Текст книги "Графские развалины"

Глава 4
30 мая, пятница, утро, вечер

1

Кравцов не хотел, совсем не хотел приближаться к руинам – из-за старых мрачных историй и из-за свежего происшествия с Валей Пинегиным, – но зачем-то пошел туда. Пошел утром, часа через два после рассвета.

На утреннем небе творилось нечто непонятное.

Затяжной дождь шел позавчера весь день, и Кравцов провел его безвылазно в своем вагончике, за компьютером, – сочинил, для разминки и тренировки, небольшой, около авторского листа объемом, триллер о летучей мыши-мутанте. Тренировка прошла более чем успешно. Писалось легко, как встарь. Тем более что Кравцов знал – уж этого персонажа повстречать в реальной жизни не придется. Летучие мыши, к слову, в графских развалинах не гнездились – надо думать, из-за отсутствия перекрытий.

Следующий день – вчерашний – выдался сухим, хотя тяжелые тучи ползли по небу, собираясь разродиться дождем, но так и не разродились, Кравцов съездил в город и вернулся обратно посуху.

Сегодня же тучи побледнели, больше не выглядели налитыми влагой, кое-где в них появились белесые разрывы.

Сквозь один из таких разрывов пыталось светить солнце. Само оно не виднелось, но его лучи, проходя через сероватую небесную пелену, приобрели неприятный желтый оттенок – и как-то передавали его всему, на что попадали. Неуловимая желтизна примешивалась ко всем окружающим краскам.

Казалась, что мир снят камерой с установленным светофильтром – и Кравцов смотрит сейчас кино. Немое кино – звуки в этой странной желтизне вязли не менее странным образом. Они должны были доноситься до руин – рев грузовиков, штурмующих шоссе, взбирающееся на Попову гору; шумы фабрики «Торпедо», где началась уже смена; прочие звуки рано просыпающегося села, – но не доносилось ничего.

Похоже, весь мир существовал сегодня чуть в другом измерении, чем графские развалины, – и акустические колебания не могли преодолеть желтоватый разделительный барьер. Люди тоже – Кравцов не видел никого на дорожках и тропках, протоптанных через бывший парк.

Он подошел к дворцу почти вплотную – но почему-то не решался ступить на груду, спрессованную из суглинка, битого кирпича, еще каких-то мелких обломков, – по ней можно было легко войти внутрь через зияющий проем не то боковой двери (остатки портика главного входа находились в стороне), не то громадного окна.

Здание выглядело спокойным и мирным. А может быть, просто выжидающим. Кравцову казалось, что он слышит негромкий голос: ну что же ты остановился? не бойся, заходи, сюда заходят многие, и некоторые даже выходят обратно …

Он сделал шаг, второй, третий… – и оказался внутри. Почти внутри – остановился в нише окна (или все же двери?) – как на последнем рубеже, с которого можно повернуть обратно. И внимательно смотрел в чрево каменного монстра – словно надеялся разом увидеть там ответы на загадки последних дней.

Все внутри походило на то, что сохранилось в его воспоминаниях, и в то же время выглядело иначе. Кравцов прекрасно знал, что в детстве предметы и места кажутся всегда больше и обширнее, чем увиденные позже, глазами взрослого.

Люди смотрят и удивляются: неужели эта лужайка двадцать лет назад представлялась им широким полем? Неужели эта смешная оградка была таким высоким и непреодолимым препятствием?

Он знал это – и все равно поразился тому, как выглядели изнутри графские развалины.

Дворец казался БОЛЬШЕ ПРЕЖНЕГО.

Кравцов готов был поклясться, что мальчишкой, встав на цыпочки, мог дотянуться до свода оконной ниши, где сейчас стоял. Теперь не стал и пытаться проделать это с вымахавшим до размеров двери окошком…

Проем увеличился, разрушаясь? Сохранив ту же правильную форму?

Ерунда.

