Текст книги "Кастинг. Маргарита и Мастер"

– Докажите ваши сатисфакции, – а наоборот:

– Расскажите, как Это было. – Андестенд?

– Доказательство не лежит в области решений, – сказала Алла Два Диме, а он переспросил:

– Решение не лежит в области доказательств?

– Доказать – это значит спросить:

– Кто-нибудь еще так думает? – сказал Электрик. И добавил:

– Это не логично, ибо перед вами уже Человек, который Так думает. Это всё равно, что попросить Рижский Бальзам, – он ткнул пальцем в черно-золотую бутылку на настенной витрине, как будто предлагая купить ее в складчину, а:

– А она уже стоит перед вами! – Нет логики просить то, что Уже вам дали. Оно перед вами, а вы говорите:

– Покажите. – Нелогичная тавтология.

– Это все равно, что нельзя войти в одну реку дважды, – сказал Стоик-Леха, жалея, в общем-то, что упустил Аллу Два этому Лже-Димитрию.

– И тем не менее, – сказал Пли, изобразив на барабане тяжелую поступь – нет, не Каменного Гостя – а своей любимой бабушки в роли Екатерины Второй, по которой сидящие в Званой Комнате Потемкин с Орловым и Зубовым должны были определить:

– Кто сегодня фаворит намбэ ван.

– Да, да, – поддержал его режиссер, – нам придется войти в эту реку дважды, но не как на суде первосвященников, а в:

– Рассказе о Воскресении.

– Как в песне, – почему-то поддержала его Алла Два:

– Если кто-нибудь, кто Слушает – Меня послушай.

Глава 60

Далее…

И Аллу Два начали снимать в роли, э-э, так сказать:

– Жены Зевса, – в его сегодняшней эманации Димы, который для придания-приведения себя, в достойное его положения состояние, избил Леху-Стоика, для чего сначала заорал на него:

– Тебе говорили, чтобы не ходил в милицию-полицию для очередного доноса?!

– Дак, естественно!

– Зачем пошел?

– Совесть.

– Что совесть? Именно в этот момент ты открыл существование совести не только у директора – Машины-Олигарха – а также у энддиректора, этого, как его?

– Да я и есть на самом деле энддиректор, – поначалу попытался обмануть представителя потусторонней власти Стоик.

– Да? Ты энддиректор? Или забыл, как тебя били в свеже-побеленном парковом туалете во время проливного дождя? Ты и есть Веник, захвативший незаконно власть в Театре Варьете, и скрывающийся здесь под видом мясника-пьяницы Лехи.

– Вы так много знаете, что я уже начинаю вас бояться, – промямлил Веник.

И он избил его. Но не сам, естественно, а позвал троих покойников из операторской будки:

– Алексея Девотченко, бывшего командарма Андрея Панина и свово – в том смысле, что иво – сводного брата Оленя, который хотя и был без рогов уже, бил больно и довольно долго, приговаривая:

– Ты почему не пригашал меня раньше на главные роли в свой Товстоноговский Сиэтэ?

– Как же, приглашал, и довольно часто, можно сказать, всегда, когда играл эти главные роли сам!

– Не верю. – И добавил: – Или ты не веришь, что я – это Станиславский, а ты так только: обедал – может быть и очень часто – с Товстоноговым в одном буфере, да и только на утренних спектаклях. Поэтому.

– Поэтому?

– Поэтому мы сейчас с тобой вспомним, так сказать, всё, ибо, как сказал незабвенный Шварценеггер:

– Алл би бэк!

– Ай! Ая-яй! За что?!

– Теперь я буду учительница, Клавдия Семеновна, а ты, мил человек, только Вовочка, опять опоздавший, и более того, вообще не выучивший урок.

– Я учил.

– Гут. Напиши, как произносится буква Д.

– Рассказать, как пишется буква Д? – сделал вид, что глотает от ужаса слюну Вовочка.

– Наоборот-т!

– Наоборот не бывает, профессор.

– Рипит ит, плииз!

– В обратную сторону эта посылка не имеет решений.

– Ты что, деревенский, писать не умеешь?

– Да, в том смысле, что нет. Зато умею играть на фортепианах.

