Текст книги "Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года"

События на Украине были одним из наиболее характерных показателей распада имперского организма. Однако современники предпочитали сваливать все на «злокозненность сепаратистов». Немногие понимали истинную причину происходящего. Е. Н. Трубецкой в конце июня 1917 года сообщал:

С юга сегодня получено интересное письмо… об украинском движении. Сильный успех его, видимо, отчасти обусловлен страхами перед петроградскими большевиками. Говорят, – «лучше Рада, чем Нахамкис» (О. М. Нахамкис – псевдоним Ю. М. Стеклов – член Исполкома Петросовета и до мая 1917 года редактор газеты «Известия Совета рабочих и солдатских депутатов». – В. Б.). В центральную власть никто не верит, и от того уже не одни революционные, – консервативные элементы начинают заражаться сепаратизмом.

Центральную раду в российской печати откровенно высмеивали. О ее заседании 5 августа 1917 года «в грязном театральном зале Народного дома» писали, что при обсуждении ультиматума Временного правительства о сокращении количества генеральных секретарей «хитрый старик» председатель Рады М. С. Грушевский «долго жаловался на притеснения и обиды и в заключение совершенно неожиданно отказался от звания председателя Рады». Это не впечатлило: «взволнованно шушукались только в первом ряду – лидеры, их было 11 человек, из них один священник, остальные городская и деревенская полуинтеллигенция… Грушевский и голос повышал, и паузы выдерживал – не помогало, партер мирно дремал». Зато, когда некоторые еврейские депутаты заговорили на древнееврейском – «депутаты сразу развеселились»7575
  Левитский В. М. Борьба на Юге: Факты. Люди. Настроения. М., 2019. С. 45–46.


[Закрыть].

«Национальные» организации оставались слабыми во всех отношениях; тем не менее повсеместно развернулись этноконсолидационные процессы, подталкиваемые нетерпением низов. Так, в начале июня лидеры российских мусульман, в ответ на равнодушие революционной общественности к нуждам малых народов, обсуждали вопрос о создании «инородческого политического блока». И этот процесс взаимного непонимания казался необратимым.

ПЛОДЫ ЛЕТНЕЙ ГОВОРИЛЬНИ

Лето обещало быть жарким во всех отношениях. Однако внешне революционная столица заметно поскучнела. Марсово поле пребывало в запущенном состоянии – венки попросту гнили. Это возмутило одного из родственников погибшего, и он – со ссылкой на Библию – заявил, что, поскольку правительство не удосужилось поставить на братской могиле крест, сам намерен это сделать «во избежание страшного гнева Божия». Только на нехристианских кладбищах нет крестов, напоминал он. Это никого не взволновало – всякая революция сопровождается знаковой неразберихой, перерастающей в равнодушие к любым лозунгам. Последствия этого могут быть непредсказуемыми.

На приход социалистов во власть низы реагировали по-своему. В мае забастовали торговые служащие Петрограда, стачки перекидывались с одного предприятия на другое, охватив в общей сложности до 5 тысяч человек. Бастовавшие требовали, чтобы переговоры с ними велись через объединенный профсоюз. В Москве 13 мая началась забастовка служащих трактирного промысла, которая охватила около 300 предприятий с 20 тысячами служащих, что основательно ударило по потребителям. Владельцы заведений пытались апеллировать к Московскому Совету, который, однако, запретил милиции вмешиваться в конфликт. Забастовка увенчалась заключением нового соглашения с хозяевами. Вслед за тем забастовало 3 тысячи официантов и номерных служащих в Киеве. Успешно бастовали торговые и аптечные работники в Кишиневе. Полную или частичную победу одержали торгово-промышленные служащие Бахмута и Луганска. Обычно официанты протестовали против чаевых, горничные не желали называть хозяек привычным – «барыня», а именовать по имени-отчеству. Прислуга протестовала против «тыканья» при обращении к ней. В людях просыпался гражданин, хотя до гражданского общества было далеко. В ходе забастовок наметилась некоторая координация действий служащих в масштабах городов; предпринимались попытки всероссийских забастовок: именно так пытались действовать служащие страхового общества «Россия».