Скорее он просто перепутал вход. Хотя казалось, что в детстве они лазали именно через это отверстие. Конечно, перепутал, пятнадцать лет прошло все-таки… Впрочем…

Он поднял глаза. Перекрытий над головой не было, он скользил взглядом по стене второго этажа – там, как и на первом, участки с сохранившейся желтовато-белой штукатуркой чередовались с красно-черными пятнами обнажившегося кирпича. Кравцов прекрасно знал, куда надо смотреть, но не спешил перевести взгляд. Неторопливо вглядывался в надписи, сделанные краской. И старые, с трудом читаемые, и новые – эти, по всему судя, делались баллончиками-распылителями. Полезное новшество, карабкаться наверх с банкой и кистью труднее и опаснее…

Граффити оказались достаточно убористые – особо не размахнешься, стоя на крохотном уступчике и цепляясь за едва заметную выбоинку… Но на чистом месте – очень высоко, почти под гребнем – в гордом одиночестве темнели шесть больших, широко расставленных букв.

НАТАША

Изобразил их, конечно же, Динамит… Никому другому пороху на это не хватило бы, – мысленно скаламбурил Кравцов, но не улыбнулся – даже мысленно.

Сомнений у него почти не осталось. Но все же он перевел взгляд чуть левее. Там надпись была поменьше, поуже, но располагалась так же высоко.

ТАНЯ

84 г

Сделал ее Кравцов – не зря его прозвали Тарзаном. Ему было четырнадцать, а Танька стала первой девчонкой, с которой он целовался и чуть не потерял девственность – не сложилось лишь вследствие глубочайшей неопытности обоих…

Ностальгических воспоминаний надпись не вызвала. Но доказала: никакой ошибки нет. Место то самое.

Кравцов поднял голову. Полукруглый свод оконной ниши навис высоко над головой. Свод, до которого в детстве он мог дотянуться рукой. Раствор выкрошился из щелей между кирпичами – они казались почерневшими, гнилыми зубами во рту старика, готовыми в любую секунду выпасть…

Тишина терзала уши.

На секунду он пожалел, что не запасся строительной каской. Но остался стоять, где стоял, вновь переведя взгляд внутрь. Большая комната – или небольшая зала – явно стала длиннее и шире за минувшие годы. И – выше. В те давние времена приходилось изрядно постараться, чтобы найти чистое место для автографа, – если недоставало смелости или дурного азарта лезть на самую верхотуру с риском сломать шею. Сейчас промежутков хватало. Притом что многие старые надписи поблекли, выцвели, но никто их не стирал, – наоборот, появились новые. Но свободных мест СТАЛО БОЛЬШЕ.

Кравцов мог дать руку на отсечение – что ее, руки, раньше вполне хватало, чтобы дотянуться от его граффити до буквы «Н» в слове НАТАША. Ныне их разделяло не менее двух метров.

ДВОРЕЦ ВЫРОС.

Невидимое солнце неожиданно нашло новую прореху в тучах, руины залила давешняя желтизна – как парадная иллюминация в честь возвращения долгожданного владельца. Почему-то в этом освещении перестали быть видны валяющиеся кое-где пластиковые бутылки и пивные банки, еще какой-то мусор… Заходи, заходи, вот ты и вернулся, и здесь все готово к встрече… Заходи!!!

Он ждал меня все эти годы, понял Кравцов.

ЖДАЛ И РОС.

Спокойно, сказал Кравцов-скептик. Память – вещь менее прочная, чем кирпичные стены. Здесь все так и было. А ты просто забыл. Забыл за эти годы…

Кравцов-мистик откликнулся напряженным и звенящим внутренним голосом: уходим отсюда, немедленно уходим.

Скептик, вопреки обыкновению, не стал спорить.

Кравцов развернулся, спустился с глинисто-кирпичной насыпи и быстро пошел. Причем не кратчайшим путем к вагончику – не по тропинке, ведущей вдоль фасада. Стал проламываться сквозь молодые, в половину его роста деревца, подступающие к развалинам. Кравцову хотелось немедленно оказаться как можно дальше от этого места.

Но далеко он не ушел.

Далеко уйти ему не дали.

2

В мир ворвались звуки – громкие, хриплые, яростные. Кравцов не сразу понял, что это воронье карканье.

Огляделся – ворон вокруг собралось множество. Некоторые птицы сидели на ветвях старых лип, на земле, на выступах дворца. Но большей частью вороны кружились в воздухе. Прямо над головой Кравцова. И все орали.

