Текст книги "Кирклендские услады"

– Дамарис – девушка редкостной красоты. И Люк, конечно, не мог остаться к ней равнодушным. Их постоянно сводили. И кто знает, может быть, у моего мужа есть возможность настоять на этом браке. Он выискивает всякие секреты в жизни людей и пользуется ими, когда это выгодно. Вероятно, он раскопал какие-то сведения, которые сэр Мэтью… или миссис Грэнтли не хотели бы предавать огласке. Так что им придется согласиться на свадьбу Люка и Дамарис. Габриэль не занимал внимания мужа, он был слабого здоровья. Деверел сам обнаружил, что у него больное сердце, так же как у его матери, скончавшейся во время родов. Впрочем, неизвестно, может быть, никакой болезни сердца у Габриэля и не было. Возможно, муж изобрел ее, чтобы объяснить его будущую внезапную смерть. Всех его замыслов я не знаю. Но, женившись на вас, Габриэль сразу превратился в серьезную угрозу. Деверел боялся именно того, что случилось: что у вас появится ребенок. Он решил погубить Габриэля, а вы в тот момент не доставляли ему беспокойства. И вот… Габриэль погиб.

– Нетрудно представить, каким образом, – мрачно сказала я, а сама подумала: «Но как же все-таки доктору удалось заманить Габриэля на балкон? Или он выждал, когда Габриэль, по своему обыкновению, выйдет туда сам? Габриэль, ничего не подозревая, мог спокойно отправиться на балкон, ведь Пятницу уже убрали, некому было предупредить его о затаившемся убийце. Ну а пока Габриэль стоял у перил, ничего не стоило одним быстрым движением подкрасться к нему сзади, закрыть ему рот рукой, приподнять и сбросить вниз. Самоубийство? Вполне правдоподобное объяснение».

– Мы теряем время, – проговорила миссис Смит. – Поверьте, больше я ничего не могу для вас сделать. Я стараюсь помочь вам, насколько это в моих силах. Немедленно уезжайте к себе домой. Там вы будете в безопасности.

– Он что-то замышляет? Вы об этом знаете?

– Мы знаем, что он страшно зол. В свои планы он нас не посвящает, но кое-что невольно бросается в глаза. Случилось что-то, от чего он пришел в ярость.

Я-то знала что. Он обнаружил исчезновение рясы. И теперь строит планы, как побыстрее меня обезвредить. Я вспомнила, как вечером в Рождество он проследовал за мной на галерею менестрелей, и содрогнулась – неизвестно, что бы со мной стало, не окажись в холле Саймон и Дамарис.

Волнение матери и дочери передалось мне. Я поняла: медлить нельзя. Правда, я не представляла, что доктор может сделать мне теперь, ведь у меня столько неопровержимых улик против него, но знала одно: он дьявольски изобретателен.

– Уходите скорей, – взмолилась жена доктора. – Не теряйте времени. Он вот-вот вернется. Если он увидит вас здесь… если поймет, что мы вам рассказали…

– Да, – согласилась я, – сейчас уйду. Как мне благодарить вас? Я понимаю, чего вам все это стоило.

– Не тратьте времени на благодарности. Идите, идите. Он не должен видеть, как вы выходите от нас.

И я ушла. Пробегая мимо елей к калитке, я пыталась сообразить, что же мне делать. В Глен-Хаус я не поеду. Попробую найти убежище в «Келли Грейндж». Но сначала вернусь в «Услады» и захвачу монашескую рясу. Надо иметь ее при себе, чтобы больше никто не посмел обвинить меня в склонности к галлюцинациям.

