Текст книги "Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года"

«ТЕХНИКА ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕРЕВОРОТА»

Так называлась книга итальянского писателя (то ли фашиста, то ли анархиста) Курцио Малапарте, вышедшая впервые в 1931 году на французском языке. В ней этот, по словам Антонио Грамши, «безмерно тщеславный сноб-хамелеон», опираясь на опыт Троцкого – «тактику государственного переворота в октябре 1917 года», – взялся поучать, как безошибочно «делать революцию». Для Троцкого, уверял Малапарте, революция – это лишь «проблема технического порядка». Троцкий с ним тогда не согласился, однако в известных кругах и в наше время существует убеждение, что революции делаются «по заказу».

События октября 1917 года показывают, что большевистский переворот собственно и не был переворотом: скорее на волне взвинченных людских эмоций сделалась возможной, почти безболезненной смена политических декораций. Другое дело, что случившееся нельзя было назвать чем-то другим, нежели революция, переворот или захват власти.

Ничто в истории Великой российской революции не подвергалось такому упрощенчеству, как приход большевиков к власти. А обыденное сознание и ныне испытывает доверие к конспирологическим домыслам.

Принято считать, что Ленин торопился с вооруженным восстанием. Керенский позднее уверял, что Ленин опасался перспективы заключения «империалистического мира», который сделал бы недейственными антивоенные лозунги большевиков. Но события развивались по иной логике: вновь, как в Феврале, ускорился процесс распада старой власти, потерявшей и без того слабые рычаги управления страной. В этих условиях возможности большевизма словно взбухали на волне слухов об их силе и безнадежности положения Временного правительства. Со своей стороны, сатирические журналы и желтая пресса, неустанно поносившие и высмеивавшие «шпиона»-Ленина, связывали возможности большевиков с грядущим разгулом анархии. Так, исподволь, обывателя готовили к неизбежному. Чиновник министерства финансов отмечал в дневнике даты назначаемого в газетах грядущего выступления большевиков: 17 сентября, 15, 19, 20, 23 октября.

Газеты Петрограда и Москвы, с отчаянием приговоренных, обсуждали один и тот же вопрос: «Что день грядущий нам готовит?» Вновь заговорили об автомобилях с красногвардейцами и плакатами «Смерть Керенскому». Все это напоминало хронику заранее объявленной революции, воспринимаемой, однако, как анархия. 22 октября один из армейских комиссаров доносил А. Ф. Керенскому, что большевики «вызывают к жизни стихийные силы, остановить которые никому не под силу». Готовых защищать правительство становилось все меньше. 24 октября представители трех находившихся в Петрограде казачьих полков заявили, что защищать Керенского не намерены: он объявил Корнилова изменником, а недавно запретил казачий крестный ход в Петрограде. Возможно, казаки хитрили: они знали, что без поддержки пехоты окажутся бессильны. Утром следующего дня в Петрограде офицеры также заявляли о готовности скорее арестовать Керенского, нежели защищать его.

Саморазвал власти ускорился. Теперь ее представители вызывали моральное отторжение в армейских верхах. «Все правительство, все Керенские, Терещенки, Некрасовы, Верховские, Никитины, кроме разврата, сумбура, попустительства предателям и истерики, ничего не дали России», – записывал 25 октября в дневнике генерал А. М. Сиверс, еще не зная о судьбе правительства.

Исход событий казался предрешенным, но в правительственных верхах сохранялись иллюзии: 22 октября 1917 года М. И. Терещенко – этот «здоровый молодой человек» – вел себя как «неисправимый оптимист». 25 октября 1917 года английское посольство получило информацию о предстоящем перевороте. К завтраку с Бьюкененом были приглашены Терещенко и еще два представителя правительства. Однако когда посол изложил имевшиеся у него сведения, Терещенко поспешил разуверить его: правительство – «хозяин положения». Казалось, для этого были основания: в столице находились 5346 офицеров. Однако они были деморализованы и дезорганизованы, им приходилось в первую очередь думать о перспективах выживания. Существовало также множество патриотических организаций, которые пытался контролировать так называемый Республиканский центр. Но его деятельность была парализована. В общем, судьба революции решалась за счет «сомневающиеся», число которых в критических ситуациях всегда преобладает.

