Текст книги "Кирклендские услады"

Миссис Смит откинулась назад и закрыла глаза. Мертвенная бледность разлилась по ее лицу, и я испугалась, что она потеряла сознание. Вскочив, я кинулась искать звонок, но тут в комнату вошла Дамарис.

– Мама! – воскликнула она, и с нее словно слетела маска. Она сразу стала прелестной трепетной девочкой. Было ясно, что она обожает мать. Увидев меня, она изменилась в лице: – Вы, миссис Рокуэлл? Но почему? Каким образом?

– Я зашла к доктору. Надо было подождать, вот я и воспользовалась случаем, чтобы познакомиться с вашей матерью, – объяснила я.

– Но…

– Я сделала что-то не то? Простите. Разве миссис Смит нельзя навещать?

– Понимаете, она так слаба, – сказала Да-марис. – Отец очень за нее боится.

– Он боится, что посетители могут утомить ее? Или чего-то еще?

– Да-да. Именно в этом все дело. Ей нельзя волноваться. – Дамарис подошла к матери и положила руку ей на лоб.

– Я хорошо себя чувствую, милая, – проговорила миссис Смит.

– Но лоб горячий, – возразила Дамарис.

– Мне лучше уйти? – спросила я.

– Нет-нет, пожалуйста, останьтесь, – быстро отозвалась миссис Смит, однако вид у Дамарис был неуверенный. – Сядь, Дамарис, – продолжала больная и, повернувшись ко мне, извинилась: – Дочка так дрожит надо мной.

– Ну и доктор, надо думать, тоже, – ответила я.

– Да, конечно! Конечно! – воскликнула Дамарис.

– Я в этом и не сомневаюсь. Он так внимателен ко всем своим пациентам. Куда бы я ни пришла, им не нахвалятся.

Миссис Смит лежала, закрыв глаза, а Дамарис подхватила мои слова:

– Да-да! Все так ему доверяют!

– Надеюсь, он уже скоро придет, – заметила я.

– Если бы он знал, что вы его ждете, он, конечно, сразу поспешил бы сюда.

Дамарис села рядом с матерью и начала болтать. Я и не подозревала, что она так разговорчива. Она вспоминала нашу поездку в Нэсборо и рождественские праздники, рассказывала о предстоящей распродаже у миссис Картрайт и о прочих замыслах жены викария. За этими разговорами нас и застал доктор.

Я услышала на лестнице его шаги, и дверь тут же открылась. Он улыбался, но не так добродушно, как обычно. Мне сразу бросилось в глаза, что вид у него озабоченный.

– Миссис Рокуэлл! – вскричал он. – Вот так сюрприз!

– Я решила познакомиться с миссис Смит, пока ждала вас.

Он взял мою руку и долго не выпускал ее. У меня было впечатление, что он старается овладеть собой. Потом доктор подошел к дивану и положил руку на лоб жены.

– Вы слишком возбуждены, дорогая, – проговорил он. – Она чем-то взволнована? – Он повернулся к Дамарис, и я не увидела его лица.

– Нет, отец. – Дамарис говорила слабым, как у маленькой девочки, голосом, словно не была уверена в себе.

Доктор обернулся ко мне:

– Простите, миссис Рокуэлл. Я беспокоюсь и о вас, и о моей жене. Раз вы пришли, видимо, хотите что-то мне сказать?

– Да, – ответила я. – Я хотела поговорить с вами. По-моему, дело важное. Так мне, во всяком случае, кажется.

– Посмотрим, – сказал доктор. – Пройдемте ко мне в кабинет.

– Хорошо, – согласилась я и, поднявшись, подошла к миссис Смит.

Прощаясь с ней, я пожала ее холодную влажную руку и подивилась перемене, произошедшей с больной. С приходом доктора она как бы стала другой. Но в чем было дело, я не могла определить. Ее лицо словно спряталось за закрытыми ставнями. Вероятно, доктор будет бранить ее за то, что она переутомилась, – у нее был вид провинившегося ребенка.

Больше всего на свете его беспокоит ее здоровье, подумала я, и это вполне естественно. Уж если он так внимателен к другим своим пациентам, как же должна тревожить его болезнь жены!