Пока я шла в «Услады», внутри у меня все кипело. Я не сомневалась, что история, рассказанная женой доктора, – чистая правда. Разве можно было не поверить этой несчастной женщине? Сразу чувствовалось, что она не кривит душой, ее мучает страх. Теперь, когда я знала, кто мой враг, нетрудно было представить с самого начала, каким образом ему удавалось все подстроить. Я вспомнила, как Пятница предупредил нас с Габриэлем об опасности и добился, чтобы его выпустили в коридор. Как на другой день он исчез, а я, проведя несколько часов в поисках, заблудилась и вернулась домой с Саймоном. Когда мы пришли, Деверел Смит был у нас в «Усладах». Скорее всего, он слышал, как Габриэль сказал, что идет распорядиться насчет молока, подстерег горничную, выполнявшую поручение, объяснил ей, что я расстроена пропажей Пятницы, мне надо скорее уснуть, и подсыпал в молоко снотворное. До сих пор такая возможность не приходила мне в голову. В то ужасное утро, когда выяснилось, что Габриэль погиб, никто из нас ни о чем другом думать не мог. Но скорее всего, так оно и было, потому-то я быстро и крепко заснула.

А уж проскользнуть в дом, чтобы закрыть занавески у моей кровати, спрятать грелку, вывесить на балконе мой плащ – это для доктора было проще простого.

Он мог проходить в дом потайным ходом, и, если бы кто-то встретил его на лестнице или в холле, у него был наготове правдоподобный ответ: мол, он пришел, так как беспокоится о состоянии сэра Мэтью или Сары, а в последнее время еще и обо мне, мол, забежал на минутку убедиться, все ли благополучно.

А Саймон? Никуда не денешься, надо смотреть правде в глаза. Видимо, Дамарис вопреки собственной воле повинуется отцу, решившему непременно выдать ее за Люка. Я всегда думала, что с Люком ее соединяют нежные чувства, а на самом деле она просто боится рассердить отца. Ну, Люк, конечно, не может устоять перед такой красавицей, тем более что он вообще неравнодушен к хорошеньким девушкам. Саймон – совсем другое дело. Уж если я, такая трезвомыслящая и разумная, не смогла устоять перед обаянием властного и мужественного Саймона Редверза, вряд ли кто-нибудь из женщин устоит.

Но нет, не буду думать о Саймоне. А вот Хейгар – мне друг. На нее можно положиться, так что я все же пойду к ним. Вернусь в «Услады», захвачу рясу, спрятанную в моем шкафу, и отправлюсь в «Келли Грейндж». Попрошу Мэри Джейн упаковать кое-что из вещей и переправить их Редверзам. Я-то сама пойду пешком, чтобы никто, кроме Мэри Джейн, не догадался, что я спасаюсь бегством. С такими намерениями я вернулась в «Услады».

На мой звонок поторопилась отозваться Мэри Джейн.

– Мэри Джейн, я переселяюсь в «Келли Грейндж», – объявила я. – Уложите все, что мне может понадобиться. Я пошлю за вами экипаж. А сама ухожу сейчас же, ждать не могу.

– Слушаюсь, мадам, – ответила Мэри Джейн. Глаза у нее округлились от удивления.

– Я кое-что узнала, – пояснила я. – Сейчас не могу вам рассказать. Мне нужно как можно скорее скрыться.

Тут раздался стук колес, и я поспешила к окну. Из экипажа вышел доктор Смит, совсем не тот добрый и пекущийся о моем благополучии доктор, каким я его до сих пор представляла, и меня охватила дрожь.

– Меня нет дома, – выговорила я. – Я исчезаю.

И, оставив ошарашенную Мэри Джейн в полном недоумении, бросилась прочь из своей комнаты, пробежала по коридору, спустилась с лестницы на один этаж и услышала, как доктор спрашивает у Руфи:

– Она дома?

– Да. Вернулась несколько минут назад.

– Очень удачно. Ну, я иду за ней.

– А что, если она…

– Она ни о чем не догадается, пока я не доставлю ее на место.

Мое сердце билось неровными толчками. Доктор уже пересек холл. Я быстро проскользнула в галерею менестрелей, надеясь укрыться там, пока он будет подниматься в мою комнату, а потом выйти из дому и бежать в «Келли Грейндж». Правда, в холле осталась Руфь, и непонятно, как мне удастся выйти из дому при ней. Наверное, она тут же доложит доктору, что я убежала. И тогда он через несколько минут меня настигнет.

Я тихонько закрыла за собой дверь галереи и тут вспомнила о чулане. Надо бежать через потайной ход. Тогда они меня не поймают. Но едва я, пригнувшись, чтобы не быть замеченной из холла, направилась к чулану, дверь открылась и на пороге вырос доктор.

