Текст книги "Кирклендские услады"

– Охотно, – отозвалась я.

Так и получилось, что, когда Саймон поехал в Нэсборо, с ним отправились Люк, Дамарис и я.

Для начала декабря день выдался теплый. Мы выехали утром, сразу после девяти, и собирались вернуться засветло, то есть часа в четыре.

Люк и Саймон пребывали в прекрасном настроении, и я почувствовала, что заражаюсь их веселостью. Дамарис же, как обычно, хранила молчание. По дороге я подумала, что, стоит мне уехать из «Услад», я тут же обретаю всегда отличавший меня здравый смысл, а все страхи куда-то исчезают. Во всяком случае, размышляла я, со мной не может произойти ничего такого, с чем я не справлюсь. Прислушиваясь к остроумной болтовне Люка, я убеждала себя, что если меня разыгрывал он, то исключительно желая подразнить. После первой ночной шутки он, конечно, понял, что хватил через край, и решил ограничиться мелкими проделками вроде похищения грелки. Он всегда смотрел на меня с некоторой иронией. Ну чего мне бояться? Меня просто избрали мишенью для мальчишеского озорства. Так я думала, пока мы ехали в Нэсборо.

Я уже немного знала этот городок, и он мне всегда нравился. Я находила его одним из самых живописных и интересных старых городов в Западном Йоркшире.

Мы остановились у гостиницы, где слегка подкрепились, а потом разошлись каждый в свою сторону – Саймон отправился по делам, из-за которых приехал, Люк, Дамарис и я – по магазинам. Договорились, что встретимся через два часа в гостинице.

Люка и Дамарис я вскоре потеряла. Вероятно, они ускользнули, пока я была в магазине, так как хотели остаться вдвоем.

Купив все, что заказала Хейгар, и кое-что для себя, я поняла, что у меня в запасе еще целый час, и решила воспользоваться случаем и посмотреть город. Раньше мне это не удавалось.

В тот солнечный декабрьский день Нэсборо выглядел очаровательно. Народу на улицах было совсем мало. Любуясь сверкающей рекой Нидд, крутыми улочками, по обе стороны которых стояли дома под красными крышами, полуразрушенным замком с красивой старинной башней, я чувствовала себя окрыленной, и мне не верилось, что всего несколько часов назад меня мучил гнетущий страх. Когда я спускалась к реке, за моей спиной раздался голос:

– Миссис Кэтрин!

Я оглянулась и увидела, что меня догоняет Саймон.

– Ну как, покончили с покупками?

– Да.

Саймон вынул из кармана часы:

– У нас еще почти час. Что вы собираетесь делать?

– Хочу пройтись вдоль реки.

– Пойдемте вместе.

Он взял у меня пакеты и зашагал рядом. А мне бросились в глаза две вещи: какой силой веет от Саймона и как пустынен берег реки.

– Я знаю, куда вы направляетесь. Хотите попытать счастья у источника.

– У какого источника?

– Неужели вы не слышали о здешнем знаменитом источнике? Разве вы не бывали раньше в Нэсборо?

– Была раза два с отцом. Но источника мы не видели.

– Миссис Кэтрин, у вас явные пробелы в образовании. – Саймон шутливо прищелкнул языком.

– Так расскажите, что это за источник.

– Давайте сходим туда вместе. Хотите? Если вы опустите руку в воду и загадаете желание, а потом, не обтирая руки, дадите ей высохнуть, ваше желание исполнится.

– Убеждена, что сами-то вы в такие выдумки не верите.

– О, вы еще плохо меня знаете, миссис Кэтрин, хотя, конечно, не сомневаетесь в обратном.

– Я не сомневаюсь, что вы – человек чрезвычайно практичный и никогда не станете желать того, что, по вашим расчетам, недостижимо.

– Как-то вы назвали меня самонадеянным. Значит, по-вашему, я считаю себя всесильным. А раз так, я могу пожелать чего угодно и не сомневаться, что мое желание исполнится.

– Но все равно в глубине души будете сознавать, что, если хочешь получить то, что задумал, надо потрудиться.

– Скорее всего.

– Тогда зачем загадывать желание, раз можно достичь того же собственными усилиями?