Тем временем сторонников Ленина по-своему подгоняли всевозможные слухи. 15 октября на заседании Петербургского комитета большевиков прозвучало тревожное заявление: «Если мы вооруженное восстание не сделаем сейчас, то революция над нами поставит крест». Стимулировали большевиков и страхи контрреволюции: их сторонники в Харькове были уверены, что Временное правительство разгонит съезд Советов. Не только решимость, но и боязнь опоздать подталкивали большевиков к выступлению.

На обывателей обрушилась лавина противоречивой информации. 17 октября бульварная «Народная правда» гадала: «будет или не будет» большевистское восстание? А если будет: то 20 или 22 октября? После того как выступление не состоялось, ворожба продолжилась: «Теперь срок второй – конец октября». Поскольку МВД на подобную информацию реагировало вяло, под влиянием слухов (о погромах, ожидаемых то ли 20, то ли 26 октября, о ненадежности войск столичного гарнизона), за поддержкой кавалерией стали обращаться в Московский военный округ. Но там также ожидали погромов и, соответственно, об отправке кавалерии запрашивали Ставку. Дезорганизованность контрреволюции прогрессировала.

Сторонникам разваливавшейся власти не оставалось ничего иного, как бодриться. 14 октября на заседании правительства начальник штаба Петроградского военного округа генерал Я. Г. Багратуни обещал пресечь большевистское выступление в самом зародыше. Министры вроде бы поверили. Тем временем штаб Петроградского военного округа принял решение об усилении милиции надежными солдатами (по 20 человек от каждого полка). Всем было обещано повышенное содержание. 18 октября сообщалось, что вся городская милиция вооружена теперь револьверами, ее усилили шестьюстами «отборными солдатами, вполне сознательными и преданными правительству». Но правосоциалистическая газета сомневалась: в милиции «очень много крайних левых элементов».

Все страшились анархии. 20 октября Военная комиссия эсеров опубликовала резолюцию, призывавшую своих членов не участвовать в уличных манифестациях и «быть в полной готовности к беспощадному подавлению по первому зову Военной комиссии возможных выступлений черной сотни, погромщиков и контрреволюционеров». Большевики также опасались преждевременных выступлений своих стихийных сторонников. Причины для этого были. Журналисты считали, что у большевиков нет «аппарата для аккумулирования революционной стихии, и ей угрожает опасность распылиться, рассосаться, подобно тому, как распылилась она в июльские дни». Но этот «аппарат» все же появился. Причем отнюдь не ради захвата власти.

Военный отдел и президиум солдатской секции Петроградского Совета 9–11 октября подготовили проект образования революционного штаба по обороне столицы. 12 октября план создания Военно-революционного комитета (ВРК) утвердил Исполком, а 16 октября – общее собрание Совета. 21 октября комиссары ВРК направились в части петроградского гарнизона. Похоже, что никто, кроме руководства большевиков, не думал о том, что ВРК может превратиться из органа защиты революции от внешнего врага и погромщиков в организацию борьбы против внутренней контрреволюции.

Полный список членов ВРК включал 82 человека. Формально возглавлял его левый эсер П. Е. Лазимир. Большевиков было 58, остальные были представлены эсерами различной степени левизны (18) и анархистами различных оттенков (6). По этническому признаку они распределялись так: русских – 30, евреев – 21, украинцев – 8, латышей – 6, поляков – 5, белорусов – 3, армян – 2, грузин – 2 и по одному литовцу, немцу, финну, эстонцу и казаку. Между тем в обществе сохранялось представление, что все большевики – евреи.

Привлечение на сторону антиправительственных сил левых эсеров приобретало не только символическое значение. Союз с ними придавал действиям против Временного правительства видимость демократичности. С другой стороны, облегчался не только путь к власти, но и возможность использования в ее интересах других левых элементов. Так или иначе, психологически большевики не были одиноки.

Развитие событий было связано не только со столицей. Уже 13 октября на съезде Советов Северной области прозвучало заявление большевистского представителя: в руках ВРК «в ближайшее время будет сосредоточена возможность распоряжаться солдатской силой». 12–14 октября в Ревеле на II съезде Советов Эстляндии (которых представляли 24 большевика и 9 левых эсеров) была принята резолюция: только переход власти к Советам создаст истинно революционное народное правительство, которое может спасти страну от экономической катастрофы. 23 октября по распоряжению местного ВРК в городе были заняты все ключевые пункты, а войсковые части заявили о своем подчинении Советам. Переворот произошел тихо, причем до событий в Петрограде. Нечто подобное эпизодически случалось и на уездном уровне. Однако никому не приходило в голову придавать этому судьбоносное значение. По российским представлениям, «настоящему» государственному перевороту полагалось произойти в столице.