– Гут, пойди к Плинтусу-Вертеру, точнее, не Вертеру, конечно, ибо какие у него могут быть страдания в эти годы систематического воровства у Кой Кого денег из иво разрезанно-вырезанных томов, кроме того, как лишний раз обосраться, оказавшись один в поле воин, а наоборот:

– Плинтус-Поттер, бренчащий сейчас на форте, – а ты садись за ударник.

– И Стоик выдал, как Ринго Старр, пока еще жива была группа Битлз:

– Что? – А вот то, что Диман сам побежал в инструментарий и схватил там гитару Электрика.

Стоик извивался, соответственно, за фортепьяно.

– Какая это буква Д? – удивился Михаил Маленький.

– Да, – ответил Электрик, – ибо это – yeste-D-ey.

– В этот день кто-то родился? – спросил Миша.

– Яишница-Болтушка, – сказала Алла Два. И добавила: – Поджарьте ее еще раз, ребята!

– Йеsтэр, дей,

ол май трабэлз симд соу фар э» уэй.

– Вы кого снимаете? – спросил Михаил Маленький у Девотченко?

– Кого сказали – того и делаем, – ответил главный оператор.

– Но Алла Два не может, кажется, быть Бэллом, – сказал Электрик, обладавший не меньшей мудростью, чем его брат-эмигрант именно по этой причине.

– Вы думаете? – удивился Михаил. – Почему? Из-за своих прошлых связей с Христом?

– Они где прошлые – там и будущие. Но, думаю, вы правы, и знаете почему? Кто-то же должен провести апостолов в ад на помощь Иисусу Христу.

– Из Ада, вы хотите сказать?

– Пока не знаю точно, но думаю, в Ад Его провожал Дима, а назад путь показывала апостолам эта Алла Два в роли Марии Магдалины, и второй половины этого Димы.

– Вы думаете он сможет справиться с ролью Бэлла?

– Нет, не уверен, но больше все равно никого нет. Если мне только самому попробовать. Да и то, я вспомнил, что сам и играю Иисуса Христа, точнее Его Ноги.

– Но мне кажется уже поздно, – сказал Электрик.

– Мы погружаемся в ад?

– Скорее всего, дело обстоит наоборот: ад приходит сюда.

Океанский лайнер так бурлил воду, что засмотревшийся на нее Сирано сказал, не поворачиваясь назад, где стояла Ольга:

– Этот корабль снимали в Титанике, где утонул Лео ДиК.

– Говорят, он опять ожил и стал злым фермером-плантатором вместе с Квентом Тар.

– Правда?

– Я могу утверждать это почти с полной уверенностью.

Он повернулся назад и сам чуть не упал в воду:

– Перед ним стояла совсем другая девушка.

– Ты меня не узнал? – спросила она, и взяла за руку, чтобы не упал через борт.

– Нет.

– Правда? Хочешь познакомиться еще раз?

Сирано посмотрел по сторонам, не подстава ли это? Но подозрительно никто не смотрит. Если только прикидываются.

– Ладно, пойдем куда-нибудь, – хотел сказать он, но девушка взяла его за руку чуть раньше, чем произнес.

– Что это? – спросил он, когда пришли.

– Это? Не знаю, а ты как думаешь?

– Это очень похоже на лестничную площадку.

– Да? Впрочем, я с тобой очень соглазна.

– Очень соглазна? Ты, что, не русская?

– А ты?

– Да, кто из нас русский, так только: шведы.

– Ну, давай!

– Не могу.

– Почему?

– Не знаю, с чего начать.

– Хорошо, ты пока подумай, а я закурю, можно?

– В каком смысле?

– Прикурить есть?

– Да, да, конечно, – сказал Сирано, и спички, как волшебная палочка, точнее, как:

– По мановению волшебной палочки, оказались: есть!

Откуда, если я бросил курить? Или дело происходит во сне? Во сне ему все еще снилось, что он опять закурил в какой-то чрезвычайной ситуации, например, чтобы:

– Попробовать по чьей-то просьбе, что ему все равно больше не захочется.

