Текст книги "Кирклендские услады"
Автор книги: Виктория Холт
Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Тогда-то я получила письмо. Я гуляла в саду, когда увидела, что к нам идет почтальон. Я выглядывала его уже несколько дней, так как надеялась, что отец не заставит меня слишком долго ждать ответа.
Предчувствие меня не обмануло: письмо было от отца, я сразу узнала его почерк на конверте. С бьющимся сердцем я поспешила в спальню и, прежде чем вскрыть конверт, старательно заперла дверь.
«Милая Кэтрин!
Твое письмо просто потрясло меня. Представляю, что тебе пришлось пережить, и прежде всего хочу тебя успокоить: Кэтрин Кордер, пациентка Уорстуистла, не приходится тебе матерью, хотя она действительно моя жена.
Я собирался открыть тебе правду, когда ты выходила замуж, но, не посоветовавшись с братом, который играет в этой истории большую роль, не решился.
Мы с женой были очень преданы друг другу, и через два года после нашей свадьбы у нас родилась дочь. Мы назвали ее Кэтрин, но это была не ты. Жена обожала девочку и ни на минуту не расставалась с ней. Она почти не выходила из детской, следя, чтобы все было как положено. Конечно, мы наняли дочке няню. Она поступила к нам с прекрасными рекомендациями и действительно любила детей, была умелой и внимательной, если не находилась под пагубным воздействием джина.
Однажды мы с женой поехали в гости к друзьям и на обратном пути заблудились в пустоши из-за густого тумана. Мы вернулись на два часа позже, чем собирались, и за это время случилось непоправимое. Нянька, воспользовавшись нашим отсутствием, приложилась к бутылке и в таком-то состоянии решила искупать девочку. Она опустила нашу дочку в крутой кипяток! Утешением могло служить только одно – смерть наступила почти мгновенно.
Дорогая Кэтрин, ты, кому предстоит вскоре стать матерью, можешь себе представить, что мы пережили. Жена не могла простить себе, что оставила дочку с нянькой. Я страдал вместе с ней, но ее горе не поддавалось исцелению, даже время оказалось бессильно. Она все так же безудержно оплакивала наше дитя, и меня начало тревожить, что она стремится переложить вину за ее гибель на себя. День и ночь моя бедная жена бродила по дому, то громко рыдая, то исступленно хохоча. Тогда я еще не понимал, какая трагическая судьба ей уготована.
Я пытался ее утешить, убеждал, что у нас еще будут дети, но ясно видел, что ее необходимо как можно скорее отвлечь. И тут твоему дяде Дику пришла в голову спасительная идея.
Я знаю, Кэтрин, ты всегда очень любила дядю Дика. И он всегда любил тебя. В этом нет ничего удивительного, дорогая, ведь он твой отец.
Объяснить все теперь уже очень трудно. Как жаль, что брат не здесь, он сделал бы это лучше меня. Он не холостяк, как все считают. Его жена – твоя мать – была француженкой. Он познакомился с ней, когда его корабль встал на якорь в Марселе. Они поженились через несколько недель после того, как встретились. Родом она была из Прованса, они идеально подходили друг другу и отчаянно тосковали, когда расставались надолго. По-моему, когда приближалось твое рождение, Дик уже смирился с мыслью, что ему придется распрощаться с морем. Как ни странно, судьба нанесла удар нам обоим – и ему и мне – в один и тот же год.
Твоя мать умерла, дав тебе жизнь, и случилось это спустя всего два месяца после гибели нашей дочки.
Твой отец привез тебя к нам, желая дать тебе надежный приют, и мы с ним надеялись, что забота о младенце явится спасением для моей бедной жены. Тебя ведь и звали так же, как нашу дочь. Мы ее назвали Кэтрин в честь ее матери, а твой отец дал тебе это же имя, раз решил перевезти тебя к нам…»
На мгновение я оторвалась от письма: все события моей жизни с удивительной ясностью выстраивались в стройный ряд. Мою душу переполняло ликование – ведь то, чего я боялась больше всего, оказалось неправдой!