– А, Кэтрин, здравствуйте! – Он улыбался своей отеческой благодушной улыбкой, которая так подкупала меня прежде.

Я молчала. У меня сдавило горло, и я не могла произнести ни звука.

– Я заехал проведать вас и, только стал подниматься, заметил, что вы зашли сюда.

– Добрый день, – произнесла я наконец с поразившим меня саму спокойствием.

Он закрыл за собой дверь, а я взглянула вниз и увидела, что Руфь все еще в холле.

– Прекрасная погода, – сказал доктор, – вот я и подумал: не прокатитесь ли вы со мной?

– Благодарю вас, но я как раз собралась пройтись пешком.

– Вы же только что вернулись!

– Тем не менее.

Доктор погрозил мне пальцем, и этот шутливый жест выглядел так зловеще, что у меня мурашки побежали по коже.

– Вы слишком много ходите, а ведь я вам этого не разрешал.

– Я вполне хорошо себя чувствую, – возразила я. – И Джесси Данкуэйт довольна моим состоянием.

– Да кто она такая, эта ваша Джесси Данкуэйт! Деревенская повивальная бабка! – фыркнул доктор. – Поедем, Кэтрин, вам полезно прогуляться.

– Спасибо, но мне не хочется.

Доктор подошел ко мне и ласково, но крепко взял за руку:

– Нет, сегодня я от вас не оступлюсь, вы слишком бледны.

– Нет, доктор Смит, – отпрянула я. – Я не преду!

– Кэтрин, дорогая моя. – Он приблизил ко мне свое лицо, и его ласковое, радушное выражение вселило в меня куда больший страх, чем если бы он действовал силой. – Вы поедете со мной.

Я попыталась прошмыгнуть мимо него, но он властно удержал меня и, выхватив из моих рук рясу, бросил ее на пол.

– Сейчас же отдайте рясу и отпустите меня! – выкрикнула я.

– Дорогая Катрин, позвольте мне поступать так, как я считаю нужным.

Ужас охватил меня, и я стала звать на помощь:

– Руфь! Руфь! Помогите мне!

Увидев, как она бросилась к лестнице, я возблагодарила Господа, что она оказалась рядом. Руфь открыла дверь. Доктор все еще крепко держал меня, так что я не могла вырваться.

– Боюсь, – обратился он к Руфи, – боюсь, что без хлопот нам не обойтись.

– Кэтрин, – начала уговаривать меня Руфь, – вы должны слушаться доктора. Ему лучше знать, что для вас полезней.

– Как бы не так! – воскликнула я. – Видите рясу? Это он наряжался в нее, пугал меня!

– Да, я вижу, дело обстоит хуже, чем я думал, – сказал доктор. – Нас и впрямь ждут неприятности. К сожалению, положение, судя по всему, серьезное. В таких случаях откладывать опасно. В моей практике мне приходилось сталкиваться с подобными состояниями.

– Какой дьявольский план у вас на уме теперь? – в отчаянии воскликнула я.

– Мания преследования, – шепотом объяснил доктор Руфи. – Воображает, будто весь мир против нее. – Он снова повернулся ко мне. – Милая моя Кэтрин, вы должны мне довериться. Разве я не друг вам?

Из моей груди вырвался смех, испугавший меня саму. Мною уже овладело отчаяние. Я начала понимать, что он задумал, и видела, что Руфь либо верит ему, либо только прикидывается, будто верит, а вокруг никого – я одна. Мне-то известно истинное положение вещей, но как я сглупила, никому ничего не сказав! Правда, еще не поздно… Но к кому обратиться… не к этим же двум, задумавшим меня погубить! Даже если Руфь не правая рука доктора, все равно она не встанет на мою защиту.

– Послушайте, доктор Смит, – попробовала я. – Я все знаю. Я знаю, что это вы стремитесь не дать родиться моему ребенку. Вы убили Габриэля! Вы убьете любого, кто может помешать Люку наследовать «Услады».

– Сами видите, – печально произнес доктор, обращаясь к Руфи, – сами видите, как далеко зашла болезнь.