Я попрощалась с Дамарис, и доктор повел меня вниз, в свой кабинет. Когда он, закрыв дверь, указал мне на стул рядом с бюро, а сам сел в кресло напротив, я почувствовала, что тревога моя понемногу утихает. На такого благожелательного человека вполне можно положиться. Он должен помочь мне.

– Ну, – сказал доктор, – рассказывайте, что вас беспокоит.

– Со мной происходят какие-то странные вещи, – выпалила я, – но вы об этом знаете.

– Да, – подтвердил он, – кое-что вы мне сами рассказали, кое-что я услышал от других.

– Тогда вы знаете, что я видела в моей спальне монаха.

– Я знаю, что вам так показалось.

– Значит, вы мне не верите?

Он предостерегающе поднял руку:

– Ну, в настоящий момент будем считать, что вы его видели, если вам так спокойней.

– Меня не нужно успокаивать, доктор Смит. Я хочу, чтобы все поняли: я говорю правду.

– Это не так просто, – возразил он. – Но помните: я всегда готов вам помочь.

– А после монаха, – продолжала я, – были загадочные происшествия с занавесками у моей кровати, с грелкой, с моим плащом – кто-то повесил его на парапет балкона.

– Тот самый плащ, в котором вы сейчас, – сказал доктор.

– Значит, вы и об этом слышали?

– Ну а как же! Мне обязаны сообщать все. Я же слежу за вашим здоровьем.

– И вы полагаете, что мне все лишь мерещилось, что все это – плод моего воображения?

Некоторое время он молчал, и я повторила:

– Вы так и считаете, правда?

Доктор снова поднял руку:

– Давайте рассуждать спокойно. Покой, миссис Рокуэлл, – это то, в чем вы больше всего нуждаетесь.

– Я и так спокойна. А нуждаюсь я в том, чтобы мне верили.

– Миссис Рокуэлл, я врач, и мне приходилось сталкиваться с разными странными заболеваниями. Я знаю, что с вами можно говорить откровенно и вы все поймете.

– Значит, вы не считаете меня сумасшедшей?

– Не употребляйте это слово, не нужно.

– Слова меня не страшат, меня пугает тот, кто наряжается монахом и пытается разыгрывать со мной злые шутки.

Доктор немного помолчал.

– Вы переживаете трудное время, миссис Рокуэлл, – заговорил он наконец. – В вашем организме происходят перемены. Иногда при этом меняются и сами женщины. Наверное, вы слышали – у некоторых появляются разные причуды. Например, они не могут переносить то, к чему раньше были совершенно равнодушны.

– Но у меня не причуды! – воскликнула я. – Наверное, я должна была сразу сказать: я пришла к вам, так как знаю, что вы обсуждали мое поведение с миссис Грэнтли и признали меня психически неуравновешенной.

– Вы слышали наш разговор! – воскликнул он. Было видно, что я застигла его врасплох.

Я не собиралась выдавать тетю Сару и потому сказала:

– Нет, но я точно знаю, что вы и миссис Грэнтли это обсуждали. Не станете же вы отрицать?

– Нет, – произнес он медленно, – это было бы глупо, правда?

– Значит, вы с ней решили, что я – сумасшедшая.

– Ничего подобного, миссис Рокуэлл. Но вы слишком взволнованы. Вот вам пример – до беременности вы не приходили в такое волнение от каждого пустяка, верно? А говорите, что нисколько не переменились.

– И что вы собираетесь сделать? Отправить меня в Уорстуистл?

Доктор сделал удивленное лицо, но не мог скрыть, что такая мысль приходила ему в голову. Мной овладела ярость… и страх. Я встала, но он тут же подскочил ко мне, ласково взял за плечи и принудил снова сесть.

– Вы неправильно меня поняли, – участливо произнес он, опять опускаясь в свое кресло. – Я в крайне затруднительном положении. Все, кто живет в «Усладах», мне очень дороги, и их беды и несчастья глубоко меня огорчают. Прошу вас, поверьте, что сейчас и речи нет о том, чтобы помещать вас в Уорстуистл…

– А когда же? – перебила его я.

– Пожалуйста, дорогая, успокойтесь. Между прочим… в этом заведении прекрасно лечат. Можете мне поверить: я бываю там регулярно. А вы уже несколько недель находитесь в состоянии крайнего перевозбуждения. От меня вы этого скрыть не можете.

