Текст книги "Кирклендские услады"

– Когда мы приехали, я сразу заметил, что вы вся сияете. Вас просто не узнать. Хорошие новости? Что-нибудь выяснили?

Я вспыхнула от удовольствия. Саймон всегда говорил искренне, любезностей он не терпел, поэтому я поняла, что у меня действительно сияющий вид. Я рассказала ему и про письмо отца, и про случившееся с Мэри Джейн, и про нашу утреннюю вылазку. Надо было видеть, как Саймон принял известие о моих истинных родителях! Меня это совершенно подкупило. Его лицо расплылось в счастливой улыбке, и он раскатисто засмеялся:

– Лучше ничего и быть не может, правда, Кэтрин? Что до меня… – он нагнулся ко мне и заглянул мне в глаза, – что до меня, даже если бы сказали, что все ваши предки буйнопомешанные, я продолжал бы утверждать, что более разумной женщины нет на свете!

Его смех был заразителен, я расхохоталась тоже. Какой счастливой чувствовала я себя, сидя с Саймоном у камина! Правда, мне пришло в голову, что, не будь я вдовой, такой разговор наедине могли бы счесть неприличным.

– А доктору вы сказали? – спросил Саймон. – Вы ведь беседовали с ним, когда мы приехали.

– Да, сказала. Он так же, как и вы, очень рад за меня.

Саймон кивнул:

– А про Мэри Джейн?

– И это рассказала. Но вот другим, Саймон, я решила пока ничего не говорить, исключая, конечно, вашу бабушку. Не хочу, чтобы кто-нибудь еще знал раньше времени.

– Разумно, – согласился Саймон. – Пусть наш монах пока ничего не подозревает. Дорого бы я дал, чтобы встретиться с ним сейчас лицом к лицу. А может быть, он соблаговолит осчастливить нас своим появлением сегодня ночью?

– Сегодня здесь, пожалуй, слишком много народу. Но будем надеяться, вдруг да появится!

– Уж я-то ему не спущу, голову даю на отсечение.

– Не сомневаюсь.

Саймон посмотрел на свои руки, а я в который раз подивилась, какие они сильные.

– Я раздобыла план аббатства, – похвасталась я. – Пытаюсь определить, есть ли тайный ход из него в дом.

– Ну и как?

– Пока безуспешно. Сегодня, когда все ушли в церковь, мы с Мэри Джейн облазили руины.

– А я понял, что вы решили полежать.

– Этого я не говорила. Я сказала только, что предпочитаю остаться дома, а все прочее – просто домыслы.

– Ох уж мне эти женщины-обманщицы! – погрозил он мне пальцем, и я опять пришла в восторг от дружеского тона, который утвердился между нами. – Ну хорошо, расскажите все-таки, что вам удалось обнаружить в руинах?

– Да, собственно, ничего. Но мне кажется, тайный подземный ход мог сохраниться.

– Почему вы так считаете?

– Сужу по тому, как и где появляется монах в доме и в аббатстве. Ведь где-то он должен прятать монашескую рясу? И как мгновенно и бесшумно он исчез в ту ночь, когда забрался ко мне! Похоже, у него есть сообщник.

– Дамарис? – предположил Саймон. Я кивнула:

– И в некоторых случаях она сама изображает монаха.

– Возможно…

– Подозреваю, что тайный ход начинается из галереи менестрелей.

– Почему вы так думаете?

– Только там он мог так быстро исчезнуть в ту ночь.

– Бог мой! – воскликнул Саймон. – Вы правы!

– И я уверена, что в галерее есть тайный выход из дома.

– Вы полагаете, что никто в доме об этом не знает?

– Очень может быть. Ведь провели же здесь несколько лет «круглоголовые», а о тайном ходе не догадались.

– Ну так чего же мы ждем? – воскликнул Саймон.

Он вскочил, и мы поспешили на галерею.