Сделав над собой усилие, я постаралась оживить прошлое и вдруг вспомнила женщину с безумным взором, так крепко прижимавшую меня к груди, что я пугалась и разражалась плачем. Мои мысли обратились к несчастному, кого я столько лет считала своим отцом. Каково ему было все эти тяжкие годы, ему, кто не мог забыть, как счастлив он был со своей любимой женой, давно запертой в Уорстуистле! Какие сны снились ему, когда он звал ее среди ночи, умоляя вернуться, звал ее прежнюю, не ту, какой она теперь стала?
Сердце мое исходило жалостью к ним обоим. Как я каялась, что тяготилась нашим мрачным домом, куда из-за вечно закрытых жалюзи никогда не заглядывало солнце!
Я стала читать дальше:
«Дик считал, что тебе будет лучше у нас. Он говорил, что ребенку, тем более если у него нет матери, не годится жить с отцом, который подолгу отсутствует. Теперь, когда твоей матери не стало, он не в силах был расстаться с морем. Он признавался мне, что на берегу он места себе не находил, а в море ему становилось легче. И мы условились, что ты будешь считать своим отцом меня, хотя я часто говорил Дику, что ты чувствовала бы себя гораздо счастливей, если бы знала, что твой отец – он. Ты сама помнишь, как он всегда тебя любил! Он задался целью, чтобы ты получила образование на родине твоей матери, потому-то тебя и отправили в Дижон. Мы стремились убедить всех, что ты моя дочь, так как поначалу надеялись, что и моя жена сможет признать тебя своим ребенком.
Если бы эта надежда сбылась! Какое-то время мы верили, что так и будет. Но для твоей тети горе оказалось губительным, и мы вынуждены были поместить ее в лечебницу. А потом и сами переехали в Глен-Хаус. Здесь ничто не напоминало нам о прошлом, к тому же Уорстуистл был совсем близко…»
О, если бы я знала все это раньше! Быть может, я хоть как-то сумела бы облегчить его жизнь! Но что было, то прошло, а я в то декабрьское утро чувствовала себя счастливой. С души моей свалилось тяжкое бремя страха. Теперь я могу со спокойной душой доискиваться, кто же в этом доме мне враг. И не отступлюсь, пока не узнаю.
А в начале весны появится на свет мое дитя, и я никому не позволю разлучить нас, даже на минуту. А там, глядишь, приедет и дядя Дик. Ах нет, не дядя Дик, а мой отец! Но для меня он, наверное, навсегда останется дядей Диком.
Я буду растить моего ребенка рядом с Саймоном, и наши чувства будут крепнуть, как это обычно бывает, и едва наметившиеся бутоны любви расцветут и принесут желанные плоды. Да, в тот день я действительно была безумно счастлива.
Судьба, по-видимому, решила быть ко мне благосклонной. Иначе как объяснить отрадное для меня происшествие, случившееся на другой же день после того, как я получила письмо от отца?
Я просидела с письмом у себя в комнате целый день, тихо наслаждаясь счастливыми известиями. Я даже не выходила к столу, хотя мне очень хотелось протрубить о моих новостях всем-всем – и Руфи, и Люку, и сэру Мэтью, и тетушке Саре. Однако я решила на время затаиться. Письмо отца делало меня неуязвимой. Все мои страхи как рукой сияло. Я знала, что, если, проснувшись среди ночи, увижу у своей постели монаха, меня это нисколько не испугает. Хотя узнать, кто этот монах, я жаждала по-прежнему и не сомневалась, что, раз меня не терзают никакие страхи, успех мне обеспечен.
Но надо быть осторожной, спохватывалась я. Пока никто ни о чем знать не должен. А Саймон? – спрашивала я себя. Уж ему-то и Хейгар надо рассказать о письме. Но на дворе дул свирепый, холодный ветер. Я побоялась, что, если пойдет снег, я рискую простудиться, и осталась дома. Я подумала, не послать ли им записку, но разве можно поручиться, что ее не перехватят? Ладно, мои новости могут и подождать. А пока я буду думать, как действовать дальше. После ленча ко мне пришла взволнованная Мэри Джейн.
– У Этти началось, мадам, – выпалила она. – За два дня до Рождества! А мы-то думали, она до Нового года не разродится!
– Вам, наверное, надо поспешить к ней, Мэри Джейн.
– Хорошо бы, мадам. Отец вот только сейчас дал знать, мать уже там.