Он остановился. Знал, что ворон здесь гнездится много – и на липах парка, и поблизости, на деревьях кладбища. Но до сих пор они вели себя достаточно незаметно.

Одна из птиц перешла в крутое пике – направленное, казалось, прямо в лицо Кравцову. Он инстинктивно пригнулся, но метрах в четырех ворона круто взмыла вверх. Через секунду вторая повторила тот же маневр. Третья оказалась наглее – пролетела совсем низко над головой, он даже почувствовал движение воздуха от крыльев.

Кравцов опустил глаза, решив подобрать несколько кирпичных обломков. Вороны – птицы умные и осторожные. Порой достаточно сделать вид, что нагибаешься за камнем, чтобы стайка встала на крыло и отлетела на безопасное расстояние.

Мелкие обломки сквозь густую растительность не виднелись. За ними надо было возвращаться к дворцу. Кравцов сделал туда два шага – и отдернулся от яростной атаки четвертой вороны. Эта прошла вообще впритирку. Он подумал: коллективный привет писателю Кравцову от Дафны Дюморье, Стивена Кинга и Андрея Лазарчука… Подумал со слегка растерянной шутливостью, страха не было, он увидел наконец сквозь траву несколько камней и понял, что сейчас разгонит этот птичий базар.

Не успел.

Не успел поднять камень с земли – сильный удар обрушился сзади и сбоку. Резкая боль за ухом разъярила.

Проклятая тварь!

Карканье казалось торжествующим. Очередную ворону, налетающую спереди, он ударил кулаком – так бьет футбольный голкипер по летящему в ворота мячу. Почувствовал, как хрустко подается птичье тельце, но результатов удара разглядеть не успел – с двух сторон атаковали сразу две птицы. Одну Кравцов зацепил легонько, лишь скользнув по перьям. Вторая, напуганная его резкими движениями, отвернула.

Но за камнями не нагнуться, не рискуя получить новый удар клювом в затылок.

Если бросятся все разом – заклюют, понял Кравцов. Точно так же, как заклевывают беспомощных молодых зайчат… И понял другое – не бывает. Не должны эти хитрые осторожные птицы так нападать на человека.

ЭТО ОЧЕРЕДНОЙ КОШМАР.

Он не просыпался, не вставал и не совершал прогулку к развалинам. Он спит в своем вагончике. И неплохо бы поскорее проснуться…

На поиски выхода из кошмара времени не оставалось – птицы атаковали. Хорошо еще, что по одной-две, не всей кучей. А если сменят тактику?

Затылок продолжал болеть, Кравцов коснулся его – пальцы оказались в крови. Проклятые твари…

Сон это или явь – надо отступать под прикрытие развалин.

Но не хотелось.

Громкий крик – откуда-то сзади – перекрыл вороньи вопли.

– Пригнись!!! Ниже голову!!!

Боевые команды Кравцов привык выполнять, не задумываясь. А обстановка вокруг, честно говоря, напоминала боевую. Атака с воздуха, в которой он не слишком успешно играл роль зенитного дивизиона.

Нагибаться, подставляя затылок, не стал, но мгновенно присел, продолжая сканировать воздушное пространство.

Над головой что-то свистнуло – и ударило в пикирующую ворону. Птица закувыркалась, теряя перья. Но вышла из штопора и полетела в сторону, неуклюже переваливаясь. Если можно лететь, хромая, то летела она именно так.

Кравцов оглянулся, не приподнимаясь. И увидел черноволосого мальчишку с рогаткой. Тот, быстро натягивая резинку, выстрелил еще три раза. И дал три промаха по быстро летящим целям, хотя снаряды проходили достаточно близко от ворон. Похоже, первое попадание стало счастливой случайностью.

Но птицы налетать перестали – поднялись выше, кружили над головами, не прекращая орать.

Мальчишка подбежал к Кравцову, торопливо зашарил взглядом вокруг. Потом воскликнул:

– Вот он! Прикройте!

