на онтогенез в силу биогенетического закона. Как показали исследования А. Валлона, Ж. Пиаже, Б. Инельдер и ряда других психологов, в нормальном онтогенезе наблюдаются аутизм, эгоцентризм, а также дуализм психики. Обретение ребенком самосознания, говорил Валлон, в первых проявлениях является антиадаптивным событием. Кроме того, палеопсихология опирается на этнологию и психиатрию. Как показали исследования Л. Леви-Брюля и Э. Кречмера, шизофрения – это заболевание атавистическое, представляющее собой рекапитуляцию палеопсихики, извлекаемой из бессознательного. Именно поэтому она часто является наследственной (мать мальчика-волка, кстати, тоже была больна). Именно поэтому она представляет собой психологический эксклюзив Homo sapiens, ненаблюдаемый в других видах. Практика регрессивного гипноза подтверждает эти заключения (Шерток). Это же подтверждает и психоанализ, раскрывая, как безумие может быть не просто развалом психики, а организованной формой бытия психики, что наблюдается у шизофреников. Уже после Фрейда психоаналитики выяснили, что «бессознательное является чем-то самостоятельным, а не рядом неорганизованных влечений, как можно было бы подумать, читая те места теоретических разработок Фрейда, где утверждается, что лишь Я обладает организацией в психической жизни» (Лакан, там же. С. 37).

Психоанализ, который применяет индивидуальные регрессивные техники, а также методы лечения в группах, по сути дела, воспроизводит ситуацию антропогенеза, поэтому мы можем и должны использовать его данные для реконструкции начала психогенеза. Данные психоанализа имеют антропогенетическое значение, которое до сих пор не принималось в расчет, хотя именно они, наряду с изучением шизофрении, похоже, позволяют сдвинуть дело с мертвой точки. Как бы дополняя Леви-Брюля и Кречмера, Лакан говорит: «Весь прогресс психологии собственного Я может быть резюмирован следующим образом: собственное Я структурировано точно так же, как симптом. Внутри субъекта оно представляет собой всего-навсего привилегированный симптом. Это исключительно человеческий симптом, душевная болезнь человека» (там же. С. 9).

В ходе развития психоанализа выяснилось, что невозможно «не прийти к понятию не просто биполярности или бифункционирования собственного Я, a splitting, коренного различия двух собственных Я» (там же. С. 35). Поэтому наблюдаемая у младенцев «стадия зеркала, как я часто подчеркивал, не является лишь моментом развития, – говорит Лакан, – она еще и показательна, ибо вскрывает некоторые отношения субъекта к своему образу как прообразу (Urbild) собственного Я» (там же. С. 41, 42). Речь идет о зеркальном характере саморефлексии.

Интересно наблюдение о прогнатии, которая была ярко выражена в период болезни и исчезла, когда мальчик-волк пошел на поправку вплоть до того, что его определили в группу. Человек, способный работать в лечебной группе, уже социализирован и имеет много шансов вернуться в актуальное общество.

Наблюдение интересно в контексте антропогенеза, где у прогнатии своя история. У австралопитеков наблюдается скорее еще чисто звериное выдвижение всей нижней части морды вперед, обеими челюстями. Прогнатия, как выдвижение верхней челюсти над нижней, ярко выражена у первых представителей рода Homo, обладавших речью и сознанием: у архантропов (питекантропов, эректусов). Она наблюдается у неандертальцев, обладавших довольно развитым сознанием, но не являющихся в полной мере сапиенсами. Лица кроманьонцев близки к современным человеческим, хотя присутствует слабо выраженная прогнатия. Кроме того, прогнатия часто наблюдается у психически больных, не случайно аналитик выделила ее как симптом. Классический облик идиота – это взгляд исподлобья, выдвинутая верхняя челюсть, «задвинутая» нижняя. Перечисленные здесь формы гоминин – это не единая линия развития. Это «керны» эволюции, вырванные из процесса, в большинстве обреченные на деградацию или вымирание, но способные дать общее представление о процессе, как всякие керны.

Антропогенетический интерес представляет собой также информация о гортанном звукопроизводстве. Дело в том, что в ходе развития языков наблюдается передвижение звукопроизводства из глубины глотки вперед, возведенное в лингвистический закон.

В этом же контексте необходимо воспринимать сообщение об отсутствии фраз в речи Робера, которая была предикативна. О предикативности речи в антропогенезе писал Л. Выготский.

