Текст книги "Графские развалины"

Надпись и стрелка светились в темноте. Мертвенным, бледно-синеватым светом.

Фосфоресцирующая краска, понял Кравцов. Незаметная днем, видимая лишь ночью. Кто же тут постарался? Сам Пинегин? Или он только углядел в своих одиноких прогулках проявившиеся буквы – и переписал в дневник? Второе вероятнее…

Но в чем смысл этакого украшения, потребовавшего немалых трудов и времени? Летучих мышей возле «Графской Славянки» Кравцов не встречал – ни чертящих вечернее небо своим рваным, зигзагообразным полетом, ни висящих днем вниз головой под карнизами и жалкими остатками перекрытий.

Интересно было бы посмотреть, куда указывает стрелка. Вполне вероятно, что на один из провалов, ведущих в подвальные помещения. Но этим стоит заняться днем, на свежую голову… А сейчас он пришел сюда вовсе не за тем.

Но никаких подозрительных звуков Кравцов больше не слышал. Надпись к ним отношения иметь никак не могла, явно появившись не сегодня. И поневоле он решил, что все ему почудилось на тонкой грани сна и яви…

Кравцов отправился назад, в вагончик, рассудив, что утро вечера мудренее. Но положение и направление светящейся стрелки постарался хорошенько запомнить.

4

Алекс открыл глаза на рассвете. В последнее время, вопреки многолетней привычке, он просыпался рано.

Пробуждение оказалось на редкость неприятным. И в самом деле – кому понравится: открываешь глаза и обнаруживаешь себя в седле мотоцикла. Причем не просто мирно стоящего в гараже, но несущегося на предельной скорости по пустынному утреннему шоссе.

Руль дернулся в руках. Мотоцикл опасно вильнул. Алекс, отходя от неожиданности, попытался сбросить скорость. Хотел остановиться и понять, куда его занесло… Не получилось. Кисть руки, выкрутившая до упора ручку газа, никак не желала починяться командам мозга.

Несколько секунд прошли в бесплодной борьбе за контроль над собственными мышцами. А потом Алекс услышал голос. И сразу успокоился. Раз куда-то едет – значит так и надо.

5

Вода в Ижоре оказалась хрустально-прозрачная и ледяная – верховья родниковой речки не успели прогреться за несколько теплых дней.

Алекс содрогнулся, но пошагал дальше и дальше от берега – зашел по щиколотку, затем по колено. Он по-прежнему не понимал, зачем его сюда привезли – иным словом подневольную поездку на мотоцикле определить трудно. И зачем заставили раздеться и полезть в воду – не понимал тоже. Едва ли голосу (кому бы там он ни принадлежал) потребовались свежие раки на завтрак…

У Алекса – у того осколка его личности, что оставался еще в состоянии о чем-то задумываться – появилась нехорошая мысль: его просто-напросто хотят утопить. Вернее, хотят заставить утопиться. Придется шагать и шагать на глубину – пока вода не покроет с головой.

Особой логичностью мысль не отличалась – избавиться от Алекса можно было и раньше, и проще. Но он уже прекратил искать логику в том, что с ним происходило…

Алекс собрал в кулак все, что осталось от его былого упрямства. И не сделал следующий шаг на глубину.

Наказание последовало мгновенно. Алекс заскулил, вцепившись в пах обеими руками. Несколько секунд стоял неподвижно, а потом вновь шагнул вперед, решив: смерть от ворвавшейся в легкие ледяной воды наверняка будет безболезненнее. Боль тут же ослабела, но совсем не исчезла.

Когда вода дошла до пояса, он понял, что топить его никто не собирается. Цель странной утренней поездки лежала под ногами, на каменистом дне Ижоры. Это оказались номера. Обыкновенные автомобильные номера.