Кравцов хотел спросить: «Кто – он?», но в руки ему уже совали рогатку и несколько увесистых шариков от подшипника. Рогатка оказалась интересная – не деревянная, но металлическая – удобная, ухватистая, с тугим плетеным жгутом. Причем не заводская, хотя такое оружие – для уничтожения крыс и как раз ворон – появилось в последние годы в охотничьих магазинах.

Мальчишка нырнул в заросли прошлогоднего бурьяна, где – Кравцов только сейчас заметил – имело место какое-то копошение. А господин писатель с мстительной радостью открыл огонь.

Три первых шарика ушли в никуда. Похоже, навыки стрельбы из подобного оружия он растерял. Хотя в детстве владел рогаткой неплохо. Кравцов чертыхнулся, промазав в четвертый раз, – он уже пристрелялся, но проклятая ворона словно уловила телепатический сигнал и резко сменила курс. Вложил в кожанку рогатки последний снаряд и стал целиться неторопливо и тщательно, используя охотничьи приемы стрельбы по летящей дичи… Опыт офицера ПВО тут помочь не мог, стальным шарикам не хватало самой малости – блока телеуправления или самонаводящейся головки.

Мальчишка вынырнул из бурьяна. В руках его трепыхался крупный вороненок. Кравцов наконец понял, что произошло.

Никакой мутной мистики.

Воронята растут быстро и покидают родное гнездо, еще не научившись летать. Передвигаются по земле, но добычей кошек и других неприятелей становятся крайне редко. Стоит вороненку издать особый тревожный крик – и не одна его родительница, но все окрестные вороны мчатся на помощь. И порой нападают при этом на людей, в особенности на детей. Видимо, торопливо отходя от дворца, Кравцов чуть не наступил на вороненка… Необычным оказалось разве что число прилетевших на его крик ворон. Похоже, расплодились они тут в количествах, превышающих все экологические нормы…

Серый пленник в руках мальчишки вопил истошно, и его взрослые собратья вновь стали налетать, но теперь куда более осторожно. Кравцов прицелился в пикирующую на него ворону. Дождался, когда угловое смещение стало нулевым и птица казалась неподвижной, лишь растущей в размерах, – и выстрелил.

Есть! Попал! Ворона со сломанным крылом закувыркалась вниз. Больше снарядов у Кравцова не осталось.

– Швырни его подальше! – крикнул он мальчишке. – Иначе не отстанут!

Вместо этого паренек коротким движением свернул вороненку шею. Тот бешено захлопал крыльями и затих. Только тогда серый комок перьев был брошен обратно в бурьян.

И сразу все кончилось. Мстительностью и злопамятностью вороны не отличались. Призыв о помощи смолк – и они немедленно стали разлетаться по своим птичьим делам.

– А вы не любите животных, сэр Герасим, – процитировал Кравцов. Возможно, фраза, сказанная в адрес собственного спасителя, прозвучала излишне резко. (Ну почти спасителя. Немалые шансы в схватке с пернатыми у Кравцова еще оставались.) Но больно уж легко и хладнокровно мальчик убил вороненка.

– Животных я люблю, – возразил паренек. – Самых разных. И слепого щенка, которого нашел тут на прошлой неделе, люблю. По-моему, он меня тоже. Но эти гадины выклевали ему глаза. Он никогда меня не увидит. И зовут меня не Герасим, а Даня. А вы писатель Кравцов? Есть в вашей сторожке аптечка? Кровь вам уже на воротник течет.

3

Через полчаса они вышли из вагончика. Волосы вокруг ранки на затылке Кравцова были аккуратно выбриты, а сама она тщательно продезинфицирована и заклеена пластырем. Без помощи ворошиловского стрелка Дани, на ощупь, он едва ли справился бы так удачно.

Юный друг животных сказал:

– Я заметил – у вас ведь там ружье в чехле стоит?

Кравцов кивнул. Дробовик он привез вчера из города не для охраны Пашкиных плит – для предстоявшей вечером охоты.

– Пойдемте, покажу местечко, где стоит пострелять, если заваляется пара лишних патронов, – сказал Даня. – Это рядом. Я туда и шел, когда вас увидел.