Хотя и ясно:

– Это уже не Ван Гог, и не Пабло Пикассо, а, следовательно, приплыли:

– Репин опять вернулся в Россию. – И значит, опять:

– Курить будем. – И всё из-за переживаний. Зачем, собственно, переживал Лев Ландау, что вешал на уши, а точнее, просто на шапку, воздушные шарики, хотя и всего только пару? А вот именно только затем, по одной этой причине:

– Прикажут:

– Целуемся? – а он постесняется. Стыдно, и что нерешаемо:

– Стыдно в обоих случаях, что да, что нет. – Какой третий путь?

А третий путь, оказывается, и открыл Моисей:

– Не сдаваться даже тогда, когда нет хода ни туда, ни сюда, ни назад в Египет, ни вперед к призрачному счастью. – Надо просто тянуть вола за хвост, авось само образуется.

Далее, целуются.

– Ну.

– Ну.

Он почесал затылок. Она молчала. Молчание уже начало превращаться в развод по-русски:

– На Волге широкой, на стрелке далекой,

Гудками кого-то зовет пароход-д.

Под городом Горьким, где ясные зорьки,

В рабочем поселке подруга живет-т.

И Сирано вспомнил, что надо сделать половину того, что не получается.

– Когда хочется всё сразу – не получается, – сказала она.

– У тебя тоже так?

– Да.

– Угу. Ага.

– Так. – И не было никаких сил поднять на нее руку, в том смысле, что положить на плечо.

– Это плохо кончится, – подумал он, и сказал:

– Вот если бы так же думал Иисус Христос – ему бы нечего было вспомнить на кресте.

– Да? Зато было бы, о чем мечтать. Как Адаму.

– Так ты думаешь, Мартин Скорсезе показал не воспоминания Иисуса Христа, а его несбывшиеся, как у Адама, мечты?

Даже не знаю, что их них лучше.

– Помечтай об мне при мне.

– Ты думаешь, у меня получится?

– Да, я хочу, чтобы получилось.

Когда мы встретились, то хотели пройти мимо друг друга, ибо знали, если остановимся – это уже нельзя будет исправить. Она хотела уступить мне дорогу, но и я случайно ступил на ту же сторону, и тогда случилось то, что и так было ясно произойдет, если мы случайно столкнемся в безлюдном месте.

Мы сцепились и не могли отклеиться друг от друга даже нарочно.

– Попробуй раздеться, – сказала она, – может тогда получиться нам разъединиться.

– У меня не получается, попробуй ты.

– Не могу.

– Тогда может быть я раздену тебя?

– Да, конечно.

И мы начали раздевать друг друга, кто быстрее, а точнее, просто очень спешили почему-то.

– Здесь никто не ходит? – спросила она.

– Никто.

И это было так больно и так долго, что я запомнил на всю оставшуюся жизнь.

– А ты?

– Конечно, теперь я тебя вспомнила.

– Представляешь, я думал, что тебя ждет жених в Германии.

– Я думала… а! я думала, ты женат. Никогда бы не подумала, что нет.

Мы расстались в таком состоянии, что она, как я понял:

– Поползла из моей каюты толи по-пластунски, толи на карачках, как Грейс Келли после того, как Монсоро захотел на ней жениться, но тем не менее, перед самой свадьбой еще, чтобы, так сказать, испытать:

– Сможет ли вот так ползать на карачках всю оставшуюся жизнь, и думать про себя:

– Это именно то, о чем я так – в тайне от окружающего мира – мечтала.

На следующую ночь – я думал – будет отдых, но в два часа ночи постучали. К счастью, она была одна, и более того, вообще только в одном халате.

– Кажется, я поймал тебя, как Хемингуэй свою последнюю большую рыбу.

– Это хорошо? – она приподняла голову с плеча.

– Вначале хорошо, а потом появляются акулы.

– Может быть, в этот раз их не будет?

– Ну, как не будет, а твой Тет-а-тет?

– Его здесь нет.

– Если он есть хоть где-то, то появится, значит.

– Я скажу ему, что люблю только тебя.

– Так бывает?

– Как, я не поняла?

– Когда любят только одного человека.

– Понимаешь, я даже в душе не могу быть проституткой.

– Для чего ей была Мария Магдалина?