Надо думать, в местном МРЭО случилась какая-то техническая накладка и уничтожить номерные знаки снятых с учета автомобилей, как положено – разрезав на куски газосваркой – не удалось. И кто-то из гибэдэдэшников, не мудрствуя лукаво, избавился от металлолома, покидав знаки с моста в реку. В общем, не такой уж глупый способ – с берега россыпь из пары десятков металлических табличек не увидеть, а лезть в ледяную воду едва ли нашлись бы охотники…

Алекс не задумывался, зачем и отчего здесь оказались номерные знаки. Он понял, что должен достать и увезти несколько штук. Но одновременно он понял и другое: наконец-то появился долгожданный шанс избавиться от проклятого голоса. Ледяная вода служила прекрасным анестетиком. Боль в мошонке, ставшая привычной, вдруг исчезла. Совсем. Напрочь. Сейчас-то Алекс сообразил, что настолько к ней притерпелся, что почти не замечал – ослабевшую. Реагировал лишь на резкие обострения.

Голос продолжал свой бубнеж – надо было доставать номера и тащить на берег но Алекс стоял неподвижно. И – о чудо! – никакого наказания! Он снова получил свободу – правда, исключительно свободу стоять по пояс в ледяной воде.

Но это не важно. Можно пойти вот так – вброд, вдоль берега – и уйти далеко-далеко, где никакие голоса в жизни до него не дотянутся.

И он почти уже пошел – вниз по течению, прочь от моста и оставленного на берегу мотоцикла. Но остановился. Голос изменил интонацию – теперь не приказывал, но уговаривал. Все чаще слышалось слово «эвханах»…

Алекс вспомнил ощущение пьянящей, переполняющей силы, пришедшее в «Содружестве». Вспомнил, как был счастлив в тот момент, когда от крика «эвханах!!!» содрогались стены, а здоровенные противники разлетались сбитыми кеглями. И понял – ему предлагают награду. Сделай что надо – и эта сила будет твоей. Навсегда твоей.

Быстрая вода обтекала Алекса с негромким журчанием. Длинные зеленые водоросли под ногами шевелились, как волосы утопленницы. Он стоял в раздумье – минуту, другую, третью…

Потом присел и начал нащупывать на дне скользкие таблички.

6

Кравцов зарулил на «Антилопе» во двор Козырей, аккуратно приткнул машину к заборчику. Заглушил двигатель, несколько секунд просидел неподвижно.

Надо было пойти в дом и вернуть ключи Пашке, но не хотелось. Совершенно не хотелось с ним встречаться и о чем-либо говорить или что-либо объяснять – после тяжелого ночного разговора. Трудно общаться с человеком, которому перестал верить…

Звонок Наташи и пьяные откровения Козыря перевернули оценку ситуации с ног на голову. Наташа говорила правду – возможные мотивы для ее лжи Кравцову в голову не приходили. Тогда Сашок никакого отношения к смерти «студента»-охранника не имеет. И к взрыву на «ракетодроме», лишь по чистой случайности не нашпиговавшему Кравцова осколками, – тоже не имеет отношения. И к другому взрыву – о нем неохотно, сквозь зубы рассказали коллеги Костика. Впрочем, Кравцов и раньше сомневался, что все это мог успеть натворить один человек за короткий промежуток времени…

И тогда все кровавые загадки последних дней пересекаются в одной точке. На одном человеке. На Пашке-Козыре.

Именно он затеял реставрацию руин, с которой все началось. Именно он привел к развалинам и Валю Пинегина, и Кравцова, с которым случайно (ха-ха!) встретился в Москве… Именно его звонок удивительно вовремя (или не вовремя – с какой стороны взглянуть) сорвал визит к Архивариусу, визит, способный многое прояснить.

Давняя и кровавая история с Сашком и Динамитом известна единственно с Пашкиных слов – и нет никаких гарантий, что очередная версия полна и правдива… Загадочная девушка Аделина, между прочим, тоже познакомилась с господином писателем с косвенной подачи Козыря. Не говоря уж о таких мелочах, как имевшиеся у Пашки ключи от вагончика и возможность войти туда в любое время. И придумать ловушку на «ракетодроме» – ловушку, куда могла угодить одна-единственная дичь – проще всего было ему. Не возомнил ли часом старый дружок себя этаким великим гроссмейстером, разыгрывающим на шахматной доске Спасовки какую-то неимоверно сложную партию? В которой люди-пешки и люди-фигуры движутся, и к чему-то стремятся, и даже порой убивают друг друга, – не ведая, что лишь исполняют чужой хорошо продуманный план…