– Послушайте, Мэри Джейн, немедленно отправляйтесь к сестре, своими глазами посмотрите, как у них дела. Может быть, понадобится ваша помощь.
– Спасибо, мадам.
– Только ведь страшный ветер.
– Ну, мне это ни по чем, мадам.
– Подождите, – остановила я ее и, подойдя к шкафу, достала из него самый теплый свой плащ. Как раз тот синий, который вывешивали на балконе. Я накинула его на Мэри Джейн и надела ей на голову капюшон.
– Ну вот, теперь вам никакой ветер не страшен, – сказала я. – Застегнитесь получше, и вас не продует.
– Ох, мадам, как вы добры.
– Я не хочу, чтобы вы простудились.
– Спасибо, мадам, большое спасибо. – В ее искренности не приходилось сомневаться. С некоторым смущением она сказала: – Я так рада, мадам, что эти дни вы выглядите повеселее.
Я засмеялась и застегнула последнюю пуговицу на плаще.
– Мне лучше. Гораздо лучше, – подтвердила я. – А теперь бегите и не торопитесь возвращаться. Если нужно, оставайтесь там ночевать.
Но к вечеру, в сумерки, Мэри Джейн вернулась. Она поднялась прямо ко мне, и я сразу увидела, что с ней что-то стряслось.
– Этти? – начала было я. Мэри Джейн покачала головой:
– Этти родила до того, как я туда пришла. Чудную девочку. С Этти все в порядке.
– А что же не так?
– Ох, мадам, я возвращалась домой через аббатство и увидела его! Чуть не умерла со страху. Понимаете, ведь уже темнело…
– Кого вы увидели? – воскликнула я.
– Ну, его… этого монаха. Он посмотрел на меня и поманил к себе.
– О, Мэри Джейн, да это же замечательно! И что же вы? Что вы сделали?
– Ну, сперва я только таращилась на него. Даже пошевелиться не могла. Меня словно обухом огрели. А потом… потом бросилась бежать. Он не погнался за мной, а я думала, побежит следом.
Я обняла ее и прижала к себе:
– О, Мэри Джейн! Это именно то, что мне нужно!
Она посмотрела на меня с некоторым изумлением, а я отступила на шаг, чтобы лучше вглядеться в нее.
Ну конечно! Она была почти одного роста со мной, а длинный плащ скрывал фигуру. Вот ее и приняли за меня. Уж больно памятен этот плащ тому, кто повесил его на балконе.
Я знала, что Мэри Джейн мне предана. Она считала меня самой доброй госпожой из всех, кому служила. Руфь отпугивала своей холодностью, и к ней трудно было привязаться, тетушка Сара отличалась слишком большими странностями. А за мной Мэри Джейн ухаживала с радостью. Наши отношения не походили на обычные отношения между горничной и госпожой, мы питали друг к другу симпатию. Поэтому я решила посвятить Мэри Джейн в свои замыслы, во всяком случае частично.
– Мэри Джейн, вы думаете, это был призрак? – спросила я.
– Не знаю, мадам, не очень-то я верю в признаки.
– Я тоже. Думаю, что под монашеской рясой прячется отнюдь не призрак.
– Но как он забрался к вам в спальню, мадам?
– Вот это-то я и хочу выяснить.
– И выходит, он же занавески вокруг вашей кровати задернул и грелку стащил.
– Думаю, это его проделки. И вот что, Мэри Джейн. Не говорите пока никому о том, что видели монаха. Он небось воображает, что это я в темноте бежала домой через руины. У него и в мыслях нет, что это были вы. Пусть и остается в неведении… пока. Обещаете молчать?
– Я сделаю все, что вы, мадам, попросите.
Рождественское утро занималось солнечное и морозное. Лежа в постели, я с удовольствием читала поздравительные письма и открытки. Одно из писем было от того, кого я все еще не могла называть иначе, как отец. Поздравляя меня с Рождеством, он выражал надежду, что его предыдущее письмо не слишком меня взволновало. А мой настоящий отец – письмо от него пришло накануне – писал, что собирается вернуться весной.
