Текст книги "Кирклендские услады"

– Но это же глупо!

– Не так уж глупо, если для этого имеются веские причины.

– Ну какие тут могут быть причины?

– Застращать вас. Лишить вас надежды родить ребенка.

– Все это очень странно. Да и кому могло прийти в голову такое?

– Возможно, это только начало. Думаю, нам следует держать ухо востро.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнула миссис Редверз, и в комнату вошел Саймон.

– Доусон сказала, что у нас миссис Кэтрин, – проговорил он. – Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

– Я-то нет, – ответила его бабушка. – А как вы, Кэтрин?

– Да нет… не возражаю.

– Звучит не слишком уверенно, – улыбнулся он.

– Дело в том, что Кэтрин пришла кое-что обсудить. Не знаю, захочет ли она обсуждать это при тебе.

Я посмотрела на Саймона и подумала, что никогда еще не встречала человека более энергичного, кто так хорошо разбирался бы во всем. Сразу видно, что он – воплощение здравого смысла.

– Нет, – повторила я, – я не против, чтобы и вы обо всем узнали.

– Тогда давайте расскажем ему, – предложила Хейгар и начала излагать все сначала.

Я испытала большое облегчение, услышав, что она повторяет мой рассказ слово в слово. Она ни разу не сказала: «Кэтрин думает, что увидела…» или «Кэтрин показалось, что…», нет, она говорила только: «Кэтрин увидела…» и «тут случилось…». За одно это я была ей бесконечно благодарна. Саймон внимательно слушал.

– Ну, что ты скажешь? – спросила Хейгар, закончив.

– Кто-то в доме решил подшутить над Кэтрин.

– Вот именно, – согласилась Хейгар. – Но зачем?

– Думаю, все это связано с предстоящим появлением на свет наследника.

Хейгар торжествующе взглянула на меня:

– Для бедной Кэтрин это было тяжелое потрясение.

– Почему вы не попытались поймать шутника? – спросил Саймон.

– Пыталась, – негодующе возразила я. – Но пока я опомнилась, его и след простыл.

– Вы говорите «его». У вас есть основания полагать, что призрак был мужского пола?

– Не знаю. Но надо же как-то его называть. Легче сказать «он», чем «она». К тому же он оказался очень проворным, как молния пронесся по коридору.

– А куда дальше делся?

– Не представляю. Если бы он спустился вниз, я бы его увидела. За это время он не успел бы сбежать по лестнице в холл. Не знаю, как ему удалось так быстро миновать коридор.

– Может быть, он спрятался в одной из комнат? Вы никуда не заглядывали?

– Нет.

– Зря.

– Тут как раз вышла Руфь.

– А Люк появился позже, – с ударением сказала Хейгар.

– Вам не показалось, что Люк запыхался?

– Вы подозреваете Люка?

– Нет, я просто рассуждаю. Полагаю, что это был кто-нибудь из живущих в доме. Если вас требовалось запугать, значит, это могли быть либо Люк, либо Руфь, либо Мэтью или Сара. Вы всех их видели ночью?

– Мэтью и Сару – нет.

– Ага!

– Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь из них нарядился монахом и среди ночи бродил по дому.

Саймон нагнулся ко мне и сказал:

– Все семейство Рокуэлл слегка помешалось на своих древних традициях. – Он улыбнулся и взглянул на Хейгар. – Все до единого, – добавил он. – Если речь идет об их любимых «Усладах», никому доверять нельзя. Они все живут прошлым. Да и как может быть иначе, раз они обитают в древней крепости? Это же не дом, а мавзолей. Всякому, кто даже недолго поживет в «Усладах», сами собой полезут в голову странные мысли.

– Вы считаете, что такое случилось и со мной?

– Нет-нет. Вы же не Рокуэлл. Вы лишь породнились с нашим семейством, выйдя замуж за Габриэля. Вы трезвая йоркширка и сумеете вдохнуть здравомыслие в эти старые заплесневелые стены. Знаете, что происходит с мертвецами, если их извлекают на свежий воздух? Они превращаются в прах!

– Я рада, что вы мне поверили и не думаете, будто я выдумала эту историю. В «Усладах» все держатся так, словно я – жертва расстроенного воображения. И называют то, что случилось, «ночным кошмаром».