– Я перевозбуждена, потому что кто-то пытается представить меня истеричкой. И как вы смеете даже говорить со мной о сумасшедшем доме! Да вы, верно, сами сошли с ума!

– Я только хочу помочь вам.

– Тогда выясните, кто продолжает со мной все эти шутки! Узнайте, у кого остался костюм монаха после тех живых картин. Надо непременно дознаться, у кого такой костюм сохранился.

– Вы никак не можете забыть этот несчастный эпизод.

– Еще бы! Ведь с него все и началось.

– Миссис Рокуэлл… Кэтрин… Я хочу быть вашим другом. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?

Я вгляделась в темно-карие глаза доктора. Они смотрели на меня участливо и ободряюще.

– Вы вызвали у меня интерес с тех пор, как Габриэль привез вас в «Услады», – продолжал доктор. – А когда ваш отец приехал на похороны и я увидел, как вы относитесь друг к другу, это глубоко меня огорчило. Вы показались мне такой… ранимой. Но я слишком откровенен…

– Нет, я хочу услышать все, что вы думаете, – возразила я. – Говорите без утайки.

– Кэтрин, как бы я хотел, чтобы вы мне доверились! Самое важное для меня – помочь вам пережить это трудное время. Дамарис не намного моложе вас, и, когда я вижу вас вместе, мне всегда жаль, что вы мне не дочь. Я всегда мечтал, чтобы у меня было много детей. Впрочем, не буду испытывать ваше терпение. Скажу кратко: я всегда относился к вам как к родной дочери и надеялся, что вы ничего не будете от меня скрывать, тогда я всегда смогу вам помочь.

– Больше всего вы помогли бы мне, если бы узнали, кто являлся ко мне в спальню, нарядившись монахом. Если бы вы нашли этого человека, я бы больше ни в какой помощи не нуждалась.

Доктор грустно посмотрел на меня и покачал головой.

– Что вы хотите сказать? – вскинулась я.

– Да только одно – я бы хотел, чтобы вы поверяли мне все ваши тревоги, как отцу. – Он поколебался, пожал плечами и добавил: – Как поверяли бы своему отцу, будь вы с ним ближе друг к другу. Я с радостью согласился бы охранять ваш покой.

– Значит, вы согласны, что мне кто-то угрожает?

– Да не кто-то, а что-то. Может быть, наследственность… Может быть…

– Я вас не понимаю.

– Вероятно, я сказал лишнее.

– Ничего подобного. В том-то и беда, что все чего-то недоговаривают. Если бы я знала, что думают люди вокруг меня, я сумела бы доказать им, что они не правы, считая меня… неуравновешенной.

– Но вы верите, что я хочу вам помочь? Надеюсь, вы относитесь ко мне не только как к врачу, но и как к другу?

Я увидела, что он действительно озабочен, и меня это тронуло. Значит, он заметил, что я безразлична собственному отцу, и понял, как больно это меня задевает. Он назвал меня ранимой.

Я никогда не думала о себе с такой точки зрения, но теперь поняла, что это определение очень ко мне подходит. Я страдаю оттого, что никому не нужна. Будь здесь дядя Дик, он поддержал бы меня сейчас, в самое трудное для меня время. Но его нет со мной. А доктор Смит предлагает свое участие и отцовскую заботу, которой мне так не хватает.

– Вы очень добры, – сказала я.

Лицо у него прояснилось. Он склонился надо мной и похлопал меня по руке. Потом снова стал очень серьезен.

– Кэтрин, только что вы просили меня быть с вами откровенным, – медленно, будто тщательно подбирая слова, проговорил он. – По-моему, мне удалось убедить вас, что для меня самое главное – ваше благополучие. Хочу, чтобы вы знали еще одно: я чрезвычайно обязан семейству Рокуэлл. Скажу вам то, что не всем известно, но мне хочется, чтобы вы поняли, почему я так предан этой семье, членом которой теперь стали и вы. Помните, я рассказывал вам, что я был нежеланным ребенком, заброшенным сиротой, но нашелся богатый человек, который принял во мне участие и дал возможность заняться той работой, к которой я стремился? Этот добрый человек был Рокуэлл. Сэр Мэтью Рокуэлл. Так что вы понимаете, я никогда не смогу забыть, чем обязан вашей семье, и особенно сэру Мэтью.

