Текст книги "Андреевский кавалер"

Ганс и Леонид Супронович сидели в казино за столиком у окна и пили «московскую» из старых запасов. Казино уже закрылось, и, кроме них, никого не было. Из кухни пришел Семен, молча поставил на стол сковородку, на которой шипело поджаренное сало с яичницей. Леонид любил есть со сковородки, он и попросил подать горячую сковородку на стол. Придвинув ногой стул, Леонид предложил брату присесть к ним. Семен, похудевщий после болезни, в обвислом черном костюме, нехотя согласился. Он не любил верзилу Ганса, один раз видел, как денщик шлепнул по заду Варвару и лишь расхохотался, когда та огрела его мокрой тряпкой. При виде женщины его голубые глазки становились маслеными.

– Мой брат! – Леонид потыкал в грудь пальцем себя, а потом Семена. – Родной брат! Дотюмкал, немчина?

– Тюмкал, тюмкал, – заулыбался Ганс. От выпитой водки лицо его еще больше побагровело, бровей совсем не было видно.

– За новую развеселую жизнь, братишка! – разлив водку в рюмки, провозгласил Леонид.

– Гут-гут, – закивал Ганс, ловко опрокинул рюмку в свой большой рот и, подцепив вилкой со сковороды огромный кусок яичницы, с аппетитом стал жевать.

– Вот жрет! – с восхищением посмотрел на него Леонид. – Запросто может без хрена молочного поросеночка один убрать.

– Швайн гут, гут! – кивал денщик Бергера.

Семен выпил рюмку, взял с тарелки кусок сыра, положил на хлеб, он даже улыбки не смог из себя выдавить.

– Не пойму я, – посмотрел хмельными глазами на брата Леонид. – То ли болезнь тебя так скрутила, то ли жалеешь, что не ушел отсюда? Да и куда идти-то? Москву не сегодня завтра возьмут, Питер окружен… Куда бы ты делся-то? В Хабаровский край? И туда скоро доберутся, если не немцы, так японцы. Они давно точат зубы на Дальний Восток. Капут, братишка, гнилой Советской власти!

– Москау капут! – оживился Ганс и отправил в рот кусок сала.

– Гнилой строй – гнилая армия, – продолжал Леонид. – Теперь надо, Сеня, думать, как по новому жизнь устраивать.. Иди ко мне в отряд! Тут такие дела начнутся! Получишь парабеллум…

– Эта работенка не по мне, – сказал Семен.

– Хочешь, поговорю с комендантом, и тебя определят на строительство базы?

– Спина не гнется, – потер поясницу Семен. – Мне и на леса-то теперь не забраться.

– Вот что ты заработал у Советской власти, – рассмеялся Леонид. – А я – тюрягу! А теперь все, братишка, в наших руках… Вот еще приедет Григорий Борисович Шмелев! Мы тут порядочек наведем… Небу станет тошно!

– Я уж как-нибудь перебьюсь, – глухо уронил Семен. – Да и тебе не советую лезть из кожи… А как наши вернутся?

– А вот этого видал? – Леонид сунул под нос брату кукиш. Светлые глаза его побелели от гнева. – Какие наши? Народные комиссары? Энкавэдэшники? Они никогда не были нашими! Мы теперь тут хозяева.

Ганс с улыбкой смотрел на него, кивая головой:

– Гут, Леня, гут!

– Я за свою жизнь и вороны-то не убил, – сказал Семен и налил себе еще рюмку. – И профессия у меня мирная – строитель!

– Я же тебе толкую: на базе немцы начинают большое строительство. Им грамотные люди во-о как нужны!

– Может, тебе самому стоит переменить… профессию? – заикнулся Семен.

– У меля должников накопилось порядком, – не слушая его, говорил Леонид. – И не только в Андреевке… Да вот без Григория Борисовича как-то несподручно начинать их шерстить.

Из-за кухонной занавески выглянула Варвара с розовым от жара плиты лицом.

– Сеня, не пей, – укоризненно сказала она.

Увидев Варвару, Ганс вскочил со стула и широко разводя руки, двинулся к ней:

– Гут фрау! Гут фрау!

– Охолонись, дубина, – потянул его за брюки Леонид. – Она жена брата, понял?