Ох, как я ждала эту весну! К тому времени мой ребенок уже родится. А что еще будет весной? Но я не хотела заглядывать далеко вперед. Хватит и этого. Я оставалась в постели, и постепенно мои мысли вернулись к тому, от чего они, по правде говоря, никогда не отвлекались, – к моей решимости установить, кто же хочет нанести вред моему ребенку. Я снова и снова перебирала в памяти мелочи, связанные с явлениями монаха, так как была уверена, что ключ к тайне скрыт в какой-то из этих встреч.
Монах проник ко мне в комнату, промчался по коридору, когда я пустилась за ним, и внезапно исчез. Чем больше я об этом думала, тем больше меня разбирало волнение. Что, если в галерее менестрелей скрыт какой-то тайник, лаз? Монах появлялся не только в доме, но и среди руин. Может быть, есть какой-то тайный ход, связывающий «Услады» с аббатством? А может, роль монаха исполняли двое? Что, если в монашескую рясу наряжались по очереди Люк и Дамарис? Сначала Дамарис, дав таким образом возможность Люку появиться в халате на третьем этаже. А потом Люк – в развалинах, когда мы шли по ним с Дамарис?
И я вспомнила о старинном плане аббатства, который видела, когда только что приехала в «Услады». Он где-то в библиотеке. Если, воспользовавшись им, я узнаю, где находится ход, соединяющий руины с нашим домом, то, возможно, приближусь к раскрытию тайны. Два важных ориентира у меня есть: аркада, где оба раза видели монаха – сначала я, когда была там с Дамарис, потом Мэри Джейн, – и галерея менестрелей здесь, в доме.
Меня охватило нетерпение. Я не могла дождаться, когда можно будет одеться и выйти. Впрочем, зачем ждать?
Я накинула капот и поспешила в библиотеку. Разыскать план не составило труда. Он хранился в кожаном футляре и был нанесен на пожелтевший от времени пергамент. Когда я взяла план и сунула его под мышку, я услышала позади себя какое-то движение и резко повернулась. В дверях стоял Люк.
На его лице было то настороженное выражение, с которым в последнее время на меня смотрели многие. До сих пор меня это пугало, но сейчас во мне ничто не дрогнуло.
– Боже, да это Кэтрин! Счастливого Рождества, Кэтрин, и плодоносного Нового года!
– Спасибо, Люк.
Он так и стоял в дверях, загораживая дорогу. Мне было неловко – не только потому, что под мышкой у меня был план аббатства, но и из-за моего небрежного костюма.
– Что случилось, Кэтрин?
– Ровным счетом ничего.
– Но у вас такой вид, будто я, того и гляди, вас съем.
– Значит, мой вид обманчив.
– Могу ли я заключить, что в это прекрасное рождественское утро вы ко мне вполне расположены?
– По-моему, в рождественское утро иначе и быть не может, ведь наши сердца открыты всему миру.
– Вы отнимаете хлеб у старика Картрайта! А нам как раз скоро идти слушать его тягучую рождественскую проповедь. – Люк зевнул. – Меня всегда так и подмывает остановить его словоизлияния звоном часов. Мне на днях рассказывали про одного эсквайра-самодура. Он так и делал. Я не шучу. Приходя в церковь, он доставал часы и отпускал на всю проповедь ровно десять минут, ни минутой больше. Когда время истекало, он щелкал пальцами. Хочешь не хочешь, викарий умолкал, иначе ему пришлось бы распрощаться с местом. – Люк прищурился и закончил: – Вот я и подумываю, не заимствовать ли мне это, когда…
Я быстро взглянула на пего. «Когда стану хозяином „Услад“ – вот что он хотел сказать. И мне стало не по себе.
– Ну а что это вы читаете? – И цепкие пальцы впились в кожаный футляр.
– Да вот, заприметила когда-то в библиотеке, а сейчас решила взглянуть повнимательней.
Но Люк отобрал у меня план, несмотря на мои попытки воспротивиться. Однако не устраивать же потасовку в библиотеке без всяких видимых причин!
– Опять это несчастное аббатство, – проворчал Люк. – Слушайте, Кэтрин, все эти руины, монахи и тому подобное вас просто околдовали.
– А на вас это не действует?
– На меня? Да что вы! Я здесь родился. Для нас все это привычное. Под здешние чары подпадают только приезжие.
Он сунул футляр мне под мышку.