– Понимаю, – пробормотала я.

– А ему хочется, чтобы его внук родился здоровым и сильным. И моя задача – этому помочь. Кэтрин, дорогая моя, вы должны вверить себя моим заботам. Вам надо очень беречь себя. Позвольте мне следить за вашим самочувствием. Дело в том, что есть одно обстоятельство, очевидно вам неизвестное. И сейчас я ломаю себе голову, имею ли я право открыть его вам.

– Вы должны открыть мне все. Должны!

– Не уверен, Кэтрин. Может быть, когда вы узнаете, в чем дело, вы пожалеете, что согласились выслушать меня. В который уже раз я задаюсь вопросом – говорить вам или нет.

– Пожалуйста, скажите. Я не могу оставаться в неведении.

– А вы выдержите правду, Кэтрин? У вас хватит сил?

– Разумеется! Я больше не могу выдерживать ложь и недомолвки. Я должна узнать, кто плетет интриги против меня.

– Я помогу вам, Кэтрин.

– Тогда скажите то, что собирались.

Но доктор никак не мог решиться. Наконец он заговорил:

– Вы должны понять, что я открою вам известные мне обстоятельства только для того, чтобы вы осознали, как необходимо вам прислушиваться к моим советам.

– Я понимаю… только, пожалуйста, скажите.

Но он опять замолчал, как бы подыскивая нужные слова. И наконец эти слова прозвучали громко и решительно.

– Вы знаете, Кэтрин, что уже несколько лет я регулярно бываю в Уорстуистле.

– Да-да.

– И вы знаете, что такое Уорстуистл?

– Конечно.

– Как врач я пользуюсь там большим доверием и имею доступ к историям болезни всех пациентов.

– Естественно, – перебила его я.

– Кэтрин, в этой больнице лежит ваша близкая родственница. Не думаю, что вам это известно… вернее, уверен, что вы этого не знаете. Среди пациентов Уорстуистла уже семнадцать лет находится ваша мать.

Я смотрела на него как завороженная. В ушах у меня звенело, стены, казалось, рушились, и чудилось, что этот кабинет, это бюро, доктор с его добрым взглядом – все куда-то исчезает, и я снова в доме, темном не от вечно закрытых жалюзи, а от навсегда поселившихся в нем трагических воспоминаний. Я снова услышала звучащую в ночи мольбу: «Кэтти! Вернись ко мне, Кэтти!» Передо мной выросла неприкаянная фигура отца, который регулярно раз в месяц уезжает куда-то и возвращается разбитый, подавленный и угнетенный.

– Да, – продолжал доктор, – к сожалению, это так. Говорят, ваш отец очень предан своей больной жене и регулярно ее навещает. Временами, Кэтрин, она узнает его, временами нет. Она играет с куклой. Иногда она понимает, что это – кукла, но чаще принимает ее за свое дитя – за вас, Кэтрин. В Уорстуистле для нее делается все возможное, но она никогда не выйдет оттуда. Вы чувствуете, Кэтрин, что я хочу сказать? Иногда болезнь передается по наследству. Держитесь, Кэтрин! Я вижу, вы потрясены, но я к тому и говорю, что мы сможем о вас позаботиться, сможем вам помочь. В этом и заключается моя задача. И рассказываю я вам все это только для того, чтобы вы мне доверились. Верьте мне, Кэтрин!

Я закрыла лицо руками и поймала себя на том, что молюсь: «Господи, сделай так, чтобы все это было сном. Пусть это окажется неправдой!»

Доктор поднялся, подошел ко мне и обнял за плечи.

– Мы будем бороться за вас, Кэтрин, – сказал он. – Будем бороться вместе!

Может быть, меня привело в себя слово «бороться». Я давно привыкла бороться за все, чего хотела добиться. Я снова вспомнила фигуру в ногах моей кровати, задернутые занавески. Кто их задернул? И почему из-под двери тянуло сквозняком? Никогда не соглашусь, что все это мне просто привиделось. Доктор почувствовал перемену в моем настроении.

– Узнаю упрямую Кэтрин, – проговорил он. – Вы не верите мне, правда?

Когда я ответила ему, мой голос прозвучал твердо:

– Я знаю, что кто-то задумал навредить мне и моему ребенку.

