Текст книги "Андреевский кавалер"

Они вдвоем сидели у небольшого прогоревшего костра, прихлебывая из алюминиевых кружек крепко заваренный чай. Солнце совсем низко склонилось к озеру, отчего спокойная вода полиловела, а небо стало розовым, с зеленой полоской чуть повыше вершин деревьев. Слышно было, как за вытянутым островком полощутся утки, ударяет в осоке щука,

– Нам, Ваня, с сыновьями здорово повезло, – заметил Дмитрий Андреевич. – Не знаю, что бы делал тут без них!

– Так-то оно так, Дмитрий, но конспираторы из них, прямо скажем, хреновые, – заметил Иван Васильевич. – Я ведь шел за ними, почти от самого клуба – твой Павел хоть нет-нет да оглянется, а мой Вадька чешет по лесу, как по Невскому проспекту!

– Научатся! – сказал Дмитрий Андреевич.

– А стоит ли их всем этим премудростям учить? – раздумчиво заметил Кузнецов. – Для них это сейчас вроде игры, а случись что – расплачиваться придется, как взрослым.

Они уже переговорили о многом. Дмитрий рассказал, как он в Туле добился, чтобы его признали годным к военной службе. Военкомат направил его старшим политруком в стрелковую часть. Был под Великополем, потом его рота оказалась в окружении, а затем – плен. Ночью вместе с двумя другими командирами сделали подкоп под ригой, в которой их заперли.

– А ты как сюда попал? – полюбопытствовал Дмитрий Андреевич, – Тоже из окружения?

– К тебе меня мальчишки привели, – улыбнулся Иван Васильевич. – А будь бы на моем месте враг?

– Ты не ответил на мой вопрос. Откуда ты? С неба свалился?

– Слышал что-либо про базу? – спросил Кузнецов.

– Что-то строят там, гонят в военный городок пленных, отец говорил, что на базовскую ветку частенько маневровый толкает нагруженные чем-то вагоны и платформы. И охрана там сильная. Но что там делают, никто пока не знает.

– Узнаем, – заметил Иван Васильевич.

– Теперь понятно, зачем ты здесь, – сказал Дмитрий Андреевич.

– Ну а раз и ты здесь, то нам, двум бывшим родственникам, сам бог велел объединиться!

– Мне нужно пробираться к фронту, – сказал Дмитрий Андреевич. – Повезет – попаду к своим… Ты ведь понимаешь, если меня схватят здесь, то не пощадят отца и мать. Я и так уже тут задержался. Вот и мальчишки рискуют…

– Бить фашистов, Дмитрий, можно и здесь, – заметил Кузнецов.

– Вдвоем с тобой? – усмехнулся Дмитрий.

– А это уж от нас зависит – быть нам вдвоем или организовать отряд…

– И первым делом сыновей в него запишем.

– Они ничего не должны знать, – сказал Кузнецов. – Еще не хватало ребятишек в войну втягивать.

– Война сама их втянула, – возразил Дмитрий Андреевич. – Не знаю, как Вадик, а Павел – одна ненависть: к фашистам, отчиму и даже к матери…

– Рослый, в вашу, абросимовскую породу.

– Хотел пришить из винтовки Ганса, ну который к Александре ходит, да я запретил, – сказал Дмитрий Андреевич.

– А ведь я не верил Шмелеву, или как там его зовут на самом деле? – сказал Иван Васильевич. – Документы у него, правда, в порядке, но нутром чувствовал, что он не наш, чужой…

– Скоро, наверное, объявится в Андреевке, – проговорил Дмитрий Андреевич. – Ленька Александре от него письмо принес, вещевой мешок с продуктами… Павел рассказал.

– Александра-то какова, а? – посмотрел на Дмитрия Кузнецов. – Может, помогала ему?

– Не думаю, – помрачнев, ответил Дмитрий Андреевич. – Она могла ничего и не знать…

– Ну-ну, защищай… А Ганс этот?

