Текст книги "Человек безумный. На грани сознания"

Глава X
Как возникло сознание

Женщина и палка

Разумеется, не труд, не охота, не груминг, не социум, не мораль. Все это – пошлые сказки для бедных, чтоб старательней лопатили на богатых, которые не занимаются ни трудом, ни охотой для добывания еды, ни грумингом, плюют свысока на общество, издеваются над моралью. Это все – псевдонаучная идеология, а не наука.

Речь в данной главе пойдет о великом, о том, чего жаждут и при этом страшатся все. Вопрос: все знают, что Вселенная бесконечна, но кто может представить себе бесконечность? Мы не можем охватить бесконечность умом. Однако у людей есть возможность вобрать бесконечность в себя, ощущать ее всеми фибрами души. Мы сами можем стать бесконечностью. Впрочем, не будем говорить загадками.

Мы – реалисты, эволюционисты, нам надо начинать с элементарного. Подходить к самому неуловимому и самому великому эксклюзиву мы будем издалека, с гораздо более простого, с бесконечностью не связанного, с элементарного: с еще одного эксклюзива, не понятого в своей правде до сих пор и отсутствующего в реконструкциях антропологов, – с палки.

Различные предметы в качестве орудий труда используют самые разные животные, даже очень низкоранговые. Используют и тут же бросают. Человек использует и сохраняет для дальнейшего использования. Это первое отличие. Однако первые гоминины обращались со своими орудиями, как животные: использовали увесистые гальки, а потом бросали. Доставали палками банан, а потом бросали, как современные шимпанзе. Возникает вопрос: как они научились держать орудие при себе, прежде всего палку, как легкое орудие?

Второе отличие заключается в следующем. В. Кёлер еще в 1920-х г. на о. Тенерифе заметил, что шимпанзе, умеющие использовать палки в качестве орудия для доставания бананов, никогда не используют их в качестве оружия. Данное его наблюдение прошло мимо ушей его последователей, того же Выготского, которых, в соответствии с трудовой парадигмой, интересовало исключительно трудовое использование орудий.

В 80-х г. об этом наблюдении Кёлера вспомнил В. Алексеев.

«Этологам, изучающим поведение обезьян, – написал он, – давно известно, что обезьяны могут угрожать друг другу палками и ветками деревьев, но, когда дело доходит в редких случаях до серьезной драки, в ход пускаются кулаки и зубы, – об этом еще несколько десятилетий назад писал такой блестящий исследователь психики человекообразных обезьян, как немецкий зоопсихолог В. Кёлер. Тем более это справедливо по отношению к более низкоорганизованным животным…» (Алексеев, 1984. С. 133). На мой взгляд, это открытие В. Кёлера, прошедшее почти не замеченным, гораздо более значимо, чем его скороспелые, но многошумные выводы о «мышлении» обезьян.

Алексеев напомнил об этом открытии – и тут же его бросил. В его благопристойную «социально-трудовую» концепцию палка как оружие не укладывалась. Между тем использование предметов в качестве оружия – это реальный эксклюзив Homo sapiens.

Голая, жестокая правда заключается в том, что человек начал систематически использовать одни и те же предметы не в качестве орудия труда, а в качестве оружия. В самом деле: зачем таскать тяжелые камни для раскалывания моллюсков или костей, если почти всегда подходящий камень найдется на месте? А вот оружие всегда надо иметь при себе. Неизвестно, с кем и где столкнешься: с леопардом, львом, стаей гиен, другим жестоким троглодитом.

Между прочим, оружие – это уже рекурсия. Орудие не всегда связано с рекурсией (использовал и бросил), оружие – всегда, потому что имеет место быть проекция себя в будущее. Рекурсия – это технологическая калька с психологического термина «рефлексия». Животные к рефлексии неспособны, поэтому они не используют предметы в качестве оружия.

Но камень ненадежен. Много камней носить невозможно, а мало – это не защита: попадешь – хорошо, а если нет? А если не убьешь одним ударом? А если стая? На всех камней не напасешься. Скорее всего, первым оружием была сучковатая палка, которой можно отбиваться в том числе и от стаи гиен и от нескольких человек. Вопрос: кто использовал палку в качестве оружия впервые?