– Я не знаю.

– Может быть, подумаешь?

– Зачем? Ты думаешь, это может мне пригодиться?

– Ты так хорошо Это делаешь, что вполне возможно, что имеешь данные, о которых сама еще ничего не знаешь.

– Но, если я не знаю, что это не последний, с кем я делаю Это, то разве я проститутка?

– Не знаю, что тебе и сказать, – ответил я, но не успел разъяснить свою позицию по этому вопросу, так как разъяснить надо было не только ей, но и себе, – как в дверь постучали.

– Это он, – сказал я.

– Кто?

– Ты знаешь, кто.

– Я не буду прятаться.

– Это хорошая новость, но имей в виду: охота на мою рыбу-меч началась.

Глава 61

– Тут, тут, тут.

– Ты что слышишь? – спросил Сирано.

– Стучат.

– Стучит? – ты имеешь в виду.

– Кто?

– Ты не понимаешь, кто?

– Нет. Пока нет.

– Да? Может быть, действительно, это кто-то не тот.

– А был кто?

– Кто?

– Кто был?

– Кто был, кто?

Но выяснение было прервано повторным стуком.

– Лезь под кровать.

– Может быть, лучше ты?

– Да нет, тебя он сразу узнает.

– Хорошо, но если он заглянет под кровать, я буду кричать, более того: завизжу. И знаешь почему? Я уже сейчас понимаю – у меня не будет другого выхода.

– Неужели он такой страшный?

– Страшен любой хомо сапиенс, потерявший надежду.

Один теряет надежду, а другой, значит, приобретает обязанность, подумал я.

– Ты уже залезла под кровать?

– Да.

– Я забыл сказать тебе, что сначала надо провести ритуал прощания.

– Хорошо, – она опять вылезла из-под кровати, хотя и только наполовину. – Будем целоваться?

– Возьми в рот мой галстук.

– Зачем?

– Так ты правильно сможешь оценить качество материала.

– Вкусный.

– Спасибо.

– Чензано?

– Давай. Не так скучно будет под кроватью. Тем не менее, я надеюсь, ты не долго его задержишь?

– Знать бы кто это?

– Хочешь? – она высунула голову, – я сама встречу этого духа, а ты полежи под кроватью.

– Тогда уж лучше вместе.

– Хорошо, лезь сюда, я подвинусь.

И я залез, хотя имел в виду, что лучше быть вместе на поверхности, чем прятаться под кроватью, как в подводной лодке.

– Он идет?

– Нет.

– Надо позвать.

– А стоит ли? Авось, уйдет без приглашения-то. Ну, я имею в виду, если считает себя достаточно культурным человеком.

– Наверное, он озверел в поисках меня не на месте.

– Он может умереть с горя?

– Наверное, может.

Но дверь не открылась, и никто не вошел.

– По запаху понял, что нас здесь нет.

– Да.

Не успели мы начать делать:

– Опять Тоже Самое, – как он вошел, и потопал.

– Куда он идет? – прошептала Люда мне на ухо.

– Сюда.

– Он хочет нас обмануть, и выманить из этого убежища. И знаешь почему? Он стоит на месте. Мы долго можем здесь продержаться?

– Да, я недавно мыл здесь пол.

– Под кроватью? Зачем мыть под кроватью? А, поняла, пыль движется не только, как обычно сверху вниз, но и вдоль его, правильно?

– Я об этом не подумал, поэтому протер и под кроватью на всякий случай.

– Ты умный человек. – Она помолчала и добавила: – Заранее знал, что кто-то придет?

– Я почти всегда так делаю.

– Точно можешь ответить?

– А именно?

– Всегда или только в этот раз?

– Можно считать, что всегда.

– Значит, это не совсем точно.

– Погрешность не столь велика, чтобы принимать ее в расчет.

– Да? Так можно делать?

– Это не то, что разумеется, но и всегда надо обязательно иметь в виду.

– Вы где? – спросил парень и сел на соседнюю кровать, расположенную перпендикулярно.

– Мы, – ответил я про себя, а ей зажал рот своими губами, – не в этом месте.

– Ты что ему сказал? – спросила она меня на ухо. – Что нас здесь нет?