– Вы допускаете, что я настолько жесток, что решил сочинить эту историю про болезнь вашей матери?

Я молчала. Конечно, отлучки отца из дома нуждались в объяснении. Но откуда мог знать о них доктор? И все же… мне всегда давали понять, что матери нет в живых.

Однако если даже предположить, что моя мать действительно в Уорстуистле, нет никаких оснований считать, что поражен и мой мозг. Я всегда отличалась ровным характером и выдержкой. У меня не было ни малейших признаков истеричности. Даже теперь, когда меня преследуют все эти напасти, я, как мне казалось, умела сохранять спокойствие, что при подобных обстоятельствах далось бы далеко не каждому. Чем бы ни страдала моя мать, я не унаследовала ее душевной болезни, в этом я была уверена.

– Ну, Кэтрин! – развел руками доктор. – Я восхищаюсь вами! Вы сильны духом, значит, у меня есть основания надеяться, что мы одержим победу. Поверьте, то, что ваша мать – Кэтрин Кордер – уже семнадцать лет содержится в Уорстуистле, это правда! Вы же понимаете: если бы я не знал этого совершенно точно, я бы вам ничего не сказал. Но вы не согласны, что унаследовали хотя бы ничтожные проявления ее душевной болезни. И эта ваша убежденность должна нам помочь. Мы справимся с угрозой.

Я посмотрела ему прямо в лицо и твердо выговорила:

– Ничто не может меня убедить, что странности, которые происходят со мной с тех пор, как я живу в «Усладах», – игра моего воображения.

Он кивнул:

– Ну что ж, дорогая, значит, нам остается выяснить, чьих рук это дело. Вы кого-нибудь подозреваете?

– Я узнала, что костюмы монахов остались у многих участников представления, разыгранного пять лет тому назад. Был костюм у Люка, был у Саймона. А они оба – претенденты на владение «Усладами».

Доктор снова кивнул:

– Неужели кто-то специально старается напугать вас?

– Конечно! Я в этом не сомневаюсь!

– Кэтрин! Эти волнения утомили вас. Я советовал бы вам вернуться домой и прилечь.

Я и в самом деле почувствовала вдруг, что страшно устала.

– Да, хорошо бы сейчас оказаться дома, одной в своей комнате, обдумать все как следует.

– Я бы отвез вас в «Услады», но мне надо еще к одному пациенту.

– А я и не хочу, чтобы в «Усладах» знали, что я приходила к вам. Я пойду домой пешком… и вернусь как ни в чем не бывало, будто ничего со мной не случилось.

– И никому не скажете, что узнали от меня?

– Пока нет. Мне хочется хорошенько подумать.

– Какая вы мужественная, Кэтрин!

– А лучше бы мне быть поумней!

– Вы и так умница. Но я хочу просить вас сделать мне одолжение.

– Какое?

– Может быть, вы разрешите Дамарис проводить вас?

– В этом нет нужды!

– Вы же обещали прислушиваться к моим советам. Новости о вашей матери были для вас сильным потрясением. Пожалуйста, согласитесь выполнить мою просьбу.

– Ну хорошо. Если только Дамарис не возражает.

– Какие могут быть возражения? Она с радостью пойдет с вами. Подождите минутку, я схожу за ней. А сейчас выпейте чуточку бренди. И не противьтесь! Это как раз то, что вам нужно.

Он подошел к бюро и вынул из него два бокала. Наполнил один и протянул мне. Потом налил себе.

Подняв бокал, он улыбнулся:

– Кэтрин! Вы одолеете все препоны! Верьте мне. И сообщайте обо всем, что сочтете подозрительным. Как мне хочется вам помочь!

– Спасибо. Но я столько не выпью.

– Не важно. Отпейте хоть глоток. Это придаст вам сил. А я пошел за Дамарис.

Доктор вышел, и какое-то время я оставалась в кабинете одна. Мои мысли неотступно вертелись вокруг того, как отец уезжал из Глен-Хаус, как на другой день возвращался. Видимо, ночь он проводил где-то поблизости от лечебницы, может быть, после встречи с матерью ему необходимо было прийти в себя, успокоиться, прежде чем вернуться домой. Вот, значит, почему в нашем доме всегда царило уныние. Вот почему мне всегда хотелось вырваться из него на волю! Отцу следовало подготовить меня, как-то предупредить. А может, это и лучше, что я ничего не знала. Может, мне лучше было бы вообще не знать об этом!