Похоже, от таких мыслей скептик и мистик в голове Кравцова поменялись местами. По крайней мере, скептик тут же взял на вооружение обычную аргументацию своего коллеги. Ну-ну, хмыкнул он. Пашка-Козырь – тайный гений злодейства. Продавший душу дьяволу и получивший взамен умение насылать кошмарные видения на мирно спящих сторожей… И – способность повелевать вороньими стаями. Смешно. Дворец тоже Пашка подрастил?..

Мистик же выдвинул в ответ возражение вполне материалистическое. Незачем растить дворцы и насылать кошмары. Можно поступить куда проще: подсыпать какой-нибудь воздействующий на мозги порошочек в банку с солью, стоящую на кухне вагончика. Или в бак с питьевой водой. Или еще куда-нибудь… Между прочим, в ночь после ужина у Ермаковых никакие наваждения Кравцова не мучили. Если, конечно, не считать наваждением Аделину…

Скептик замялся в поисках доводов. Кравцов (главный и единственный) тем временем шарил по карманам в поисках зажигалки – прикуриватель «Антилопы» не работал. Нащупал в боковом кармане небольшой плоский предмет, машинально поднес к сигарете – оппоненты в его мозгу возобновили спор – и с удивлением понял, что пытается извлечь огонек из складного ножа. Из ножа, непонятно каким образом спустя пятнадцать лет разыскавшего своего владельца…

Тут же еще один кирпичик-аргумент лег в стену обвинений. Кравцов уже не помнил, участвовал ли Козырь в том давнем походе за грибами. Скорей всего, участвовал, – грибником Пашка был и остался рьяным. Мог и подобрать выпавший из кармана ножик… В любом случае, к осине, воткнутым в ствол которой нож обнаружился, подвел Кравцова друг детства, и никто иной. Подвел буквально за руку и сказал: стой здесь, самое лучшее место…

Но зачем? Мотив такой комбинации с достаточно безобидным режущим предметом оставался туманным. О чем скептик тут же и заявил. Все очень просто, парировал мистик, – расшатать психику цепочкой невероятных совпадений. Подготовить к чему-то… Да к чему же?! – взвился на дыбы скептик. И тут же перешел в контратаку: может, и даты на кладбищенских крестах тоже Козырь фальсифицировал? В целях еще большего расшатывания совпадениями кравцовской психики? Взял баночку с краской и прогулялся ночью по погосту, пририсовывая везде 18 июня?!

Спор так и не завершился. Дверь ермаковского дома раскрылась – медленно, словно неохотно. Пашка? – напрягся Кравцов. Но это оказался Миша-охранник, понурый и похмельный.

Кравцов покинул наконец «Антилопу», подошел к крыльцу. Миша поздоровался вяло и заторможенно.

– Тяжело? – участливо поинтересовался Кравцов.

Миша издал неопределенный звук, явно намекающий, что тяжелее уж не бывает…

– А что шеф?

– Спит. Сказал не будить, пусть хоть война начнется. Даже в комнату заходить запретил…

– А остальная охрана где? – поинтересовался Кравцов. Машина «охотников», стоявшая во дворе, исчезла.

– Уехали, – пожал плечами Миша. – Ничего не объясняя. Но, по-моему, – слышал разговор краем уха – у них куда-то потерялся начальник.

Интересно… – подумал Кравцов. Костик никак не казался человеком, способным «потеряться». А вот понять, что наниматель использует их втемную для своей двойной или тройной игры, вполне мог… Что, если таки заглянуть в Па-шину комнату? Не исключено, что страдающий похмельем шеф там не обнаружится. Не исключено, что вся вчерашняя нежданная-негаданная пьянка стала спектаклем, затеянным для маскировки… Для маскировки чего? Чего? Что же такое задумал старый друг, – похоже, переставший быть другом?