– Да.

– Зря, он уже все слышал, и поэтому не поверит.

– Надеюсь, он слышал не все, так как я говорил не вслух.

– Да? Впрочем, это правильно, можно попытаться обмануть и духа.

Он встал на колени и заглянул под кровать. Потом под другую, напротив, но в нашу сторону у окна, даже не посмотрел.

– Он сделал это нарочно, – сказал я.

– Понял, что мы здесь?

– Наоборот, решил, что спрятаться можно только под первыми двумя кроватями.

– Это логично?

– Да.

– Я тоже так думаю, хотя и не понимаю, почему.

Медиум:

– Ан Молчановский вышел на корабль из вертолета и сообщил:

– Я буду Бэллом – соберите мне команду.

– Так бывает? – спросила Люда, – чтобы из непрофессионалов набирали актеров.

– Для него люди – это и есть актеры, – сказал я.

– Да? А разница?

– Есть.

И удивительно, Ан выбрал именно Люду на роль Марии Магдалины, и, как я понял:

– Чтобы проверить ее сначала в деле.

– И это несмотря на то, что его и так сопровождает ассистент-ша Кира Дан, а к вечеру прилетела еще одна, Али Сильва. Но оказалось, как мы оба схватились за головы:

– Это были наши однокурсники Рита и Лариса.

– Он действительно набирает обычных студентов, как людей, а не профессиональных актеров!

– Люди для него только так: актеры.

И уже не удивились, когда увидели на первой же съемке других, и в частности, Ольгу в роли – кого? любовницы Ирода, а Сирано в роли Иоанна Крестителя, или нет.

И действительно, именно меня решили принести в жертву.

– А для начала отправим-ка его на стажировку.

– На Черное море, – сказал я, – там шашлыки из осетрины очень дорогие, купить не смогу все равно: денег нет.

– Нет, нет, нет, – сказала Ольга, – я уже была на Черном море – больше не хочу.

– Там много расстреливали на берегу и почти столько же топили в море? – спросил я, – поэтому? Я вижу, ты намылилась к Белому? Но и там топили людские массы в приличных количествах.

– Хорошо, – обратилась она к Молчановскому, – мы поедем в Звенигород.

– Там нет моря, – сказала Ольга.

– Мы не знали, – сказала Люда, когда ей передали эти слова.

Хотя, как можно это забыть, если с одного берега виден другой берег? Не помню, чтобы мы его видели.

– Мы можем сходить в ресторан? – спросила Люда.

– Конечно, – ответил я, – если есть деньги, и если здесь есть ресторан.

– Как это узнать?

– Кто-то должен сходить в разведку.

Молчановский решил снять Сирано в роли гостя Пилата, еще не имея в виду, что он на сто процентов Иисус Христос.

– Наоборот, – пояснил ему Молчановский, – я разглядел в тебе большого ученого еще до того, как вы сами поняли, Кто Вы.

– Но тогда вам намного труднее будет отправить меня на казнь, – сказал Сирано.

– Я думаю, ее не будет.

– Почему?

– Что почему? Ах, почему! Ты всегда будешь жить здесь, и не сможешь совершить ошибку.

– Вряд ли прямо на этой территории Молчановский имеет ресторан.

– Да, пить и есть здесь не с кем.

– Может быть, он приглашает кордебалет сюда по нечетным дням? Но, к сожалению, мы не знаем, какой сегодня день.

Далее, где ресторан: здесь, за рекой в тени деревьев, или за забором?

Медиум:

– И знаешь, я, наверное, никогда не буду ходить на свою могилу.

– Действительно, зачем себе напоминать о том, чего уж нет.

– Или оно так далече, что захочешь – сразу все равно не дойдешь.

– Даже за целый день.

– А за два?

– Это уже не имеет смысла – желание встретиться тогда уже кончится.

Мы вышли из сада, и уже думали, куда пойти: направо или налево, как леди с тачкой кило на пятьдесят, окликнула нас:

– Вы из дома Молчановского?

– А вы кто, новая горничная?

– Похожа?

– Очень! – сказала Люда.