– Ну да! А тому, кто взялся за такие проделки, только того и нужно.

– Ничего, в следующий раз я его перехитрю.

– В следующий раз он придумает что-нибудь другое. Можете не сомневаться.

– Ему не удастся. С сегодняшнего дня я буду запирать свою комнату.

– Смотрите, он попробует напугать вас как-нибудь иначе, – предостерег меня Саймон.

– Пора выпить чаю, – заявила Хейгар. – Позвони, Саймон, пусть Доусон подаст чай сюда. Выпьем все вместе. А потом ты отвезешь Кэтрин в «Услады». К нам она пришла пешком, а возвращаться так же ей будет утомительно.

Принесли чай, и мне снова, как в первый раз, было доверено его разливать. Я уже чувствовала себя значительно лучше. Просто удивительно, до чего успокоил и ободрил меня разговор с этими двумя людьми – бабушкой и внуком. Они мне поверили, не сочли слабонервной истеричкой, и этого было довольно. Как мне хотелось, чтобы наше чаепитие никогда не кончалось! Помешивая чай, Хейгар сказала:

– Помню, и надо мной однажды так подшутили – мой брат. Мэтью тоже явился ко мне в спальню. Правда, похоже на ваше происшествие. Только у меня занавес вокруг кровати был задернут. Дело было зимой, в Рождество. Восточный ветер нагнал метель, снег так и валил. Гостей к нам собралось немного – только те, кто успел приехать до непогоды. Считалось, что из-за снежных заносов им придется жить у нас и после Рождества. Разве что наступит оттепель, и тогда они разъедутся. Нам, детям, разрешили посмотреть рождественский бал с галереи менестрелей. Зал был празднично украшен, все блистали роскошными туалетами – замечательное зрелище! Но разговор не об этом. Наверное, нас перекормили рождественским пудингом – мы пришли в большое возбуждение и начали ссориться. Мы – это, разумеется, Мэтью и я, Сара в наших ссорах никогда не участвовала. Короче говоря, я пустилась в рассуждения о наших предках, а Мэтью заявил, что не прочь пощеголять в роскошных шляпах с плюмажем и в кружевных воротниках, какие носили во времена «кавалеров»( Во время Гражданской войны в Англии (1640 – 1653) враждующие партии – роялисты и сторонники парламента – имели прозвища «кавалеры» и «круглоголовые»). «Хочешь быть похожим на сэра Джона? – возразила я. – Только скажи, что он хоть чуточку тебе правится!» – «А вот и нравится, хочу быть в точности таким же», – ответил Мэтью. «Терпеть не могу этого сэра Джона! – закричала я. „А мне он нравится!“ – не уступал Мэтью и стал выворачивать мне руку. А я расквасила ему нос и вопила, что сэр Джон был трус.

Хейгар рассмеялась. От воспоминаний у нее заблестели глаза.

– Видите ли, Кэтрин, сэр Джон владел «Усладами» во время Гражданской войны. Марстон-Мур как раз перешел в руки Кромвеля и Ферфакса (Томас Ферфакс – генерал, командовавший парламентскими войсками.), принц Руперт (Принц Руперт – племянник короля Карла I) находился в бегах, а сэр Джон был, разумеется, роялистом и похвалялся, что не пустит Кромвеля в «Услады», скорее погибнет, защищая свой дом. «Услады» никогда не сменят хозяев, ими всегда будут владеть Рокуэллы! Но когда сторонники парламента вошли в Киркленд-Мурсайд, в «Усладах» никого не оказалось. Сэр Джон исчез со всеми домочадцами. А представляете, что сделали бы с ним солдаты Кромвеля, застань они его в «Усладах»? Повесили бы на первом же дубе. Но его и след простыл! Каким образом ему и всем обитателям «Услад» удалось бежать, когда «круглоголовые» уже заняли Киркленд-Мурсайд, непонятно! Это – одна из загадок «Услад». Сэр Джон сумел захватить с собой и все ценности. После реставрации вся семья вернулась. Вот я и заявила Мэтью, что сэр Джон был трус, он не стал сражаться за «Услады», а спокойно бросил их врагам на растерзание. Мэтью начал спорить. В тот день он готов был ссориться из-за каждого пустяка. И сэр Джон стал поводом.