Было очевидно, что в массах происходил тот внешне незаметный перелом настроения, который порождал новые отклики на большевистскую демагогию. Напротив, социалистические лидеры начинали недоедать. Интеллигенции надоели привычные политики, а низы потянулись к понятным лидерам и знакомой парадигме власти. Ни те, ни другие никак не находились. Революционная демократия, завязнув в своих словопрениях, теряла эмоциональный контакт с массами. Со своей стороны, люди вчерашней империи все основательнее ощущали зыбкость сложившегося положения. Тем временем революционная говорильня достигла своего апогея.

С 4 по 28 мая 1917 года проходил I Всероссийский съезд крестьянских депутатов. Эсеров было 537, меньшевиков – 103, большевиков – 20. Съезд пошел за эсерами, их лидер В. М. Чернов уже ощущал себя вождем сельской России. Однако состав съезда убеждал: преобладает крестьянин с ружьем, способный приступить к разделу земли без санкций политиков. В президиум поступило 150 записок, в которых крестьяне недоумевали, почему нельзя немедленно объявить землю всенародной собственностью. Чернов настойчиво, но не очень убедительно объяснял, что это может сделать лишь Учредительное собрание, а пока нужно подготовить законы, согласно которым произойдет будущий земельный передел. Вместе с тем эсеры согласились, что вся земля должна перейти в руки земельных комитетов, получивших право «определения порядка обработки, обсеменения, уборки полей, укоса лугов». Состоявшийся вслед за тем III съезд партии эсеров подтвердил это решение. Однако нетерпение лишь усиливалось. Крестьяне истолковали – то ли по наивности, то ли по привычке к ее имитации – эти резолюции как санкцию на немедленный захват земли, для которого не требовалось никакого Учредительного собрания.

В принципе, ситуация определялась просто: сможет ли инъекция патриотизма – на сей раз революционного – вдохновить воюющую часть нации на победу? Несомненно, тогдашние элиты подсознательно оглядывались на опыт Французской революции. Однако они словно забывали, что составной ее частью была крестьянская Вандея. Теперь крестьянской массе предлагалось с удвоенной энергией защищать туманные идеалы «свободы, равенства, братства». Между тем крестьянский мир, помимо всего прочего, испытывал все новые затруднения. В значительной степени они были связаны с непониманием языка «городской» политики. Предлагаемые сверху планы наведения «закона и порядка» расходились с представлениями о «справедливости». Так, не понимали необходимости платить налог: зачем, если будет своя, как обещали эсеры, крестьянская власть? Зачем земство, к чему нам правительство в Петрограде, мы в волости свою власть установим! Все чаще крестьянам казалось, что их «забыли».

В патерналистской системе при известных обстоятельствах все начинают ощущать себя обиженными. Более того, все сугубо личные неудачи начинают списываться на «преступный режим». Соответственно, крах привычной иерархии порождает волну неожиданных претензий, принимающих форму общественных психозов – вплоть до вспышек истерии. Наиболее мощный стресс после революции испытала солдатская масса, получавшая со всех сторон показное сочувствие. Вспоминали былые унижения солдата – это также способствовало нагнетанию страстей:

Нет области военного быта, в которой бы не издевались над личностью солдата… Он не смел протестовать против обирания его мириадами присосавшихся к армии мародеров-интендантов; он не смел указать на гнилую воблу, вонючее мясо… Гроша медного не стоила жизнь «защитничка», прикончить которую можно было столь же безнаказанно, как посадить под домашний арест. Тысячи агентов контрразведки, в большей степени занимавшиеся политическим сыском, чем борьбой с немецким шпионажем, отравляли жизнь… 7676
  Фишгендлер А. М. Солдаты фронта и вопросы войны и мира. Пг., 1917. С. 9.


[Закрыть]

Однако со временем к выступлениям даже именитых ораторов привыкли. Так, «экспансивная манера выступления А. Тома вызывала у солдат смех: не министр-француз, а купец из Замоскворечья». «Завести» солдат некоторое время удавалось Керенскому. Во время майской поездки на фронт он спускался в солдатские блиндажи, пожимал руки; ему в машину бросали Георгиевские кресты, кричали: «За землю и волю! За Россию и революцию, за мир всему миру!» Военного министра буквально носили на руках, целовали его одежду, машину и даже землю, по которой он ходил. На грандиозном митинге в Одессе он бросал из ложи красные розы. В своей речи он заявил, что на долю России выпало счастье повторить «чудесную сказку» Французской революции. И тут же напомнил, что армии без дисциплины быть не может, предостерегая против «искренних идеалистов, слишком смотрящих в небо и влекущих нас в небо анархии».