Невероятно интересна рекапитуляция стадий пренатального развития, о которых Робер не мог знать. Вступив на путь ментального построения своего тела после вытеснения Волка, он в ходе внутриутробной регрессии принимал позы эмбриона и делал то, что ребенок делает в материнской утробе. З. Фрейд говорил, «что всякое переживание внешнего мира имплицитно относится к чему-то уже воспринятому в прошлом. Это можно расширить до бесконечности – в некотором роде всякое воспринятое обязательно предполагает отнесенность к воспринятому ранее» (там же. С. 33).

Откуда больной ребенок мог знать позу эмбриона? Откуда он мог знать про родильные воды, которыми как бы обливал себя? Или это еще более древняя память – о рождении из воды? Это поведение подтверждает теорию мозговых гомункулусов, а именно что в нас сидит не только декартов человек, не только фрейдов, не только юнгов, но кто-то более древний, гомункул-животное.

Практика психоанализа выявила, что далеко не все больные способны работать в группе, и мальчик-волк являет собой яркий пример. Видимо, древним шизофреникам тоже надо было пройти длинный путь личных страданий, прежде чем общество стало той силой, которая смогла сделать их людьми окончательно, выпестовала Самость. Первая логика была не чем иным, как общемыслием по конкретным вопросам, и здесь роль социума, безусловно, была ведущей. Здесь, в общем, нет большой проблемы для исследователя, здесь хорошо работает французско-советская теория интериоризации.

Самый трудный вопрос заключается в следующем: как первобытные аутисты-шизофреники оказались способны «работать в группе»? Сама эта способность – такое достижение, что является своего рода «дорожной картой» к выздоровлению. Отсюда следует, что общество сыграло решающую роль – но в окончательном решении проблемы. Теория интериоризации имеет вторичное значение. А что было вначале? Почему сумасшедшие, гиперсексуальные, возбудимые, агрессивные пресапиенсы, с которыми эволюция сыграла злую шутку, порушив животные инстинкты, в том числе те, на которых зиждился их животный социум, оказались способны к работе в группе, оказались способны образовать новый, небывший на земле социум – человеческое общество, основанное на табу и морали? Почему они перестали разбивать черепа своим, жившим с ними в одной пещере мужчинам, женщинам, детям, а, наоборот, стали защищать слабых, делиться с ними пищей, как это стал делать Робер?

На этот важнейший для теории психогенеза вопрос отвечает феномен, вызывающий не только огромный интерес психоаналитиков, судя по тому, что обсуждался на всех конгрессах, а на некоторых являлся главным: связь переноса и любви.

Это был не только профессиональный интерес, эта связь представляла собой огромную проблему для врачей. Были случаи, когда они платили жизнью, вызвав у пациентов вследствие переноса безответную любовь-страсть, с которой пациенты не могли совладать. Это, кстати, не редкое явление. Совсем недавно я смотрел по американскому каналу ID расследование преступления, совершенного психохроником. С агрессивным мальчиком с расщепленным сознанием терпеливо работала одна женщина. Вначале он швырял в нее что ни попадя – ненавидел. Но она добилась успеха. Он даже смог получить права, и родители подарили ему авто. Учительница объявила юноше, что дальше с ним будут работать другие педагоги, специалисты по его возрасту, а она возьмет нового ребенка. «Вы моя учительница!» – ответил он ей. Начались преследования. Дело кончилось тем, что он врезался на автомобиле в ее дом и едва не убил ее дочь.

В приведенном выше примере мы видим, что Робер после того, как Розин Лефор осуществила перенос Волка на себя, вначале ее возненавидел, начал оскорблять, делать на нее агрессивное «пи-пи», запирать, а потом полюбил до ревности к окружающим. «Одним из самых важных вопросов аналитической теории является вопрос о соотнесении между узами переноса и негативными или позитивными характеристиками любовного отношения», – пишет Лакан (там же. С. 63). «В «Замечаниях о любви в переносе» Фрейд не колеблясь называет перенос словом «любовь», – говорит он. – Фрейд в своем исследовании не уходит от феномена любви, страсти в его самом конкретном смысле и говорит даже, что между переносом и тем, что в жизни мы называем любовью, нет никакой существенной разницы (выделено мной. – В.Т.). Структура искусственного феномена, которым является перенос, и структура непроизвольного феномена, называемого любовью, а еще точнее, любовью-страстью, в психологической плоскости эквивалентны» (там же. С. 51).

И далее Лакан пишет: «Речь идет не о любви в качестве Эроса – универсального присутствия власти, связующей субъектов и лежащей в основе всякой реальности, внутри которого движется анализ, – но о любви-страсти в том конкретном виде, как она переживается субъектом, о своего рода психологической катастрофе» (там же. С. 64).