21 октября 1917 года состоялось первое заседание Петроградского ВРК, на котором выделилось его руководящее ядро из большевиков (Антонова-Овсеенко, Подвойского, Садовского) и левых эсеров (Сухарькова и Лазимира). 22 октября был проведен «День Петроградского Совета» – большевистские ораторы беспрепятственно обличали на митингах существующую власть. Отмена Керенским казачьего крестного хода, назначенного на этот же день, добавила им решимости.

К тому времени влияние и большевиков, и левых эсеров выросло. Так, они составили подавляющее большинство на III Областном съезде армии, флота и рабочих Финляндии, а также на III Московском областном съезде Советов. 22 октября газета «Рабочий путь» опубликовала список 56 организаций, потребовавших перехода власти к Советам: в нем преобладали солдаты и рабочие, но встречались и крестьяне. Впрочем, дело было не в количестве.

Левоэсеровские лидеры не были уверены в необходимости вооруженного выступления, надеясь как-то договориться с другими социалистами. 24 октября стало известно, что левые эсеры даже угрожали покинуть ВРК, если его деятельность будет направлена на свержение правительства. Со стороны большевиков прозвучали заверения: цель ВРК – исключительно наведение революционного порядка. Трудно сказать, верили ли они в это сами, поверили ли им левые эсеры. Однако последние согласились остаться в ВРК. Ход событий складывался из неопределенностей. Переворот развивался своим, отнюдь не заговорщическим чередом.

Многие считали, что все должно решиться на II съезде Советов, назначенном на 25 октября 1917 года. И только Ленин считал, что большевики вправе взять власть независимо от его решений. Так или иначе, съезд стал своего рода ширмой для прикрытия действий, реально определивших судьбу революции. Был очерчен круг проблем, которые действительно волновали массы. 21 октября на заседании большевистского ЦК было решено, что тезисы для съезда о «земле, о войне, о власти» подготовит Ленин, о рабочем контроле – Милютин, по национальному вопросу – Сталин, о текущем моменте – Троцкий. Однако непохоже, что к соответствующим выступлениям, не говоря уже о решении названных вопросов, большевики подготовились. Темп революционных импровизаций нарастал.

24 октября 1917 года, в 9 часов утра ВРК начал рассылать большевистским комиссарам воинских частей, солдатским и матросским комитетам предписание № 1. В нем утверждалось, что большевистские газеты закрыты правительством (к тому времени они были уже освобождены), а Петроградскому Совету грозит «прямая опасность» со стороны юнкеров и ударников. Чтобы не допустить «второй корниловщины», следует привести верные части «в боевую готовность» и направить их представителей в Смольный. Всякое промедление рассматривалось как измена делу революции. Солдаты были настроены против любого лидера, готового призывать к продолжению войны и возвращению к прежним порядкам. Это настроение и стало важнейшим двигателем большевистской революции.

В свое время В. И. Ленин утверждал, что большевики имели в столице «тысячи вооруженных рабочих и солдат», что позволит захватить «и Зимний дворец, и Генеральный штаб, и станцию телефонов». Силы контрреволюции он оценивал в 15–20 тысяч и выражал надежду, что «даже казацкие войска не пойдут против правительства мира». Разумеется, вождь Октября физически не мог располагать сколько-нибудь точной информацией. Впрочем, не имел ее никто. Рассчитывать на Красную гвардию, которой приписывалась едва ли не решающая роль в перевороте, мог только сугубо штатский человек. Позднее историки пришли к заключению: к 23 октября из 20 тысяч красногвардейцев лишь 18 тысяч были вооружены, а в целом Красная гвардия представляла собой «неоформленную массу людей, совершенно неподготовленных к планомерным боевым действиям». Очевидно, что большевикам приходилось рассчитывать на нечто другое.

В большевистском руководстве было предостаточно и нервозности, и неразберихи. Считалось, что «Керенский выступил», а потому с утра 24 октября всех руководящих большевиков вызывали в Смольный, где воцарилась обстановка осажденной крепости. Впрочем, ЦК большевиков дал конкретные задания: Я. М. Свердлов наблюдал за действиями правительства, А. С. Бубнов осуществлял контроль за железными дорогами, Ф. Э. Дзержинский – за почтой и телеграфом; были и другие назначения. Поскольку исход событий был неясен, предусматривалось создание дополнительного штаба в Петропавловской крепости. Распоряжений было много, степень их выполнимости – неясна. Однако одна из антибольшевистских газет опубликовала «тщательно выработанный стратегический план» будущего большевистского восстания – в Смольном «зачитывались этим апокрифом и весело хохотали».