Но ломиться в комнату и проверять подозрения Кравцов не стал. Протянул ключи от машины Мише и сказал:

– Отдай шефу, когда проспится.

– На словах что-нибудь передать?

– Не надо. Он и так все поймет…

7

Примерно в то же время, когда писатель Кравцов расстался с «Антилопой», Алекс, наоборот, стал автовладельцем, – правда, стал абсолютно незаконным способом, угнав машину со стоянки в Купчино.

Впрочем, излишних тревог по сему поводу он не испытывал: «Волги» 24-й модели по дорогам Питера и окрестностей бегают еще в достаточных количествах, да и расцветка самая заурядная. Алекс считал, что выуженные из Ижоры и отчищенные от зеленоватого налета номера – достаточная гарантия безопасности. Не «мерседес» важной шишки он позаимствовал, в конце концов. Никто рыть землю носом не будет…

Он сидел за рулем машины, припаркованной во дворе хорошо знакомой ему девятиэтажки на южной окраине Питера. Думы в голове у Алекса бродили самые радужные. Рабство, основанное на боли, закончилось. Он теперь равноценный партнер, черт побери! И как использовать то, что он получит в результате сделки с голосом, – его личное дело…

Алекс был убежден, что эти рассуждения принадлежат ему. И смутные намерения – как использовать «Силу и Слово» – тоже его. К тому же он уверился, что голос способен контролировать действия, но никак не мысли. А еще – продолжал чувствовать себя все тем же Александром Шляпниковым, ни на йоту не изменившимся… Хотя прежний Алекс первым делом постарался бы выяснить: а что же такое или кто такой скрывается за загадочным голосом?

Новому Алексу подобные вопросы в голову не приходили…

Он сидел, поглядывая то на дверь подъезда, то на маленький кулон на цепочке, зажатый в руке.

За дверью полчаса назад скрылся старый знакомец Алекса, некий Карлссон, – вор-домушник, в очередной раз освободившийся полгода назад и с тех пор активно прилагающий усилия к тому, чтобы отбыть из этого неуютного и враждебного ему мира хорошо знакомым маршрутом: СИЗО – суд – пересылка – зона.

Кулон в форме золотистого пятиугольника Алекс обнаружил на своей шее утром – и не стал озадачиваться его происхождением. Висит – значит так надо. Тем более что скоро стало ясно, зачем нужна эта вещица.

…Цепочка дернулась, когда Алекс в очередной раз взглянул на подъезд – сомнения оставались: Карлссон, поразмыслив в одиночестве, мог плюнуть на странный заказ, или замки могли не поддаться его усилиям. Цепочка дернулась несильно – как леска, на другом конце которой засеклась не крупная рыба. Алекс торопливо перевел взгляд на кулон. Тот тихонько покачивался, и амплитуда колебаний уменьшалась. Потом цепочка резко дернулась, больно врезавшись в палец. Крохотный пятиугольник зазвенел камертонно-чистым звуком.

Пора!

Алекс выскочил из машины. Вбежал в подъезд. Не обращая внимания на лифт, взлетел на четвертый этаж. Кулон, зажатый в руке, никак себя не проявлял.

…Дверь, деревянной лишь казавшаяся, оказалась приоткрытой, хотя и не имела явных следов взлома. Но замки не устояли-таки перед умельцем Карлссоном. Алекс сделал шаг внутрь, постоял у порога, внимательно прислушиваясь.

Ничего.

Мертвая тишина.

Карлссон не подавал признаков жизни – и Алекс догадывался о причине. Медленно и осторожно он пересек прихожую.

Дом – снаружи – Алекс хорошо знал, но дальше дверей подъезда его никогда не приглашали. В свое время он был готов многое отдать, чтобы оказаться здесь, причем в спальне… Но сейчас его интересовала не спальня, – но дверь в дальнем конце вытянутой прихожей. Похоже, с нею «в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил» долго не церемонился – вскрыл фомкой, быстро и грубо. И зашел в комнату, следуя инструкции Алекса. А если не зашел? А если именно тут его и одолели сомнения: не бросить ли дурно пахнущее дело?