Галерея тонула в темноте и, как всегда, казалась таинственной и зловещей. Окон в ней не было, свет попадал сюда только из холла. С обеих сторон ее закрывали тяжелые занавеси. Вероятно, в старину музыкантов, сидевших здесь, предпочитали слушать, не видя их.

В тот день галерея выглядела мрачной. Она была довольно узкая, вряд ли здесь могло разместиться больше десяти оркестрантов, и то они, должно быть, мешали друг другу. Задняя стена была сплошь завешана гобеленами. Их явно не трогали целую вечность. Саймон попытался простучать стены, однако ничего путного из этого не вышло – мешали гобелены.

Но вот оказалось, что в одном месте гобелен можно отодвинуть. А за ним, к моему восторгу, обнаружилась дверь. Я придержала гобелен, а Саймон приоткрыл ее. Но увы! – за ней был всего-навсего пустой чулан, откуда на нас пахнуло затхлостью и плесенью.

– Может быть, он отсиживался в этом чулане, дожидаясь, пока не затихнут шум и суета? – предположил Саймон.

– Но он же спустился с третьего этажа.

– Вы имеете в виду Люка?

– Да… Я все время думаю о Люке, – призналась я, отпуская гобелен.

Саймон только хмыкнул. Вдруг за нами раздался шорох. Мы стояли спиной ко входу в галерею и разом повернулись, словно застигнутые врасплох маленькие шалуны.

– Вот кто здесь! – приветствовал нас Люк. – А я-то услышал голоса и решил, что духи менестрелей вернулись, чтобы покуражиться над нами.

Чего бы я не дала в эту минуту, чтобы видеть его лицо!

– Сюда слишком редко наведываются живые, – проговорил Саймон. – Здесь полное запустение.

– Ну, современных музыкантов наша галерея не устроит. В последний раз, когда мы давали бал, оркестрантов рассадили в холле на помосте.

– А насколько интереснее было бы, если бы они расположились в галерее! – Я сама удивилась тому, что говорю.

– Да-да, и чтобы играли на клавикордах, на псалтерионе или на лютне – словом, на инструментах далекого, призрачного прошлого. – В голосе Люка слышалась ирония, и я подумала: «Ничего себе, утром он застал меня в библиотеке, днем – здесь, в галерее!»

Мы вышли на лестницу, и Люк вместе с нами вернулся в зимнюю гостиную.

Там мы долго беседовали, сидя у камина, но между нами ощущалась какая-то неловкость, и каждый это чувствовал.

В тот день ужин подавали в холле, хотя у нас был траур – Рождество есть Рождество, и нарушать вековые традиции никто не стал. Длинный парадный стол был красиво сервирован. На нарядной кружевной скатерти разбросаны веточки остролиста, а пламя свечей в медных подсвечниках, искрясь, отражалось в хрустале и серебряных приборах. Сидя за таким парадным столом, все невольно настраивались на праздничный лад.

На стенах горели свечи в канделябрах и ярко освещали холл. Спускаясь по лестнице, я подумала: «Вот так, наверное, холл выглядел сто лет тому назад».

На мне было просторное серое бархатное платье с широкими, ниспадающими от локтей рукавами, украшенное у ворота светло-зелеными кружевами. Я заказала его в Хэрроугейте, и, по-моему, оно как нельзя лучше соответствовало моему положению и рождественскому празднику.

Руфь предупредила меня, что за ужином у них принято обмениваться рождественскими подарками. И действительно, я увидела на столе множество ярких и пестрых пакетов. Разложенные на скатерти карточки из пергамента с написанными на них именами указывали, кому где сидеть. Пока нас было семеро, так что за громадным столом нам предстояло сидеть на почтительном расстоянии друг от друга. Но сэр Мэтью предупредил, что после ужина надо ждать гостей: многие заглянут в «Услады» выпить вина. Среди них, как я понимала, будут и доктор Смит с Дамарис, и мистер Картрайт с женой и домочадцами.

У столика на колесах Руфь уже отдавала распоряжения Уильяму и двум горничным.