– Миссис Кэтрин, в таком настроении к Капающему источнику и ходить нечего. Давайте на время забудем о здравом смысле! Попробуем хотя бы раз в жизни быть легковерными!

– Что ж, я не прочь взглянуть на этот источник.

– А загадать желание?

– Да, пожалуй, и загадать желание.

– И скажете мне, если оно сбудется?

– Скажу!

– Только не говорите, что именно вы задумали, пока желание не исполнится. Это – одно из главных условий. То, что вы загадали, должно остаться тайной, тайным сговором между вами и то ли темными, то ли добрыми силами – не помню точно, какие из них здесь заправляют.

Словом, в этом городе две достопримечательности – Капающий источник и пещера матушки Шиптон (Согласно преданию, матушка Шиптон – колдунья и прорицательница, жившая в XV в. (1486-1516), родилась в пещере, соседствующей с Капающим источником. Известны ее сбывшиеся предсказания судьбы ряду высокопоставленных лиц при дворе Генриха VIII.). Ваш отец рассказывал вам предание про старую матушку Шиптон?

– Никаких преданий он мне не рассказывал. Он вообще мало со мной разговаривал.

– Значит, я обязан вас просветить. Старая матушка Шиптон была ведьмой. Она жила в здешних краях лет этак четыреста назад… Плод любви, она родилась от союза деревенской девушки и никому не известного бродяги. Тот уверял, что продал душу нечистой силе. Свою возлюбленную он бросил еще до того, как родилась маленькая Урсула. А девочка росла, росла и стала колдуньей. Вышла замуж за человека по фамилии Шиптон, и ее прозвали матушкой Шиптон.

– Как интересно! Наконец-то я узнала, что это за матушка Шиптон.

– Некоторые ее предсказания сбылись. Говорят, она напророчила падение Уолси (Томас Уолси (1473-1530) – кардинал, впоследствии канцлер, в 1529 г. обвинен в государственной измене.), гибель Армады и предсказала, что будет с Западным Йоркширом после Гражданской войны. Про ее пророчество даже стихи сложены. Я кое-что до сих пор помню:

Будут мысли, точно стрелы,

Через мир земной лететь.

– Когда-то я знал все это стихотворение наизусть и распевал его над ухом бабушкиной кухарки, пока та не выставляла меня из кухни.

Под водою будут люди ездить, спать, и пить, и петь.

И, поди ж ты, смогут люди просто по небу лететь!

А двадцатого столетья девяносто первый год

Не увидят даже дети – свету он конец несет!

– Ну, еще несколько лет у нас в запасе остается, – сказала я, и мы оба расхохотались. Наконец мы подошли к источнику.

– Источник, конечно, волшебный, – сказал Саймон. – И знаете, как еще его называют? Мертвящий. Все, что туда попадает, постепенно превращается в камень.

– Почему?

– Разумеется, с матушкой Шиптон это никак не связано, хотя многие уверены, что это ее проделки. Просто в здешней воде избыток магнезиевой извести. Она попадает из почвы, сквозь которую просачивается вода. Итак, теперь надо опустить руку в воду и загадать желание. Кто первый? Вы или я?

– Вы.

Саймон наклонился над источником, а я смотрела, как капли воды, проходя сквозь землю, падают ему на ладонь.

Выпрямившись, он показал мне мокрую руку:

– Ну вот, я загадал! Пусть рука обсохнет, и мое желание непременно исполнится. Теперь ваша очередь.

Он не отошел в сторону, а остался стоять рядом со мной. Я сняла перчатку и наклонилась над источником. И вдруг поняла, какая вокруг тишина. Мы были здесь одни, и только Саймон знал, где я. Я нагнулась ниже, и ледяные капли упали мне на руку. Вода была невероятно холодная.

Саймон стоял сзади, почти вплотную ко мне, и на мгновение меня охватила паника. Он уже представлялся мне облаченным в черную монашескую рясу.

Только не Саймон! – взмолилась я. Пусть это будет не Саймон, твердила я про себя, совсем забыв о других желаниях.

Саймон стоял так близко, что я ощущала тепло его тела, и, замерев, затаила дыхание, а в голове у меня промелькнуло: «Сейчас что-то со мной случится…»

Я резко выпрямилась и повернулась. Саймон отступил на шаг. Он был совсем рядом. «Почему?» – испуганно спрашивала я себя.