Итогом этой поездки на фронт стала отставка Верховного главнокомандующего «монархиста» М. В. Алексеева (единственного подлинного стратега) и замена его на новоявленного социалиста А. А. Брусилова, совсем недавно провозглашавшего здравицы в честь Николая II. Однажды на армейском съезде Керенский вывел на сцену Брусилова, заявив: «Генерал, они пойдут за вами». Этот прием, ставший стандартным, сработал: и А. Ф. Керенского, и А. Тома, и А. А. Брусилова вынесли со съезда на руках. Впрочем, все это не помешало устроить овацию и большевику, который «говорил просто, отчетливо»7777
  Гиппиус А. Записки главноуговаривающего 293‑го пехотного Ижорского полка. М.; Л., 1930. С. 44–46.


[Закрыть].

Наибольшее влияние на солдат оказывали самодеятельные агитаторы – как правило, крикуны из своей же среды. Возбудить массу легче всего невротикам. Генерал А. Е. Снесарев так передавал впечатление от выступления «худощавого, красивого, довольно наглого солдата». «Мы босые… винтовки [совсем плохие] – два раза выстрелил и бросай… Жалованье – пустяк». Трудно поверить, что сказанное соответствовало действительности. Однако даже небольшая доля правды, заброшенная в едкую среду непомерных людских ожиданий, может иметь взрывоопасные последствия. Конечно, толпа реагировала лишь одобрительно. Однако еще 2–3 такого рода оратора, заключал генерал, «и толпа может разорвать в клочья. Вот что значит строить что-либо на настроении! А теперь на нем хотят построить государство…»

Возможно, генерал кое-что домыслил задним числом. Как бы то ни было, в те месяцы революции государство попыталось построить именно на «сознательности» людей, которые все еще не оправились от груза социальной униженности. Так случается во времена всех революций. И с одним и тем же конечным результатом.

Лето 1917 года ознаменовалось бунтами и во французской армии: дело доходило до захвата городов и отказа возвращаться на передовую. В ответ было вынесено 23 385 обвинительных приговоров, более 400 солдат были приговорены к расстрелу. В результате с мятежами было покончено. В революционной России такое было немыслимо, несмотря на распространение в армии мятежного духа.

Бытовое недовольство солдат принимало организационные формы. Правительственный комиссар В. Б. Станкевич, перед революцией служивший военным инженером, отмечал:

Вся армия покрылась сетью самых разнообразных организаций. Пределы разнообразия и пестроты едва ли многим известны. Высшим органом на фронте является фронтовой комитет. Но эти комитеты вовсе не были предусмотрены в приказах и создавались самочинно… причем каждый фронт строил свою организацию по-особому… Даже полковые и ротные комитеты в пределах одной и той же армии, а часто одной и той же дивизии, строились по различным принципам…

Трудно представить что-либо более необычное для армейской среды. Французская революция, опыт которой имплицитно присутствовал в сознании российских революционеров, создала армию из толпы. Теперь происходило нечто прямо противоположное.

Понятно, что солдаты по-своему пытались отыграться за былые стеснения. Статистика зафиксировала заметный рост заболеваний в их среде, многократное увеличение количества дезертиров. «Русский солдат – величественен, красив и чуден, когда он держится в узде железной дисциплины… но выпущенный из рук и занятый делами посторонними он – ужасен», – отмечал А. Е. Снесарев. Он считал, что «одна крупная неудача на фронте – и из Свободной России моментально получится Разнузданная Россия». Многие понимали, что низам необходимы теперь настоящие вожди, однако армейская среда их дать не могла. Офицеры, по словам адмирала Д. В. Ненюкова (имевшего возможность наблюдать жизнь Ставки изнутри), страдали ее «прирожденными недостатками», – это были «безвольные неврастеники». Разумеется, командование попыталось ввести стихийный процесс образования солдатских комитетов в организованное русло. Значительная часть комитетов занималась, как и предписывали инструкции, чисто хозяйственными делами под руководством офицеров.