– Ошень кароший жена! – восхищенно воскликнул Ганс, однако послушно сел на место.

Варвара поджала губы и скрылась за занавеской. Ганс проводил ее взглядом, цокнул языком. У Семена скулы заходили на побледневшем лице.

– А чего бы отцу при этой обжираловке не открыть веселенькое заведение, а? – хохотнул Леонид. – Вон какие тут застоявшиеся жеребцы, – кивнул он на Ганса. – Глядишь, еще одна статья дохода! А девок мы найдем… Прокатимся на грузовике по району и накидаем полный кузов того товару…

– Шнапсу! – сказал Ганс, вертя в огромных ручищах пустую бутылку.

– Сеня, притащи еще одну, – распорядился Леонид. – Нет, лучше парочку. У меня тут появилась одна идейка… – Он хитро подмигнул немцу: – Повеселимся, Ганс?

– Гут, гут, – закивал тот. – Карашо гулям!

– А насчет веселого заведения с номерами подскажу папаше, – бросил вдогонку брату Леонид. – Хорошие денежки потекут в его карман!

– Фрау – ошень карашо! – приговаривал Ганс, когда они выходили из казино, но едва миновали дом Абросимовых, он вдруг отобрал у Леньки водку, пакет с закуской и, осклабившись, сказал:

– Лючший фрау, Ганс, ком к лючшей фрау один, понятно?

– Ну и катись к чертовой матери! – пьяно проворчал Леонид и, поправив под пиджаком парабеллум, зашагал к казарме, где жила Евдокия Веревкина.

Света в окнах не было, он подергал за дверь – закрыта, обошел кругом и, встав на клумбу, постучал в окно. Ему показалось, что тюлевая занавеска чуть шевельнулась.

– Открой, Дуня! Я что-то вкусненькое принес… Слышишь, Дуня?

Никто не отозвался. Слышно было, как где-то капает в бочку вода да тоскливо мяукает кошка. Выругавшись, Леонид вышел на проселок и знакомой дорожкой поплелся к дому Михалевых. В кармане позвякивала о запасную обойму бутылка «московской». Дверь открыл Николай, он был в нижнем белье, на начавшей лысеть голове пегие волосы стояли торчком.

– Мы пришли, а вас тут нет, здрасьте – до свидания! – с ухмылкой пропел ему в лицо Леонид и, схватив за ворот белой рубахи, отшвырнул в сторону. Михалев перевалился через перила крыльца и, охнув, упал в лопухи.

– Вали, Коля, в баню и сиди там тихо, как мышь, – сказал Леонид. – Усек, лысая падла?

Михалев ничего не ответил, прихрамывая, он пошел по узкой огородной тропинке к черневшей у забора бане. Замедлив шаги, остановился и, обернувшись, глухо уронил:

– В сенях тулуп висит на гвозде – брось христа ради? До утра в холодной бане околеть можно.

– Околевай, курва! – проворчал Леонид и закрыл за собой дверь на дубовый запор.

Михалев долго стоял под яблоней, белея исподним бельем. Он видел, как в кухне зажгли керосиновую лампу, две большие тени задвигались на занавеске. Скрипнув зубами, Николай отвернулся и, обжигая ноги холодной росой, зашагал к бане.

А верзила Ганс, прижимая к широченной груди пакет с закуской и бутылку, в это самое время настойчиво стучал в дверь Александры Шмелевой. Дородная, с пышными формами женщина приводила его в восхищение. Ганс ничего не знал о заслугах Шмелева-Карнакова перед третьим рейхом, но зато выследил Александру и запомнил дом на окраине поселка.

– Кто это? – спросила Александра, ежась в сенях в длинной белой сорочке с глубоким вырезом.

– Ку-ку! – игриво донеслось из-за двери.

– Ты, что ли, Гриша? – ахнув, сказала она, отодвинула засов и в следующую секунду оказалась в медвежьих объятиях Ганса.

– Господи, кто это? – воскликнула Александра и изо всей силы толкнула незнакомца в черный проем двери, но тот даже не покачнулся.