Произошло то, что не могло не случиться. В критических условиях аккумулированная агрессивность масс легко перерастает в трансгрессию – безрассудную готовность «проломить стену». Вялая социальная среда сопротивляться этому не может. А потому массы приветствуют торжество силы.

Ночь с 24 на 25 октября Керенский провел в штабе Петроградского военного округа в безрезультатных телефонных переговорах с верными воинскими частями, затем принял решение лично выехать навстречу войскам Северного фронта, вызванным на защиту Петрограда и находившимся, как ему ошибочно думалось, в пути. На глазах у многочисленных толп он отправился с Дворцовой площади в сторону Гатчины в собственном автомобиле, сопровождаемый машиной американского посольства. Этот вояж был безнадежным. Тем не менее появились слухи, что «высланные навстречу кронштадтцы, измайловцы и моряки беспрекословно сдали оружие и присоединились к войскам, верным правительству».

Положение части министров, заседавших в Зимнем дворце, было не лучше. 25 октября П. А. Пальчинский (инженер по специальности, почти два месяца занимавший должность помощника по гражданской части военного генерал-губернатора Петрограда) стал начальником обороны Зимнего дворца. Он констатировал «беспомощность» и «безнадежность настроений» у военных руководителей, отсутствие планов обороны, общий «кавардак», «растерянность и вялость офицеров и отсутствие настроения у юнкеров». Возможностей исправить положение не просматривалось.

Между тем восстание развивалось медленно. Стараясь по-своему подтолкнуть события, Ленин отправился с конспиративной квартиры в Смольный. Он потребовал от представителей ВРК скорейшего захвата телеграфа, телефона, мостов и вокзалов. Призывы носили скорее характер вождистской риторики: к Зимнему дворцу уже стягивались войска. Сыграло свою роль и то, что многочисленные солдатские казармы были расположены к Зимнему намного ближе, чем преданные правительству военные училища. Наконец в 10 часов утра 25 октября ВРК выпустил знаменитое обращение «К гражданам России». В нем утверждалось, что «Временное правительство низложено», а государственная власть «перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона». Мнения самих рабочих и солдат никто не спрашивал, однако все почему-то уверовали, что захват власти идет именно от лица съезда Советов. Людям казалось, что стихийные события разворачивались по понятному им сценарию.

Противники большевиков были словно загипнотизированы происходящим. Командующий Петроградским военным округом Г. П. Полковников через четверть часа после появления обращения ВРК сообщал командующему Северным фронтом В. А. Черемисову, что «положение в столице угрожающее», однако «уличных выступлений, беспорядков нет, но идет планомерный захват учреждений, вокзалов, аресты». При этом «юнкера сдают караулы без сопротивления, казаки, несмотря на ряд приказаний, до сих пор из казарм не выступили». Примерно в то же время генерал для поручений при Керенском Б. А. Левицкий докладывал, что «части, находящиеся в Зимнем дворце, только формально охраняют его». Похоже, со стороны было виднее. Так, Б. В. Никольский 25 октября 1917 года записывал: «Завтра у нас будет новое правительство, причем переворот совершается еще спокойнее и легче, нежели в феврале. Петроградский гарнизон снимает Временное правительство как горничная тряпкою пыльную паутину…»

Кто же осуществил переворот? Некоторые идейные анархисты оценивали произошедшее довольно реалистично:

Октябрь наступил сам собою – как бы в порядке вещей. Никто не был удивлен, ибо еще за месяц до того фундамент старого строя был разложен… Старый мир рушился. Новый мир смело выглядывал отовсюду и со смеющимся лицом смотрел навстречу восходящему солнцу новой жизни.

На деле все было сложнее. Лидеры большевиков имели смутное представление о происходящем восстании; большинство «революционных» солдат предпочитало нейтралитет; толпы, окружавшие дворец, если и стремились проникнуть внутрь, то скорее из любопытства. Лишь некоторым матросам казалось, что все было хорошо организовано. В хаотичное время организованность – понятие относительное.