Иллюзиями было переполнено не только российское политическое сознание. Призывы и идеи, идущие из России, вспоминал У. Черчилль, миллионам людей «казались открывающими дверь в новый светлый мир Братства, Равенства и Науки». На деле смыслы произошедшего воспринимались по-разному. Общим было лишь то, что произошедшее всем внушало Надежду.

Самое популярное в прошлом издательство И. Д. Сытина предложило свое ви́дение будущего:

Сбываются древние пророчества о Царстве Божьем, когда все народы перекуют мечи на серпы. Впереди еще горы трупов, море крови и слез. Но иного пути к вековечным идеалам свободы и счастья нет. Смерть попирается только смертью 7878
  Михайловский В. Г. Революция и война. М., 1917. С. 50.


[Закрыть].

В тогдашней обстановке ссылки на Библию вряд ли могли убедить невольных защитников неожиданно обновленного Отечества. Пока уговоры лучше удавались социалистам.

В начале июня в Петрограде открылся I Всероссийский съезд рабочих и солдатских депутатов, призванный, по мысли организаторов, обеспечить единство революционной демократии и всенародную поддержку наступательных действий русской армии. На него возлагались большие, но весьма противоречивые надежды. Формально предстояло всего лишь одобрить политику ВЦИК, в основе которой лежала более чем странная идея: коалиция с той самой «буржуазией», которая и не думала признавать лозунг «мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов». Кадеты лишь делали вид, что поддерживают пацифистские лозунги. В своих брошюрах они упорно твердили, что те, кто провозглашает «Долой войну!», не учитывают «гибельное значение этого призыва для мира всего мира, для свободы и счастья России, для блага каждого из нас»7979
  Уланов В. Я. Всем, кто против войны. М., 1917. С. 2.


[Закрыть]. Конечно, это менее всего было понятно солдатам.

Считалось, что на съезде присутствуют 1090 делегатов (в действительности их было больше). 777 из них заявили о своей партийности: 285 эсеров, 248 меньшевиков, 105 большевиков, 73 внефракционных социалиста, ряд мелких фракций – от трудовиков до анархистов. Считалось, что за ними стоят 8,15 млн солдат, 5,1 млн рабочих, 4,24 млн крестьян. Преобладали представители солдат – наиболее активной части общества. Но вряд ли они могли донести реальные эмоции людей, присягнувших непонятной власти.

4 июня, на второй день работы съезда, В. И. Ленин в речи об отношении к Временному правительству заявил, адресуясь к меньшевикам и эсерам: «Мира без аннексий и контрибуций нельзя заключить, пока вы не откажетесь от собственных аннексий», имея в виду Финляндию и Украину. Разумеется, это было обычной для того времени демагогией: Финляндия легко перенесла смену одного имперского покровителя (Швецию) на другого (Россию); Украина существовала как этнически размытое малороссийское население, зажатое между двумя империями, а не исторически существовавшее государство.

Эффект от ленинского заявления попытался сбить А. Ф. Керенский: правительство, будучи временным, не вправе объявлять о независимости той или иной части русской территории. Это было другой разновидностью тогдашней демагогии. Впрочем, вряд ли логика того и другого была понятна большинству населения.

Н. Н. Суханов утверждал, что Ленин, «видимо, чувствовал себя неважно и говорил не особенно удачно», однако само его появление вызвало «огромное любопытство» со стороны провинциальных делегатов. Революционная демократия – так по-прежнему именовали себя умеренные социалисты – боялась не только власти, но и ответственных решений. Ленин, выкрикнувший из зала, что «есть такая партия» – партия, готовая взять на себя всю полноту ответственности за судьбы страны, – не мог не впечатлить присутствующих. Можно сказать, что дело было сделано: предложен моментальный выход из затянувшейся неопределенности.