Всепоглощающая любовь, когда другой человек воспринимается как Враг, полонивший тебя и без которого ты не можешь жить, как без воздуха, есть психологическая катастрофа, изменяющая психику. Любовь, когда «ни с тобой, ни без тебя». Любовь, которую имел в виду Достоевский, говоря: «Нельзя любить человека, не ненавидя его». Любовь, которая больше всего, что может вместить рассудок, которую с мукой выражал Очарованный странник Лескова: «Не ты ли, проклятая, и небо и землю сделала?!.» Страшная любовь, описанная Э. Бронте в романе «Грозовый перевал», который Сартр (кажется, он) называл «самым прекрасным романом человечества».

Когда Пушкин пишет женщине «а вчера я говорил о вас гадости», что следует понимать как «я вас люблю», – это нормально с точки зрения обычных человеческих взаимоотношений? Нет, это безумие, и это есть любовь – великая, необоримая сила. Любовь не есть простое отношение одной особи к другой, как у животных, это борьба с самим собой и работа над собой с целью преодоления собственного эгоизма. Гегель определял любовь как «бесконечно-отрицательное отношение с самим собой». В любви рождается гипер-Эго для того, чтобы тут же начать изнурительную борьбу с самим собой. Это сама сердцевина такого необыкновенного для животных явления, как Любовь, а уж следствием этого внутреннего отношения является отношение с другим человеком и обретение в его лице не просто живого предмета, используя который можно размножить свои гены, а целого нового мира. Но ведь «бесконечно-отрицательное отношение с самим собой» – это расщепление психики, шизофрения! У животных не может быть отношения с самим собой.

Эта катастрофа породила в хаотической психике человека безумного вектор, вынесенный вовне. Болезнь, которая не имела выхода, потому что Я и Другой были внутри, получает выход. Другой может быть убит, а может, наоборот, стать предметом поклонения, который влюбленный будет защищать даже ценой своей жизни.

Гиперсексуальные первобытные шизофреники обретали головы, теряя их от любви. Не труд, не охота, не постепенное развитие рефлекторных когнитивных способностей, не что иное, кроме как страстная любовь, является главным каузальным фактором антропогенеза. Подобное вытесняется подобным. Все началось с того, что одно безумие оказалось вытеснено другим. Расщепление психики сменилось самосознанием вследствие переноса Другого Я на Другого человека.

Страстная Любовь как психологическая катастрофа – это эволюционный «клин», который вышибает другой «клин» – филогенетическое безумие. Чудо любви победило Ужас безумия, поэтому мы с вами живем на земле.

Человеческая любовь – это феномен, подобного которому в природе нет. В мире животных половое влечение всегда связано с размножением и не может быть формой безумия, там всегда практическая причина. Напротив, среди людей любовь только тогда настоящая любовь, когда она не мотивирована никакими практическими соображениями. Практический подход, трезвый расчет, рассудочные суждения убивают любовь и разоблачают ее как притворство. Это значит, что она – нет худа без добра – пришла в мир в тот же момент, когда в мир пришло филогенетическое безумие человека. Именно поэтому она может быть спасительным средством, светлым безумием, побеждающим темное безумие, спасительным ядом, убивающим болезнь. В конце концов, все лекарства являются ядами.

Все мы живые люди и знаем, что сильная любовь делает Чудо. Она может убить. Она может поднять мертвого (случаи, когда любовь заставляла возвращаться к жизни из состояния клинической смерти, известны). Она может «разговорить» немого. Она может поднять безногого. Она может радикально изменить психотип человека. Она жестокого делает нежным, умного безумным, а дурака умным, когда он подчиняется не слабому рассудку, а великому чувству любви. Дурачок, движимый любовью, может проявить великий ум и стать святым. Подобные случаи известны в христианстве. Любовь к Христу может быть страстной, настолько живой, убедительный образ Бога был создан в этой религии апостолами и отцами церкви.

Эта любовь может быть настолько страстной, что вызывает стигматы – следствия ее воздействия на мозг. Еще ни один антрополог не демонстрировал стигматы, появившиеся вследствие тяги к труду или усложнения какого-либо рефлекса. Подобной силой воздействия на мозг обладает только страстная любовь, поэтому она является при здравом рассуждении и объективном подходе первым кандидатом на роль главного причинного фактора формирования человеческого сознания. Все другие – через труд, охоту, груминг и т. д. и т. п. – сумасшедшие и необъективные.