– Смотрите-ка, Кэтрин! Мы стоим под омелой! – воскликнул он и, быстро обняв меня, поцеловал в губы. – Веселого Рождества и счастливого Нового года! – Потом отступил в сторону и склонился в шутливом поклоне.
Собрав все свои силы, я с достоинством проследовала мимо него и устремилась к лестнице. А он, стоя у дверей библиотеки, смотрел мне вслед. Конечно, мне было досадно, что он узнал, зачем я приходила в библиотеку. Интересно, сумел ли он прочесть мои мысли? Люк меня тревожил. Я не могла его понять, и меня не оставляло ощущение, что он больше всех недоволен моим присутствием в «Усладах». Он да еще, пожалуй, Руфь. Если все эти шутки – дело рук их обоих, думала я, то им легче, чем другим, расквитаться со мной. И тогда понятно, почему Дамарис лгала мне: она поступала так ради Люка.
Вернувшись к себе, я забралась в постель и принялась изучать план. Над чертежом красовались название и дата: «Кирклендское аббатство, 1520». И пока я всматривалась в выцветшие штрихи, план на моих глазах оживал: стены словно вырастали, становясь крепкими и мощными. Над ними, как по мановению волшебной палочки, появлялись крыши. В этих оживших зданиях обитал самостоятельный обособленный мир, не нуждавшийся ни в каком содействии извне. Он полностью обеспечивал свое существование. Как легко было представить себе живое аббатство! И оказалось, что мне довольно хорошо знакома его топография. Не только потому, что я проводила в развалинах много времени, а просто оно слишком часто возникало в моем воображении. Прекрасным ориентиром служила квадратная башня в центре аббатства. Я уперлась в нее пальцем. А вот и остатки церкви – нефы, северный и южный, алтарь, галерея; вот дом капитула и здание, где располагались спальни монахов. А аркада, между колоннами которой я увидела монаха, оказывается, ведет в трапезную, к пекарням и солодовне. И вдруг я увидела надпись «Вход в подвалы».
Ну, раз уж под аббатством были подвалы, значит, наверняка они соединялись друг с другом подземными ходами. Такие подземные лабиринты существовали в те времена во всех аббатствах. Я знала это, поскольку читала про такие прославленные монастыри, как Фаунзинское, Киркстолское и аббатство Риво. Мое возбуждение возросло, когда я убедилась, что подвалы располагались в ближайшей к «Усладам» части аббатства.
Я с головой ушла в план и не услышала стука в дверь. В комнате, неожиданно для меня, появилась Руфь. Она встала в ногах кровати, там, где стоял монах.
– Веселого Рождества! – приветствовала она меня.
– Спасибо, и вам того же.
– Вы чем-то увлечены?
– А… да.
Руфь устремила глаза на пергамент и, по-моему, узнала его.
– Ну, как вы себя чувствуете?
– Гораздо лучше.
– Приятно слышать. Собираетесь вставать? Скоро приедут гости.
– Да-да, – отозвалась я. – Сейчас встану.
Руфь кивнула и снова посмотрела на план. Мне почудилось, что у нее сделался озабоченный вид.
Вся семья была готова отправиться в церковь, а Хейгар и Саймон все не приезжали.
– Обычно они прибывают заранее, – обронила Руфь. – Может быть, что-то случилось и задержало их? Во всяком случае, нам пора. В рождественское утро нельзя опаздывать.
В холл спустились сэр Мэтью и тетя Сара, оба в парадных костюмах. Я еще ни разу не видела их одетыми для выезда. Экипаж уже ждал у дверей, ему предстояло отвезти их в церковь и доставить назад. Ложа Рокуэллов в церкви в рождественское утро не должна пустовать – такова традиция.
А мне до смерти хотелось, не откладывая, отправиться в аббатство и заняться поисками этих подвалов. И как было бы хорошо действовать на свободе, зная, что никто там не может появиться.
Придумать бы какой-то предлог, чтобы не ехать в церковь! Тогда целых два часа я смогу быть спокойной, что мне никто не помешает.
Вообще-то поехать вместе со всеми в церковь и занять свое место в ложе Рокуэллов было бы даже приятно – понемногу я начала проникаться уважением к старым традициям, да и умиротворение, даруемое рождественской службой, мне бы не помешало. Но передо мной стояла задача ни с чем не сравнимой важности: защитить мое дитя. И я решила покривить душой…
Когда все садились в экипаж, я на секунду застыла на месте, прижав руку к животу.