– Не забудьте, рука должна высохнуть, – предупредил он. – А я знаю, что вы загадали.

– Вот как?

– Не так трудно догадаться. Вы шепнули: «Хочу, чтобы у меня родился мальчик!»

– Рука совсем онемела.

– Это от здешней воды. Она удивительно холодная. Видно, от извести, так я полагаю.

Он смотрел мимо меня, и я заметила, что он как-то возбужден. Неожиданно к нам подошел мужчина, приближения которого я не заметила, а Саймон, наверное, видел, как он подходит.

– Ага, пробуете наш волшебный источник, – приветливо сказал незнакомец.

– Разве можно пройти мимо и не поддаться искушению? – ответил Саймон.

– Сюда народ съезжается издалека. Всем хочется попытать счастья у источника и посмотреть пещеру матушки Шиптон.

– Да, место здесь интересное, – подтвердила я.

– Еще бы!

Саймон подбирал с земли мои пакеты.

– Проверьте-ка, высохла ли рука, – сказал он, и, когда мы пошли, я выставила ладонь вперед.

Саймон взял меня под руку и повел вверх по крутым улочкам к замку.

Люк и Дамарис уже поджидали нас в гостинице. Мы наскоро выпили чаю и поехали домой. Уже смеркалось, когда мы добрались до Киркленд-Мурсайд. Саймон высадил Дамарис у дома доктора и повез нас с Люком в «Услады». Я вернулась подавленная. Виной тому были возникшие у меня новые подозрения. Я старалась разубедить себя, но напрасно. Почему там, над источником, на меня напал такой страх? Что было на уме у Саймона, когда он стоял за моей спиной? Не замышлял ли он чего, и только неожиданное появление незнакомца помешало ему?

Я удивлялась сама себе: сколько бы я ни притворялась, что не верю в волшебную силу источника, я всем сердцем жаждала, чтобы мое невольно задуманное желание исполнилось. Только бы не Саймон! А почему, собственно? Не все ли равно – Люк или Саймон?

Но нет, мне было не все равно! Вероятно, именно тогда я начала догадываться, какие чувства питаю к Саймону. Не нежность, нет. Но ни один другой человек не пробуждал во мне такого ощущения полноты жизни. Я могла сердиться на него – и часто сердилась, – но злиться на Саймона было куда приятнее, чем любезничать с другими. Я радовалась, что он считает меня здравомыслящей, и дорожила этим мнением. Ведь я знала, что здравый смысл он ставил выше всех прочих достоинств. При каждой нашей встрече мое отношение к нему менялось, и я начинала понимать, что все больше и больше подпадаю под его обаяние.

Только теперь, когда Саймон занял такое место в моей жизни, я стала разбираться в своих чувствах к Габриэлю. Я поняла, что любила Габриэля, но не была влюблена в него. Я вышла за него замуж, потому что видела, как он нуждается в защите и заботе, и мне хотелось его защитить. Решение выйти за него казалось таким разумным – я могла подарить ему душевный покой, а он готов был избавить меня от царящего в нашем доме уныния, которое становилось все невыносимей. Я не любила Габриэля по-настоящему. Вот почему я никак не могла вспомнить, как он выглядел, вот почему, несмотря на случившуюся с ним трагедию, я с надеждой смотрела в будущее. Эти надежды вселяли в меня Саймон и мой ребенок. Так что мольба, которую я доверила источнику: «Сделай так, чтобы это не был Саймон!» – шла от самого сердца.

В последнее время я стала замечать, что по отношению ко мне все в доме ведут себя как-то странно. Я ловила многозначительные взгляды, которыми обменивались члены семейства, и даже сэр Мэтью, как мне казалось, держался со мной настороженно.

Объяснение этих странностей открылось мне благодаря тетушке Саре. И это открытие оказалось столь пугающим, что все случившееся до сих пор не шло с ним ни в какое сравнение.

Однажды я пошла проведать тетушку Сару и застала ее за работой. Она штопала крестильную рубашечку.

– Как хорошо, что вы пришли, – обрадовалась тетушка Сара. – Вас раньше интересовали мои вышивки.

– И сейчас интересуют, – заверила я. – По-моему, они у вас замечательно получаются. А что вы сейчас вышиваете?