Алекс стоял у двери, не решаясь сделать последний шаг. Если он ошибется, ошибка станет самой большой в его жизни. И последней…

Да нет же, успокаивал он себя, недаром ведь звенел кулон…

Наконец Алекс набрал полную грудь воздуха и нырнул в дальнюю комнату, словно в обжигающую ледяную воду. И через секунду скорчился в жестоких рвотных конвульсиях. Желудок был пуст – последней трапезой Алекса стал вчерашний завтрак. Наружу вылетали редкие капли, оставляя во рту омерзительный вкус.

Затем бунт желудка выдохся. Алекс, стараясь не смотреть на то, что осталось от Карлссона, взвалил на плечо ослепительно сверкающую бронзовую конструкцию и поспешил к выходу…

Пентаграмма – II
Славик Зарубин. Весна 1994 года

В чуланчике лежали перевязанные в большие неаккуратные пачки всевозможные книжки, большей частью без обложек, – трофеи давних трудов Славика на ниве сбора макулатуры. Он тогда чувствовал, что из некоторых книжек делать картон нельзя, и тащил домой все, что представляло или могло представлять хоть какой-то интерес… Ради этих пачек он и приехал на дачу.

…Если судьба решит потрепать кому нервы, то делает она это неторопливо и методично, обстоятельно, со вкусом. Искомая книжица лежала, понятное дело, в самом низу последней из развязанных Славиком пачек. Но если от двери чуланчика она была самая дальняя, то к входу во временное жилище мышей-полевок, решивших перезимовать на дармовщинкуу Славика, – самая ближняя.

И неграмотные грызуны без малейших угрызений совести пустили на утепление апартаментов изданную в начале века библиографическую редкость…

Славик посмотрел на кучу обрывков (или огрызков?), в которые превратилась добрая треть старого труда по прикладной магии, и ему стало жаль и себя, и не пойми зачем потраченный выходной…

Но делать было нечего, современные издания на эту тему он считал сплошным шарлатанством, и стал укладывать в пластиковый пакет разрозненные обрывки…

* * *

Постоянные клиенты, заглянувшие в вагончик в понедельник, наверняка удивились бы небывалому занятию Славика.

Он старательно складывал мозаику из неровных обрывков пожелтевшей, ветхой бумаги; более-менее восстановив страницу (многих кусочков не хватало) – запаивал в пленку утюгом антикварного вида, извлеченным из кучи принесенного жаждущими гражданами хлама…

Атмосфера в районе реставрационных работ также могла заинтересовать чуткие носы посетителей – опасаясь мышиной заразы, Славик регулярно протирал руки техническим спиртом из большой пластиковой бутыли (призовой стаканчик особо отличившимся стал еще одним его ухищрением в постоянной борьбе с подонком Филей).

Но несмотря на понедельник – день, как известно, тяжелый – никто из постоянного контингента к Славику не пришел и не смог удивиться его необычным занятиям. Поначалу это радовало – не мешали возиться с книжкой, потом удивляло, а под вечер просто встревожило. Удивительное дело: за весь день всего два посетителя: образованного вида дамочка в очках притащила прохудившуюся морозилку от холодильника да Никитич, непьющий (!) сантехник из соседнего ЖЭКа, выложил на весы аккуратную кучку старых букс и вентилей…

Во вторник странное безлюдье повторилось. Складывалось полное впечатление, что здешние старатели свалок и мусорных бачков дружно бросили пить и записались в общество анонимных алкоголиков, или поголовно устроились на работу, или по редкому невезению все как один попали в грандиозную облаву милиции, чистящей город к началу Игр Доброй Воли…

В этот день Славика посетили четверо случайных клиентов, да притащили огромный мешок со сплющенными банками две тетки, промышлявшие сбором посуды по электричкам. Сказать, что это было странно – ничего, в сущности, не сказать. Это было удивительно, это было загадочно – и Славик сильно подозревал, что источник странностей и загадок находится совсем неподалеку, метрах в четырехстах, за путями железной дороги…

В среду Славик отложил любовно восстановленную книжку, которую он изучал эти два дня самым внимательным образом, и, презрев гордость, самолично отправился к Филе, твердо уверенный, что все соглашения самым хамским образом нарушены и не миновать большой разборки…

В десятке шагов от подвальчика конкурента Славик остановился и долго стоял, недоуменно уставившись на низкую, обитую железом дверь. Дверь украшал амбарный замок и заметное издалека объявление: «НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ ПУНКТ ПО ТЕХНИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ ЗАКРЫТ».