– А вот и вы! – повернулась она ко мне. – Ну что, вам лучше?

– Благодарю вас, мне совсем хорошо.

– Рада слышать. Уж сегодня-то вечером было бы обидно хандрить. И все же, если вы устанете, не стесняйтесь, пусть другие сидят, а вы тихонько уйдите, я за вас извинюсь.

– Спасибо, Руфь.

Она крепко сжала мне руку: впервые Руфь позволила себе выказать симпатию ко мне. Вот что значит Рождество, подумала я.

Затем на лестнице, ведущей в холл, показалась Хейгар. Пока она спускалась, ей приходилось опираться на трость, и тем не менее ее выход был поистине королевским. Хейгар была в бархатном платье цвета гелиотропа, что очень шло к ее седым волосам и вполне соответствовало стилю, бывшему в моде двадцать лет назад. Я не встречала никого, кто держался бы с таким достоинством, как Хейгар. Сразу чувствовалось – перед ней все должны немного робеть. Поэтом мне вдвойне было приятно, что мы с ней стали друзьями. Изумрудное колье и серьги дополняли ее туалет, а в кольце сверкал огромный квадратный изумруд. Приложившись холодной щекой к моей щеке, она проговорила:

– Как приятно видеть вас здесь, с нами, Кэтрин. А Саймон еще не спустился? – и с любовной укоризной покачала головой: – Верно, проклинает все на свете, одеваясь к столу.

– Да уж, Саймон всегда терпеть не мог «расфуфыриваться», как он это называет, – поддержала ее Руфь. – Помню, он как-то раз сказал, что никакие торжества не стоят такой траты сил.

– Да, на сей счет у него свои убеждения, – согласилась с ней Хейгар. – А вот и Мэтью! Ну, как ты себя чувствуешь, Мэтью?

Сэр Мэтью осторожно спускался с лестницы. За ним ковыляла тетя Сара в нарядном платье с несколько рискованным декольте. Она была явно взволнована. Голубой шелковый наряд, украшенный лептами и кружевами, придавал ей сходство с юной девочкой. А может, виной всему было ее возбужденное состояние – оно сразу бросалось в глаза. Устремив взор на стол, Сара радостно воскликнула:

– Подарки! Это всегда самое интересное, верно, Хейгар?

– Ты никогда не повзрослеешь, Сара, – упрекнула ее сестра.

Но Сара уже повернулась ко мне:

– А вы, Кэтрин, любите подарки? Наверное, любите. У нас с вами столько общего! Мы с ней это выяснили, – начала объяснять она сестре, – когда… когда…

К счастью, на лестнице появился Саймон. Мне впервые довелось видеть его одетым по-вечернему. Красавцем я его, пожалуй, не назвала бы, но по крайней мере он производил внушительное впечатление.

– Ага! – воскликнула Хейгар. – Значит, ты, внучок, уступил-таки традициям!

Саймон поднес ее руку к губам, и я заметила, какая довольная улыбка осветила ее лицо.

– Бывают случаи, – пояснил он, – когда нельзя не подчиниться обычаю.

И вдруг над залитым светом холлом, где мы все стояли, поплыли звуки скрипки – кто-то играл на галерее!

Все мгновенно замолчали и подняли глаза. На галерее было темно, но скрипка продолжала играть, и мотив, выводимый смычком, был мне хорошо знаком. Первой опомнилась Хейгар.

– Кто там? – осведомилась она. Ответом ей были только жалобы скрипки. Тогда встрепенулся Саймон:

– Сейчас выясню!

Но только он двинулся к лестнице, как на балконе появилась фигура. Длинные светлые волосы почти закрывали лицо. Это был Люк.

– Я решил, что в такой вечер вы заслуживаете серенады, – объявил он.

И, аккомпанируя себе на скрипке, запел. У него оказался мягкий, очень приятный тенор.

Как ветер с дерева листы

Безжалостной рукой срывает,

Друзей любимые черты

Жестоко время похищает.