Она лукаво посмотрела на меня:

– Вам правда интересно?

– Очень.

Она хихикнула, отложила крестильную рубашечку и, поднявшись, взяла меня за руку. Некоторое время старушка молчала, наморщив лоб.

– Я никому пока не показываю. Это секрет, – прошептала она наконец. – Вот закончу и покажу.

– Ну, тогда я не буду смотреть. А когда вы предполагаете закончить?

В ответ она проговорила чуть ли не со слезами:

– Как я могу закончить, когда я ничего не знаю! Я думала, вы мне поможете. Вы же говорили, что он не убивал себя.

Затаив дыхание, я ждала, что последует дальше, но ее мысли уже перескочили на другое.

– В крестильной рубашечке дырка, – спокойно сообщила она.

– Правда? Но вы начали рассказывать о вашей вышивке…

– Я же сказала, что никому ее не покажу, пока не закончу. Это все из-за Люка.

– Из-за Люка? – Сердце у меня аж заколотилось.

– Маленький он был такой беспокойный! У купели раскричался и порвал рубашечку. И с тех пор ее не удосужились починить. Да, впрочем, пока не ждали следующее дитя, зачем было стараться?

– Вы так заштопаете, что никто ничего не заметит, – сказала я, и тетушка Сара просияла.

– Все дело в вас, – пробормотала она, – не знаю, куда вас поместить. В этом вся загвоздка.

– Куда поместить меня? – повторила я в изумлении.

– Ну да, Габриэля я вышила… и собаку тоже. Славная была собачка. И как ее необычно звали – Пятница!

– Тетя Сара, – вскинулась я, – вы что-то знаете про Пятницу?

– Бедный Пятница. Такой милый песик. Такой преданный! Вот поэтому-то, наверное… Ох, дорогая моя, я все думаю, как-то ваш малыш поведет себя на крестинах? Правда, дети Рокуэллов никогда не ведут себя смирно. А рубашечку я сама выстираю.

– Тетя Сара, что вы знаете про Пятницу? Пожалуйста, прошу вас, скажите!

Она внимательно всмотрелась в меня.

– Пятница был ваш пес, – произнесла она. – Вам и положено знать. А крестильную рубашечку я никому не позволю трогать. Ее так трудно гладить! В некоторых местах нужно загладить складочки. Я для Люка гладила. И для Габриэля.

– Тетушка Сара, покажите мне вашу новую вышивку, – вдруг неожиданно для себя самой попросила я.

Глаза Сары хитро блеснули.

– Она не закончена. А я не хочу показывать, пока не закончу.

– Но почему? Помните, вы же показывали мне предыдущую, хотя и не закончили ее.

– Тогда было другое дело. Тогда я знала…

– Что знали?

Она затрясла головой:

– Я же говорю – я не знаю, куда вас поместить, понимаете…

– Но я же здесь.

Тетя Сара склонила голову набок и стала похожа на посверкивающую одним глазом птицу.

– Сегодня здесь… и завтра… и, может, на следующей неделе. А потом где вы будете?

Мне стало ясно, что увидеть вышивку необходимо.

– Ну пожалуйста, – подластилась я к ней, – пожалуйста, прошу вас, покажите.

Мой интерес пришелся ей по душе. Она знала, что я не притворяюсь.

– Ну, вам, пожалуй, покажу, – смилостивилась она. – Но больше никому!

– И я никому о ней не скажу, – пообещала я.

– Хорошо, – согласилась тетя Сара и, как ребенок, которому не терпится что-то показать, поторопила меня: – Ну идите скорей!

Подойдя к стенному шкафу, она вынула из него кусок полотна и прижала вышивку к себе так, что мне ничего не было видно.

– Покажите, ну пожалуйста! – взмолилась я.

Тогда, все еще прижимая вышивку к груди, она перевернула ее. На полотне был изображен южный фасад дома, а на каменных плитах – распростертое тело Габриэля. Все выглядело так достоверно, так реально, что мне стало дурно. Всмотревшись, я увидела рядом с Габриэлем еще что-то… Тельце Пятницы! Только мертвый он мог быть таким неподвижным. Это было ужасно!

Видимо, я невольно ахнула, так как тетя Сара довольно рассмеялась. Мое смятение было для нее лучшей похвалой.