Они обошли дворец, немного спустились по косогору. И Кравцов сам, без пояснений, понял, что за местечко имел в виду Даня. Это оказались растущие неправильным ромбом четыре громадные липы, похожие на те, что высились у фасада дворца. Но лишь похожие. Те, в парке, уже полностью оделись молодой листвой – у этих ветви только-только подернулись зеленой дымкой. Которая никак не мешала рассмотреть уродливые сооружения, просто-таки облепившие деревья.

Вообще-то, проводись между птицами архитектурные конкурсы, даже обычное воронье гнездо – неряшливое бесформенное вооружение из ветвей – не имело бы там никаких шансов. Но эти…

Перед Кравцовым предстала база атаковавших его воздушных агрессоров. Похоже, вороны гнездились здесь много десятилетий. Их постройки сливались в огромные темные комья, под которыми буквально прогибались толстые сучья. Птиц вокруг виднелось множество – правда, не агрессивных. Пока не агрессивных…

Плохо, что «Графская Славянка» расположена на территории пригородного заказника, где охота запрещена, подумал Кравцов. В охотничьих хозяйствах в последнее время вновь стали поощрять активно сдающих вороньи лапки охотников – льготными лицензиями, например. Чересчур уж расплодились пернатые разбойники – безжалостно уничтожают гнезда других птиц вместе с яйцами и птенцами, заклевывают зайчат, бельчат, других зверюшек… Здесь же с летучей чумой никто не борется. А зря.

Даня, впрочем, как раз собирался побороться. Достал из кармана новую пригоршню шариков.

– Будете?

Кравцов покачал головой:

– По-моему, бесполезно. Здесь их столько…

– Сам знаю, что бесполезно… Но нужно же что-то делать! Спилить бы к чертям эти липы… Так ведь на другие переселятся. Я в одной книжке читал: мол, надо гнезда вороньи не разорять – все равно они новых яиц нанесут; надо, дескать, их яйца – прямо в гнезде – иголкой проколоть. Тогда ворона будет их до упора насиживать, а новых не снесет… Хорошо бы того умника сюда привести и иголку в руки дать. Пусть слазает, попробует. Насмерть ведь заклюют…

Мальчик безнадежно махнул рукой и стал натягивать рогатку.

Кравцов поднял голову, ожидая результатов выстрела. Скрипучий голос раздался сзади неожиданно:

– Охотитесь? Мясом запасаетесь?

Голос был знаком. Дурацкая манера задавать вопросы – тоже. Кравцов обернулся. За их спинами, опираясь на толстую палку, стоял старик – высокий, крепкий, костистый.

– Птичек божьих убиваете? – снова спросил старик.

– Здравствуйте, Георгий Владимирович, – вежливо приветствовал его Кравцов.

И подумал: Ворон пришел вступиться за ворон, дурной каламбур какой-то…

Именно такую фамилию – Ворон – носил пришелец, хотя Ленька Кравцов в детстве много лет думал, что это прозвище, как и у большинства деревенских. Ворон был старинным приятелем Кравцова-отца. Не то чтобы другом, а… Честно говоря, Кравцов-сын до сих пор не разобрался в подоплеке тех давних отношений. Дальних родственников у Кравцовых в Спасовке хватало, но тесных связей отец ни с кем не поддерживал. Зато с Вороном – когда наезжал в Спасовку – общался часто. В основном по поводу рыбной ловли – старик досконально знал все водоемы и водоемчики в не слишком богатой рыбой округе; хорошо изучил, где, когда и чем ловить. Рыбалка с ним всегда бывала успешной – по меркам здешних мест, понятно. Но попытки Кравцова-отца, страстно увлеченного этим занятием, вытащить Георгия Владимировича куда-нибудь на дальние и богатые рыбой водоемы – на Ладогу, Вуоксу или Чудское озеро – успеха не имели. Отчего-то старик не желал покидать Спасовку даже на два-три дня…

Леньке Кравцову казалось – и тогда и теперь, – что рыбалкой отношения отца с Вороном не исчерпывались, что было между ними и что-то еще, чего он по малости лет не мог понять и уразуметь…

Сам Ленька старика не любил. Именно за такую вот манеру неожиданно появляться за спиной в разгар их мальчишеских игр и задавать такие вот дурацкие вопросы. Потом Ворон (не слушая ответов или встречных вопросов) изрекал что-нибудь мрачное и малопонятное, звучавшее не то советом, не то пророчеством, – и уходил, не прощаясь. Впечатление от его визитов всегда оставалось неприятное – зачастую продолжать игру уже не хотелось.