Активное участие в свержении и добивании старой власти приняли анархисты, причем это происходило вопреки тому, что некоторые их идеологи накануне переворота высказывались против грядущей диктатуры большевиков. Анархисты были среди бойцов и руководителей рабочей Красной гвардии и в числе руководителей, комиссаров матросских отрядов. Они входили в ВРК Орла, Одессы, Тулы, Смоленска, Бежицы, Екатеринодара, Екатеринослава, Черемхова, Гурьевского завода (Кузбасс) и других городов. При поддержке анархистов произошло установление власти Советов в провинции.

Что касается защитников Зимнего, то сведения о них туманны. «Защитники старого строя» представляли собой разнородную массу. До 9 часов вечера 25 октября в Зимнем находились ударники. Они считали, что их место на фронте, а потому согласились, чтобы их вывел из дворца некий прапорщик, позднее перешедший на сторону большевиков. Наиболее боеспособную группу представляли уральские казаки, которые также покинули дворец около 9 часов вечера, оставив пулеметы и орудия юнкерам. Они объясняли это тем, что Временное правительство состоит «наполовину из жидов», защищают его только «жиды да бабы», а «русский народ… с Лениным остался». Защищать непонятно кого они не захотели.

Другой боеспособной группой защитников дворца мог стать отряд офицеров (не более сотни). Однако, по некоторым свидетельствам, основная их масса, перепившись, занялась выяснением отношений между собой. Имелась также группа настроенных по-боевому инвалидов – георгиевских кавалеров (свыше 40 человек). Но они вряд ли могли увлечь уставших от войны людей.

Еще одну группу оборонявшихся (136 человек) составляли женщины-ударницы, которым суждено было стать знаковым элементом возникшей легенды. Они готовились к отправке на фронт, но их оставили в Зимнем для участия в параде (который и состоялся утром 25 октября, накануне захвата дворца). Примечательно, что их командир покинул дворец, и ударницы намеревались последовать за ним. Свидетельства о поведении основной массы ударниц противоречивы. Одни очевидцы уверяли, что, договорившись с солдатами, те попытались уйти из дворца, но вынуждены были вернуться из‑за обстрела. Другие убеждали, что все ударницы вместе с частью юнкеров отчаянно оборонялись на импровизированных баррикадах, а одна из них была смертельно ранена.

Самую многочисленную группу оборонявшихся составляли юнкера. Сообщали, что их было арестовано не менее 80 человек. В газетах фигурировала другая цифра – 35, которые затем оказались в Петропавловской крепости (подчеркивалось, что среди них было не менее 12 евреев). Некоторых из них допросили большевистские комиссары, после чего юнкера были отпущены на свободу по настоянию Петроградской городской думы и иностранных дипломатов. В принципе учащиеся военных училищ составляли наиболее дисциплинированную часть вооруженных людей, а потому приобрели репутацию «контрреволюционеров». В действительности им удавалось поддерживать относительный порядок скорее самим фактом своего присутствия; в качестве непосредственной военно-полицейской силы они практически не использовались. Между прочим, среди них были неврастеники, не ко времени терявшие сознание.

По некоторым данным, среди юнкеров было немало социалистов, на поддержку которых рассчитывали большевики. Едва прибыв во дворец, юнкера начали митинговать. Их старались уговорить – сначала комиссар ВЦИК при Ставке В. Б. Станкевич, а затем комендант дворца П. А. Пальчинский – судя по отзывам, неудачно. В сущности, защищать Временное правительство оказалось некому.

Среди политических противников большевиков царила апатия. В 11 часов утра 24 октября Керенский отправился в Предпарламент, где, процитировав предписание № 1 ВРК, потребовал, чтобы депутаты одобрили правительственные меры по ликвидации восстания. Он утверждал, что налицо попытка «поднять чернь», сорвать Учредительное собрание и открыть фронт неприятелю. В сущности, и Керенский, и его противники пользовались одними и теми же надуманными аргументами. Но если Ленин, полагая, что «все висит на волоске», требовал «арестовать правительство», то Керенский вечером того же 24 октября ждал санкции Предпарламента.

На заседании Предпарламента между тем продолжались дискуссии. Наконец большинством голосов (123 против 102, 26 воздержались) была принята меньшевистско-эсеровская резолюция, предлагавшая начать переговоры о мире, окончательно передать землю в руки крестьянских земельных комитетов, создать из представителей городских самоуправлений и Советов специальный Комитет общественного спасения для борьбы с анархией и беспорядками. Фактически это был акт недоверия существующему правительству. На это Керенской раздраженно ответил, что в наставлениях не нуждается. Возможно, он рассчитывал на казаков, которые как будто были направлены с фронта в Петроград. Вслед за тем представители Предпарламента отправились во ВЦИК и ЦИК Советов крестьянских депутатов, где принялись пугать грядущей контрреволюцией, которая сметет и большевиков, и социалистов. «Выход» из ситуации виделся в создании однородного правительства из представителей всех социалистических партий. Подобные прекраснодушные пожелания объективно лишь помогли большевикам.