Хейгар задумчиво помешивала в чашке. И куда только делась вся ее надменность? Взгляд был устремлен в прошлое.

– Ну так вот, Мэтью решил меня проучить, – продолжала она. – И сыграл со мной злую шутку. Я проснулась от того, что занавески у моей кровати раздвинулись, и на меня уставилась страшная ухмыляющаяся рожа в шляпе с плюмажем. А хриплый голос просипел: «Это ты посмела назвать меня трусом? Ты пожалеешь о своих словах, Хейгар Рокуэлл! Я – сэр Джон и теперь не дам тебе покоя!» Я еще не успела опомниться от сна и на какую-то секунду поверила, что мои опрометчивые высказывания и впрямь выманили нашего незадачливого предка из могилы. Но тут же я узнала голос Мэтью и разглядела, что это его рука держит свечку. Я соскочила с кровати, схватила шляпу, нахлобучила ее ему на нос, надрала ему уши и вышвырнула вон из моей спальни. – Хейгар вновь рассмеялась, но тут же виновато посмотрела па меня: – Конечно, с вами совсем другое дело, но мне невольно припомнился этот случай.

– Откуда он взял шляпу с плюмажем? – поинтересовалась я.

– В доме полно сундуков, набитых старьем. Не исключено, что шляпа относилась к другому периоду. Помню, нас обоих развели по нашим комнатам и посадили на целый день на хлеб и воду за то, что мы расстроили гувернантку.

– Разница еще и в том, что вы задержали вашего шутника, – напомнил Саймон. – Хотелось бы мне дознаться, кто же этот ряженый монах!

– Ну, по крайней мере, – заметила я, – теперь меня врасплох не застанут.

Саймон заговорил о другом, и мы перешли к обсуждению дел в их поместье, которому в скором времени надлежало стать его собственностью. Саймон рассказывал о прилегающей к «Келли Грейндж» ферме, которой он управлял, и о хозяйствах мелких фермеров, живущих на землях поместья. Было ясно, что и он, и Хейгар очень пекутся о своих владениях. Но совсем не так, как хозяева «Услад» о своих. Тех занимал только сам дом, для них он был святыней. Я никогда не слышала, чтобы Рокуэллов интересовали дела фермеров, чьи хозяйства находились на их земле, и не сомневалась, что сэра Мэтью нисколько не заботит, не пострадал ли кто-нибудь из арендаторов во время пахоты и не ждет ли чья-то жена очередного ребенка.

Если Хейгар и вздыхала по уходящим в далекое прошлое традициям, настоящее иитересовало ее ничуть не меньше. Пусть она тоже вынашивала мечту владеть «Усладами» и видела Саймона их хозяином, но и «Келли Грейндж» ей не был безразличен. По-моему, больше всего ей хотелось объединить эти два поместья. Что же до Саймона – человека трезвого и практичного до мозга костей, то для него дом значил не больше, чем камни, из которых он был построен. И я не сомневалась, что, по его мнению, традиции призваны служить людям, а не люди – традициям.

Меня многое в нем раздражало. Я не могла забыть, как он заподозрил, что я вышла за Габриэля из корыстных побуждений. Но в этот раз меня выручил его холодный, ясный ум, и я была ему благодарна. Они оба внушили мне спокойствие и смелость, в которых я так нуждалась. Я знала, что, оставшись ночью одна в своей спальне, буду вспоминать об их вере в меня и это поможет мне не падать духом.

Саймон отвез меня в «Услады» в пять часов. И когда я услышала, как затихает стук колес отъезжающего экипажа, и повернулась, чтобы войти в дом, начинающий тонуть в опускающихся вечерних сумерках, я почувствовала, что моя отвага тает.

Но я заставила себя думать о Хейгар и Саймоне и, поднимаясь к себе в спальню, ни разу не оглянулась, хотя меня так и подмывало проверить – не крадется ли кто за мной следом.

За ужином мне казалось, что сэр Мэтью, Люк и Руфь исподтишка за мной наблюдают. Сара же, как ни странно, ни словом не обмолвилась о случившемся. Сама я, по-моему, вела себя совершенно непринужденно.