Как выяснилось, Ворон за пятнадцать лет не забыл Кравцова.

– Смотри, Ленька, – проскрипел он. – Смотри внимательно по сторонам, когда вверх стрелять будешь. И за спину поглядывай.

Развернулся и пошел вверх по косогору, к дворцу. Манеры старика ничуть не изменились за прошедшие годы.

Даня, присутствие которого Ворон проигнорировал, сделал вид, что натягивает рогатку, метясь в спину уходящего. Сказал вполголоса:

– Ворон здешних мест… Ходит, каркает…

Лицо у него стало жесткое, недоброе. А лексика и манеpa разговора – как Кравцов давно уже отметил – казались больше подходящими для взрослого человека, чем для мальчишки лет тринадцати – именно на столько Даня выглядел.

Интересно, что вырастет с годами из этого паренька, недрогнувшей рукой и без тени жестокости свертывающего головы воронам? – подумал Кравцов, всматриваясь в черты лица Дани, в глаза редкого синего цвета, контрастирующие с черными волосами. И вдруг увидел – не глазами, а внутренним писательским взором – его взрослым. Увидел невысокого, худощавого человека, опасного, как лезвие бритвы; безжалостного, но уверенного в необходимости и правильности всех своих поступков… Цыц! – прикрикнул Кравцов на свое писательское воображение. Потом спросил, внутренне сетуя на себя за недогадливость:

– Скажи, пожалуйста, Даня – это сокращение имени Даниил?

– Его самого, – подтвердил несносный мальчишка. – Сестра про меня рассказала?

Кравцов кивнул. Хотел спросить, где она, сестра, сейчас – с Аделиной в течение двух дней после памятного визита в «Орион» Кравцов не встречался. Пару раз попробовал дозвониться – ее мобильник оказался отключен.

Но ничего спрашивать Кравцов не стал. Сначала стоило определиться в своем отношении к девушке Аде.

…Вернувшись в вагончик, он снова вспомнил про Ворона. И озадачился вопросом: сколько, интересно, лет старику? Когда-то тот казался старше Кравцова-отца лет на двадцать, а то и больше. Теперь – если бы отец не умер три года назад – они, скорее всего, выглядели бы ровесниками…

Хорошо законсервировался старый хрыч. Что бы значило его заявление про стрельбу вверх и поглядывание по сторонам?

Кравцов был уверен, что слова старика относятся именно к утренней эпопее с воронами. О предстоявшей вечером охоте на вальдшнепов он как-то не подумал…

Да и откуда Ворон мог о ней знать?

4

Тяга вальдшнепов – крупных лесных куликов – начинается за полчаса до заката и завершается с наступлением полной темноты, так что выезжать слишком рано не стоило.

Темнело в конце мая поздно, но Кравцов собрался загодя – и правильно сделал. В половине восьмого за окном раздался звук двигателя.

Кравцов удивился – «сааб» Пашки подъезжал и отъезжал практически неслышно. Выглянул в окно и увидел старый «мерседес» салатного цвета. Неужели та самая «Антилопа-Гну»? Точно, за рулем сидел Козырь в камуфляжном охотничьем костюме.

– Не смог в свое время со старушкой расстаться, – пояснил Паша пару минут спустя, тронувшись с места. – Поставил здесь, в Спасовке. На всякий случай. Выручить за нее три года назад можно было гроши, и… Знаешь, первая машина – как первая женщина. Только первую свою женщину, женившись на другой, в гараже не поселишь…

Пашка улыбнулся и помолчал несколько минут, продолжая улыбаться. Наверное, вспомнил первую женщину. Кравцов наконец понял, отчего так изменилась улыбка Козыря. Раньше тот, улыбнувшись, тут же характерным жестом – указательным пальцем у переносицы – поправлял очки. Похоже, подражал одному из персонажей «Неуловимых мстителей», культовой кинокартины их детства. Да и очки выглядели точно как в фильме – небольшие круглые линзы, тонкая проволочная оправа. Близорукость у Пашки была слабая, мог бы и обойтись без этого оптического прибора, – надевал, пижоня.