9 июня, выступая на съезде по вопросу об отношении к продолжающейся войне, Ленин заявил, что, только осуществив полный разрыв с империалистической политикой на международной арене и внутри страны, русская революция может опереться на угнетенные классы европейских стран и движение угнетенных народов России и мира. Фактически это был план развертывания мировой революции. Воздействие этой речи Керенский вновь попытался нейтрализовать ставшим обычным заявлением о сходстве мирной программы Ленина с заявлением Леопольда Баварского. Вряд ли это сработало. Ф. А. Степун разглядел в выступлении Ленина другое:

…Открытостью души навстречу всем вихрям революции Ленин до конца сживался с самыми темными, разрушительными инстинктами масс. Не буди Ленин самой ухваткой своих выступлений того разбойничьего присвиста, которым часто обрывается скорбная народная песнь, его марксистская идеология никогда не полонила бы русской души с такою силою…

Характерно, что Ленину удачно подыграли Луначарский и Троцкий, выступившие с довольно умеренными предложениями. Первый предложил создание временного парламента из 300 делегатов съезда, пополненного сотней представителей Петроградского Совета. Троцкий, со своей стороны, уверял, что выжидательная политика нынешней власти, подобная «примирительной камере», может «подкопать» устои Учредительного собрания. Создалась иллюзия, что большевики не просто критикуют, они обладают реальной программой преодоления нарастающего кризиса.

Как и следовало ожидать, съезд Советов поддержал коалиционное правительство, отклонил предложения большевиков и намеревался одобрить готовящееся наступление на фронте. Это вызвало ожидаемый отклик. Большевики попытались превратить предстоящее оборонческое шествие в антивоенную манифестацию. Но ситуацией они не владели. 8 июня 1917 года забастовали рабочие 29 заводов Петрограда. Однако эпицентром потенциальных беспорядков считался 1‑й пулеметный полк, где верховодил большевик прапорщик А. Я. Семашко (расстрелянный в 1937 году). Возникла ситуация нервной неопределенности. Опасаясь вооруженных эксцессов, ВЦИК отменил демонстрацию, затем она была перенесена на неделю. Эсеро-меньшевистские лидеры решили провести ее 18 июня 1917 года под знаком доверия Временному правительству. Вопреки их ожиданиям в 500-тысячной демонстрации преобладали лозунги «Вся власть Советам!», «Долой 10 министров-капиталистов!», «Хлеба, мира, свободы!».

Произошло и нечто неожиданное. 18 июня 1917 года анархистка М. Г. Никифорова организовала отряд из 60–70 рабочих Выборгского района. Отряд двинулся к Крестам, где собралось более тысячи человек, некоторые из них были вооружены. Но разгрома тюрьмы не последовало: в результате переговоров было освобождено несколько большевиков. В ответ появилось распоряжение о выселении анархистов с дачи Дурново, где они обосновались. Анархисты пытались сопротивляться, причем особенно активен был матрос А. Г. Железняков, будущий руководитель «разгона» Учредительного собрания. В результате случайности погиб 33-летний анархист Ш. А. Аснин. Это был колоритный тип с выразительной татуировкой на спине: половой член и надпись из трех букв. Соответствующее фото было предъявлено делегатам съезда Советов, что несколько остудило страсти по поводу его гибели.

Демонстрации прошли и в других районах страны. Лозунги «Долой 10 министров-капиталистов!» и «Вся власть Советам!», «Мир без аннексий и контрибуций!» были заметны в Москве, Киеве, Риге, Харькове, ряде других городов. Но вряд ли демонстранты сознательно склонялись к поддержке большевиков. В Калуге оборонческие и большевистские лозунги мирно соседствовали друг с другом. Зато в Гельсингфорсе солдаты несли лозунги «Долой представителей буржуазии из министерства!», «Долой сепаратный мир и царские тайные договоры!», «Да здравствует народный контроль над промышленностью!», «Конфискация военной прибыли!». Здесь чувствовались плоды большевистской пропаганды.

Происходящему не следовало удивляться. Социалистические лидеры вели себя так, будто существующая власть должна благоволить их бесконечным разглагольствованиям по поводу неспешного воплощения их теоретических доктрин. Вдобавок ко всему им казалось, что массы готовы терпеть непонятные им словесные потоки. В общем, сами того не замечая, они упорно подогревали социальный взрыв.