Смеясь и что-то лопоча, он грудью напирал на женщину, заставляя отступать ее в сени. Схватив подвернувшийся под руку ковш, Александра ударила незнакомца, но тот поймал ее руку и сильно сжал повыше локтя – жестяной ковш со звоном покатился по гулкому полу. Немец смеялся, в потемках прижимая ее к себе, свободной рукой нащупывая ручку двери. Борясь и тяжело дыша, они ввалились в избу.

– Ирод проклятый! – повторяла растерянно Александра, звать на помощь было некого.

А немец гладил ее округлые плечи, жадно тискал грудь, едва прикрытую разорванной сорочкой, губы прижимались к ее лицу. От него пахло водкой и потом.

– Господи, да ты меня задушишь, проклятый ирод! – В отчаянии она молотила кулаками по его широкой груди. – Уйди, дьявол! Ребятишек разбудишь!

И тут в проеме открытой двери появились две мальчишеские фигуры – Игорь и Павел, оба в одинаковых синих майках и длинных, черных трусах. Мальчишки молча смотрели на мать и облапившего ее немца.

– Ком, ком, – сверкнул сердитым взглядом на них Ганс. – Вон пошел.

– Мам, кто это? – испуганно спросил Игорь.

– Не видишь – немец, – сказал Павел.

– Зачем он к нам пришел?

– Да отпусти ты, идол! – плачущим голосом воскликнула Александра и вырвалась от Ганса. – Спроси его, басурмана, зачем он вломился!

– Шнель, шнель! – рявкнул на них Ганс. И, видя, что мальчишки будто прилипли к порогу, с подзатыльниками выгнал их в сени, потом по одному пинками спустил с крыльца. Вглядываясь в лунный сумрак, со смехом проговорил: – Мальшик, гуляй долго-долго!

Они слышали, как он вставил засов в скобы, хлопнула дверь в комнату.

Павел бросился к двери, забарабанил кулаками, затем метнулся к изгороди, вывернул камень. Зажав в руке, пошел вокруг дома.

– Паша, он нас бить будет… – хныкал сзади Игорь.

Размахнувшись, Павел запустил камень в стену – в раме звякнуло стекло. Распахнулась форточка, высунулся огромный кулак, послышался перековерканный русский мат.

– Паша, – тянул брата за майку Игорь. – Холодно! Куда мы теперь?

– Все равно я его, гада, убью… – проговорил Павел.

– Он такой большой, с ним и дедушка Андрей не справится, – заметил дрожащий Игорь.

Павел посмотрел на него, положил руку на худенькое плечо:

– Айда к Вадьке на сеновал!

Глава двадцать пятая

Иван Васильевич никак не мог отделаться от ощущения, что в кабине самолета пахнет полевыми ромашками. Этот запах волновал, вызывая далекие воспоминания об Андреевке, где он начинал свою службу, о речке Лысухе, о луге, раскинувшемся за ней. Он любил туда ходить. Под редкими огромными соснами они, молодые командиры, в праздничные дни устраивали веселые вечеринки. Приносили патефон, танцевали, пели. На лугу росли яркие ромашки, иван-чай, лютики. Любопытные сороки выглядывали из ветвей, в безоблачном мирном небе звенели жаворонки. Иван Васильевич на спор просил кого-нибудь из приятелей спрятать подальше в лесу портсигар или перочинный нож, а потом пускал Юсупа. И верный пес никогда не подводил – за несколько минут находил он хитроумно спрятанную вещь и приносил хозяину. Бывал он на этом лугу и с Тоней Абросимовой… Летними вечерами небо над соснами расцвечивалось нежными красками, меж стволов бесшумно порхали летучие мыши, крякали в заболоченной излучине утки. Зеленым глазом щурился на высокой насыпи семафор, и вот на большой висячий мост выскакивал пассажирский. Тоня смотрела на квадраты освещенных окон, в глазах ее отражались желтые огоньки. Пассажирский скрывался, а мост еще долго гудел, покрякивал, издавал звонкие металлические щелчки…

Самолет провалился в воздушную яму, неприятно засосало в животе, руки невольно вцепились в поручни жесткого кресла. Впрочем, сидеть на подушке парашюта было мягко, вот только ноги а кирзовых сапогах немного замерзли. Из далекого прошлого мысли вернулись в настоящее. А настоящее сулило немало серьезных опасностей: Кузнецов должен был скоро выпрыгнуть в районе станции Шлемово, а оттуда пробраться в Андреевку. Наше командование заинтересовала немецкая база, было замечено, что туда подаются тяжелые составы с оборудованием, сырьем, строительными материалами. Немцы затевали там что-то серьезное. Иван Васильевич, который служил до войны в Андреевке, лучше других подходил для роли разведчика: он хорошо знал эти места, у него остался в поселке свой человек…