Если мы представим себе стадо гоминин, у которых порушены «добропорядочные» стадные животные инстинкты, носителей расщепленной психики, «взрывающихся» по любому поводу и проламывающих друг другу черепа, нам станет ясно, кто должен был быть в такой орде наиболее страдающей стороной: женщины и дети. Согласно законам природы слабые существа бывают более изобретательны, более способны к обману, чем сильные. Обман является одной из самых распространенных стратегий эволюции, начиная с вирусов, и получает большое развитие среди высших животных. Например, некоторые самки животных практикуют т. н. «поощрительное спаривание», привязывая к себе самцов.

Перед женщиной в орде безумцев стояла задача сохранить дитя – ситуация, в которой матери бывают очень изобретательны.

Когда антропологи утверждают, будто «основанием выделения семейства гоминид» является «критерий орудийной деятельности», имея в виду трудовую деятельность (тот же Алексеев), они забывают о факторе эксклюзивности. Для труда орудия использует такое количество видов, что и не перечесть. Абсурдно включать их всех, начиная с муравьёв, в состав «семейства гоминид».

Для драк орудия использует только один вид: Homo sapiens sapiens, прочие обходятся возможностями собственного тела. По всей вероятности, эта практика началась у первых представителей рода Homo. Есть все основания предполагать, что именно «слабая половина», стремясь защитить от бесноватых сородичей свое дитя, взялась первой за палку с этой целью. С подобным крайне необходимым использованием связано и формирование орудийного отношения, которое отсутствует у тех же обезьян. Шимпанзе, удачно использовав какую-либо палку для доставания банана из клетки, даже потратив перед этим усилия на ее подработку (например, на обломку сучьев), бросают ее, ломают, нисколько не воспринимая ее как орудие, которое может пригодиться. Они не проецируют свои действия в будущее, рекурсивное отношение к орудию отсутствует. Это связано с тем, что палка для доставания банана не столь уж необходима жизненно. А вот палка для самозащиты у женщины, постоянно опасающейся нападения со стороны сородичей-мужчин, была жизненно необходимым предметом. Скорее всего, ложась с ребенком спать, она клала рядом палку, тем самым проецируя себя в будущее, а это уже зачаток саморефлексии – начало сознания.

Начиная с 2000 г. начались МРТ-исследования структур мозга, связанных с любовью. Приведу исследовательскую статью 2012 г. Судя по количеству ссылок на другие подобные исследования, она имеет подытоживающий характер.

Исследовались два вида любви: материнская и страстная. «Результаты для материнской любви показали активацию мозга в подкорковых дофаминергических областях (точнее, здесь активация наблюдалась в хвостатом ядре, putamen, субталамическое ядро, периакустическое серое, субстанция нигра и боковой таламус), а также активацию в областях коры головного мозга, опосредующих когнитивные или эмоциональные обработки, такие как боковая веретенообразная извилина, боковая орбитофронтальная кора и участки в латеральной префронтальной коре» (Cacioppo et al., 2012. Р. 8).

Материнская любовь, с одной стороны, – безотчетная, «подкорковая», она «базируется» в нейролимбе; с другой стороны, она вызывает активацию когнитивных функций. Это неудивительно: известно, сколь изобретательны бывают матери, когда хотят спасти детей от гибели.

Однако такая же, как все питекантропы, одержимая безумием женщина-мать, не выпускающая из рук палку, – это не образ для реконструкции начала сознания по очень простой причине: материнская любовь не активирует высшие функции. Не зря ее называют «слепой любовью». Когнитивные способности в целом возрастают, но те области мозга, которые ответственны именно за высшие функции – за речь и разум, молчат. Материнская любовь не активирует участки, связанные с самосознанием, а это самое главное. Понятно, почему не активирует: материнская любовь заставляет забывать свое Я, эго-личность не может быть порождена ею, потому что материнская любовь является антиэгоизмом.

Страстная любовь – основной причинный фактор антропогенеза

Оказалось, что зоны, отвечающие за высшие когнитивные функции и самосознание, активирует другая любовь – страстная.