– – Ганс силой к ней ворвался… Александра – тяжелый человек, собственница, но не враг, – твердо сказал Дмитрий Андреевич.

– Как воспримет Шмелев известие, что его жена сожительствует с немцем? – сказал Кузнецов.

– Пристрелит Ганса и прибежит к нам в лес, – усмехнулся Абросимов. – Куда ему еще деваться?

– Ладно, хватит темнить, Дмитрий! – сказал Кузнецов. – Ты прав, я здесь не случайно… Мы должны с тобой организовать партизанский отряд, наверняка в наших лесах бродят оказавшиеся в тылу красноармейцы. Многие из окружения в одиночку и группами пробираются к своим. Сколько может нынешняя осень нас баловать? Ноябрь, а еще крепких морозов не было. Высыпет снег – труднее будет собирать людей, да и зимой мало кто в лесу выдержит…

– Отец говорил, что через Андреевку немцы гонят к себе в тыл пленных красноармейцев, часть отправляют прямо со станции, – сообщил Абросимов.

– А ты говоришь, вдвоем будем воевать! – сказал Кузнецов. – Можно напасть и на колонну с военнопленными, можно и путь разобрать перед эшелоном.

– Вряд ли мы вдвоем с тобой что-нибудь сделаем, – возразил Дмитрий Андреевич.

– Но с чего-то, надо начинать? Как говорится, под лежачий камень и вода не течет… Ты хоть в курсе, что там, в Андреевке?

– А что там – старики да женщины с детьми, а молодые, вроде Леньки, Копченого, Лисицына, Кости Добрынина, работают на фрицев.

– А Семен?

– В батькином казино.

– Надо повидаться с ним, он ведь твой шурин. И потом, Семен – не чета Леньке. Надо его, Дмитрий, прощупать… Сначала через Варвару, что ли?

– Да, тут еще Николай Михалев, – вспомнил Дмитрий. – Этот спит и видит Леньку Супроновича в гробу! У того старые шашни тянутся с его женой, Любой… И Архип Блинов здесь.

– Он беспартийный, а немцы таких охотно используют в своих целях… – задумчиво проговорил Кузнецов. – Людей мы наберем. Не сразу, конечно, для этого понадобится время.

Но умолчал о том, что Блинов оставлен в Андреевке по особому распоряжению.

– Как ни крути, а без ребятишек нам не обойтись, – вздохнул Дмитрий. – Соваться в Андреевку не стоит, слишком большой риск. А ты ведь был в поселке, встречался с кем-нибудь?

– Того, с кем я там встречался, никто не должен знать, – ответил Кузнецов. – Даже ты, Дмитрий. Пока это единственная для меня зацепка. А чем Андрей Иванович занимается?

– Все тем же – путевой обходчик, – ответил Дмитрий Андреевич. – Сидит в будке и…

– …эшелоны считает, – подхватил Иван Васильевич. – А ты знаешь, Дмитрий, это великолепно! Неужели он не заметил, что немцы привозят на базу?

– Ты сам с ним поговори…

– Пока никто не должен знать, что я тут, – нахмурился Иван Васильевич. – Даже он. Я ребят предупредил, чтобы молчали.

– Значит, с сегодняшнего дня я поступаю в твое распоряжение? – сказал Дмитрий Андреевич. – Ты, наверное, уже полковник?

– Капитан я, Дмитрий.

– Что же так медленно растешь? – подковырнул Абросимов. – Дерюгин и тот тебя обскакал.

Костер подернулся серой пленкой пепла, крупная рыба всплескивала на воде. На вечернем небе появилась пока единственная яркая звезда.

– Я все же пойду, – поднялся Дмитрий Андреевич. – Нынче в ночь заступает на дежурство отец. Мы договорились повидаться. Может, через него Семена вызову…

– Пойдем вместе, – поднялся Иван Васильевич. – Какой нынче день-то?

– Суббота.