Все эти доводы Кузнецов привел своему начальству, когда зашел разговор об андреевской базе. Кроме этого, в его задачу входило создание партизанского отряда. Перешедшие линию фронта окруженцы говорили, что в тех лесах еще много скрывается красноармейцев.

Выброситься на парашюте в районе станции Шлемово Иван Васильевич решил потому, что там, по сведениям окруженцев, немцев мало. На повале и погрузке леса работают наши военнопленные, охраняет их рота солдат. Гитлеровцы с первых же дней оккупации наладили систематическую отправку леса в Германию. Лес валили подряд, но отбирали для отправки лишь высококачественную древесину.

Иван Васильевич сам беседовал с сержантом, который работал на делянке, а потом ухитрился сбежать и перейти линию фронта. Так что представление о том, что творится в Климовском районе, он имел.

… С того самого момента, когда Кузнецов вместе со своей группой перешел линию фронта, произошло очень много событий в его жизни. В Наркомате внутренних дел он встретился с полковником Грековым, которого хорошо знал по Испании. Рассказал ему о своих мытарствах, о тоске по настоящему делу.

Наверное, Греков с кем-то переговорил, потому что вскоре Кузнецова вызвали к генералу, который тоже много расспрашивал про базу в Андреевке. После визита к генералу Иван Васильевич поступил в ведение Грекова.

Его разыскал вернувшийся из госпиталя Петя Орехов и стал проситься в разведку. В тылу врага Иван Васильевич воочию убедился, что у Пети явные способности к этому делу. Он попросил Грекова, к которому попал в подчинение, чтобы Орехова направили в разведшколу.

Вылетел Кузнецов 28 октября 1941 года. Несмотря на все старания гитлеровцев, их наступление под Москвой приостановлено. Новым командующим Западным фронтом Ставка назначила Жукова, о нем ужо шла слава как о талантливом военачальнике.

На московское направление перебрасывались части с других фронтов, с Дальнего востока, из Средней Азии. Каждый день шли упорные бои. Кузнецов слышал от товарищей о героических боях, которме вели генералы Панфилов и Доватор, сдерживая под Москвой натиск немецких войск. За три дня до его вылета противник форсировал Рузу и захватил станцию Волоколамск. Иван Васильевич чувствовал, что назревают великие события. Вспомнился последний разговор с полковником на аэродроме.

– Ты, Иван, ни на кого зла не держи, что тебя проверяли и перепроверяли, – сказал Греков. – За все, что произошло в июне сорок первого, и на нас лежит большая вина… Мы – разведчики, а многого ведь не знали. – Помолчав, прибавил: – А если и знали, то не сумели доказать.., Плохо работали, плохо, теперь нужно каждому за десятерых! Хитры и коварны немецкие разведчики, а мы должны… обязаны их перехитрить! Это наш, Ваня, святой долг.

Не такое сейчас время было, чтобы на кого-то обижаться! Однако в чем-либо винить себя Иван Васильевич тоже не мог: служил честно, не щадил себя, не раз рисковал жизнью… Папка с документами, которую он вынес с оккупированной территории, оказалась ценной, как сообщили ему.

В Ленинград можно было попасть только на самолете, а Ивану Васильевичу очень хотелось туда! Там в его квартире осталась двоюродная сестра Анджелла… Греков по его просьбе навел справки, но ничего путного первое время не смог сообщить, мол, наши ленинградские товарищи выясняют… Почуяв неладное, Кузнецов насел на полковника и тот вынужден был сказать, что Анджелла погибла.