– Что такое? – сразу вскинулась Руфь.
– Ничего, ничего… но, пожалуй, мне лучше не ехать с вами. Доктор предупреждал, что мне ни в коем случае нельзя переутомляться.
– Я тоже останусь, – заявила Руфь. – Немедленно ложитесь.
– Нет, зачем же вам оставаться? – воспротивилась я. – Со мной будет Мэри Джейн. Она сделает все, что нужно. Она все прекрасно умеет.
– Но я чувствую, мне следует остаться, – настаивала Руфь.
– В таком случае мне придется поехать в церковь. Я не могу допустить, чтобы из-за меня вы пропустили рождественскую службу.
Руфь заколебалась, потом сдалась:
– Ну хорошо, раз вы настаиваете… А что вы собираетесь делать?
– Пойду к себе, отдохну… Мне хочется набраться сил на весь день.
Она кивнула и обратилась к конюшему:
– Позовите Мэри Джейн, только побыстрее, а то мы опоздаем в церковь.
Сразу же к нам выбежала Мэри Джейн.
– Миссис Рокуэлл неважно себя чувствует и не поедет с нами, – сказала Руфь. – Отведите ее в ее комнату и присмотрите за нею.
– Хорошо, мадам, – ответила Мэри Джейн.
Успокоившаяся Руфь села в экипаж, и через несколько минут он скрылся из виду, а мы с Мэри Джейн поднялись ко мне.
Как только мы очутились в комнате, я сказала:
– Мэри Джейн, мы идем на разведку.
– Но, мадам…
Я понимала, что мне придется до некоторой степени посвятить Мэри Джейн в мои замыслы. Встретив монаха, она невольно стала моей союзницей, и то, что она пришла тогда прямо ко мне и обо всем поведала, а потом сдержала обещание никому ничего не говорить, доказывало, что на нее смело можно положиться.
– Со мной все в порядке, – заверила ее я. – Мне и самой хотелось поехать в церковь, но есть одно важное дело. Сейчас мы с вами пойдем в аббатство.
Я уговорила ее опять надеть мой синий плащ, а сама накинула темно-коричневый. И мы пустились в путь.
Сколько времени займут наши исследования, я не знала, поэтому боялась потерять хотя бы минуту. Нельзя, чтобы Рокуэллы вернулись из церкви раньше нас.
– Я изучила план аббатства, – объяснила я Мэри Джейн. – Он у меня с собой. Оба раза монах появлялся в том месте, где рядом вход в подвалы. Вот прямо туда и пойдем.
– Но что, если монах опять покажется? – спросила Мэри Джейн.
– Не думаю. Сегодня мы его вряд ли увидим.
– А пусть бы! Я бы ему выложила все, что думаю. Он ведь меня до смерти напугал! Хорошо еще, что я не в положении!
– Да уж! – поддержала я, и мы рассмеялись. Но как мне показалось, смех наш был довольно нервный, ведь и Мэри Джейн, и я понимали, что имеем дело не с простым шутником. За его проделками крылось нечто зловещее. – Нам надо выяснить, – продолжала я, – есть ли ход из развалин в «Услады». Надо помнить, что в свое время, давным-давно, где-то были спрятаны драгоценности из «Услад». И возможно, там же несколько лет укрывался кое-кто из членов семейства. Так что, видите, Мэри Джейн, судя по всему, подземелье тут непременно должно быть.
– Да уж не сомневайтесь! – подхватила Мэри Джейн. – Чему тут удивляться. В этом доме полно всяких темных углов да закоулков. Так что и ход, вероятно, есть, надо только его поискать.
К тому времени, как мы добрались до развалин, я слегка запыхалась – и от быстрой ходьбы, и от волнения. Поэтому Мэри Джейн замедлила шаги:
– Не забывайте, мадам, вам надо быть поосторожней.
Разве я могла забыть? Ведь я и старалась принять все меры предосторожности, ибо вряд ли какое-нибудь другое дитя больше нуждалось в защите, слишком грозная опасность нависла над ним.