Восприятие любви как «великого дела» и чего-то сверхъестественного выразил Исаак Бабель в новелле «Улица Данте». Он рассказывает о реальном случае, когда жил в Париже в пансионе, где подружился с соседом, к которому регулярно приходила женщина по имени Жермен. Случилось так, что этот француз, Бьеналь, бросил свою пассию. Однажды Бабель, возвратившись с прогулки, обнаружил на улице толпу, а в комнате Бьеналя полицию. Жермен сидела у стола, Бьеналь лежал на кровати. Точнее, его тело, ибо Бьеналь «был зарезан, и хорошо зарезан».

– Она любила его! – судачили парижане. Никто не жалел Бьеналя, видимо, считая, что парню повезло со смертью. Никто не осуждал Жермен.

– Это любовь… Это великое дело, любовь…

Окончательный вердикт вынесла одна старая женщина:

– Господи, ты не прощаешь тем, кто не любит!

Достойны жалости те убогие, которые пишут, будто людей поднял из животного мира физический труд по обтесыванию валунов, «мало-помалу» усложняющиеся рефлексы или постепенно усложняющееся поведение.

Человек – гиперсексуальное от природы существо (что ставит под сомнение происхождение от антропоидных обезьян, которые от природы гипосексуальны). Молодые мужчины сильно зависят от женщин, постоянно нуждаются в них, естественно, что именно на них происходит, как правило, перенос Другого (Зверя). Лефор утверждает, что Робер перенес на нее Волка, потому что она была тем, кто был постоянно рядом и в ком он нуждался. Не случайно маньяки, страдающие шизофреническим расщеплением, чаще всего атакуют женщин: именно на них, на существ, в которых они постоянно нуждаются, переносится все зло, которое мужчины испытали в жизни.

Первые женщины, используя «кнут и пряник» (палку и поощрительное спаривание), могли непроизвольно выступить в роли первых «психоаналитиков», осуществляющих перенос на себя бесноватого Зверя расщепленной мужской психики. То, что они сами были шизофрениками, не исключает подобное предположение. Шизофрения не отменяет действие инстинкта самосохранения и материнского инстинкта, зачастую даже обостряет их (психохроники часто бывают крайне осмотрительны вследствие обострения инстинкта самосохранения). Мать Робера, будучи больной, не бросала ребенка. Его у нее два раза отбирали.

Перенос переходил в страстную любовь, когда сильный мужчина уже начинал выступать в качестве защитника. Вместе они могли либо уйти в безопасное место и дать начало роду человеческому (митохондриальная Ева и Y-хромосомный Адам), либо подчинить себе стадо жесткими запретами и жестокими наказаниями – и это уже было не стадо, а общество.

Как показали МРТ-исследования, страстная любовь вызывает развитие ассоциативной коры, отвечающей за высшие психические функции: саморефлексию, социальное познание, внимание, память, умственные ассоциации и даже абстрактное мышление. В страстной любви субъектность выступает наиболее обостренно, наиболее напористо, поэтому прав был А. Бергсон, говоривший о доинтеллектуальном происхождении субъектности. А ведь на этом принципе, по сути, базируется не только интуитивизм, но и вся «философия жизни», весь экзистенциализм, и, разумеется, постмодернизм, в котором он доведен до абсурда. До сих пор эти мощные философские школы базировались на субъективных предположениях, на интуитивных догадках очень умных, очень образованных (в отличие от многих палеоантропологов), глубоко чувствующих людей. Теперь они получают своего рода объективное научное обоснование.

Кстати, сейчас много говорят о деградации, угрожающей человечеству в связи с тем, что думать по поводу трудовых операций начнут машины. Пусть думают. Пусть трудятся как гипотетические обезьяны антропологов, людьми все равно не станут, потому что главный причинный фактор сапиентации – это страстная любовь, машинам неведомая. Деградация людям не угрожает до тех пор, пока они не утратили способность любить.

В изложенной выше концепции филогенеза психики, несмотря на ее непохожесть на все, что люди привыкли читать на эту тему, ничто не противоречит ни биологии, ни антропологии, ни психологии, ни философии. При этом она находит яркое подтверждение в мифологии. Имею в виду миф о Лилит – первой жене Адама. Великая, архетипическая древность этого мифа подтверждается его шумерским происхождением. Лилит – это женщина-вамп, подчинившая себе Адама. Впоследствии – в иудаизме, христианстве, исламе – она была ассоциирована с женской ипостасью дьявола, с демоницей, приходящей к мужчинам по ночам и мучающей их греховной страстью, вызывающей сладострастные грезы. Сотворенный Богом первый человек с его умом, способным к абстрактному мышлению, был слеплен из хорошо вымученной глины: из глины, вымученной женщиной.