На пире жизни я брожу

Один, как в опустевшем зале,

Знакомых лиц не нахожу,

Огонь погас… Цветы увяли…

Он поклонился, положил скрипку, сбежал с лестницы и присоединился к нам.

– Фурор, да и только! – сухо пробормотал Саймон.

– Ты весь в деда, Люк, – заявила Хейгар. – Любишь, чтобы тобой восторгались.

– Уймись, Хейгар, – засмеялся сэр Мэтью. – Вечно ты ко мне придираешься.

– Я давно говорила, – ласково заметила Руфь, – что Люку надо больше заниматься музыкой.

Мы сели за стол и, пока Уильям с горничными обносили нас блюдами, занялись подарками. Сара, как малый ребенок, взвизгивала от восторга, остальные благовоспитанно рассматривали подарки, обменивались учтивыми благодарностями.

Из пакетов, лежавших передо мной, один особенно заинтриговал меня. На обертке размашистым почерком Хейгар было написано: «С пожеланиями счастливого Рождества от Хейгар и Саймона Рокуэлл-Редверз». Я не совсем понимала, почему они решили сделать мне общий подарок, и с некоторым разочарованием подумала, что, вероятно, у Саймона не нашлось для меня ничего, и Хейгар присоединила его имя к своему, чтобы спасти положение. Но, открыв коробочку, я замерла от изумления: в ней лежало кольцо. Я сразу поняла, что оно старинное и очень дорогое. Вероятно, фамильная драгоценность – рубин, окруженный бриллиантами. Вынув кольцо из коробочки, я перевела взгляд с Хейгар на Саймона. Он внимательно наблюдал за мной, а Хейгар улыбнулась той улыбкой, которую она обычно приберегала для внука.

– Но оно же невероятно… невероятно… – заикаясь, пробормотала я.

Я видела, что глаза всех присутствующих обращены на меня и кольцо.

– Это кольцо всегда хранилось у нас в семье, – сказал Саймон. – В семье Редверз.

– Какое красивое!

– Что ж, и Редверзам есть чем похвалиться, – отозвался Саймон. – Не одним только Рокуэллам.

– Но я совсем не это хотела сказать…

– Мы знаем, дорогая, что вы хотели сказать, – вмешалась Хейгар. – Саймон вас просто дразнит. Ну-ка, наденьте кольцо, мне хочется посмотреть, впору ли оно.

Сначала я попробовала надеть кольцо на средний палец правой руки. Оно оказалось мало, но для безымянного подошло идеально.

– Оно вам идет, верно? – громогласно спросила Хейгар, обводя взглядом всех сидевших за столом, будто вызывала их поспорить с ней.

– Великолепное кольцо, – тихо согласилась Руфь.

– Ну, Кэтрин, это знак, что вас допустили ко двору Редверзов, – пошутил Люк.

– Как мне вас отблагодарить? – почти шепотом спросила я, не отводя глаз от Хейгар, так как была не в силах посмотреть на Саймона. Я чувствовала, что кольцо дарят мне неспроста и все это понимают, хотя у меня самой голова шла кругом.

Ясно было одно: кольцо очень дорогое и, вручая его, Хейгар и Саймон демонстрируют свое расположение ко мне. Может быть, они даже хотели намекнуть этим моему преследователю, что отныне он имеет дело не только со мной, но и с ними.

– Носите его. Это будет лучше всякой благодарности, – ответил на мой вопрос Саймон.

– Слушайте, Кэтрин, это же талисман! – вскричал Люк. – Пока кольцо у вас на пальце, оно защитит вас от любой опасности. Таково семейное предание. Над ним тяготеет проклятие. Да нет, что это я болтаю? Наоборот, оно несет с собой благословение! Дух кольца защитит вас от злых сил.

– Значит, оно мне дорого вдвойне, – шутливо отозвалась я, – ведь кроме защиты от злых сил оно еще и красиво! Как я благодарна вам, Хейгар, за этот чудесный подарок!