– То-то все тело просится в баню… – улыбнулся Кузнецов. – Помнишь, как мы с тобой когда-то славно парились в баньке Андрея Ивановича? Намахаемся березовым веничком, а в предбаннике жбан с холодным кваском…

– Лучше бы не вспоминал… – проворчал Абросимов. – Я уж и забыл, когда последний раз был в бане… Пожалуй, еще до войны? А так на речке помоешься с мылом или в озере выкупаешься, пока вода была терпимой. А сегодня, поди, Ганс своего хозяина, коменданта Бергера, в нашей бане парит.

– Рискнем, Дмитрий? – На обветренном лице Кузнецова появилась мальчишеская улыбка. – Чистому и помирать-то легче.

– Ты что имеешь в виду? – удивился Абросимов, он не мог всерьез поверить, что Иван Васильевич предлагает ему пойти в баню.

– У твоего дружка Михалева баня у самого леса? – развивал свою мысль Кузнецов. – Он постоит на часах, а мы с тобой попаримся.

– Ты же только что говорил, дескать, никто не должен знать…

– Никто и не узнает, кому не положено нас узнавать… – засмеялся Кузнецов. – Но друзей-то в Андреевке мы должны навестить? Баня баней, а у меня там и еще есть кое-какие дела… Рано или поздно все равно нужно с товарищами встречаться!

Дмитрий Андреевич знал, что его бывший шурин способен на самые отчаянные поступки. Как-то в тридцатых годах Иван, тогда еще сотрудник ГПУ, на полном ходу скорого поезда спрыгнул вслед за бандитом сразу за переездом. С вывихнутым плечевым суставом догнал бандита, разоружил и привел в часть. В другой раз, во время пожара на станции, один ухитрился сдвинуть с места вагон со взрывчаткой и толкать его по запасному пути до самого шлагбаума. Даже Андрей Иванович – известный в поселке силач – не смог бы такое повторить… Местные хулиганы боялись Кузнецова больше, чем милиционера Прокофьева. Еще неизвестно, остался бы жив Дмитрий, – ведь это Иван спас его тогда от ножа…

– Ты – командир, – сказал Абросимов.

– В таком случае: вперед, политрук!

– Старший политрук, – ехидно поправил его Абросимов.

Рудольф Бергер с Михеевым отобрали двадцать пленных красноармейцев, которые были покрепче на вид, и Леонид Супронович тут же под конвоем должен был препроводить их на базу. Переводчик для порядка задавал им вопросы о гражданской специальности, но это особенного значения не имело: нужна была грубая рабочая сила. А уж ломом и лопатой всякий может владеть, главное, чтобы силенка была.

– Вы не интересовались, есть ли среди них коммунисты, комиссары? – спросил Бергер своего помощника.

– Я думаю, коммунистов и комсостав вылущили эсэсовцы, – ответил Михеев.

Бергер выдал справку начальнику конвоя о том, что им лично отобраны для строительства военного объекта двадцать пленных, унтер-офицер козырнул и отдал конвою команду поднять и построить остальных пленных. Пока автоматчики покрикивали: «Ком, ком! Шнель, русиш швай!» – он выяснил у коменданта, в каком населенном пункте по пути следования лучше будет переночевать. У него приказ доставить остальных пленных на перевалочный пункт, до которого еще два дня пути. Бергер посоветовал сделать остановку в Леонтьеве: там есть помещение, где можно запереть пленных на ночь.

Колонна из шестидесяти восьми оставшихся красноармейцев уныло потянулась по проселку в сторону бора. Женщины открывали калитки, выбегали на дорогу и совали бойцам сваренную в мундире картошку, краюхи хлеба, яйца. Конвойные покрикивали на них, замахивались автоматами, но делали это равнодушно, скорее, чтобы угодить рослому, с хмурым лицом начальнику с нашивками унтер-офицера. До перевалочного пункта все равно никто их кормить не будет. Пленные выглядели усталыми, повязки у раненых стали серыми от грязи, большинство было в обмотках. Некоторые шлепали босиком. У одного рука болталась на перевязи из зеленой обмотки. Они хватали подношения женщин, тут же на ходу торопливо жевали, будто боялись, что эту скудную еду могут отобрать.