Общее количество войск, собранных в Зимнем дворце к 6 часам вечера 25 октября, могло превышать 2 тысячи штыков. Это была внушительная сила: при продуманной обороне, а главное, решимости можно было сдержать наступавших. Но боевого духа защитникам Зимнего как раз и не хватало. События знаменитого переворота, согласно рассказам юнкеров (разумеется, выдвигавшим наиболее выгодные для себя версии), развивались по политически нейтральному сценарию. Одним из них было объявлено, что «шайка моряков» собирается захватить власть, другим – что они понадобились для «предупреждения еврейских погромов», несения караульной службы и пресечения действий грабителей. Некоторые юнкера, по примеру большинства солдат столичного гарнизона, готовы были объявить нейтралитет. Однако им пришлось ожидать развязки внутри дворца. Позднее все юнкера были освобождены под стандартную подписку об отказе воевать против новой власти.

Впрочем, штурмующие были подготовлены не лучше. Многими двигало мстительное желание расправиться с «жидом» Керенским и заодно набрать «сувениров» в царских покоях. В любом случае пребывание внутри помещения было более привлекательно, нежели сидение у костров или непонятное маневрирование на холодном петроградском ветру. Создается впечатление, что руководители контрреволюционеров и революционеров действовали почти вслепую. Однако за антибольшевистскими силами стояла слабеющая инерция сомнительного порядка, а за их противниками – энергия растущего хаоса.

Пресловутого штурма Зимнего не было. Был обстрел, в основном шрапнелью, со стороны Петропавловской крепости, защитники дворца вяло отстреливались. Атаковать Зимний было опасно, зато довольно успешно удавалось проникнуть внутрь черед слабо охраняемые входы. В результате нападавших во дворце оказалось едва ли не больше, чем защитников. Последних, как правило, удавалось обезоружить без особого труда. Постепенно один из большевистских отрядов добрался до помещения, в котором продолжала бесполезные заседания часть министров Временного правительства. Они были арестованы, и этот момент стал символом победы Великого Октября.

Переворот, как ранее Февраль, был объявлен бескровным. Считалось, что со стороны нападавших погибли шестеро солдат. Судя по отрывочным сведениям, их было несколько больше. Убитых и раненых защитников Зимнего никто не считал. Их вряд ли было намного больше, чем жертв у нападавших. Были и «побочные» жертвы. Так, был зверски убит помощник А. Ф. Керенского князь Г. Н. Туманов, случайно попавший в руки матросов.

Людское воображение рисовало картину, далекую от реалий. Люди уверяли друг друга, что «около 1000 ударниц было убито в Зимнем дворце», который «Аврора» едва ли не сровняла с землей. Пугающие слухи заставили А. Нокса просить Смольный принять меры по охране арестованных ударниц. А. В. Тыркова добилась свидания с ними. Оказалось, что нескольких женщин «всего лишь» сильно избили, и, хотя три были изнасилованы, «только» одна покончила жизнь самоубийством.

Примечательно, что большевики словно стеснялись своей победы. 26 октября на заседании Кронштадтского Совета звучали уверения, что обстрел и штурм Зимнего начался только после того, как юнкера убили самокатчика-парламентера, а «в саду нашли всех министров, которых и арестовали, за исключением Керенского, который… удрал, оставив своих товарищей в руках народа». Позднее, 29 октября, анархист Е. З. Ярчук (участник и «штурма», и съезда Советов) добавил к этому «достоверные» детали: защитники Зимнего обстреляли парламентеров, затем заявили о том, что сдаются, однако открыли огонь, застрелив 8 человек; женщины-ударницы начали стрельбу, а затем изобразили истерику; юнкера обезоружили восьмерых кронштадтцев и решили их «кончить штыками»; некоего полковника, «стрелявшего в упор из револьвера», пришлось ликвидировать; со стороны защитников почти не было убитых, а со стороны нападавших «есть много убитых и раненых». Зато после захвата дворца матросы угощали папиросами арестованных министров.

Теперь осталось только придать случившемуся триумфальное политическое звучание.