Итак, Любовь. С большой буквы, но не потому, что дальше я начну размазывать по бумаге сентиментальные сопли в духе «Бог велел любить христианской любовью» и врачевать другу другу моральные раны. Нет, не буду толковать ни о любви к человечеству, как брехливый политик, ни о скромной любви в сереньком платочке с мелким подаянием в руке.

Речь о Любви, как психологической катастрофе, которой люди страшатся настолько, что смолоду часто дают себе зарок «никогда не влюбляться, чтобы не попадать в зависимость», но потом понимают, что никогда нельзя говорить «никогда», когда речь идет о Любви. Все равно настигнет, все планы поломает, всего переделает. Речь о том, что является главным событием в жизни каждого человека. О чувстве бесконечности, которое дано в мире только человеку, когда другой человек становится вашим миром и этот мир бесконечен, а вы – бесконечность для него. Если вы этого не испытали, значит, вы не состоялись как человек. Можно много говорить о том, что Космос бесконечен, что на земле бесконечно много интересных мест, бесконечно много интересных занятий, бесконечно много вкусной еды. Однако ничто из этого не дает нам чувства бесконечности. Живое ощущение бесконечности дает нам только другой человек.

Страстная Любовь – это наш ментальный эксклюзив, с которого, согласно основному методу инверсионной теории антропогенеза, мы имеем право начинать реконструкцию событий. Мы всегда начинаем с того, что эксклюзивно, чему нет аналогов в мире животных.

«Интересно, что исследования показывают, что страстная любовь не только активирует подкорковые области мозга. Исследования ФМРТ показали, что любовь также вызывает активацию мозга в более высоком порядке областей коры головного мозга… Эти кортикальные активации предполагают роль зон мозга, вовлеченных в социальное познание, внимание, память, умственные ассоциации и саморефлексию. Вместе эти данные МРТ показывают, что страстная любовь активирует не только области, опосредующие основные эмоции, награду или мотивацию, но и рекрутирует регионы мозга, участвующие в комплексной когнитивной обработке, такие как социальное познание, образ тела, самосознание и внимание. Среди этих когнитивных областей мозга можно привести угловую извилину, регион мозга, вовлеченный в интеграцию обобщённых абстракций» (Cacioppo et al., 2012. Р. 8).

Материнская любовь не связана, как страстная любовь, с саморефлексией, с развитием социальных функций, взглядом на себя со стороны (образ тела), не способствует образованию отвлеченных понятий. Страстная всему этому способствует. Мать в припадке материнской любви не интересует «образ собственного тела», ей просто не до этого. Влюбленного страстно это интересует в первую очередь, а это уже взгляд со стороны на самого себя, саморефлексия, влекущая самосознание за собой. Самосознание укрепляется тем, что в страстной любви активируется Эго. На МРТ выяснилось, что страстная любовь активирует самые высшие психические функции. Это кажется странным, потому что человек в страстной любви, как принято считать, «теряет голову». Оказывается, наоборот, обретает, хотя это и парадоксально для нормального человека. Для шизофреника потерять голову означает обрести ее.

Потерять голову – значит обрести ее

Как это происходит, показала богатая практика психоанализа.

В семинаре, который проводил Ж. Лакан в 1954 г., выступила психоаналитик Розин Лефор, представившая следующий случай.

«Робер родился 4 марта 1948 г. Отец его неизвестен. Мать, страдающая паранойей, в настоящий момент находится в больнице. Скитаясь от дома к дому, она держала ребенка при себе до возраста пяти месяцев. Она пренебрегала даже элементарным уходом за малышом вплоть до того, что забывала его кормить. Ей нужно было без конца напоминать о необходимом уходе, о том, что ребенка нужно мыть и кормить. Как выяснилось, этот мальчик был настолько заброшен, что даже голодал. В возрасте 5 месяцев его пришлось госпитализировать в тяжелом состоянии гипотрофии и истощения».

После соматического лечения мальчика возвратили матери, которая, поизмывавшись над ребенком (не имея злого умысла, ибо сама была психически больна), в конце концов от него отказалась.

Мальчик содержался в ряде больниц, где его привели в нормальное физическое состояние, однако психически он был явно нездоров. В конце концов было решено, что «Робера в возрасте трех с половиной лет следует поместить, и уже окончательно, в психиатрическую больницу в связи с не совсем ясным пара-психотическим состоянием. Результат теста Жезелля: QD=43».