– Я нашла рясу, – продолжала я. – Я знаю, вы считаете, что ваше место здесь, в «Усладах». Я все знаю. Не воображайте, будто сможете и дальше меня обманывать.

Доктор крепко схватил меня обеими руками. Я успела ощутить какой-то запах, похожий на запах хлороформа, и доктор что-то прижал к моим губам. Все начало куда-то ускользать, и я услышала голос доктора. Он звучал приглушенно, словно доносился издалека:

– Я надеялся, что можно будет обойтись без этого. Но с буйными только так и можно справиться.

Потом я куда-то провалилась… погрузилась в полную темноту.

Когда-то я слышала, что ум человека более вынослив, чем тело. Вероятно, так оно и есть. Мозг приказывал мне не поддаваться действию хлороформа, хотя к моему рту по-прежнему что-то прижимали. Конечно, сопротивляться я была не в силах. Однако, хотя мое тело начало подчиняться наркозу, сознание продолжало бороться. Я не должна лишиться чувств. Если это случится, я очнусь за решеткой, все собранные мной вещественные доказательства будут уничтожены, а мои доводы сочтут бредом умалишенной. Словом, силы покидали меня, но мозг продолжал лихорадочно работать.

И, сидя рядом с доктором-убийцей в подпрыгивающем на ухабах экипаже, я лишь смутно улавливала происходящее. Напрягая всю свою волю, я боролась с отвратительной сонливостью, убаюкивающей меня и увлекающей в полное забвение.

Я понимала, что доктор везет меня в Уорстуистл. В экипаже мы с ним были одни, кучер не мог нас слышать. Экипаж подбрасывало на неровной дороге, и это не давало мне окончательно погрузиться в сон. Цокот копыт, казалось, говорил: «Роковой миг надвигается! Борись! Борись изо всех сил! Время еще есть! Но когда вступишь в мрачную обитель скорби, будет поздно, оттуда не выйдешь!»

Нет, я не войду туда! Никто не сможет сказать моему ребенку, что его мать лечили в Уорстуистле!

– Кэтрин, перестаньте упрямиться, – мягко проговорил доктор.

Я сделала попытку ответить, но не могла побороть действие хлороформа.

– Закройте же глаза, – тихо уговаривал меня доктор. – Неужели вы думаете, что я не буду присматривать за вами? Бояться нечего. Я буду навещать вас каждый день. Я буду с вами, когда придет время родиться вашему ребенку.

Негодяй! – стучало у меня в мозгу, но вымолвить это я была не в силах. Беспощадная сонливость наваливалась на меня, я была не в состоянии отстаивать свое будущее и будущее моего ребенка. Меня сковывал ужас.

Подсознательно я понимала, что доктор давно задумал этот план – заключить меня в Уорстуистл, пока я не родила, следить там за мной и не дать моему ребенку, если это будет мальчик, остаться в живых. Если же у меня родится девочка или ребенок появится на свет мертвым, я перестану интересовать доктора Смита. Тогда я не смогу помешать Люку стать хозяином «Услад» и жениться на Дамарис.

Но как я ни противилась действию наркоза, я не могла побороть сонливость и только старалась сберечь силы до той минуты, когда экипаж остановится и доктор кликнет санитаров, чтобы они помогли ему доставить в мрачную тюрьму очередную отчаянно сопротивляющуюся жертву.

Цокот копыт смолк, тряска кончилась. Мы прибыли на место. Я с трудом, словно сквозь сон, воспринимала окружающее, меня мутило.

– Ну вот, Кэтрин, милая, – проговорил доктор и обнял меня. А мне опять почудилось, что этот ласковый жест страшнее побоев. – Приехали! Я вижу, вам нехорошо, но это уже не опасно. Здесь вы обретете покой. Ваши видения и кошмары больше не будут вас тревожить. За вами будут ухаживать.

– Послушайте! – с трудом выдавила я. – Я не пойду туда!

Доктор улыбнулся.

– А уж об этом, дорогая, позабочусь я, – шепнул он мне на ухо.

Послышались торопливые шаги, и рядом со мной вырос санитар, он схватил меня за руку. Я услышала голоса:

– Похоже, она понимает, куда ее привезли.