Смерть двоюродной сестры, приехавшей к нему перед самой войной, лишила Ивана Васильевича последнего близкого человека, хотя он знал о ленинградской блокаде, обстреле дальнобойными орудиями города, о начинающемся голоде и сколько за эти страшные месяцы было смертей, но гибель сестры как-то не укладывалась в сознании. Она хотела уехать в Таганрог к отцу, но он уговорил ее остаться до осени. Анджелле было всего тридцать лет.. К тому, что и он в любой момент может погибнуть, Кузнецов давно уже приучил себя. Вернее, вообще не думал о смерти. Этому он научился еще там, в Испании. Да и вся его работа была связана с риском. Разве враги не стреляли в него и в мирное время?..

Мысли с сестры перескочили на Тоню Абросимову. Где теперь она? Жива ли? И что с детьми? Почему-то лицо дочери Гали забылось, а вот Вадим так и стоял перед глазами.

Ич кабины управления вышел штурман в кожаной куртке и меховых унтах. В салоне легкого транспортного самолета было довольно прохладно, Кузнецов поежился в стеганой телогрейке, под которой был толстый шерстяной свитер. Он понял, что пора. Улыбающийся штурман похлопал его по плечу, прокричал: «Ни пуха ни пера!»

Иван Васильевич, как водится, послал его к черту и привычно шагнул в ревущую черную тьму. Сильный рывок, затем негромкий хлопок, и он один на один с темнотой. В буквальном смысле между небом и землей!

Покачиваясь на стропах парашюта в чуть разбавленной светом далеких звезд ночи, он еще какое-то время слышал удаляющийся гул двухмоторного самолета, а потом со всех сторон обступила тишина. Скоро глаза привыкли к сумраку, и внизу тускло блеснула неширокая полоска реки – надо полагать, Шлемовка, обозначились мшистыми мягкими холмами лесные массивы. Сверху казалось, приземлишься в них, будто в пух, на самом же деле мало удовольствия угодить на кроны деревьев. Днем, подтягивая стропы, можно было бы выбрать полянку, а сейчас приходилось уповать только на собственное везение. Ни одного огонька внизу, никто не встречает его и не ждет здесь. Иван Васильевич надеялся, что штурман точно рассчитал место приземления. Пойма Шлемовки в десяти километрах от станции. Тут ни одной живой души нет. Обе деревни жмутся к железной дороге. Главное – не спикировать на макушки сосен или в холодную октябрьскую воду.

Ему повезло – он приземлился в болотину с густыми зарослями камыша, ноги увязли в грязи, но воды в сапоги не зачерпнул. Ветра не было, и парашют спокойно погасился рядом. Иван Васильевич выбрался из пружинящей болотины на твердую землю, сложил парашют, связал его стропами и оттащил к видневшемуся неподалеку березняку. Разбросав ногами опавшую листву и податливый мох, он положил в углубление парашют, а сверху накидал ветки и только после этого присел на влажный пень.

Было тихо, звезды над головой испускали голубоватый холодный свет, над луговиной неподалеку стлался густой туман, в котором пряталась речка. Удивительно после всего, что происходило с ним за последнее время, после суеты, разговоров, людей, вдруг оказаться одному в совершенно безмолвном мире. Он никогда не был охотником, но, наверное, то же самое чувствует человек с ружьем, оторвавшийся от шумного города и оказавшийся в глухой чащобе. Но охотник знает, что рано или поздно он, отдохнувший и обновленный, снова вернется домой, а Иван Васильевич и не мечтал об этом, да и дома у него больше не было.

Выглянувшая луна посеребрила листья на березах, будто бы приподняла туман над рекой, засветилась узкая темная полоска воды. Папироса выскользнула из пальцев Кузнецова, он машинально нагнулся за ней, и его рука утонула в пружинящей мякоти высокой кочки. Он нагнулся и долго смотрел на бело-розовые ягоды клюквы. Одну сорвал и положил в рот. От твердой кислой ягоды свело челюсти. Вкус недозрелой клюквы вызвал в памяти мирные дни, семейные походы на болота за клюквой – она созревала с началом заморозков. Больше всех набирала ягод Ефимья Андреевна, не отставала от нее Тоня. Вадим и Галя тоже ходили с ними. Однажды на краю болота, в ельнике, они увидели громадного лося…

Страшно подумать, все эти знакомые, не раз исхоженные места стали чужой, вражеской территорией! И ему, Кузнецову, придется тайком пробираться к дому, где он жил, прятаться от людей, все время быть начеку…

Сняв с предохранителя пистолет, он снова засунул его во внутренний карман ватника, перешагнул через кочку и зашагал по пружинящему болоту к станции Шлемово.