Бергер и Михеев стояли у крыльца комендатуры и смотрели вслед колонне. Конвоиры с автоматами на шее курили и перебрасывались друг с другом короткими репликами, один из них изловчился и шлепнул по заду молодую женщину, которая совала в руки парням золотистые луковицы. Женщина взвизгнула, немецкие солдаты громко рассмеялись.

– Добрая русская душа, – усмехнулся Бергер. – Самим жрать нечего, а этих голодранцев подкармливают! Кстати, кто эта бабенка? – Бергер кивнул на юркнувшую в калитку стройную женщину в меховой безрукавке.

– Я выясню, господин гауптштурмфюрер, – пряча улыбку, сказал Михеев.

Невысокого роста, худощавый, с рыжеватой негустой шевелюрой и усиками под Гитлера, Рудольф Бергер был до болезненности чистоплотным, он носил в кармане алюминиевую мыльницу с душистым французским мылом. Руки он никому не подавал, а если приходилось здороваться с вышестоящим начальством, старался поскорее найти умывальник и сполоснуть ладони. Ел он всегда один, сам резал хлеб, колбасу, сыр. Садясь за стол, придирчиво рассматривал тарелки, стаканы. Наверное, брезгливость его распространялась и на женщин: два или три раза Леонид Супронович приводил к нему молодых женщин, но, немного побеседовав с ними на ломаном русском языке, Рудольф вскоре отсылал их домой. О своих подчиненных Бергер знал все, а о нем знали только, что он раньше служил в Берлине в гестапо. Была у Рудольфа еще одна странность – он любил оружие и никогда не расставался с ним. Кроме парабеллума при нем всегда был в нагрудном кармане маленький «вальтер». На стене у кровати висел заряженный автомат, который утром Ганс уносил в комендатуру и клал на тумбочку у письменного стола, чтобы был под рукой. Свое оружие Бергер чистил сам, патроны смазывал маслом, чтобы легко и бесшумно подавались из обоймы в ствол. А вот стрелял комендант почему-то редко, хотя Ганс утверждал, что он отличный стрелок и может запросто попасть в монету на расстоянии тридцати шагов.

Сергей Георгиевич Михеев был полной противоположностью своему начальнику – высокий, осанистый, с густым, зычным голосом. Подбородок с ямочкой придавал лицу переводчика добродушное выражение. Он имел офицерское звание, но предпочитал носить гражданский костюм, дескать, это помогает ему быстрее находить общий язык с русскими. Сергей Георгиевич и был чистокровным русским: маленьким мальчонкой родители увезли его во Францию, откуда его отец – кадровый военный – перебрался в Берлин, там Сергей закончил гимназию, служил на железной дороге, за два года до войны его уговорили поступить в разведшколу, а когда Германия напала на Россию, он сразу же попал на Восточный фронт переводчиком в штаб дивизии. С гауптштурмфюрером Бергером они ладили, тот усиленно изучал русский язык, интересовался фольклором, и лучшего наставника, чем Михеев, ему было бы трудно найти.

И Бергер, и Михеев еще до приезда в Андреевку знали, что здесь действовала немецкая агентура. И лишь на месте они поняли, что Андреевка не просто маленький поселок при железнодорожной станции, а наиважнейший объект, за охрану которого они теперь отвечают головой. Им же поручили отбирать для строительства и расширения бывшей советской воинской базы военнопленных. Немного позже пришло еще одно указание: усилить охрану базы. Со дня на день должна прибыть рота эсэсовцев, в распоряжение которых поступали все пленные. По опыту своей работы Рудольф знал, что ни один пленный отныне не уйдет с территории базы живым. Каждый, кто не сможет держать лопату в руках, будет уничтожен. Только таким способом сохраняется военная тайна. И Бергер был рад, что эта грязная работа – уничтожение изнуренных военнопленных – ляжет на плечи эсэсовцев.