– Да, рядом с ним наши ничтожные дары просто меркнут, – вздохнул Люк. – Но не забывайте, Кэтрин, важен не подарок, а то, с каким чувством его преподносят.

– Да, это помнить всегда полезно, – решительно прогудела Хейгар.

Боясь выдать чувства, которые вызвал у меня этот подарок, я решила больше ничего не говорить при всех, а еще раз поблагодарить Хейгар и Саймона наедине. Поэтому я поскорее взялась за поданный Уильямом суп, и к тому времени, как торжественно внесли рождественскую фаршированную каштанами индейку, прониклась приятным ощущением тихого и радостного семейного праздника.

Наконец пришел черед и рождественского пудинга – украшенный гирляндой остролиста, с лихо воткнутой в середину веточкой омелы, он поражал великолепием. Уильям облил его бренди, а сэр Мэтью, сидевший во главе стола, поджег.

– В прошлое Рождество, – вздохнула Сара, – все было по-другому. Съехалось множество гостей, а там, где вы сейчас сидите, Кэтрин, сидел Габриэль.

– Не будем говорить о печальном, – прервал ее сэр Мэтью. – Ведь сегодня первый день Рождества!

– Вот в Рождество и надо вспоминать тех, кого нет с нами, – запротестовала Сара. – Самое время.

– Разве? – усомнилась Руфь.

– Конечно! – воскликнула Сара. – Помнишь, Хейгар, тот рождественский ужин, на котором нам в первый раз позволили присутствовать?

– Помню, – отозвалась Хейгар.

Сара оперлась на стол обоими локтями, взгляд ее был прикован к голубому пламени над пудингом.

– Прошлой ночью, – проговорила она глухим голосом, – я лежала и вспоминала все рождественские праздники, которые были в моей жизни. Первый я запомнила, потому что проснулась среди ночи от звуков музыки. Мне было тогда три года. Я испугалась, разревелась, а Хейгар задала мне трепку.

– И эта взбучка наверняка была не последней, правда, тетушка Хейгар? – заметил Люк.

– Должен же кто-то следить за порядком в семье, – спокойно ответила Хейгар. – И тебе, Люк, не повредило бы, если бы твоему поведению уделяли больше внимания.

– Я припомнила каждое Рождество, и последнее особенно, – мечтательно продолжала Сара. – Помните, какие мы тогда произносили тосты? Один был за Габриэля, после того как он так счастливо избежал опасности.

На секунду за столом наступила тишина, но я нарушила ее:

– Какой опасности?

– Ну как же! Габриэля чуть не убило, – ответила Сара и тут же приложила руку к губам. – Подумайте! Если бы это случилось, он и с Кэтрин не успел бы встретиться! Умри он, и вы не сидели бы сейчас с нами, Кэтрин, дорогая! Подумать только! И не ждали бы…

– Габриэль никогда не упоминал об этом происшествии, – удивилась я.

– Да о нем и говорить-то не стоило, – резко вмешалась Руфь. – Внезапно обрушилась одна из старых стен в руинах, а Габриэль как раз стоял рядом. Он отделался ушибами. Чепуха, всего лишь синяк на ноге!

– Как чепуха? – вскинулась Сара, и ее голубые глаза сердито блеснули. Видимо, ее обидело, что Руфь так легко смотрит на случай, показавшийся ей очень серьезным. – Да он же по чистой случайности заметил опасность. И успел отскочить. Если бы он ничего не заметил, от него осталось бы мокрое место.

– Нет, давайте поговорим о чем-нибудь веселом, – восстал Люк. – Тогда все обошлось. И это главное.

– А если бы не обошлось, – пробормотала тетя Сара, – не было бы никакой нужды…

– Уильям! – перебила ее Руфь. – У мистера Редверза пустой бокал.