После ужина к нам заглянули на огонек доктор Смит и Дамарис. У меня не было сомнений, что доктора пригласила Руфь, сообщив ему о ночном происшествии. Когда тетушка Сара поднялась наверх, а Дамарис и Люк начали шептаться о чем-то своем, Руфь увлекла сэра Мэтью в сторону, и доктор подошел ко мне:

– Я слышал, ночью здесь был небольшой переполох?

– Да нет, пустяки! – поспешила я успокоить его.

– Ну, значит, вы уже оправились, – заметил он. – Миссис Грэнтли сочла нужным известить меня, я ведь просил ее присматривать за вами.

– Не было никакой нужды посвящать вас в эту ерунду.

– Вам, кажется, привиделся кошмар? Миссис Грэнтли выразилась именно так.

– Если бы мне что-то просто привиделось, я бы не бросилась прочь из комнаты и не стала будить весь дом. Я уверена, что это не был сон. Я не спала, а бодрствовала.

Доктор взглянул на остальных и понизил голос:

– Вы бы не могли рассказать обо всем по порядку?

И мне пришлось снова рассказывать все с самого начала. Он внимательно слушал, но своего мнения не высказал.

– Может случиться, что вы и сегодня будете неважно спать.

– Не думаю.

– Приятно видеть такую здравомыслящую юную леди.

– Я решила запирать на ночь двери и окна. Так что шутнику не удастся ко мне проникнуть. Следовательно, я буду в полной безопасности.

– А не хотите ли вечером принять снотворное?

– В этом нет необходимости.

– Но запаситесь им на всякий случай. Не стоит вам в вашем положении плохо спать две ночи подряд. Я захватил с собой лекарство.

– Мне оно не нужно.

– Иметь при себе снотворное нелишне. Поставьте пузырек рядом с кроватью и, если не сможете заснуть, выпейте содержимое. Сами не заметите, как заснете глубоким, крепким сном.

Я взяла крохотную бутылочку и опустила ее в карман.

– Спасибо, – сказала я.

– Не бойтесь, – продолжал доктор с улыбкой, – приняв снотворное один раз, вы, поверьте мне, не пристраститесь к нему. А для вас очень важно хорошо спать, побольше отдыхать и правильно питаться. Так что не воображайте, будто проявляете героизм, отказываясь от снотворного. Помните, что вы нуждаетесь в отдыхе и покое ради будущего ребенка.

– Вы очень внимательны, доктор Смит.

– Я очень хочу, чтобы у вас все было благополучно. Буду за вами приглядывать.

Вернувшись в свою комнату, я, как и обещала доктору, поставила пузырек у постели. Затем обыскала все углы и заперла двери. Улегшись в постель, я, вопреки ожиданиям, никак не могла заснуть. Начинала дремать и, вздрагивая, просыпалась, а мои глаза тут же обращались туда, где предыдущей ночью стоял монах.

Меня нельзя назвать слабонервной истеричкой. Просто со мной случилось странное происшествие, а после таких потрясений даже самые хладнокровные люди не сразу приходят в себя. Где-то в глубине дома часы пробили полночь, и я все же решила выпить лекарство доктора Смита. И вскоре уже спала глубоким, крепким сном.

Через несколько дней я совершенно оправилась, но продолжала быть начеку. Ничего похожего на случившееся в ту ночь больше не повторялось. Я запирала все двери и спокойно спала, уже не просыпаясь каждую секунду, чтобы оглядеть комнату – не прячется ли где призрак.

В доме больше не упоминали о происшедшем, а слуги, наверное, посудачили, посудачили – и успокоились на том, что с беременными женщинами чего только не бывает.

Тем не менее, я была полна решимости выяснить, кто же изображал того монаха, и, размышляя об этом как-то утром, вспомнила, что Хейгар говорила о сундуках, набитых старой одеждой. Вдруг в одном из них спрятана монашеская ряса? Если я ее найду, я окажусь на полпути к разгадке. А помочь мне в этом могла тетушка Сара. Так что я решила ее навестить. И вот после ленча, – а к столовую Сара не вышла, – я направилась к ней в восточное крыло.

Я постучалась в дверь комнаты, где она обычно вышивала, и с удовольствием услышала, что она у себя. Тетушка Сара очень обрадовалась моему приходу. Она не ждала, что я явлюсь сама, без приглашения.