В обязанности Бергера входило также подбирать среди русских военнопленных и местного населения людей для разведшколы, которая обосновалась в ста двадцати километрах от Андреевки, в бывшем поселке лесорубов. Раз в две недели он ездил с Михеевым на автомашине в Климово, где находился этапный лагерь военнопленных, и тщательно отбирал кандидатов. Бергер понимал, что почти каждый из них поначалу лелеял в душе мечту, попав в тыл, сдаться советским чекистам, но в школе тоже сидели не олухи. Кандидаты, отобранные Бергером, подвергались интенсивной обработке, их заставляли некоторое время попрактиковаться в тайной полевой полиции, где приходилось участвовать в облавах на партизан, пытках и расстрелах советских граждан. Только после этого тех, кто, как говорится, сжег все мосты за собой, забрасывали со шпионскими и диверсионными заданиями в тыл к коммунистам.

Михеев как-то подсказал, что Леонид Супронович – подходящая кандидатура для разведшколы, но Бергер не пожелал с ним расставаться: его помощник и здесь, в Андреевке, пройдет неплохую практику, а потом такой человек ему и самому необходим.

Пока слишком уж все было тихо в Андреевке, Рудольф Бергер понимал, что начальству в Климове было бы куда приятнее узнать, что комендант и его люди схватили и публично казнили хотя бы парочку злоумышленников. И Бергер уже подумывал, что не худо бы организовать что-либо подобное: не может быть, чтобы в поселке не осталось сочувствующих Советской власти и недовольных новым порядком… Может, пугнуть эту грудастую бабенку? Повод есть: передавала продукты вражеским солдатам прямо на глазах коменданта… Наверное, у нее крепкое белое тело и красивая грудь… А какая походка! Как это русские говорят: ступает, как пава!

– Пока одного-двух не повесим вон на том дереве, – кивнул переводчик на высокие сосны, что напротив дома Абросимова, – уважения к властям не жди.

Он прямо-таки читал мысли Бергера.

– Приведите вечером в комендатуру эту женщину, – сказал Рудольф. – Я сам ее допрошу. Кто ее муж? Коммунист, офицер?

Михеев заулыбался:

– Вы обратили внимание, какая у нее фигура? В ней что-то есть от тициановской Данаи. Не находите?

– Хорошо бы ее сначала помыть как следует в ванне, – рассеянно продолжал Рудольф. – Даная в России? Смешно…

– Я скажу, чтобы старик баню истопил, – сказал Михеев. – Впрочем, пусть она сама затопит. Хорошая русская баня с паром и веником – это прекрасно.

– Бог мой, как я соскучился по кафельной ванне! – мечтательно сказал Бергер. – Вы знаете, Михеев, у этих русских женщин даже нет приличного, тонкого белья. Хоть пиши в Берлин Минне, чтобы свое прислала… – Он коротко хохотнул. – Минна – это моя жена.

– С простонародья что возьмешь? В Андреевке фельдшер без медицинского образования, завклубом ходит в смазных сапогах и говорит: «Наше вам!» Ни одного интеллигентного человека, сплошное хамье! – заметил Михеев. – Удивляюсь, что медведи по улице не ходят!..

Глава двадцать шестая

К вечеру занепогодило, белесая пелена облаков заволокла большую часть неба. Ледяной ветер гонял по проселку листья, шуршал в мертвой траве, на огородах высились кучи ржавой картофельной ботвы. На жердине забора покачивался глиняный кувшин. Десятка два изб тоскливо глядели немытыми стеклами на небольшую речку, за которой виднелся порыжевший луг. На пригорке громоздился длинный деревянный скотник, вместо стекол в рамах желтели свежие доски, у обоих выходов возвышались кучи навоза. За скотником сквозил, просвечивая, смешанный лес.