Переходя под аркадой от колонны к колонне, как монах в тот вечер, мы вышли к месту, где, насколько я знала, когда-то располагались пекарня и солодовня. И тут увидели остатки винтовой лестницы. Она, несомненно, вела в подвалы. Выучив план назубок, я понимала, что в наших розысках мы все время приближаемся к дому, значит, это – часть развалин, которая граничит с «Усладами».
Я осторожно начала спускаться по лестнице, Мэри Джейн следовала за мной. И там, где ступени кончились, мы увидели два коридора, идущие в сторону «Услад». Очевидно, когда-то это и были подземные ходы, но теперь, к моему великому разочарованию, над ними, так же как и над остатками церкви, вместо крыши голубело небо.
Но мы все же направились по этим ходам, разделенным низкой стенкой, – каждая по своему, – и, когда прошли ярдов пятьдесят, оба коридора соединились и мы оказались в каком-то подобии укрытия. Здесь можно было различить остатки просторных помещений, разделявшихся когда-то кирпичными стенами. Теперь от этих стен мало что сохранилось. Я заподозрила, что именно здесь в Гражданскую войну были спрятаны ценности из «Услад», а значит, это укрытие должно как-то соединяться с домом. Надо искать дальше.
Пройдя все помещения, мы очутились у границы развалин. Прямо перед нами возвышались «Услады», и, как я могла разглядеть, совсем рядом находилась та их часть, где располагалась галерея менестрелей. Меня лихорадило от волнения и тревоги, ведь, по всей видимости, дальше ходу не было.
Мэри Джейи вопросительно посмотрела на меня, не зная, что теперь делать. Но я, взглянув на часы, увидела, что нам надо спешить домой: с минуты на минуту все вернутся из церкви.
– Нам пора, – сказала я. – Но мы сюда еще вернемся.
От досады Мэри Джейн пнула ногой камни, лежавшие возле остатков стены. Раздался гулкий звук, которому я в тот момент не придала значения. Меня заботило, какой поднимется переполох, если обнаружится, что я прикинулась нездоровой, а сама устремилась в руины.
– Вернемся, вернемся, – заверила я Мэри Джейн. – Может быть, даже завтра. А сейчас надо бежать.
Нам повезло. Мы успели вовремя. Буквально через несколько минут после того, как я очутилась в своей комнате, ко мне постучалась Мэри Джейн и сказала, что меня спрашивает доктор Смит.
Я тут же спустилась в холл.
– Здравствуйте, Кэтрин. – Доктор взял меня за руку и заглянул в лицо. – Ну как вы?
– Спасибо, хорошо.
– А я забеспокоился, не увидев вас в церкви вместе с вашими родными.
– Да я просто решила, что мне полезнее будет посидеть сегодня дома.
– Вот оно что! Вам захотелось отдохнуть… А мы были в церкви с Дамарис, и я воспользовался первой же возможностью и потихоньку ушел.
– Ну, если бы я заболела, вас тотчас известили бы. Послали бы за вами кого-нибудь.
– Да, конечно, но я не думал ни о чем серьезном. Однако хотел все же убедиться собственными глазами, как вы.
– Вы так внимательны.
– Иначе и быть не может.
– Но ведь я даже не ваша пациентка. Ко мне скоро приставят Джесси Данкуэйт.
– Нет-нет, я настаиваю на том, чтобы я и впредь принимал в вас участие.
– Пойдемте в зимнюю гостиную, – пригласила я его, – там огонь в камине уже разгорелся.
Гостиная, украшенная остролистом, выглядела очень нарядно. Крупные красные ягоды унизывали ветки. В этом году их было особенно много.
– Это не ваша горничная встретила меня, когда я приехал? – спросил доктор, усаживаясь у камина. – Кажется, ее сестра только что родила?
– Совершенно верно. Мэри Джейн так волновалась в тот день. Она ходила проведать сестру и кого бы вы думали увидела на обратном пути?
Доктор улыбался, словно его радовало, что я пребываю в таком хорошем настроении.
– Вы не поверите! – продолжала я. – Но Мэри Джейн видела монаха.
– Монаха?
– Ну да. Она возвращалась от сестры через аббатство и там-то увидела монаха. Он снова разыграл целое представление и манил ее к себе. Между прочим, она была в моем плаще.
– Что вы говорите!