Доктор вернулся в кабинет вместе с Дамарис. На ней было теплое пальто с меховым воротником, руки прятались в муфту. Мне показалось, у нее обиженный вид и ей вовсе не хочется идти со мной. Я начала доказывать, что меня совсем не нужно провожать. Но доктор решительно оборвал мои речи:

– Дамарис с удовольствием прогуляется, – и улыбнулся так, будто все было в полном порядке, будто он только что своими откровениями чуть не убил мою веру в самое себя.

– Вы готовы? – спросила Дамарис.

– Да, – откликнулась я.

Доктор с серьезным лицом пожал мне руку. Вероятно, желая объяснить Дамарис причину моего визита, он порекомендовал мне принять на ночь снотворное, раз я плохо сплю. Я взяла у пего пузырек с лекарством, сунула его во внутренний карман плаща, и мы распрощались.

– Как холодно, – произнесла Дамарис, выйдя на воздух. – Если так будет продолжаться, к утру, того и гляди, снег выпадет.

От ветра ее лицо раскраснелось, и она выглядела очень хорошенькой в шляпке, отделанной таким же мехом, что и муфта.

– Пойдемте через рощу, – предложила она. – Это чуть дольше, но зато там меньше чувствуется ветер.

Я шла как во сне, не замечая, куда мы идем. В голове у меня, не замолкая ни на секунду, звучал голос доктора. И чем дольше я думала о его словах, тем больше все сказанное им казалось мне похожим на правду.

На несколько минут мы задержались под деревьями, так как Дамарис пожаловалась, что ей в ботинок попал камешек. Присев на упавший ствол, она сняла ботинок, вытряхнула его и надела снова. Застегивая кнопки, она покраснела от усилий.

Мы пошли дальше, но что-то в ботинке продолжало ей мешать, так что она опустилась на траву и все повторилось сначала.

– Осколок кремня, – сказала Дамарис, – наверное, он и колол ногу. – Взмахнув рукой, она бросила камень в сторону. – Удивительно, такой крохотный камешек, а причинил столько неудобств. Ох уж эти мне кнопки! Никак не застегиваются!

– Давайте я помогу вам.

– Нет-нет, я сама! – Она покряхтела над застежками еще немного и подняла на меня глаза. – Я рада, что вы познакомились с моей матерью. Ей действительно очень хотелось вас увидеть.

– По-моему, вашего отца сильно беспокоит ее состояние.

– Да, очень. Но он всегда беспокоится о своих больных.

– Ну, ваша-то мать – пациент особый.

– Нам приходится тщательно следить, чтобы она не злоупотребляла своими силами.

А ведь Руфь говорила, что жена доктора страдает ипохондрией и сделала его жизнь невыносимо тяжелой, поэтому он с головой уходит в работу.

Стоя под деревьями в ожидании Дамарис, я могла думать только о своем. Неужели это правда? Я не задавалась вопросами насчет матери, уж слишком точно здесь все сходилось. Я понимала, что доктор прав. В чем же я тогда сомневалась? И невольно подумала – неужели я уподоблюсь матери? Но ведь, допустив такое, я усомнилась в самой себе! В тот декабрьский день, стоя под деревьями, я была, как никогда, близка к отчаянию. Однако еще не вкусила его сполна, хотя тогда мне казалось, что ничего более страшного со мной произойти не может.

Наконец Дамарис застегнула ботинок, сунула руки в муфту, и мы тронулись в путь. К моему удивлению, выйдя из рощи, мы оказались в дальнем конце аббатства, и, чтобы попасть в «Услады», нам надо было пройти через развалины.

– Я слышала, – сказала Дамарис, – это ваше любимое место.

– Было, – ответила я. – Я сюда уже давно не заглядываю.

Тут я заметила, что начало смеркаться и примерно через час станет совсем темно.

– Надо, чтобы домой вас проводил Люк, – сказала я.

– Посмотрим, – ответила Дамарис.