А мои мысли устремились к Габриэлю. Я вспомнила, как мне казалось, будто ему страшно дома. Вспомнила, как затуманилось его лицо, когда во время нашего свадебного путешествия мы наткнулись на пляже на развалины, напомнившие ему руины Кирклендского аббатства. Так ли уж случайно рухнула стена? Не догадывался ли Габриэль, что кто-то в «Усладах» хочет его смерти? Не потому ли его мучил страх? Не потому ли он женился на мне – хотел, чтобы мы вдвоем противостояли опасности! И что же, выходит, злые силы все-таки подстерегли Габриэля? Если да, значит, кто-то жаждет заполучить его наследство. И каково же было разочарование этого злоумышленника, когда, убив Габриэля – а теперь я уже не сомневалась, что Габриэля убили, – каково же было разочарование убийцы, когда выяснилось, что место Габриэля займет другой наследник – мой будущий ребенок!

Все сразу встало на свои места, и, сидя в ярко освещенном холле перед пылающим на столе рождественским пудингом, я впервые поняла: человек, убравший со своего пути Габриэля, не остановится ни перед чем. Он уничтожит и моего ребенка. И самый верный способ не дать мне родить сына – убить меня.

Однако пока на мою жизнь никто не покушался. Ну да, Саймон же сказал, что после гибели Габриэля моя внезапная смерть показалась бы всем подозрительной. Наконец я начала разбираться в обстановке. Мне грозила опасность, смертельная опасность, но я уже не испытывала прежнего страха. Эта опасность была ничто по сравнению с ужасом, который охватывал меня прежде, когда я подозревала, что мой рассудок поврежден и все странности, происходящие со мной, – плод больного воображения. Как ни удивительно, но нынешняя, вполне реальная опасность казалась мне значительно менее страшной, чем та, которая мне только мерещилась.

Я поймала себя на том, что смотрю на Люка, на его бледное, полускрытое светлыми волосами лицо, и не могу решить, на кого он больше похож – на ангела или на сатира. Он напоминал мне скульптуры на фронтоне «Услад». Глаза Люка, встретившись с моими, бесовски блеснули, словно он прочел мои мысли и они его позабавили.

За здоровье каждого из присутствующих пили шампанское. Настал и мой черед, все поднялись с бокалами в руках, а я гадала, кто же из пьющих за мое здоровье обдумывает в эту минуту, как погубить меня так, чтобы смерть выглядела естественной.

Когда с ужином было покончено, слуги быстро убрали со стола, и мы приготовились к приему гостей. Их съехалось больше, чем я предполагала. Первыми прибыли доктор Смит и Дамарис, и, глядя на них, я старалась представить себе, каково-то больной жене доктора мириться с тем, что муж и дочь покидают ее в такой день.

Я спросила Дамарис о самочувствии матери, но она ответила, что той «надо отдохнуть». Ей положено рано ложиться, и доктор, не делая скидки на праздники, требует неукоснительного соблюдения режима.

Вместе с викарием и его женой приехали их многочисленные домочадцы, включая женатых сыновей и замужних дочерей, а также их отпрысков. Собственно, больше гостей не было, и я, подобно Саре, подумала о других рождественских праздниках, только не о тех, которые были, а о будущих.

Танцев не устраивали. Гостей провели в гостиную на втором этаже, и беседа велась приглушенно. Конечно, в этот день все вспоминали Габриэля, ведь это из-за его безвременной кончины в «Усладах» не было традиционного веселого рождественского бала.

Улучив удобный момент, я поблагодарила Хейгар за кольцо.

– Нам обоим хотелось, чтобы оно стало вашим, – улыбнулась она.

– Но оно такое дорогое. Я должна и Саймона поблагодарить.

– А вот и он.

Саймон действительно подошел к нам.

– Я как раз благодарю вашу бабушку за великолепный подарок, – повернулась я к нему.

Саймон взял мою руку и стал рассматривать кольцо.

– У Кэтрин на руке оно выглядит намного выигрышней, чем в коробке, – сказал он.

Хейгар кивнула, а Саймон еще несколько секунд держал мою руку, склонив голову набок, и с довольной улыбкой смотрел на кольцо.