– Ах, – воскликнула она, обойдя меня и встав между мной и дверью, как и в первое мое посещение, – вы пришли проведать мои вышивки!

– И вас, – ответила я.

Ей было приятно это услышать.

– Работа продвигается, – сказала она и подвела меня к скамье у окна, на которой лежало голубое шелковое покрывало для колыбели. Тетя Сара его штопала. – Почти закончила. – Она расправила его, чтобы мне было лучше видно.

– Какая тонкая работа! – восхитилась я.

– А я уж боялась за него, – заметила тетушка Сара.

– Боялись?

– Если бы вы умерли, вышло бы, что я зря потратила время.

Видимо, на моем лице выразилось изумление, и тетя Сара пояснила:

– Вы же выскочили босиком. Могли простудиться, заболеть и умереть.

– Выходит, вы знаете о том, что со мной случилось? – удивленно воскликнула я.

– А сколько я извела голубого шелка!

– Что вы думаете насчет… насчет этого ночного происшествия?

– Что все мои труды могли пойти прахом.

– Кто же рассказал вам?

– Ну ничего, покрывало пригодилось бы какому-нибудь другому младенцу. Младенцы рождаются часто, за ними дело не станет. – Глаза Сары расширились. – Может, теперь кто-нибудь у Люка родится. Как по-вашему, у него будут нормальные дети?

– Пожалуйста, перестаньте говорить так, будто моему ребенку не суждено родиться! – резко оборвала я старушку.

Тетя Сара отшатнулась, словно я ее ударила.

– Вы рассердились! Чего вы боитесь? – воскликнула она. – Когда люди боятся, они всегда сердятся.

– Я ничего не боюсь.

– Но вы сердитесь!

– Сержусь, когда вы так говорите о моем ребенке.

– Значит, вы все-таки боитесь! Сердятся те, кто боится.

Я поспешила перевести разговор на другую тему:

– Это покрывальце просто прелесть. Представляю, как оно будет нравиться моему ребенку.

Явно довольная, тетя Сара улыбнулась.

– Несколько дней назад я была у вашей сестры. Она мне рассказала, как однажды в Рождество, когда вы еще были детьми, Мэтью нарядился сэром Джоном.

Сара прикрыла рот рукой и рассмеялась:

– Они так поссорились! Хейгар разбила ему нос. Даже кровь шла, вся куртка была в крови. Гувернантка очень рассердилась. Весь день их держали на хлебе и воде. Понимаете, он нарядился… чтобы испугать ее… – Тетя Сара посмотрела на меня, нахмурилась, и я поняла, что ее поразило сходство этих двух происшествий.

– Ну и что… что ты собираешься делать, Хейгар? С этим… монахом?

Я не стала напоминать ей, что меня зовут Кэтрин. Вместо этого я сказала:

– Хочу попробовать разыскать монашеский костюм.

– Я знаю, где спрятана шляпа. Мэтью нашел ее при мне.

– А где монашеская ряса?

Тетушка Сара удивленно обернулась ко мне:

– Ряса? Рясы я никогда не видела. Там ее нет. Мэтью нашел шляпу и сказал, что напугает Хейгар, когда она ляжет спать. На этой шляпе такие красивые перья! Она и сейчас в сундуке.

– А где этот сундук?

– Хейгар, ну ты же сама знаешь! В маленькой комнате рядом с классной.

– Пойдемте заглянем в него.

– Теперь ты решила нарядиться и напугать Мэтью, да, Хейгар?

– Нет, я не собираюсь никого пугать. Просто хочу посмотреть на эти старые платья.

– Хорошо, – сказала она. – Пойдем.

И пошла вперед. Мы миновали классную комнату и детские и подошли к двери в конце коридора. Тетушка Сара открыла ее. В кладовке пахло затхлостью, будто в нее не заглядывали годами. Я увидела несколько больших сундуков, старую мебель и прислоненные к стенам картины.

– Когда мама поселилась в «Усладах», она везде поменяла обстановку, – объяснила тетя Сара. – Она говорила, что дом загроможден старой мебелью. Кое-что она велела спрятать здесь, кое-что перенесли куда-то в другое место. С тех пор все здесь так и стоит.

– Давайте покопаемся в этом сундуке.