Среди развалин было еще сумрачней из-за теней, которые отбрасывали нагроможденные друг на друга камни. Мы уже прошли пруды и приблизились к центру аббатства, когда вдруг я увидела монаха. Он шел под остатками аркады. Шел быстро и молча и выглядел точно так же, как в ту ночь, когда стоял в ногах моей кровати.

– Дамарис! Дамарис! Смотрите! – закричала я.

При звуках моего голоса монах остановился, обернулся и поманил меня. Потом повернулся и пошел дальше. Завернул за колонну, поддерживающую одну из арок, и скрылся из виду. Потом его фигура появилась опять и направилась к следующей колонне. Замерев от ужаса, не в силах сдвинуться с места, я, как завороженная, наблюдала за ним. Потом спохватилась.

– Скорей! – закричала я. – Надо его догнать!

Однако Дамарис схватила меня за руку, стараясь удержать на месте.

– Скорей же! – кричала я. – Мы его упустим! Он сейчас где-то тут. Надо захватить его. В этот раз я не дам ему уйти.

– Кэтрин, не надо! – молила Дамарис. – Я боюсь!

– Я тоже! Но его надо поймать! – Спотыкаясь, я рвалась к аркаде, но Дамарис не отпускала меня.

– Пойдемте домой, – повторяла она. – Пойдемте!

Я повернулась к ней.

– Но теперь вы тоже его видели! – торжествующе воскликнула я. – Теперь вы сможете поддержать меня. Вы же его видели!

– Кэтрин, пойдем домой, – настаивала Дамарис. – Скорее!

– Но…

И тут я поняла, что нам уже не догнать монаха, он двигался куда быстрее нас. Правда, теперь это уже не имело значения: его видела не я одна. Я ликовала. Только очень уж трудно было перенести такую мгновенную смену состояний – от отчаяния к восторгу. Лишь теперь я осознала, как была потрясена, какой испытала страх. Но больше бояться нечего, я оправдана. Монаха видела не я одна! Дамарис тащила меня за собой через развалины, и вскоре перед нами открылся вид на «Услады».

– О, Дамарис, – вздохнула я, – как же я рада, что это случилось именно сейчас – так, что и вы его увидели…

Она обратила ко мне бесстрастное красивое лицо, и я услышала слова, от которых меня будто обдало ледяной водой:

– А что вы видели, Кэтрин?

– Дамарис! Что вы хотите сказать?

– Вы были так взволнованы. Вы что-то, увидели, правда?

– Но не будете же вы утверждать, что вы его не заметили?

– Я ничего не видела, Кэтрин. Здесь никого не было.

Я резко повернулась к ней. По-моему, я даже схватила ее за руку и начала трясти. Меня душили тревога и ярость.

– Лжете! – кричала я. – Притворяетесь!

Она покачала головой и, казалось, вот-вот расплачется.

– Нет же, Кэтрин, нет! Я бы хотела, чтобы и я видела! Рада была бы! Раз это вам так важно!

– Да видели вы, – не верила я. – Знаю, что видели.

– Нет, Кэтрин, я ничего не видела. Здесь никого не было.

– Значит, и вы в это замешаны! Да? – гневно вопросила я.

– Во что, Кэтрин? О чем вы? – жалобно всхлипнула Дамарис.

– А зачем вы повели меня через аббатство? Знали, что мы его здесь увидим! И приготовились утверждать, что никого нет. Хотите доказать, что я сумасшедшая?

Я была в таком отчаянии, что уже не владела собой. Я теряла контроль над собой. Всего несколько минут назад мне казалось, что опасность миновала. Это было моей ошибкой. Дамарис вцепилась в мою руку, но я оттолкнула ее.

– Оставьте меня, – прошипела я. – Ненужна мне ваша помощь. Уходите! Теперь, по крайней мере, я знаю, кому вы помогаете!

И, спотыкаясь, я бросилась прочь от нее. Однако торопиться я была не в состоянии: ребенок у меня под сердцем, казалось, протестует.

Я вошла в дом, и он показался мне притаившимся и враждебным. Поднявшись к себе, я легла в постель и пролежала до темноты. Мэри Джейн зашла узнать, не принести ли мне ужин, но я сказала, что не хочу есть, слишком устала. Я отказалась от ее услуг и заперла за ней дверь. Никогда еще я не переживала более безнадежных минут. Потом выпила рекомендованное доктором снотворное и забылась спасительным сном.