Какие же такие у Фили причины, подумал Славик. Одна у него может быть причина – загрузил в большой грузовик всех здешних бомжей и ханыг, вывез подальше в лес, к глубокой яме и…

Славик зримо представил искаженное лицо Фили с бешеными глазами и дергающийся в руках пулемет, заглатывающий конвульсирующую змею патронной ленты…

А утром в четверг пришел партайгеноссе Зигхаль.

И оказалось, что шальная мысль Славика попала почти в яблочко: Филя действительно загрузил в большой тентованый «камаз» весь цвет местных сборщиков металла, вывез в лес и… Нет, на самом деле поведанная Зигхалем история начиналась совсем по-другому.

В отличие от Славика, Филя собирать грибы любил. И шастая по осени где-то в дебрях Карельского перешейка, заплутал и напоролся на просеку ЛЭП. Зная, что любые провода ведут к местам обитаемым, Филя бодро замаршировал вдоль опор, но через несколько километров жестоко разочаровался. Сначала с опор исчезли провода, а потом с просеки исчезли и сами опоры – ЛЭП вела в руины заброшенного военного городка давно расформированной военной части. Безбожно матерящийся Филя повернул обратно и после еще пары часов упорной ходьбы убедился, что линия тянется из ниоткуда в никуда – на другом ее конце точно так же исчезали сначала провода, а потом и опоры…

Из леса Филя таки выбрался (Славик с сожалением вздохнул на этом месте рассказа) и, запомнив координаты, положил глаз на позабытое скопление никому не нужного металла. Несколько месяцев у него ушло на подготовку великой операции (согласовать и поделиться с кем надо, разведать подъездные пути, засыпать гравием пару топких мест на лесных дорогах, подлатать и утеплить наиболее уцелевшую казарму в городке – возить каждый день работяг из города себе дороже). А когда все было готово, Филя, не мудрствуя лукаво, набрал ударную бригаду из хорошо знакомого контингента. Принимал всех, с единственным условием – ничего не говорить Славику – мол, конкуренция, коммерческая тайна и все такое прочее… И вот теперь на заброшенной просеке визжали десятки ножовок, разрезая толстенные плетенные алюминиевые провода на куски, пригодные для погрузки в Камаз…

Всех этих подробностей Зигхаль не знал, история в его изложении звучала как волшебная сказка с хорошим концом о найденных сокровищах – и горьким диссонансом на фоне этой идиллии виделась судьба самого Зигхаля, старательно пропивавшего выручку от пентаграммы и не явившегося к отъезду набранной бригады по причине жесточайшего похмелья. Но он не держал зла на Филю и даже не завидовал – Зигхаль им просто восхищался…

Вот так… Вот так вот бывает в жизни… Кто-то ходит по лесу и находит валяющиеся под ногами пачки долларов… а кто-то ничего не находит или наступает на старую ржавую мину… А некоторым вообще попадаются интересные такие местечки со следами черного шабаша и истыканными восковыми фигурками… Мать твою, ведь я слышал об этом, слышал, но не обратил внимания на пьяный бессвязный треп о непыльной работке и тоннах дарового металла… Надо было вслушаться и расспросить подробнее, и тогда я бы…

Славик с беспощадной ясностью вдруг осознал, что и тогда он ничего бы не сделал, просто не знал бы, что тут можно сделать… И попадись заброшенная ЛЭП ему, ничего бы, в сущности, не изменилось – Филя не кусал бы локти от ярости, сидя в своем подвальчике… Это была самая большая (и никогда не признаваемая) беда его жизни – сознавая, что живет не так и делает не то, Славик никогда не знал, что и как нужно делать. И подсознательно завидовал людям, которые знали. Даже ненавидел их, как сейчас Филю…

* * *

Бронзовая пентаграмма лежала на ковре несокрушимо и уверенно; Славик, задумавшись, сидел у стола с зажженной настольной лампой вполоборота, поглядывая то на нее, то на чистый лист бумаги, лежавший перед ним.