Я заметила, что все вещи в кладовке покрыты топким слоем пыли, и внимательно огляделась. Ведь если кто-то недавно сюда наведывался, должны остаться следы. Но след был только на крышке сундука, у которого стояла тетушка Сара, и она сокрушенно глядела на свои руки.

– Какая пыль! – проговорила она. – Сюда давно никто не заглядывал. Может, даже с тех пор, как мы были детьми.

Поднять крышку оказалось не так-то просто. Она была тяжелая и ни за что не хотела поддаваться. Но все таки совместными усилиями мы с ней управились. Я стала рассматривать сложенную в сундуке одежду – плащи, туфли, длинные платья – и наткнулась на шляпу, при виде которой Сара испустила победный крик. Она надела ее на голову, и сразу показалось, будто она сошла с одного из портретов в картинной галерее «Услад».

– Воображаю, как Хейгар испугалась, – сказала я.

– Хейгар так просто не напугаешь. – Сара пристально смотрела на меня. – Некоторых запугать трудно. Сначала испугаются, а потом… потом оправятся и перестают бояться. Вот ты так, Хейгар.

Внезапно я ощутила, как душно в кладовке, какая странная эта стоящая передо мной женщина. Взгляд ее по-детски голубых глаз то казался блуждающим, то пронизывал насквозь. Нагнувшись над сундуком, она вытащила и набросила на себя шелковую мантилью. Голову ее все еще украшала шляпа.

– Ну вот, – произнесла она, – теперь я чувствую себя кем-то другим. Не самой собой, а кем-то, кто жил в этом доме давным-давно. Наверное, если надеваешь одежду других людей, сам становишься таким, как они. Впрочем, мантилья женская, а шляпа-то мужская! – Она рассмеялась. – Интересно, если надеть на себя монашескую рясу, почувствуешь себя монахом?

– Тетя Сара, – спросила я, – так где же эта ряса?

Она замолчала и словно бы глубоко задумалась. Так что на какой-то миг я возомнила, что нахожусь на пути к раскрытию тайны. Потом тетушка Сара проговорила:

– В ней ходит монах, Кэтрин. Тот, что был у вас в спальне. Вот она где.

Я вынула из сундука все вещи, но рясы не нашла и взялась за маленькие чемоданы. Обыскала их все. Не найдя ничего и в них, я признала свое поражение и обернулась к тетушке Саре, которая внимательно наблюдала за мной.

– В доме есть еще сундуки, – сказала она.

– Где?

Она затрясла головой:

– Я редко покидаю свои комнаты.

Я почувствовала, что мне опять становится дурно – в кладовке нечем было дышать и отвратительно пахло пылью и старостью.

«Интересно, что известно Саре? – думала я. – Знает ли она, кто приходил ко мне в обличье монаха? Уж не она ли сама?» – вдруг пришло мне в голову. И по мере того, как мои сомнения усиливались, мне все больше хотелось поскорее уйти к себе. Интересно, что будет, если я вдруг потеряю сознание здесь, среди реликвий прошлого, как случилось со мной у Хейгар?

– Мне пора, – проговорила я. – Было очень интересно.

Сара протянула мне руку, словно я была посторонняя, зашедшая нанести визит.

– Приходите еще, – сказала она.

Габриэль и Пятница по-прежнему не выходили у меня из головы. Я не переставала надеяться, что в один прекрасный день Пятница вернется ко мне. Я не могла смириться с мыслью, что его нет в живых. И вот что меня удивляло: я прекрасно помнила нашу первую встречу с Габриэлем, но, сколько ни напрягала память, никак не могла ясно представить его лицо. Меня это огорчало. Мне казалось, что я неверна его памяти. Но в глубине души я сознавала, что, хоть мы с Габриэлем были мужем и женой, но существу, мы почти не знали друг друга. Каждый день я делала какое-нибудь новое открытие, доказывающее, что мне предстоит еще многое о нем узнать. Вероятно, мне было так мало известно о нем из-за его врожденной скрытности. Но только ли в этом было дело? Я вспоминала Габриэля с нежностью, я безутешно горевала по нем. Но о ком я горевала? О друге или о возлюбленном?