Так мальчик оказался в заведении под опекой Розин Лефор. «С точки зрения двигательных параметров, – сообщила она, – следует отметить его раскачивающуюся походку, значительное расстройство координации движений, постоянную повышенную возбужденность. С точки зрения языка – полное отсутствие связной речи, частые крики, гортанный нестройный смех. Он умел произносить лишь два слова, которые выкрикивал: «Мадам!» и «Волк!». Слово «Волк!» повторялось им на протяжении всего дня, что и побудило меня прозвать его «ребенок-волк»… С точки зрения поведения, он был гиперактивным, все время совершал беспорядочные движения. Хватательные движения отличались несогласованностью – он выбрасывал руку вперед, чтобы схватить какой-либо предмет, и, если его не доставал, он не мог ничего исправить, но должен был возобновлять движение с самого начала. Кроме того, следует отметить различные нарушения сна. На этом постоянном фоне у него случались приступы конвульсивных движений без настоящих конвульсий, с покраснением лица, душераздирающими воплями по поводу обыденных ситуаций его жизни: горшок, и особенно опорожнение горшка, переодевание, кормление, открывание дверей, которое было невыносимо для него точно так же, как и темнота, крики других детей и, как мы увидим, смена комнат. Реже у него случались диаметрально противоположные приступы – тогда он находился в полной прострации, глядя без цели, словно депрессивный больной. Ко всем взрослым он относился одинаково, проявляя крайнюю возбужденность и не вступая в подлинный контакт. Детей, по-видимому, он игнорировал, но, когда один из них кричал или плакал, у него начинался конвульсивный приступ. В момент таких приступов он становился опасен, силен, он начинал душить других детей, так что его приходилось изолировать ночью и на время еды… Он появлялся в комнате, бегая без остановки, крича, подпрыгивая и падая на корточки, хватаясь руками за голову, открывая и закрывая дверь, включая и выключая свет. Он хватал и вновь отбрасывал предметы или еще нагромождал их на меня. Прогнатия была ярко выражена».

Робер беспрестанно выкрикивал слово «Волк!». Задачей психоаналитика стало понять, какой смысл вкладывает мальчик в это слово. «Однажды он попытался задушить маленькую девочку, лечившуюся у меня, – рассказала Лефор. – Пришлось их разнимать и посадить его в другую комнату. Последовала неистовая реакция, он стал крайне возбужден. Я принуждена была отвести его в комнату, где он обычно жил. До этого же момента он кричал: «Волк!» – разбрасывал все по комнате – еду и тарелки, так как находился в столовой. В следующие дни каждый раз, как он проходил возле комнаты, где был заточён, он кричал: «Волк!»

Однажды в коридоре послышался шум, какой-то человек прошел в соседнюю комнату. Вот как Лефор описала реакцию мальчика:

«Обезумевший от страха, он вышел, взял свой горшок (с содержимым. – В.Т.) и поставил его перед дверью человека, который только что вошел в соседнюю комнату. После чего он вернулся в комнату, где находилась я, и, прижавшись к двери, закричал: «Волк! Волк!» Я подумала, что это был умилостивительный обряд».

Интересно, что врачу Робер до поры-времени не делал таких дорогих подарков, наоборот: прикрывал свои экскременты, чтобы Лефор их не стащила. Однажды она попыталась это сделать, после чего мальчик стал агрессивен.

«В тот день, выпив немного молока, он вылил его на пол, затем бросил песок в таз с водой, наполнил песком и водой бутылочку, сделал пи-пи в горшок и положил туда песок. После чего, собрав молоко, перемешанное с песком и водой, добавил все это в горшок и поместил сверху резиновую куклу и бутылочку. Все это он доверил мне. В этот момент он отправился открывать дверь и вернулся с лицом, перекошенным от страха. Он снова схватил бутылочку, находившуюся в горшке, и стал упорно бить ее, пока не превратил ее в мелкие осколки. Затем он их тщательно собрал и добавил их к песку в горшке. Робер был в таком состоянии, что я вынуждена была отпустить его, чувствуя, что уже ничего больше не могу для него сделать. Он унес этот горшок. Небольшая часть песка упала на пол, вызвав у ребенка невероятную панику. Ему понадобилось собрать все до мельчайшей песчинки, как если бы это были кусочки него самого, при этом он кричал: «Волк! Волк!»