– Хоть и вышивка, но все как на самом деле, – пробормотала я.

– Да, так и есть, – мечтательно отозвалась она, – я же видела, как он лежал, в точности так. Я успела спуститься до того, как его унесли… и все видела своими глазами.

– Габриэль! – Я сама удивилась, услышав свой шепот, но эта вышивка разом всколыхнула во мне столько щемящих воспоминаний, и впервые после его гибели я ясно представила себе Габриэля.

– Когда я его увидела, – продолжала тетушка Сара, – я сразу решила, что посвящу этому свою следующую вышивку… и вот что получилось.

– А Пятницу вы тоже видели? – воскликнула я.

Казалось, она пытается вспомнить.

– Видели вы Пятницу мертвым? – настаивала я.

– Он был верным псом, – ответила она. – И погиб из-за этого.

– Значит, вы его видели! Видели мертвым, как Габриэля?

Тетушка Сара снова наморщила лоб.

– Вот же, на вышивке все показано, – наконец проговорила она.

– Но здесь он лежит рядом с Габриэлем, а его там не было.

– Не было? – переспросила она. – Его убрали, а?

– Кто убрал?

Сара вопросительно посмотрела на меня:

– Кто? – Она словно упрашивала, чтобы на ее вопрос ответила я.

– Вы ведь знаете, правда, тетушка Сара?

– Да я-то знаю! – торжествующе подтвердила она.

– Ну тогда, пожалуйста, скажите мне! Я вас очень прошу.

– Но вы и сами знаете.

– Да что вы! А мне так важно знать! Тетушка Сара, вы должны мне сказать! Знали бы вы, как вы мне поможете.

– Не помню.

– Но вы же всегда помните! Вы не могли забыть то, что так важно!

Лицо тетушки Сары оживилось.

– Вспомнила, Кэтрин? Это монах.

По ее наивному лицу было ясно, что она помогла бы мне, если бы могла. Что ей было известно, так и осталось загадкой. Я понимала, что она живет в двух мирах – в реальном и воображаемом. Они путаются у нее в голове, и она не в силах разобраться, где что происходит. Окружающие недооценивали ее. Они делились при ней своими секретами, не понимая, что она, подобно сороке, подхватывает самые яркие и завлекательные сведения и припрятывает их у себя в потаенных уголках памяти.

Я вновь перевела взгляд на вышивку и только теперь, когда немного свыклась с видом фигур Габриэля и Пятницы, лежащих бок о бок, заметила, что заполнена только одна половина полотна. Вторая пока пуста.

Тетушка Сара мгновенно уловила мое удивление, лишний раз доказав, что ее сметливость – если только это свойство можно назвать сметливостью – признак проницательного ума.

– А эту часть я оставила для вас, – объяснила она и в этот момент напомнила мне ясновидящую, для которой тайны будущего, недоступные для нас, простых смертных, скрыты лишь за полупрозрачной завесой.

Видя, что я молчу, она подошла ко мне вплотную и крепко взяла за руку. Сквозь рукав платья я чувствовала, какие горячие у нее пальцы.

– Никак не могу закончить, – пожаловалась она, – не могу, потому что не знаю, куда поместить вас, вот в чем дело.

Она снова повернула полотно лицом к себе, так что мне ничего не стало видно, и прижала к груди.

– Вы не знаете. И я не знаю. А вот монах, он знает! – Она вздохнула. – Да, милая Кэтрин, придется подождать. Какая досада! Ведь я не могу начать другую вышивку, пока эту не закончу.

Она подошла к шкафу и спрятала полотно. Потом вернулась и заглянула мне в лицо.

– Вы неважно выглядите, – сказала она. – Лучше присядьте. С вами все будет в порядке, верно? Бедная Клэр! Знаете, она ведь умерла. Ее погубил Габриэль, так можно сказать – его рождение.

Я все еще находилась под впечатлением ее вышивки и рассеянно ответила:

– У нее ведь было слабое сердце. А я крепкая и совершенно здорова.

Тетя Сара наклонила голову к плечу и оценивающе оглядела меня.

– Может, поэтому мы с вами и подружились… – начала она.

– Почему, тетя Сара?