Мысли были невеселые. Хотя, конечно, и не слишком это удачная идея – подводить итоги прожитой жизни в конце самого провального дня отнюдь не самой благополучной недели, когда все видится исключительно в черном свете, но некоторые вещи и факты остаются такими же гнусными, в каком освещении их ни рассматривай…

Четвертый десяток на излете, а что имеем в активе?

Лоб неудержимо стремился к затылку, и пора задумываться, где и как справлять юбилей (Славик… если в сорок лет ты опять Славик – это навсегда…). И тут еще, когда казалось, что пусть живешь и не как мечталось, и даже не как жилось когда-то – но налаженно, но все-таки стабильно, – тут появляется гондон Филя, и все опять начинает расползаться по швам…

Сука, сука, сук-а-а-а … Ему начинало казаться, что Филя виноват во всем – в том, что эта холодная стерва Светка живет с ним лишь ради денег, что со старшими детьми говорить все чаще просто не о чем, что он послушался мамочку и не пошел сразу после школы на вечерний (только дневной, сынок, только дневной, на вечернем ничему толком не учат, это для выпускников школы рабочей молодежи, мечтающих к пенсии дослужиться до начцеха …) Он был готов убить гада Филю – и знал, что никогда этого не сделает; а что и как сделать – не знал.

Но узнает, обязательно узнает.

Славик еще раз оглянулся, вид пентаграммы его немного успокаивал, она, несокрушимая и надежная, словно говорила ему. не бойся, люди, создавшие меня, очень хорошо знали, что и как делать – узнаешь и ты. И сделаешь.

Да-да… они хорошо знали… это не пэтэушники, истыкавшие в парке фигурку нелюбимого мастера… Эти – знали…

Ручка Славика забегала по листу, выписывая в столбик что-то с запаянных в пластик пожелтевших листов… Когда он встал и решительно направился на кухню (домочадцы давно и крепко спали), на листе было написано неровным пляшущим почерком:

Кровь??

Ногти?

Слюна?

Сперма??????

Волосы.

Против слова «волосы» вопросительных знаков не стояло. Ни одного…

* * *

Нинка, подрабатывающая уборщицей в парикмахерской «Фея», отнеслась к визиту Славика настороженно. Она подозрительно глядела из-под спутанных пего-седых лохм, когда он, продемонстрировав две принесенных в сумке «Балтики», предложил посидеть минут десять на улице, на скамеечке. Но искушение пересилило, Нинка накинула свое пальто, такое же грязное и замызганное, как она сама, и поспешила за Славиком…

А ведь она меня всего на пять лет старше, подумал Славик, и я помню ее на школьных переменах – талия в рюмочку, грудь торчит под формой… двенадцать мне было, только издалека поглядывал… а старшие парни за ней ой как бегали… Теперь, небось, от нее бегают… – закончил он мысль с неожиданным ожесточением…

– Что-то тебя давно не видно, – осторожно начал Славик, когда пива закончилось и Нинка одышливо запыхтела «Беломором». Она молчала, поглядывая на него так же настороженно.

– Как у тебя с деньгами? – взял быка за рога Славик, решив, что разводить антимонии тут нечего.

Настороженность во взгляде Нинки сменилась подозрительностью, даже неприязнью. Но извлеченная им из бумажника десятка с портретом заморского президента мгновенно изменила Нинкино настроение – она изобразила полное внимание и готовность выслушать любые предложения…

– Филю знаешь?

– Ну-у-у, – протянула Нинка, не понимая, чего от нее ждут. – Была у него как-то…

– Он по-прежнему у вас стрижется?

– Ну-у-у, – повторила Нинка, не усматривая пока прямой связи между этим фактом и маячившей перед носом бумажкой.