Робер не выносил ни коллектива, «ни приближения какого-либо ребенка к его горшку. Его приходилось укладывать спать в состоянии сильного напряжения, которое поразительным образом проходило лишь после приступа поноса, после того как он размазывал понос руками повсюду в кровати, а также на стенах».

Через мифологию у нас есть возможность провести параллели с филогенезом. К примеру, у верховной богини синтоистского пантеона Аматерасу был младший брат, ставший ей мужем, от которого она родила детей. Этот персонаж, Сусаноо, находился с сестрой-женой, старшей по положению, в неоднозначных отношениях и устраивал сцены, подобные тем, которые Робер устраивал Лефор. Однажды он, решив, что победил Аматерасу, испражнился в месте для приема пищи и разбросал свои фекалии. Аматерасу попыталась объяснить такое поведение брата-мужа хмельным состоянием, но он не успокоился. Он содрал кожу с живого жеребца и бросил труп в помещение. Аматерасу, испугавшись, убежала в пещеру, на всей Земле наступила тьма, т. к. она являлась богиней солнца. Другие боги выманили ее из укрытия зеркалом, а Сусаноо изгнали. В данном мифе мы видим проявления шизофренического первобытного мышления, которое наблюдается и у несчастного мальчика.

Психоаналитик добивалась узнать, что Робер вкладывал в слово «Волк», и добилась. Она избегает подробностей, обтекаемо говорит, что все произошло, «когда мне пришлось обмануть его надежды». Вполне возможно, что была устроена терапевтическая провокация. Обман ожиданий мог заключаться, например, в следующем: всегда добрая Розин неожиданно стала «злой» – например, дала пощечину.

Робер «подбежал к окну, открыл его и закричал: «Волк! Волк!» – и, увидев свое изображение на стекле, ударил его с криком: «Волк! Волк!» Таким образом, Робер представился – он был «Волк!».

Таким образом, сознание мальчика базировалось на отождествлении части себя с волком, – классический пример шизофренической диссоциации мышления. Еще одно расщепление заключалось в отождествлении своих выделений с собственным телом. Это ярко продемонстрировал обряд умилоствления незнакомца, а также попытки поймать свое «пи-пи», что Робер делал, «будучи убежден, что он сам исчезает» при опорожнении горшка с его мочой.

Последующее лечение заключалось в переносе Волка на психоаналитика, а также в тренингах, направленных на то, чтобы мальчик перестал считать свои выделения частью самого себя. Оказалось, что это взаимосвязано.

«В следующей фазе уже я стала «Волк», – рассказывает психоаналитик. – Он воспользовался тем минимумом построения, которое ему удалось осуществить, чтобы спроецировать на меня все зло, испытанное им, и чтобы в некотором роде обрести память. Таким образом, он постепенно становился агрессивным, что оказывалось для него трагичным. Подталкиваемый прошлым, он должен был быть агрессивен со мной, и, однако, в то же время в настоящем я была тем, в чем он нуждался… Когда он был агрессивен со мной, он пытался себя разрушить. Он представлял себя бутылочкой и старался разбить ее. Я вытаскивала ее у него из рук, поскольку он не был в состоянии перенести ее разрушение… Он начинал кричать: «Волк!» – брал колыбельку и ванночку и выбрасывал их в окно. Он поворачивался ко мне и с яростью заставлял меня глотать грязную воду, крича при этом: «Волк! Волк!..»

Не могу не остановиться в ходе изложения драмы лечения несчастного мальчика, чтобы поклониться этой женщине, Розин Лефор, которая глотала грязную воду по требованию больного и во имя его спасения. Насколько такое поведение врача отличается от лечения в клиниках, где сразу делают укол и привязывают! А ведь настоящее лечение психически больных людей – это самопожертвование.