Ныне очков он не носил. И глаза не поблескивали характерно, как у людей, вставивших контактные линзы. Надо думать, сделал операцию по коррекции зрения, или близорукость прошла сама собой – с годами почти все люди становятся немного дальнозоркими. Кравцов подумал, что Пашка, расставшись с очками, наверное, еще долго подносил палец к пустой переносице… Характерный штрих, неплохо бы куда-нибудь вставить…

Козырь тем временем вернулся к автомобильной теме:

– А с твоей тачкой что? В город небось электричкой мотался?

– Говорят, через несколько дней закончат. Правда, неделю назад говорили то же самое…

– Будешь на ней ездить? Или…

– Не знаю, – сумрачно сказал Кравцов. – Возможно, придется продавать и брать новую…

Он действительно не знал. Не знал, сможет ли сидеть за рулем машины, в которой погибла Лариса.

– У меня есть предложение. Бери ключи от гаража и от «Антилопы», пока со своей не разобрался, а доверенность я на неделе подвезу. Я ею все равно раза три-четыре в год пользуюсь, чаще на охоту-рыбалку не получается выбраться… А машина, которая не ездит, куда быстрее портится; езда по гололеду, солью посыпанному, не в счет, понятно… Помнишь, как батька твой говорил? – саблей рубиться надо, а то в ножнах заржавеет.

– Вообще-то он это про другую «машинку»…

– Какая разница, принцип тот же… Согласен?

Кравцов согласился, хотя излишней нужды в машине не испытывал. Но мало ли что случится… Ключи и доверенность карман не протрут. Да и «Антилопа», честно говоря, ему понравилась. Ее просторный салон отчего-то напомнил 21-ю «Волгу», на которой ездил Кравцов-отец лет тридцать назад (малыш Ленька сидел впереди, на «штурманском» месте). Весьма отдаленно напомнил, конечно.

Но и в той и в другой машине чувствовалась какая-то капитальность, основательность, – и не было доведенного до абсурда рационализма, просчитанной на компьютере безлико-идеальной правильности… Эргономики – меньше, индивидуальности – больше. Ход же машин не стоило и сравнивать. Восемь цилиндров – это все-таки восемь цилиндров, не важно, что движку двадцать с лишним лет.

«Антилопа» тем временем свернула на одну из улиц поселка Торпедо, граничившего со Спасовкой. Вернее, не совсем граничившего – разделяла их одноименная поселку фабрика спортинвентаря. Несмотря на столь близкое соседство, поселок и село относились к разным субъектам федерации – к Санкт-Петербургу и Ленинградской области соответственно.

Надо сказать, что жизнь в Царскосельском пригородном районе Питера и в Гатчинском районе Ленобласти различалась – и не в пользу спасовцев. В торпедовские дома горячая и холодная вода, отопление и газ попадали по трубам. В Спасовке – колодцы и колонки, печи, приткнувшиеся к домам железные шкафы с газовыми баллонами. У жителей Торпедо стояли телефоны с городскими семизначными номерами, а в Спасовку приходилось дозваниваться через межгород.

Естественно, торпедовские и спасовские парни – по крайней мере, во времена юности Кравцова – не слишком-то ладили. Хотя справедливости ради надо сказать, что с жителями Антропшино – деревни тоже областной, протянувшейся по противоположному краю долины Славянки – юные спасовцы враждовали куда более ожесточенно, дело доходило до драк стенка на стенку. Но корни той вражды уходили во времена, когда и фабрики, и поселка Торпедо в природе не существовало.

…Улица, по которой они катили, вырвалась из поселка на простор полей, асфальт под колесами исчез. Километра через полтора Паша свернул на пересекавшую их путь бетонку – старую, заброшенную, с пробивающейся сквозь трещины бетона зеленью.

– На полигон едем? – только сейчас догадался Кравцов.