– Придет в следующий раз – подбери прядь и принеси мне. И десять баксов твои. – Славик аккуратно сложил и убрал купюру. И, не дожидаясь вопросов, добавил уже командным тоном:

– Подберешь так, чтоб не заметил, ясно? Мы тут одну хохму готовим, как раз к первому апреля… Если что узнает – плакали твои денежки. Ну все, мне пора…

Встал со скамейки и пошел, не допив пиво. Нинка ошарашенно смотрела вслед…

К любым ошибкам, в том числе самым фатальным, ведет недостаток информации.

Славик не знал, что дни Нинки в «Фее» уже сочтены – установить взаимосвязь между понижающимся быстрее обычного уровнем одеколонов, лосьонов и прочих спиртосодержащих жидкостей и твердостью походки Нинки было делом несложным, не бином Ньютона. И терпели ее последние дни, пока искали замену. Нинка не сильно расстраивалась – уборщицы везде нужны, но вместе с этой работой исчезала возможность завладеть славной серо-зеленой бумажкой Славика…

Нинка как раз переводила доллары в рубли, а рубли во флаконы «Льдинки», когда сердце у нее радостно екнуло – при виде входящего в зал Фили. Но это был не он, просто у человека оказались волосы такого же соломенно-рыжеватого оттенка…

Упускать шанс не стоило, она дождалась, когда на пол упали первые пряди и бочком пододвинулась поближе, зацепив их шваброй…

* * *

– Точно его? – подозрительно спросил Славик, не выпуская из рук купюру.

Нинка истово и размашисто закрестилась (в последние годы она ударилась в религию). Славик вовремя про это вспомнил и, рассчитавшись, стал выспрашивать, где ближайшая действующая церковь – сам он не имел понятия, никогда не нуждался в такой информации.

Нинка торопливо объяснила и посеменила в сторону обменного пункта. А Славик аккуратно убрал в карман пакетик с волосами. Они действительно напоминали Филины, каждый мог ошибиться…

…Очередь в храм стояла вдоль всей Владимирской площади, не хуже чем к Славику в дни макулатурного благоденствия. Не иначе подгадал на какой-то праздник…

Он вздохнул, но отступать не стал – и через два часа, взмокший, стал обладателем пузырька со святой водой. Восковых свечек Славик, поразмыслив, решил не покупать – кто его знает, как среагирует на церковный воск пентаграмма.

…В магазин медтехники, притаившийся за Музеем Арктики, он зашел за другим – не хотелось возиться с крохотными клинками, думал найти маленьких скальпелей, или ланцетиков, или еще чего в этом роде… Не нашел ничего подходящего по размеру, развернулся к выходу, но зацепился взглядом за слово «воск» на соседней витрине.

Воска тут лежало несколько видов, на любой вкус – Славик выбрал базисный, его упаковка оказалась самой увесистой, должно хватить и на свечи, и на фигурку…

Субстанция, приобретенная им, называлась воском по традиции, с тех давних времен, когда стоматологи действительно употребляли настоящий пчелиный воск для своих зубопротезных дел. Теперь, когда количество действующих ульев в стране значительно уступало количеству беззубых ртов, пчелы в производстве этого «воска» не участвовали. Славик не знал таких тонкостей.

И это стало его второй ошибкой…

Крестил фигурку он в ванной.

В книжке ничего об этом не говорилось, но Славик заподозрил, что в присутствии пентаграммы этот обряд может и не сработать. Нареченная рабом божьим Валерием (в просторечии Филей) и окропленная святой водой фигурка с торчащими во все стороны рыжеватыми волосами была надежно заперта в ящик стола, рядом лежали пять черных свечей…

Часы показывали третий час ночи, глаза у Славика, несколько ночей не спавшего, начали слипаться – и он завалился в кровать, все равно пособие рекомендовало начать действо ровно в полночь.

* * *

Следующий день был воскресеньем. Светка с отпрысками уехала к своим родителям, Славик остался в квартире один. А может, и не один – в голове у него вели совсем не дружелюбный, яростный спор два разных Славика…