Вадим и Павел шагали по лесной дороге. Услышав впереди скрип телеги, они переглянулись, не сговариваясь, метнулись в чащу и укрылись за стволами сосен. На повозке, запряженной белой с серым лошадью, ехал старик в зеленом, порванном на плече ватнике. За его спиной раскорячился железный, с блестящим лемехом плуг. Мальчишки проводили взглядом повозку до повертки. Наверное, лошадь почуяла их, потому что пофыркивала и косила большим глазом в их сторону. Старик, казалось, дремал с вожжами в руке.

– Чего в лес шарахнулся? – покосился Павел на приятеля.

– А вдруг это полицай?

– Полицай с плугом? – усмехнулся Павел. – Я таких не видел.

– Что нам сказал дядя Митя? Быть осторожными… Слушай, а какое сегодня число? – вдруг остановился Вадим.

– Третье ноября… А что?

– Да так, ничего, – ответил Вадим. – Мне сегодня десять лет.

– Хм, это… поздравляю, – промямлил приятель. – . Мне весной было десять, а я и не заметил.

– В прошлом году в Великополь третьего ноября пришла посылка из Ленинграда, – вспомнил Вадим. – Отец прислал мне книги и шоколадных конфет… Я всех из нашего дома угостил и еще на завтра осталось.

– А мне ничего не дарили, – уронил Павел.

Они свернули на узкую травяную тропинку, ведшую на Утиное озеро. Стоило подуть даже легкому ветру, как с берез и осин срывались стаи листьев. В солнечном свете они казались выкованными из меди, вот только не звенели. Некоторые были так красивы, что жалко было на них наступать.

Мальчишки не видели, как, переходя от дерева к дереву, за ними крался высокий человек. Когда ребята спрятались за соснами, он тоже укрылся. По лесу человек шагал осторожно, ни один сучок не треснул под его сапогом. Из двух мальчишек тот, что повыше, был явно осторожнее, он чаще оглядывался, один раз человек едва успел спрятаться за осиновый ствол: мальчишка внезапно повернул голову и внимательно посмотрел в его сторону, но ничего подозрительного не заметил. Иногда человек приближался совсем близко к ребятам и тогда слышал их разговор.

– Ходит к вам краснорожий Ганс? – спрашивал Вадим.

– Были бы у меня патроны, я бы его кокнул…

– Стоит ли из-за одного фрица жизнью рисковать? – рассудительно говорил Вадим. – Вот если бы поджечь комендатуру или гранатой взорвать… И полицаев заодно. Вчера Ленька Супронович мне ни за что пендаля врезал, сволочь!

– Копченый и Лисица пришли на двор к Широковым, увели корову, тетя Маня воет, Иван ухватил буренку за хвост, так они его жердью от изгороди избили, чуть живой отлеживается на печи… Матка его бегала к Сове за травами.

Перед ними открывался вид на озеро с небольшим камышовым островком. Павел кепкой зачерпнул прозрачной воды, по очереди попили. Слышно было, как крупные капли падали в воду, щелкали по листьям, скопившимся у берега. Мальчишки, оглядевшись, прислушались, потом пошли вдоль берега в глубь молодого, тонконогого березняка. Человек двинулся за ними. Скоро они приблизились к землянке, замаскированной лапником. Вадим поднял толстый сук и негромко постучал по огромной ели, до половины укрывавшей землянку. Из высокого камыша выбрался с удочкой Дмитрий Андреевич Абросимов, Был он в коротком суконном пальто, высоких болотных сапогах, на голове – выгоревшая кепка. Крепкие щеки заросли черной щетиной. Увидев мальчишек, он приветливо заулыбался, закивал.

– Чего мы тебе, батя, принесли-то! – помягчев лицом, сказал Павел и опрокинул содержимое корзинки на траву – из-за клюквы вывалилась синеватая ощипанная тушка курицы. Высыпал ягоды и Вадим, под ними оказалась картошка.

– Ну, ребята, – сказал Дмитрий Андреевич, – устроим царский пир!

– Надеюсь, и меня примете в свою компанию? – выходя из-за березы, сказал Иван Васильевич.