– Правда же, мы друзья? Я это сразу почувствовала. Стоило вам появиться у нас, я сразу сказала: «Кэтрин мне нравится. Она меня понимает», а они, наверное, решили, раз это так…

– Тетушка Сара! Ради бога, о чем вы? Почему мы с вами лучше понимаем друг друга?

– Они вечно твердят, что я впала в детство.

В душу мою закрался леденящий страх.

– А обо мне что они говорят?

Тетушка Сара с минуту помолчала, а потом произнесла:

– Я всегда обожала нашу галерею менестрелей.

Я сгорала от нетерпения скорее услышать, что осело в ее бедной затуманенной голове, и не сразу поняла, что она уже рассказывает мне – галерея менестрелей как-то связана с рассуждениями на мой счет.

– Значит, вы были на галерее менестрелей, – быстро проговорила я, – и слышали чей-то разговор.

Тетушка Сара кивнула, ее глаза расширились, и она оглянулась через плечо, словно ожидая увидеть кого-то за своей спиной.

– Вы услышали, что говорят обо мне?

Она кивнула, но потом замотала головой:

– Боюсь, в этом году рождественские украшения у нас пышными не будут. Из-за Габриэля. Разве что немного остролиста.

Меня одолела досада, но я понимала, что нельзя вспугнуть ее. Тетушка Сара явно что-то слышала, но боялась сказать, так как знала: этого делать нельзя. Если она почует, как мне хочется поскорее узнать ее секрет, она замкнется и ничего не расскажет. Надо было как-то выудить, что она услышала. Я не сомневалась – мне необходимо это узнать.

Взяв себя в руки, я спокойно сказала:

– Ну что ж! Ничего не поделаешь, зато в следующее Рождество…

– Следующее Рождество! Кто знает, что с нами будет к тому времени… Где мы будем? И я, и вы…

– Ну, тетя Сара, я-то с ребенком, скорее всего, буду здесь. Если у меня родится сын, от меня потребуют, чтобы я растила его в «Усладах». Правда?

– Его могут у вас забрать! А вас запереть…

Я притворилась, что не слышу ее последних слов.

– Но, тетя Сара, я не соглашусь расстаться с моим ребенком, – сказала я. – И никто не может отобрать его у меня.

– Могут, могут… если доктор велит.

Я прикинулась, будто рассматриваю крестильную рубашечку, но, к моему ужасу, руки у меня так дрожали, что я испугалась, как бы тетушка Сара этого не заметила.

– Это доктор сказал? – спросила я.

– Да, это он говорил Руфи. Он думает, что такая необходимость может возникнуть… если… если вам станет хуже… и лучше сделать это, пока ребенок не родился.

– Вы были на галерее менестрелей?

– А они стояли в холле и не видели меня.

– Доктор сказал, что я больна?

– Он сказал: «Психически неуравновешенна» – и объяснил что-то насчет галлюцинаций. Что это, мол, так всегда и бывает: сам больной натворит что-то странное, а думает на других. Он сказал – это один из видов мании преследования или что-то в этом роде.

– Понятно. И по его мнению, именно это и происходит со мной?

У тети Сары задрожали губы.

– О, Кэтрин, – прошептала она, – я так рада, что вы у нас живете, я не хочу, чтобы вы уезжали… не хочу, чтобы вас заперли в Уорстуистл.

Словно звон погребального колокола прозвучал над моей головой! Значит, надо следить за каждым своим шагом, иначе меня похоронят заживо! Больше я не могла оставаться в этой комнате.

– Тетя Сара, – сказала я, – считается, что в это время я должна отдыхать. Вы уж меня извините, но мне пора.

Я не стала ждать, что она скажет на это. Я поцеловала ее в щеку, потом степенно пошла к дверям, но, закрыв их за собой, бегом бросилась в спальню, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Будто загнанный дикий зверек, я видела, как за мной затворяются дверцы клетки. Надо бежать, бежать, пока не закрыли последнюю. Но как?

Я тут же выработала план действий: надо пойти к доктору Смиту и выяснить, что он имел в виду, говоря с Руфью. Может быть, придется выдать тетушку Сару и признаться, что она подслушала их разговор, но, конечно, я всячески постараюсь этого избежать. Однако с такой мелочью я не должна считаться. Слишком многое поставлено на карту.