Теперь я носила под сердцем его дитя, и мне казалось, что, когда ребенок родится, я обрету счастье. Я уже любила его всей душой, и, сравнивая эту любовь с чувством, которое я питала к Габриэлю, понимала, насколько моя новая любовь сильней. Я не могла дождаться весны. Ведь весной должно было родиться мое дитя. Но от этой счастливой поры меня отделяло еще много сумрачных дней.

Погода установилась сырая, и, если не было дождя, нас донимал туман. Он заползал в дом, как седое привидение, мутной пеленой облеплял окна, отгораживая нас от внешнего мира. Однако я все равно отправлялась гулять при любой погоде, и дождь меня не смущал. Ведь холодно не было, а в сырости чувствовалось легкое дыхание юга, отчего на лице появлялся нежный румянец. Я прекрасно себя чувствовала. Меня огорчало только, что время так медленно тянется.

До чего же я обрадовалась, когда увидела первые зеленые полоски на коричневых полях вокруг «Келли Грейндж!» Это пробивались ростки озимой пшеницы. Они сулили наступление Нового года и напоминали, что весна не за горами. Моему младенцу предстояло родиться в марте, а сейчас был ноябрь. Ждать оставалось всего четыре месяца.

Я еще раз побывала в гостях у Хейгар, и вновь обратно отвез меня Саймон. Мы больше не говорили о монахе, но я по-прежнему была настороже. И когда просыпалась среди ночи, испугавшись какого-то сна, поспешно зажигала свечку, дабы удостовериться, что в комнате никого нет.

Дружба с Хейгар сделала свое дело. Я стала иначе относиться к Саймону. Его бабка всегда радовалась моему приходу, хотя и не рассыпалась в любезностях. Недаром она была типичной йоркширкой, из тех, кто не привык выказывать свои чувства. Тем не менее я понимала, что ей приятно мое общество. И обычно наш разговор так или этак переходил на Саймона. Хейгар снова и снова расписывала мне его многочисленные добродетели, и, по-моему, я начинала понимать, что он за человек: прямой, иногда до бестактности; твердый – растопить его суровость удавалось, пожалуй, только его бабке; часто брался за сложные дела, которые другим казались невыполнимыми, и рад был доказать, что справиться с ними ему ничего не стоит; конечно, в основе всего лежала его самоуверенность, но, так или иначе, он вызывал уважение. Нельзя сказать, что его не интересовал прекрасный пол. Хейгар не раз намекала на его многочисленные романы. Правда, никому из дам он руки и сердца не предлагал. А Хейгар ничего предосудительного в его интрижках не находила. С ее точки зрения, не так страшны легкомысленные связи, как мезальянс.

– Ну, этот глупостей не натворит, – заявляла она. – Саймон слишком благоразумен. Придет время, он найдет себе достойную партию.

– Надо надеяться, – парировала я, – что та, кого он сочтет достойной, будет того же мнения и о нем.

Хейгар эта реплика явно удивила. По-моему, ее поразило, что не все смотрят на ее любимца ее глазами. Вот доказательство, подумалось мне, что даже у самых мудрых людей есть свои слабости. Слабостью Хейгар, несомненно, был ее внук. А мне хотелось знать, какие слабости были у него. Если они вообще были.

И все же я питала к нему искреннюю благодарность за то, что он поверил в мой рассказ о монахе. Поэтому держалась с ним не столь холодно, как прежде.

Я распрощалась с Саймоном и пошла прямо к себе в спальню. День клонился к вечеру. Через полчаса должна была надвинуться темнота. На лестнице и в моей комнате витали тени, и, когда я открыла дверь, меня сразу охватил такой же непреодолимый страх, как в тот раз, когда я увидела монаха у моей постели. Может быть, пугаться и не стоило, но я сразу вспомнила ту ночь – занавески вокруг моей постели были задернуты!

Я направилась прямо к кровати и отдернула их. Окажись за ними монах, я бы не удивилась, но, разумеется, за занавеской никого не было. Я поспешно оглядела комнату и прошла в туалетную. И там никого. На мой звонок сразу пришла Мэри Джейн.

– Зачем вы задернули занавески у кровати? – сердито спросила я.

Мэри Джейн в недоумении воззрилась на кровать:

– Но… мадам… Я вовсе их не задергивала!

– А кто же мог это сделать?