– Туда, туда… Не забыл еще дорогу? Военные с того места лет десять как ушли. У меня, честно говоря, есть по поводу полигона большие планы…

То, что они именовали «полигоном» – огромный кусок пересеченной местности, обнесенный колючей проволокой с вышками и запретками, со щитами, запрещающими проход и угрожающими стрельбой на поражение, – был муляжом, фальшивкой. Надо думать, люди в высоких штабах и с большими звездами на погонах считали, что потенциальный противник, увидев на сделанных спутниками снимках взлетно-посадочные полосы с изредка выкатываемыми на них макетами самолетов, емкости ГСМ, бетонные коробки зданий и сооружений, – решит, что здесь имеет место база стратегической авиации. И в случае серьезного конфликта понапрасну истратит пару-тройку боеголовок.

Впрочем, чтобы не впасть в заблуждение, заморским супостатам достаточно было внедрить своего агента в компанию, к которой принадлежали Кравцов и Пашка. Пацаны не раз тут бывали и досконально знали, что есть и чего нет на «секретном объекте». Несмотря на грозные плакаты, пролезали они сквозь пестревший прорехами периметр беспрепятственно – взвод, имитировавший людское копошение на лжеаэродроме, нес свою службу более чем небрежно.

– И что же у тебя за планы? – спросил Кравцов. – Насколько я помню, земля там никудышная, лес тоже – в основном осина, да и не сплошной – островами, рощами. Совершенно бесперспективное место. Разве что – как мы – весной на вальдшнепов поохотиться.

– Вот именно! – воодушевился Пашка. – Именно охота! Ты знаешь, что перед Первой мировой войной министерство императорского двора положило глаз на «Графскую Славянку»? Я еще не рассказывал? Тогда слушай.

Краем уха пацан-Ленька слышал об этом в детстве – старики говорили, что одно время владел графским дворцом последний император. Но никаких подробностей Кравцов не знал.

По словам Козыря, к началу двадцатого века заповедник Гатчинской императорской охоты, несмотря на тщательную охрану, количеством дичи несколько истощился – и бывшее владение графини Самойловой решили приспособить под «охотничий домик» для семейства Романовых, поближе к более богатым зверьем и птицей угодьям, на которых ныне находится как раз полигон. Полностью задуманную реконструкцию «Графской Славянки» (вернее, «Царской Славянки» – переименовали в середине XIX века, когда графиня продала имение «в казну») так и не закончили. Даже большой пруд в графском парке (прозванный позднее Торпедовским), выкопанный в форме вензеля «S», – не успели переделать на «R» – помешали Первая мировая и революция… Так что писатель Кравцов обитает сейчас не где-нибудь, а почти в императорской резиденции, – последний самодержец хоть и не был, подобно иным монархам, в охоту влюблен самозабвенно, однако несколько раз новоприобретенную недвижимость посещал, причем вместе с семейством.

И если уж возрождать руины, то именно в этом – охотничьем – качестве.

– Понятно… – протянул Кравцов. – Неплохо задумано. До сих пор валютные охотничьи туры организовывали в глубинке, у черта на куличках, а тут можно включить в программу той же турпоездки и красоты императорских загородных резиденций… Сегодня какой-нибудь новозеландец осматривает, разинув рот, фонтаны Петродворца; назавтра палит на бывшем полигоне по жуткому русскому медведю, которого только что, за кустами, выпустили из клетки; послезавтра любуется Павловским дворцом-музеем. Поздравляю, неплохо придумано. Особенно если учесть, что стрелки из туристов обычно хреновые, а медведи – звери живучие…

– Ничего ты не понял, – сухо сказал Козырь. – И, по-моему, просто пересказал одну дебильную комедию. Не по твоему сценарию снимали? У меня план другой. Те туристы, что шляются с видеокамерами по Петродворцу и тащатся от Монплезира и «Самсона, склоняющего льва к оральному сексу», – дешевки. А в Европе есть очень богатые люди. Я вовсе не собираюсь устраивать здесь отель туркласса с большой проходимостью. Нет, тут будет все как полтора века назад. И гостей дворец сможет принять человек пять-семь, как при графине Самойловой. Не считая их обслуги, разумеется. Но это будут очень богатые гости.