– Я еще никому об этом не рассказывала, вам первому. Вы же подозреваете, что я теряю рассудок. Так вот, можете быть уверены – я спокойна и уравновешенна, как никогда. Но это еще не самое интересное!
– Что же еще? Я весь внимание.
– Я получила письмо из дома. – И я рассказала доктору все, что сообщил мне отец.
Доктор вздохнул явно с облегчением. Он наклонился ко мне и ласково взял мою руку в свою.
– Ну, Кэтрин! – радостно воскликнул он. – Вот уж поистине чудесные новости! Слов нет, как я рад за вас!
– А представляете, как рада я!
– Еще бы!
– И к тому же Мэри Джейн тоже увидела монаха! Сколько прекрасных перемен с того жуткого дня, когда вы открыли мне…
– Знаете, я так тревожился за вас все это время! Никак не мог решить, правильно ли я поступил, сказав вам все, или разумнее было сохранить покой и вам, и себе.
– Думаю, вы поступили совершенно правильно. Гораздо лучше говорить обо всем в открытую и не устраивать никаких тайн. А теперь я, по крайней мере, смогла все выяснить и избавиться от опасений.
Внезапно доктор снова стал серьезным:
– Кэтрин, вы что-то сказали о призраке, которого видела Мэри Джейн. Что вы имели в виду?
– Что кто-то хочет погубить моего ребенка. Мне необходимо выяснить кто. Ну, одного человека, замешанного в это дело, я уже знаю.
Я замолчала, и доктор поторопил меня:
– Вы знаете кого-то, кто замешан?
Я заколебалась: не так-то просто было признаться, что я подозреваю его дочь. Но доктор не отступал, и я не сдержалась:
– Простите, но я должна сказать вам правду. В это замешала Дамарис.
Он в ужасе отпрянул от меня.
– Она ведь провожала меня, когда я возвращалась от вас. Помните, вы сами на этом настояли. И когда мы увидели в развалинах монаха, Дамарис притворилась, будто никого не видит.
– Боже! Дамарис! – прошептал он, словно про себя.
– Я не сомневаюсь, что она его видела, но она упорно отрицала. Она, конечно, знает, кто стоит за всем этим, кто пытается вывести меня из равновесия. Когда она стала утверждать, будто никого не видела, я сразу поняла, что она – сообщница злоумышленника.
– Быть этого не может! Но почему? Почему?
– Хотела бы я знать! Но в последние дни я сделала кое-какие открытия. Беда только, что я не могу никому довериться.
– Это звучит упреком. Ну что ж, я его заслужил. Верьте, Кэтрин, я действительно очень мучился, когда узнал, что в Уорстуистле содержится некая Кэтрин Кордер, и понял, кем она вам приходится. Я сообщил Рокуэллам – сэру Мэтью и Руфи, поскольку счел это своим долгом. Я хотел, чтобы вы пробыли там всего несколько дней и прошли обследование. У меня и в мыслях не было отправлять вас туда, как… как обычную больную. Я хотел сделать лучше для вас.
– Услышать, что мое имя как-то связано с этим заведением, было для меня большим ударом.
– Я думаю. Но то, что вы говорите о Дамарис… это просто кошмар. Чтобы моя дочь участвовала в заговоре против вас! Наверное, это какая-то ошибка. Вы кому-нибудь говорили об этом?
– Нет, пока нет.
– Одобряю вашу линию поведения. Чем меньше вы будете обо всем этом распространяться, тем легче будет изобличить противника. Но я рад, что вы сказали мне.
В дверь постучали, и вошел Уильям:
– Приехали миссис Рокуэлл-Редверз и мистер Редверз, мадам.
Мы с доктором спустились вниз встретить Хейгар и Саймона.
После обеда мы с Саймоном улучили время поговорить наедине. За стенами «Услад» по-прежнему не унимался северный ветер, но снег так и не пошел. Старшие члены семьи разошлись по своим комнатам отдохнуть. Где были Руфь и Люк, я не знала. Руфь заявила, что, раз я неважно чувствовала себя утром, мне необходимо перед чаем полежать. Я обещала послушаться, но усидеть у себя в комнате не могла. Через десять минут я заглянула в зимнюю гостиную, где и нашла Саймона, задумчиво смотрящего на огонь в камине. Он обрадованно поднялся мне навстречу:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.