Два конвоира неспешно шагали навстречу друг другу вокруг скотника, крепкие, с короткими голенищами сапоги смачно вязли в навозной жиже. Пленные – шестьдесят восемь человек – лежали вповалку, запах навоза перемешался с запахом пота. Уставшие за длинный переход люди почти не шевелились, многие уже провалились в неспокойный сон, другие негромко переговаривались. Слышно было, как чавкали снаружи сапоги охранников, да протяжный стон колодезного ворота врывался в отрывистую немецкую речь.

Начальник конвоя вместе с солдатами расположился в самом просторном доме, хозяев выгнали вон. Перед тем как лечь спать, он еще раз обошел надежно запертый скотник, потрогал крепко приколоченные по его приказу доски на окнах и, поеживаясь в заблестевшем под дождем плаще, повернул к дому, где готовился ужин. Сегодня посчастливилось разжиться двумя гусями – их прятали в бане, – а бывает, и паршивой курицы не добудешь. Впрочем, картошки сейчас вволю, и соленые грибы к ней всегда найдутся.

Часовые разошлись в разные стороны, чтобы через несколько минут встретиться на этом же самом месте, от дождя навозная жижа запахла еще острее, подошвы сапог отрывались от нее с противным квакающим звуком. Из скотника доносился разноголосый храп, шуршала солома, кто-то жалобно стонал во сне. Услышав негромкий сдавленный вскрик, один из охранников прибавил шагу, завернул за угол, и тут же его обмякшее тело сползло по стене. Высокий мужчина опустил железный шкворень и машинально вытер пот со лба.

– Молодец, Дмитрий! – похвалил его появившийся рядом Кузнецов. – У тебя рука тяжелая, как у отца.

– Их только двое? – спросил Абросимов.

– Один черт знает, когда у них смена караула! – быстро произнес Иван Васильевич. – Надо пошевеливаться.

Дмитрий Андреевич засунул шкворень в скобу, поднатужился, и запор затрещал.

– Тише! – шикнул Кузнецов.

– Шкворень согнулся, – прошептал Дмитрий Андреевич. – Что делать?

– Давай вдвоем!

Они навалились на шкворень – из толстой балки выскочила скоба. Абросимов, не удержавшись, сунулся носом в плечо Кузнецова.

– Давай фонарик! – приказал тот.

Распахнув дверь, он осветил колеблющимся пятном света проснувшихся и сгрудившихся у выхода людей. Они слепо щурились, некоторые прикрывали глаза руками.

– Времени в обрез, – властно заговорил Иван Васильевич. – Охранники убиты, без лишнего шума все за мной.

– Господи, наши! – вырвалось у кого-то.

– Ребята, наши! Партизаны!

– Обо всем поговорим в лесу, а сейчас ни слова! – строго предупредил Кузнецов. – Двое снимут форму с убитых часовых. Командиры есть среди вас?

Одному из троих, выступивших вперед, он протянул трофейный автомат:

– Пользоваться умеете?

– Умею… Чесануть бы по этим гадам, которые нас вели… – сказал тот, бережно принимая оружие.

– Вас и всего-то двое? – удивился кто-то, присмотревшись в сумраке.

– Говорят, один в поле не воин, – усмехнулся Иван Васильевич. – А двое, как видите, уже сила!

Они быстро углубились в лес. Пленные, озираясь и все еще не веря в свое спасение, спешили вслед за Абросимовым. Шествие замыкали Кузнецов и назвавший себя старшим лейтенантом Егоров.

– Вот уж не чаяли быть на свободе! – возбужденно говорил Егоров. – Страшная это штука – плен: кажется, не такая уж и большая охрана, можно бы сговориться и напасть, но люди не верят друг другу, боятся. С двумя хлопцами договорились бежать, когда поведут через лес, но в самый последний момент охранник одного прикладом огрел по спине, так что нога отнялась, – они его пристрелили, а второй испугался…

– У вас еще будет, старший лейтенант, возможность проявить себя, – сказал Кузнецов.