– Да, иногда у них бывают минуты просветления, – прозвучал в ответ голос доктора. – Им же хуже!

Я пыталась закричать, но голос меня не слушался, ноги подкашивались. Меня подхватили и потащили куда-то.

Я услышала, как распахнулись тяжелые железные ворота. Передо мной был вход в здание и дощечка с названием. Названием, вселявшим ужас в тысячи душ и умов.

– Нет! Нет! – рыдала я. Но я была так слаба, а их было так много! И вдруг я услышала стук копыт. Доктор резко крикнул:

– Скорее! Ведите пациентку внутрь!

В его голосе слышались испуганные ноты, куда девалась прежняя благодушная уверенность! А меня будто снова вернули к жизни, и я поняла, что поддерживало меня до сих пор, что заставляло кровь быстрее бежать в жилах – надежда! Хорошо знакомый, такой любимый голос прокричал:

– Черт побери! Да что тут происходит?

И он уже бежал ко мне. Он, кого я, сколько ни старалась, не могла изгнать из своих мыслей. Он явился, как благородный рыцарь в старых преданиях, явился спасти меня от врагов.

– Саймон! – пробормотала я сквозь рыдания и, падая, почувствовала, как меня подхватили его руки.

Больше не надо было бороться со сном, я смирилась с поглотившей меня темнотой. Я была не одна! Саймон подоспел мне на выручку, он сам завершит мою борьбу.

Глава 8

Итак, в тот страшный день меня не сумели водворить в Уорстуистл. Саймон помешал этому. Оказывается, Мэри Джейн выскочила из «Услад» в тот момент, когда я боролась в галерее менестрелей с доктором, и со всех ног помчалась в «Келли Грейндж». Она слышала, как доктор сказал, что увозит меня, сразу сообразила куда и кинулась к Редверзам за помощью.

Не теряя ни минуты, Саймон поскакал в Уорстуистл, и, хотя я уже погрузилась в забытье и ничего больше не видела, мне известно, как он отвоевывал меня у доктора.

С места в карьер он обвинил доктора Смита в убийстве Габриэля и пригрозил директору лечебницы, что тот лишится места, если посмеет поместить меня в Уорстуистл, полагаясь лишь на голословное заключение доктора Смита. Воображаю, как грозен был Саймон в этом поединке, где речь шла о моей свободе и о жизни моего ребенка!

Разумеется, победа осталась за нами. Саймон всегда выигрывает. Если он ставит себе какую-нибудь цель, его с пути не свернешь. Я не раз в этом убеждалась, и именно таким он мне и нравится.

Меня часто занимала мысль, что должен был чувствовать Деверел Смит, когда в последнюю, решающую минуту его столь тщательно продуманная затея провалилась. Успей он тогда поместить меня в Уорстуистл с диагнозом «психическая неуравновешенность» – и доказать, что я нормальна и не страдаю даже временными приступами помешательства, стоило бы потом больших трудов.

Но Саймон появился вовремя. Он забрал меня в «Келли Грейндж», где нас поджидала Хейгар, и я оставалась у них, пока не родился мой сын. Это случилось преждевременно. Учитывая обстоятельства, это было вполне объяснимо. Но маленький Габриэль быстро начал поправляться и скоро превратился в крепкого бутуза. И Хейгар, и я обожали его. Подозреваю, что и Саймон тоже, но он был исполнен решимости вырастить Габриэля настоящим мужчиной и редко давал волю нежным чувствам. Мне это нравилось. Я и сама хотела, чтобы мой сын с самого начала чувствовал себя взрослым. Я хотела, чтобы он вырос сильным и крепким. Однако еще до рождения Габриэля произошло немало важных событий.

Я часто вспоминаю Деверела Смита, и мне кажется, что он был так уверен в себе, потому что мнил себя существом высшего порядка, воображал, будто он сильнее, умнее и гораздо дальновиднее других. Он и мысли не допускал, что может потерпеть поражение. Считая, что жизнь к нему несправедлива, он вознамерился эту несправедливость исправить. Он не сомневался, что является сыном сэра Мэтью, и потому «Услады» должны принадлежать ему, и только ему. Пусть Габриэль был законным сыном, себя доктор Смит считал старшим. Так он, по всей видимости, рассуждал и убрал Габриэля с дороги.