Значит, они говорят, что я сумасшедшая! Это слово грохотало у меня в мозгу, как барабан в джунглях. Они считают, что у меня галлюцинации, что монах в спальне мне пригрезился, а потом я начала вытворять нечто несуразное, утверждая при этом, что виноват в происходящем кто-то другой. Они внушили это и доктору Смиту, и я должна доказать ему и всем, что ничего подобного не было и нет.

Я накинула синий плащ, тот самый, который кто-то повесил на балконе. Дул холодный ветер, а кроме этого плаща, у меня ничего теплого не было. Но я так спешила к дому доктора, что даже не заметила, какая погода. Я знала, где живет доктор Смит, так как, возвращаясь из Нэсборо, мы завозили домой Дамарис. Сама я у них ни разу не была. Наверное, раньше Рокуэллы бывали в гостях у доктора, но при мне, по-видимому из-за болезни миссис Смит, такие визиты прекратились.

Участок, на котором стоял дом доктора, был не больше акра. Высокий узкий дом с жалюзи на окнах напомнил мне наш Глен-Хаус. Перед ним росли высокие раскидистые ели, и, возможно, из-за них в доме было темно. Я увидела на дверях медную дощечку, уведомляющую, что здесь живет доктор Смит. На мой звонок дверь открыла седая горничная в сильно накрахмаленном переднике.

– Здравствуйте, – улыбнулась я. – Доктор дома?

– Входите, пожалуйста, – пригласила горничная. – К сожалению, сейчас его нет. Может, передать что-нибудь?

Ее лицо показалось мне похожим на маску, и я вспомнила, что подобное впечатление производило на меня лицо Дамарис. Впрочем, я была в таком состоянии, что все вокруг казалось мне странным. За несколько часов, прошедших с тех пор, как я проснулась утром, я сделалась другим человеком. Правда, у меня ни на минуту не возникало сомнений в том, что я совершенно здорова, но злое семя было брошено мне в душу. Да и вообще хотела бы я видеть женщину, которая в подобных обстоятельствах сумела бы сохранить спокойствие.

В холле было темно. На столе красовался горшок с каким-то растением, а рядом на медном подносе лежало несколько визитных карточек. Тут же были блокнот и карандаш. Горничная взяла блокнот:

– Можно узнать ваше имя?

– Я миссис Рокуэлл.

– О! – изумилась горничная. – Вы хотите, чтобы доктор навестил вас?

– Нет, я хочу повидаться с ним здесь.

– Боюсь, что он вернется не раньше чем через час.

– Я подожду.

Она склонила голову и открыла дверь в комнату, имевшую нежилой вид. Вероятно, приемная. Но тут я сообразила, что я не простая пациентка. Доктор говорил, что он мой друг. Я хорошо знаю его дочь, поэтому я спросила:

– А мисс Смит дома?

– Ее тоже нет, мадам.

– Ну, в таком случае я хотела бы повидать миссис Смит.

Горничная явно оторопела, но сказала:

– Я доложу о вас миссис Смит.

Она ушла и почти тут же вернулась с сообщением, что миссис Смит будет рада меня видеть. Если я не возражаю, горничная меня проводит. Я кивнула, и мы поднялись по лестнице в маленькую комнату. Жалюзи на окнах были закрыты, в небольшом камине горел огонь. Рядом с камином на диване лежала женщина, очень бледная и худая, но я сразу поняла, что это – мать Дамарис, так заметны были в ней следы редкостной красоты. Ее укрывал плед, и рука, лежавшая поверх пледа, казалась совершенно бесплотной. Трудно было представить, что это рука живого человека.

– Миссис Рокуэлл из «Кирклендских услад», – проговорила больная, увидев меня. – Спасибо, что зашли проведать меня.

Я пожала ей руку, но поспешила ее выпустить – рука была влажная и холодная.

– По правде говоря, я пришла к доктору, а когда узнала, что его нет, решила спросить, не примете ли меня вы.

– Очень рада, что вы так решили.

– Как вы себя чувствуете?

– Как всегда, спасибо. То есть как видите: по комнате еще брожу, да и то только когда мне становится получше. А уж о лестнице и думать нечего.

Я вспомнила слова Руфи, что миссис Смит страдает ипохондрией и этим омрачает жизнь доктора. Но лицо женщины выражало неподдельную муку, и мне показалось, что она вовсе не сосредоточена на себе, а искренне интересуется мною.