Подошла Руфь.

– Кэтрин, не лучше ли вам потихоньку уйти к себе? – спросила она. – На вашем месте я бы прилегла. Вам нельзя утомляться, этого надо всячески избегать.

В моей душе клубился целый вихрь новых противоречивых чувств, так что я и сама не прочь была уединиться и поразмыслить обо всем. К тому же я понимала, что мне не мешает полежать.

– Да, я, пожалуй, пойду, – согласилась я.

– Мы останемся здесь на завтра, – напомнила мне Хейгар. – Можем завтра утром прокатиться втроем, а может быть, и Руфь составит нам компанию.

– Вряд ли, – ответила Руфь. – Завтра будут все время наведываться гости. Это же день рождественских подарков, сами понимаете.

– Ну хорошо, посмотрим, – сказала Хейгар. – Спокойной ночи, милая Кэтрин. Правильно делаете, что ложитесь пораньше, и так день для вас, наверное, выдался тяжелый.

Я поцеловала ей руку, а она, притянув меня к себе, коснулась губами моей щеки. Потом я протянула руку Саймону, и, к моему удивлению, он быстро нагнулся и поднес ее к губам. Я даже слегка покраснела – такой это был крепкий и жаркий поцелуй, но понадеялась, что Руфь моего румянца не заметила.

– Идите, Кэтрин, – повторила она. – Я извинюсь за вас перед гостями. Они вас не осудят.

И я ушла к себе. Но, очутившись в своей комнате, поняла, что не смогу заснуть. Меня переполняли впечатления. Однако я зажгла свечи и прилегла на кровать. Крутя на пальце подаренное мне кольцо, я тешила себя мыслью, что эта фамильная драгоценность Редверзов дана мне в знак того, что меня хотят видеть в кругу их семьи.

Вот так же я лежала, когда у моей постели появился монах, а потом начались все эти странности. Перебирая их в памяти, я вдруг ощутила, как во мне нарастает беспокойство. Времени остается в обрез. Вой как быстро я уже устаю, даже пришлось раньше уйти от гостей. Необходимо – и как можно скорее! – раскрыть тайну! Если бы найти этот потайной ход! Если бы узнать, где спрятана ряса!

А ведь галерею менестрелей мы так и не осмотрели как следует. Нашли, правда, чулан, но за другие гобелены не заглядывали. Интересно, когда в последний раз их снимали со стены? Я не могла совладать с желанием немедленно осмотреть галерею еще раз и, поскольку не раздевалась, быстро встала с постели. Идя по коридору, я слышала голоса из гостиной на этом же этаже. Осторожно спустившись по лестнице, я открыла дверь в галерею и вошла.

В холле горело множество свечей, но галерея была мрачной и темной. Я упрекнула себя за наивность: можно ли надеяться что-нибудь обнаружить в этой полутьме? Склонившись над перилами балкона, я посмотрела вниз, в холл. Он был весь как на ладони, кроме той части, которая находилась подо мной.

И вдруг дверь галереи открылась, и на пороге возникла чья-то фигура. На секунду мне почудилось, что это монах. И хотя я вроде бы искала встречи с ним, по спине у меня пробежала дрожь. Но это оказался не монах. На вошедшем был обычный вечерний костюм.

– Как… это вы, Кэтрин? – удивленно прошептал он.

Я узнала голос доктора Смита.

– Что вы здесь делаете? – спросил он очень тихо.

– Я не могла заснуть.

Он приблизился ко мне и встал рядом, тоже опершись на перила. Вдруг он приложил палец к губам.

– Там кто-то есть, – прошептал он.

Я не могла понять, к чему такая таинственность. Ведь в доме гости, чего удивляться, если кто-то из них в холле. Но не успела я открыть рот, как он схватил меня за руку и подтащил к самым перилам.

И тут до меня донеслись голоса.

– Дамарис! Наконец-то мы одни!