Как это случилось, так и осталось неизвестным. То ли Смит зазвал Габриэля на балкон, то ли тот сам туда вышел и встретил там смерть – все это загадка, которую уже не разгадать. Но ясно, почему доктор его убил: чтобы наследником стал Люк. Тому предстояло жениться на Дамарис, а уж тогда у доктора были б все возможности воцариться в «Усладах». Ему не составило бы труда сделаться хозяином «Услад» – хитростью и коварством он использовал бы слабые стороны его обитателей и постепенно прибрал всех к рукам.

Повелевать всеми было его страстью. Много позже Руфь призналась, что доктору удалось пронюхать ее секрет. Дело в том, что после смерти мужа у нее был роман. И если бы о нем узнали в округе, разразился бы страшный скандал. Доктор не сказал ей: «Я выдам вас, если вы не будете меня поддерживать», но всячески давал понять, что ему известна ее тайна и что в обмен на свое молчание он рассчитывает на поддержку Руфи и хотя бы на видимость дружеского расположения. Понемногу он вынудил Руфь содействовать ему, и она приветствовала его частые визиты в «Услады» и при всяком удобном случае превозносила его достоинства.

Возможно, Деверелу Смиту удалось раздобыть какие-то компрометирующие сведения и о сэре Мэтью. Во всяком случае, он не сомневался, что ни Руфь, ни сэр Мэтью не станут противиться женитьбе Люка на Дамарис.

Я не раз задумывалась над тем, что сталось бы с семейством Рокуэлл, если бы не вмешательство Саймона. Меня убрали бы с дороги. Даже сейчас я предпочитаю не думать, какая участь была мне уготована. А здесь, в «Усладах», правил бы он – Деверел Смит, мягко и спокойно держал бы всех мертвой хваткой.

Однако этому не суждено было сбыться! Что же творилось в душе у доктора Смита, когда все, что он так тщательно подготовил, рухнуло? Рухнуло только потому, что в его планы вмешался сильный и смелый человек, вставший ему поперек дороги.

Как доктор должен был ненавидеть Саймона! Но и Саймон был не из тех, кто платит добром за зло. Он не пощадил бы доктора, и тот понимал это. Стоя в воротах Уорстуистла, доктор не мог не признать, что впервые в жизни ему встретился противник, превосходящий его силами.

И доктор предпочел смерть – столь же драматичную, как и жизнь, которую он прожил. Пока Саймон, прискакавший в Уорстуистл на самой быстрой из своих лошадей, устраивал меня в экипаже доктора, чтобы отвезти в «Келли Грейндж», Деверел Смит уже спешил в «Услады».

Там он сразу поднялся на верхний этаж восточного крыла и вышел на балкон, единственный, на котором еще никто из Рокуэллов не искал смерти. Он бросился вниз, словно желая этим последним отчаянным поступком доказать, как пытался доказать при жизни, что он тоже Рокуэлл и «Услады» значат для него ничуть не меньше, чем для тех, кто носит эту фамилию и прожил в этих стенах всю жизнь.

Что остается добавить? Дамарис и миссис Смит, а ее здоровье после смерти мужа значительно улучшилось, уехали. Как я слышала, Дамарис сделала в Лондоне блестящую партию. Люк поступил в Оксфорд, увяз в долгах и оказался замешан в какую-то скандальную историю с молодой женщиной. Правда, сэр Мэтью, прошедший в свое время через подобные злоключения, считает, что это – болезнь роста, без этого не повзрослеешь. Изменилась и Руфь. Мы с ней, конечно, никогда не сможем быть настоящими друзьями. Но она стала относиться ко мне гораздо теплее и мучается угрызениями совести оттого, что так послушно повиновалась доктору Смиту в его жестокой игре. Хотя и не подозревала, какие цели он преследует. Тетушка Сара остается мне верным другом, каким была всегда. Она радостно сообщила, что закончила вышивать свою картину. Я тоже изображена на ней вместе с Габриэлем и Пятницей, но не в темнице, как задумывалось поначалу, а у себя в комнате, в «Усладах». Оказывается, Сара хотела предупредить меня о надвигающейся опасности, но не понимала, что монах и доктор – одно лицо, и потому была в замешательстве. Она себя не помнила от радости, когда угроза миновала, и с не меньшим нетерпением, чем я, ждала появления на свет моего ребенка.