– Я слышала, вы ждете ребенка, – сказала она.

– Да. Наверное, доктор рассказал вам?

– О нет. Он не говорит о своих пациентах. Мне рассказывала о вас дочь.

– Ну да, я часто ее вижу, она ведь бывает в «Усладах».

Лицо миссис Смит посветлело.

– Да, Дамарис очень любит всех, кто там живет.

– А мы ее. Она так прелестна.

– Правда, у нее есть один недостаток. Ей следовало родиться мальчиком.

– Вы считаете это недостатком? Я тоже хотела бы мальчика, но, если у меня родится дочка, я не буду огорчаться.

– Да и я не огорчалась. Для меня это роли не играет.

Я старательно поддерживала разговор, надеясь отвлечься от владевшего мной отчаяния, и не слишком прислушивалась к ее словам, но отозвалась на последнюю фразу:

– Значит, сына хотел доктор?

– Честолюбивые мужчины всегда жаждут иметь сыновей. Им хочется видеть в них свое продолжение. Поэтому когда их постигает разочарование – это настоящая трагедия. Однако скажите, с вами что-нибудь не так?

– Почему вы спрашиваете?

– Мне показалось, вы чем-то взволнованы.

– Да нет… просто я хотела посоветоваться с доктором.

– А, ну конечно, вы же за тем и пришли. Уверена, что он скоро вернется.

«Скорее бы! – думала я. – Скорее бы мне с ним поговорить, он должен понять».

– Он нужен вам очень срочно? – спросила миссис Смит.

– Да, очень!

– Это касается вашего состояния, правда?

– Да.

– Помню, когда я ждала своих детей, я все время волновалась.

– Я не знала, что кроме дочери у вас есть еще дети, миссис Смит.

– В живых осталась только Дамарис. Я много раз пыталась родить сына. К сожалению, ничего не вышло. У меня родились две девочки – мертвые, а остальных я теряла в самом начале беременности. Но четыре года тому назад я родила мальчика. Он родился мертвым. Это был жестокий удар.

Хотя мне плохо было видно ее лицо, так как миссис Смит лежала спиной к свету, я все же заметила, что, когда она заговорила вновь, его выражение изменилось.

– Это доктор непременно хотел иметь сына. После тех родов вот уже четыре года я и хвораю.

Мои нервы были напряжены. И хотя меня волновали собственные страхи, я почувствовала, что и ей есть из-за чего тревожиться. Я ощутила какую-то связь между нами, но не могла определить какую. Однако видела, что и миссис Смит ее чувствует, но не уверена, понимаю ли это я. Ощущение было очень странное. Мне уже стало казаться, что воображение играет со мной злые шутки. Но я тут же отогнала эту мысль. Ничего во мне не изменилось, я такая же, как всегда, рассуждаю здраво, не витаю в облаках, и никому, заверяла я себя, может быть, с излишней горячностью, никому не удастся доказать, что я схожу с ума.

Миссис Смит с покорным видом вытянула руки на пледе.

– Одно хорошо, – усмехнулась она, – новых попыток иметь сына быть не может.

Наш разговор замирал. Я жалела, что не осталась в имевшей столь казенный вид приемной. Но миссис Смит попыталась продолжить беседу:

– Я очень расстроилась, когда услышала о вашей трагедии.

– Благодарю вас.

– Габриэль был милейшим молодым человеком. Просто невозможно поверить…

– А я и не верю в эти разговоры о самоубийстве! – воскликнула я и удивилась, с какой страстной убежденностью прозвучал мой голос.

– Вот как! Я рада, что вы не верите… Я все думаю, не лучше ли вам вернуться домой… родить ребенка там?

Я была озадачена, тем более что заметила, как на ее щеках проступил легкий румянец, а тонкие бледные руки дрожат. Что-то ее тревожило, и мне показалось, что она не знает, можно ли поделиться своей тревогой со мной. Но и я была настороже и с горечью подумала: «Господи, неужели теперь мне суждено всегда всего остерегаться?»

– Но если у меня родится сын, – медленно проговорила я, – он унаследует «Услады». А по традиции Рокуэллов наследнику положено появляться на свет здесь.