При звуках этого голоса меня пронзила почти физическая боль. Дело было даже не в словах, а в тоне, каким их произнесли, – в тоне нежном и страстном, подобные ноты звучали в этом голосе не часто.

Это был Саймон. Ему отвечала Дамарис:

– Я боюсь, отец рассердится.

– В таких вопросах, Дамарис, не следует думать о родителях. Надо думать о себе.

– Но он сегодня здесь… Что, если он следит за нами?

Саймон засмеялся, и они вышли на середину холла. Он обнимал Дамарис за талию.

Я отвернулась, не в силах это видеть. А вдруг они нас заметят! Для полного моего унижения не хватало только, чтобы Саймон подумал, будто я подглядываю, как он любезничает с Дамарис!

Я пошла к выходу, и доктор поспешил за мной. Вместе мы поднялись на второй этаж. По-видимому, он углубился в свои мысли и забыл обо мне. Оно и понятно – его волновала собственная дочь.

– Я не позволю ей встречаться с этим сердцеедом, – проговорил он.

Я промолчала, стиснула руки и коснулась кольца Редверзов, которое еще недавно казалось мне исполненным значения.

– Едва ли она вас послушается, – все же возразила я.

– Ей придется, – отрезал он, и я увидела, как на висках у него вздулись вены.

Никогда еще я не видела доктора таким рассерженным. Это свидетельствовало о том, как сильно он привязан к дочери. Я преисполнилась к нему сочувствием, ведь мне самой очень не хватало отцовской заботы. Мой настоящий отец постоянно отсутствовал.

– Он очень настойчив, – проговорила я и сама удивилась злости, прозвучавшей в моем голосе. – Думаю, он всегда добивается своего.

– Простите, – спохватился доктор. – Я совсем забыл: вы же должны отдыхать. Я думал, вы потому и ушли. Как это вы вдруг оказались на галерее?

– Не могла уснуть. Наверное, была слишком возбуждена.

– Ну, по крайней мере, это должно послужить предостережением для нас обоих.

– А вы почему очутились на галерее? – в свою очередь спросила я.

– Я знал, что они в холле вдвоем.

– Ах, вот оно что! Их возможный брак вас не прельщает?

– Брак? Да этот хлыщ никогда не сделает ей предложения! У старой леди на этот счет другие планы. Он женится на той, кого она ему подберет. А моя дочь для нее – партия неподходящая. И потом, Дамарис увлечена Люком.

– Вы полагаете? Что-то сейчас я этого не заметила.

– Люк ее обожает. Будь они оба старше, могли бы пожениться хоть сейчас. Если негодяй Редверз ей все испортит, это будет настоящая трагедия.

– Я вижу, вы о нем не слишком высокого мнения.

– Еще бы! Вы здесь недавно, а то и вам было бы известно, что он прославился на всю округу. Но впрочем, я болтаю, а время идет, пора нам с Дамарис ехать домой. Спокойной ночи, Кэтрин. – Он пожал мне руку, ту самую, на которой было кольцо Редверзов.

Я поднялась к себе. В расстройстве я даже забыла запереть на ночь двери. Но никакие непрошеные гости меня не тревожили. Я была одна с обуревавшими меня чувствами.

Той ночью я постигла их истинную природу и кляла себя за то, что, приняв увлечение за неприязнь, позволила делу зайти так далеко. Меня уязвляло, что Саймон не оценил меня. Я была оскорблена, ибо дорожила его мнением. Той ночью я поняла, что ненависть произрастает из слишком большой заинтересованности, поняла, что женщине надо быть начеку, если кто-то из мужчин вызывает у нее ненависть, – это говорит лишь о том, что он завладел ее чувствами.

Предатель, твердила я себе, стараясь заглушить звенящие в ушах голоса Саймона и Дамарис. Волокита! Увивается за каждой, кто попадется! Вот и я просто попалась ему на глаза. Какая же я дура! И как мы ненавидим тех, кто бывает свидетелем наших глупостей. Ненависть и любовь! Как часто они идут рука об руку.