– Но, мадам, ведь занавески не задернуты!

– Что же, по-вашему, мне померещилось, что они были задернуты? Разумеется, я сама их раздернула только что!

Я бросила на нее яростный взгляд, и она в испуге отпрянула:

– Я… я… их не касалась! Вы же всегда говорите, что не любите, когда они задернуты.

– Но кто же их закрыл? – повторила я свой вопрос.

– Да некому, мадам. Я всегда сама убираю ваша комнату, как велела миссис Грэнтли.

– Нет, наверное, все же вы их задернули, – повторила я, – иначе как это объяснить?

Мэри Джейн попятилась к дверям:

– Поверьте мне, мадам, я их не трогала!

– Вы просто забыли. Иначе быть не может.

– Нет, мадам, могу поклясться, не забыла!

– Забыли! – упрямо повторила я. – Можете идти.

Потрясенная Мэри Джейн ушла. До этого у нас с ней всегда были прекрасные отношения, и я никогда так резко с ней не разговаривала.

После ее ухода я осталась стоять, вперив глаза в дверь, и мне вспомнились слова тетушки Сары: «Вы сердитесь, потому что боитесь». Она была права. Вид задернутых занавесок напугал меня. Но почему? Что было в этом странного? Ответ долго искать не пришлось: задернутые занавески напомнили мне о зловещем ночном посетителе.

Но вообще-то занавески мог задернуть кто угодно! Скажем, кто-то хотел вытрясти из них пыль… а потом забыл раздвинуть? Почему Мэри Джейн боится признаться? Да потому, что она их не задергивала! Мэри Джейн прекрасно все помнит. Недаром я столько раз твердила, что не люблю спать, когда занавеси задернуты.

Меня охватила легкая дрожь. Мне вновь живо представилась та ночь: как я внезапно проснулась, как передо мной предстало это жуткое видение, как я ринулась за ним и наткнулась на стену из голубого шелка. Однако бояться нет причин. Это всего лишь неприятное воспоминание, оно-то и ввергло меня в испуг. Но тут же меня охватила тревога – неужели обо мне не забыли? Неужели после нескольких спокойных недель за меня берутся снова, и мне грозят новые страхи? Да, я сердилась, потому что была испугана, но я не имела права срывать гнев на Мэри Джейн!

Мне стало стыдно, и я кинулась к звонку. Мэри Джейн сразу же появилась на пороге, но ее лицо не сияло обычной улыбкой, и она смотрела в сторону.

– Мэри Джейн, – проговорила я. – Простите меня!

Она недоумевающе на меня поглядела.

– Я не имела права вас упрекать. Если бы занавески задернули вы, вы бы так и сказали. Я знаю. Я просто устала.

Она, все еще ничего не понимая, смотрела на меня, потом спохватилась:

– Что вы, мадам, это пустяки.

– Нет, Мэри Джейн, – настаивала я. – Я была не права, а я несправедливости не терплю. Пойдите и принесите свечи, становится темно.

– Слушаюсь, мадам. – И она вышла, куда более веселая, чем когда покидала мою комнату несколько минут назад.

К тому времени, как она вернулась со свечами, я приняла решение поговорить с ней начистоту. Мне совсем не хотелось, чтобы она думала, будто я отношусь к тем людям, кто вымещает на других свои обиды и неприятности. Я решила поделиться с ней терзавшими меня подозрениями. Она должна знать правду.

– Поставьте свечи на камин и на туалетный столик. Ну вот, теперь совсем другое дело. Понимаете, Мэри Джейн, когда я увидела эти задернутые занавески, я сразу вспомнила то происшествие…

– Понимаю, мадам.

– И я решила, что кто-то опять вздумал позабавиться надо мной. Вот мне и хотелось, чтобы выяснилось, будто занавеси задернули вы. Я бы тогда сразу успокоилась.

– Но этого не было, мадам. Не могла же я сказать вам неправду.

– Конечно. Вот я и ломаю себе голову: кто это сделал и зачем?

– Да сюда мог войти кто угодно. Вы же днем спальню не запираете!

– Да, не запираю, так что войти мог всякий. Но, впрочем, все это не важно. Наверное, у меня просто разыгралось воображение. Скорее всего, это находит на меня из-за того, что я жду ребенка.