Общественное недовольство готово было прорваться по любому поводу. 18 июня в Ростове-на-Дону проходила пропагандистская акция по случаю сбора средств для «Займа свободы». Но развитие событий предопределил слух (возможно, пущенный большевиками) о том, что собранные драгоценности и деньги «буржуи» собираются умыкнуть. Реакция оказалась характерной: часть солдат ворвалась в банк, чтобы охранять опечатанные пожертвования. Тем временем перед зданием банка толпы солдат под звуки «Марсельезы» учинили настоящий погром. Пронесся слух, что на следующий день произойдет раздел капиталов и имущества «буржуев». Ростовские события показали, что искра подозрения к эксплуататорам способна в любое время зажечь пожар бунта.

Немногие замечали, что звать в бой во имя будущего «безвоенного» мира нелепо. Проще вообще не воевать – именно так мог рассуждать обычный солдат. Один из публицистов писал:

Людям, идущим на смерть, нельзя говорить: «Ступайте, но помните, что ваш подвиг полезен лишь постольку, поскольку…» Только в каком-то моральном и политическом ослеплении можно этого не понимать. Лишь игнорируя все свойства человеческой души, можно требовать от людей высших жертв и в то же время убеждать их в том, что, строго говоря, эти жертвы бесполезны 8080
  Юровский Л. Н. Впечатления. Статьи 1916–1918 годов. М., 2010. C. 44.


[Закрыть].

Тем не менее социалистические политики следовали именно такой логике.

Между тем общественная истерия находила свое естественное – гендерное – воплощение. По некоторым уездным городам Тверской губернии прокатилась волна бабьих бунтов, связанных с распределением продовольствия. В Уфе в начале мая власти всерьез опасались «беспорядков на продовольственной почве» в связи с намечаемым митингом солдаток. В этом же месяце в Казани солдатки прошлись по городу с флагами и плакатами, требуя улучшения своего положения. Они требовали сахара и белого хлеба. Большевистские агитаторы, смекнув, что известного рода лозунгами и посулами можно успешно воздействовать на определенные категории трудящихся, зачастили к солдаткам. Так, в Минске они ухитрились поставить под свой контроль комитет городской думы, занимавшийся выдачей им специальных пайков, а затем организовали специальные справочные столы, которые использовали также в собственных агитационных интересах. Примечательно, что здесь в середине июня в связи с сокращением размеров пайка взбунтовались женщины-беженки, милиция оказалась не в состоянии успокоить «разъяренных баб». В результате местные власти вынуждены были сохранить старые нормы распределения продуктов. Нечто подобное произошло и в Москве. В Архангельске среди заводских работниц распространялись слухи, что за вступление в партию большевиков «будто бы выдают ситец». Были и более впечатляющие случаи. В июне из Юрьева Лифляндской губернии сообщали, что под влиянием большевистской агитации в городскую продовольственную комиссию ворвались 30 женщин во главе с бывшей содержательницей публичных домов и потребовали выдачи сахара, после чего приступили к самочинным обыскам у частных лиц. А когда власти попытались воспрепятствовать этому, местный Совет вынес постановление об аресте городского головы и эстляндского губернского комиссара. Нечто подобное происходило и в ряде других мест. Самозваные «вожди пролетарских масс» апеллировали к общественной истерии, хотя Ленин не уставал твердить об опоре на «классовую сознательность» самых «передовых» рабочих.

17 июня журнал «Огонек» опубликовал стихотворение Г. Иванова:

 
Снова янтарны и алы
Плывут облака,
Снова сижу я усталый,
И в сердце – тоска.
 

Очередной удар по иллюзиям меньшевиков и эсеров был нанесен в июле 1917 года. Россия взялась продолжать войну под лозунгом «мир без аннексий и контрибуций», что само по себе являлось нелепостью. Когда С. Г. Пушкарев, будущий известный историк, только что окончив университет, в начале июня 1917 года решил записаться добровольцем в армию, его желание было воспринято воинскими чинами с великим недоумением. Оказалось, что в учебной роте занятия почти не ведутся, но зато свободно пропагандируются ленинские идеи о ненужности «империалистической» войны и обещание «дать землю». Воевать хотели лишь отчаявшиеся одиночки, сбивавшиеся в малочисленные «батальоны смерти». Заявление А. Ф. Керенского о том, что «необходимо наступление и борьба с анархией» и что завоевания революции «поставлены на карту», пропадали в гуле антивоенных голосов. Еще менее были понятны крестьянам, одетым в солдатские шинели, слова о том, что «весь мир будет презирать не только нас, но и идеи социализма, во имя которых мы совершили революцию». Керенский апеллировал к воображаемым гражданам, которых в условиях недавнего российского самовластья попросту не могло быть.