«Как-то вечером он увидел, как я выхожу из учреждения, – пишет Лефор далее. – На следующий день он отреагировал на увиденное, хотя раньше, замечая, как я ухожу, он не был способен выразить свои эмоции, которые он мог при этом ощущать. В тот день он сделал «пи-пи» на меня в состоянии большой агрессивности и тревоги. Данная сцена была лишь прелюдией к финальной сцене, в результате которой он окончательно приписал мне все пережитое зло и окончательно спроецировал на меня «Волк!»… Я была вынуждена проглотить бутылочку грязной воды и получила агрессивное «пи-пи». Итак, я была «Волк». В один из сеансов Робер отделался от него, закрыв меня в туалете, затем один вернулся в комнату, где мы работали, забрался в пустую постель и начал стонать. Он не мог меня позвать, и, однако, ему было нужно, чтобы я вернулась, поскольку я была постоянным человеком. Я вернулась. Робер лежал взволнованный, его большой палец находился в двух сантиметрах ото рта. И впервые на сеансе он протянул ко мне руки и позволил себя утешить. Начиная с этой сцены, по словам работников учреждения, поведение мальчика полностью изменилось. У меня осталось впечатление, что он изгнал «Волк!». С этого момента он больше не говорил о нем и смог перейти к следующей фазе – к внутриутробной регрессии, т. е. к построению своего тела, ego-body, чего он не мог осуществить раньше».

После того как Робер избавился от Волка в себе, стала возможна психоаналитическая терапия внутриутробной регрессии, когда тело будто образуется заново, как в материнской утробе. Понятно, что построение человеческого тела было невозможно, пока в Робере был Волк.

В этот период мальчик вел себя как эмбрион: принимал позы эмбриона, открывал и закрывал рот «так, как эмбрион пьет амниотическую жидкость, о чем свидетельствуют результаты последних американских опытов. У меня осталось впечатление, что таким образом он себя реконструировал», – рассказывала Лефор.

Последовал ряд интересных сцен. «Робер, будучи совершенно обнаженным передо мной, собрал воду в соединенные ладошки, поднял ее на высоту своих плеч и облил ею тело. Он возобновлял это действие несколько раз и затем мягко сказал мне: «Робер, Робер». За таким крещением водой – а это было именно крещение, если принять во внимание благоговение мальчика, – последовало крещение молоком».

«Сначала он пытался стать отличным от меня, отделившись от меня. Он давал мне есть и приговаривал, ощупывая себя: «Робер», – затем трогал меня: «Не Робер». Я активно воспользовалась этим в моих интерпретациях, чтобы помочь ему отличить себя. Эта ситуация перестала ограничиваться лишь нашим с ним отношением, он включил в нее и лечившихся у меня девочек».

Мы видим терапевтические приемы формирования самосознания на базе отличения себя от других.

Робер стал способен принимать и давать. Он дарил аналитику свою «каку», не боясь, что его убудет. «QD по Жезеллю изменился с 43 на 80, а тест Терман-Мерилля показал QJ=75. Клиническая картина изменилась, двигательные расстройства исчезли, так же как прогнатия. С другими детьми он стал дружелюбен и часто защищал более маленьких. Его можно начинать приобщать к групповой деятельности. Лишь язык остается рудиментарным. Робер никогда не составляет фраз, а употребляет лишь отдельные слова».

Далее случилась вынужденная разлука. Розин Лефор надолго уехала (рожать). В это время с ребенком занимался ее муж, тоже психоаналитик. Когда Розин возвратилась, у Робера начались бурные реакции, переходящие в соматические расстройства (понос, рвоту, обморок). И, что характерно, он начал ревновать Розин (Лакан, 1998. С. 49–57).

Он ее полюбил!

Тех первых людей, которые выжили и дали начало всему роду человеческому, спасло чудо, чудо любви. Я утверждаю это, несмотря на то что являюсь убежденным сторонником рафинированно научного подхода. Категорически отрицаю немотивированные эволюцией события вопреки записным «эволюционистам», утверждающим якобы научные, а на самом деле совершенно бредовые идеи: будто некие обезьяноподобные предки слезли с деревьев и начали трудиться; будто сознание появилось из животных рефлексов «мало-помалу» и т. д. и т. п. И при этом мы признаём, что первых людей спасло Чудо.