Какой это был замечательный день, когда родился маленький Габриэль и стало ясно, что он выживет, а я скоро оправлюсь после родов! Они оказались довольно тяжелыми из-за волнений, выпавших на мою долю. Помню, какое блаженство я испытывала, лежа с новорожденным сыном на руках! Наверное, это – высшее счастье, дарованное женщинам. Все считали своим долгом навестить меня. А потом появился и Саймон.

Уже до этого он рассказал мне, что давно начал подозревать доктора, а после смерти Смита обнаружил вход в тайник со стороны аббатства. Мы с Мэри Джейн не заметили его в то рождественское утро по чистой случайности. Если бы камни, которые в огорчении пнула ногой Мэри Джейн, сдвинулись с места, мы увидели бы под ними ступени, ведущие в подвал, где Мэри Джейн нашла рясу. Впоследствии мы узнали, что тайный ход, соединяющий «Услады» с подвалами аббатства, был проложен, когда строили дом. Слишком соблазнительной казалась возможность соединить «Услады» с таким великолепным тайным убежищем на случай какой-нибудь неожиданности.

Через много лет, обследуя все эти ходы, я наткнулась на нишу, прикрытую грудой камней, а когда отодвинула камни, поняла, что передо мной могила Пятницы. Видимо, доктор Смит отравил его, а потом спрятал здесь. Но теперь от верного Пятницы остались одни косточки.

Саймон довольно давно догадался, что доктором двигало стремление не дать моему ребенку родиться живым, – тогда ничто не помешало бы Люку стать хозяином «Услад» и жениться на Дамарис.

– Вот по этой-то причине, – объяснил мне Саймон, – я и начал уделять ей внимание. Я видел, что она не слишком-то увлечена Люком, скорее притворяется увлеченной, и подумал: «Интересно, как поведет себя отец, если за ней начнет ухаживать кто-то еще?»

– Ну что ж, эта причина не хуже другой, – заметила я.

– Какой другой? – вскинулся Саймон.

– Да той, что такую красавицу, как она, вряд ли еще встретишь.

Саймон расплылся от удовольствия, и теперь, когда я так хорошо его знаю, я понимаю, что ему гораздо приятнее была моя ревность, чем чары Дамарис. Когда он надолго остановил взгляд на моем сыне, я уловила сожаление, омрачившее его лицо, и спросила:

– Что с вами, Саймон? Почему вы так на него смотрите?

И он, глядя мне прямо в глаза, сказал:

– Великолепный парнишка. Но у него есть один недостаток.

– Какой?

– Ему следовало быть моим.

Так он сделал мне предложение, и потому-то, лежа в кровати с сыном, жадно чмокающим грудь, я испытала счастливейшие минуты в моей жизни.

Всю ту весну и лето мы с Саймоном строили планы. Мой маленький Габриэль был наследником «Услад», а значит, ему надлежало расти и в «Усладах», и в «Келли Грейндж», так что надо было думать, как объединить оба поместья.

Вернулся наконец дядя Дик, и как радостно было наслаждаться нашим прояснившимся теперь столь близким родством.

На следующее Рождество я венчалась с Саймоном, и к алтарю меня вел дядя Дик. А шагая от алтаря уже об руку с Саймоном, я думала: «Вот и завершается начальный этап моей жизни» – и гадала, что ждет нас в будущем, какие бури прогремят над нами. Ведь характеры у нас обоих слишком независимы. Вряд ли наш союз будет безоблачным. Чересчур мы упрямы и неуступчивы.

Однако когда за стенами церкви нас встретило яркое рождественское солнце, настроение у меня изменилось. Я поняла, что бояться нечего. Ведь мы любим друг друга, а любовь побеждает все страхи и сомнения.