К тому времени в Европе также усилилось недовольство войной. В мае – июне 1917 года французская армия пережила так называемый кризис неповиновения. Писали, что недовольством было охвачено до 2/3 французских дивизий. Один из самых осведомленных французских политических наблюдателей А. Ферри отмечал: «Мы идем к миру через революцию». В июне взбунтовалась часть солдат русского экспедиционного корпуса во Франции, при их подавлении были убитые и раненые. Во Франции пацифистов в шинелях расстреливали, в России их старались не замечать.

В день начала наступления – 18 июня – Керенский обратился к войскам с воззванием:

…Веря в братство народов, демократия русская обратилась ко всем воюющим странам с пламенным призывом прекратить войну и заключить честный, для всех необходимый мир. Однако в ответ… противник позвал нас к измене: австро-германцы предложили России сепаратный мир и, пытаясь усыпить нашу бдительность братанием, бросили свои силы на наших союзников… Отечество в опасности! Свободе и революции грозит гибель… Поэтому в полном сознании великой ответственности перед отечеством я от имени свободного народа и его Временного Правительства призываю армии, укрепленные силой и духом революции, перейти в наступление. Пусть противник не торжествует до времени над нами победы; пусть все народы знают, что не по слабости говорим мы о мире; пусть знают, что свобода увеличила нашу мощь. Офицеры и солдаты! Знайте, что вся Россия благословляет Вас на ратный подвиг во имя свободы, во имя светлого будущего Родины, во имя прочного и честного мира. Приказываю вам: Вперед!

19 июня сторонники правительства «социалистической войны» организовали в Михайловском театре «Митинг победы». В верхах намеревались присвоить отличившимся в наступлении частям почетные звания «полк 18 июня» и вручать им красные знамена. Л. Г. Корнилов, будущий белый генерал, судя по газетным сообщениям, заверял А. Ф. Керенского: «Под этим красным знаменем армия пойдет вперед и исполнит свой долг». Разворачивалось движение ударников, из которых формировались «батальоны смерти». Среди них было много идеалистов, но встречались и «революционные карьеристы». Одним из последних был капитан М. А. Муравьев – будущий большевистский военачальник. Этот человек с неустойчивой психикой отличился по части истребления «контрреволюционеров».

В некоторых частях солдаты ответили на начало наступления акциями протеста. Так, на Северном фронте пришлось оказать «вооруженное воздействие» на несколько полков, не желавших идти в наступление: было арестовано 43 зачинщика и обезоружено около 3 тысяч солдат. В 5‑й армии волнения продолжались около месяца, охватив свыше 50 полков. 25 июня против восставших было направлено десять кавалерийских и казачьих полков с артиллерией и броневиками. На подавление восстания ушло три дня. К концу июня только в 13‑м армейском корпусе было арестовано до 6 тысяч солдат и 10 офицеров. В назидание другим был расформирован 127‑й пехотный Путивльский полк, десятерых активистов арестовали и отдали под суд. В ряде случаев солдаты соглашались пойти в наступление только после обстрела собственной артиллерией.

Солдаты выдвигали условия, при которых готовы были выполнять приказы. Так, депутация из членов комитета одной пехотной дивизии выдвинула ультиматум: отвести их в резерв, иначе за последствия они не ручались. Другие солдаты выдвигали более решительные условия: «дивизия в наступление не пойдет до тех пор, пока союзники не примут условий мира, провозглашенных русской революционной демократией: мир без аннексий и контрибуций». Это сочеталось с требованием немедленного перехода власти к Советам. Стихийно-протестные эмоции неуклонно перерастали в «политику».

Между тем обывателя беспокоили «домашние» неурядицы. В июле сатирический журнал поместил такие стихи:

 
Минуты зноя длительны и жутки,
Обуглится земля, испепелив сердца,
Кровавое перо на шляпе проститутки,
Как ярый знак безумья и конца.