– Если вы поможете мне довезти тачку, я сделаю вам первую здесь мою курицу с апельсинами и тимьяном.

– Это которая с оливками?

– Вы знаете этот рецепт? Никогда бы не подумала.

– Она знает, я нет.

– Ты зачем обратился ко мне в третьем лице? – ужаснулась Люда.

Я хотел сказать:

– Один раз можно, – но понял:

– Не могу. – И просто закричал:

– Не буду никогда есть даже семгу в газете. – И удар этот был хорош: Грейс Келли свалилась на землю, и казалось, окоченела.

– Не подходи к ней, – сказала Люда, – она точно притворяется.

Но я, как человек потерявший веру, едва выйдя за ворота крепости, подошел и даже подал руку этой притворщице.

И она цапнула ее, как подарок судьбы.

– Простите, это действительно очень вкусно, я просто забыл, – промямлил я.

– Ну, что ты врешь, что ты врешь! – привязалась ко мне Люда.

– Почему?

– Ты никогда не пробовал даже семгу в газете, а курицу с кожей, в которой полным-полно жира уже давно не принимаешь даже во внимание.

– Там есть белое вино для его нейтрализации, – возразила Грейс, еще лежа на земле, жаждая только одного – чего я не понимал – ее поднятия именно мной.

– Этого недостаточно, так как оно все равно испаряется постепенно, – возразила Люда.

– Оливки охгромные, разноцветные, есть даже красные плюс целый тоже охгромный оранжевый апельсинище, так жрут, так жрут куриный жир, что покажется даже очень мало.

– Может быть, тогда вообще лучше было снять шкуру? – спросила Люда с насмешкой.

– С кого? – не поняла Грейс. И тут же встала, как будто оскорбление относилось именно к ней, а не только к ее любимой курице провансаль, в том смысле, что и курица у нее с итальянским уклоном: вкуснее не бывает. Хотя совершенно ясно, как доказал Позн и почтальон Ур:

– В кибуце таких кур жрут, жрут и жрут и более того:

– Немеряно, – правда до тех пор, пока не разрешили часть обеда переводить в конвертируемую валюту и на ней путешествовать по всему миру, а не только купаться в соседнем нетонущем болоте с газетой в ненасытных лапах, в том смысле, что если уж привыкли, если не к топорам, то уж к прополке картофеля и других огурцов, и капусты, тем более. И до такой степени до-пропалывались, что даже сами забыли, как называются эти огурцы во всем мире. Назвали по-своему, но и это название даже сами не могут выговорить.

– Мы лучше пойдем, чем будем ее пробовать, – сказала Люда, – и знаете почему?

– Нет.

– Мы любим путешествовать.

– Не думаю, что это возможно, – сказала Грейс.

– Почему? – спросила Люда. – Мы вот сейчас уйдем и всё. Или вы думаете, что тогда мы не сможем вернуться?

– Наоборот, – ответила Грейс, – вернуться вы можете, а вот уйти никогда.

– Так бывает? – спросила меня Люда, забыв – хотя может быть только на время, что я, скорее всего, разлюбил ее почти самой глубины души.

– Прости, я забыл, что мы находимся на Земле, называемой во всемирном масштабе…

– Как?

– Каждый сам должен до этого догадаться.

– Впрочем, – добавила Грейс Келли, отряхивая пыль с ботиночек со скрипом, – идите, куда хотите, но отгадайте сначала одну загадку.

– Согласен, – сразу сказал я, потому что считал: могу в принципе отгадать любую загадку. Если она не просто международного, но обязательно:

– Мирового масштаба.

Люда на высоких праздничных каблуках встала рядом со мной, как человек:

– Доверяющий мне абсолютно.

– Чем?..

– Чем Аполлон отличается от Ахиллеса? – быстро произнесла Люда, чтобы запутать Грейс.

– Нет, нет, это были сов-всем другие люди, – передохнув объявила Келли, а именно:

– Почему Давид убил Голиафа, а не наоборот?

– Значит, вы хотите спросить, – начала переводить Люда, – почему камень из пращи Давида попал в цель, а копье Голиафа нет, несмотря на то, что он даже не успел его бросить? Да, – подтвердила она и, повернувшись ко мне, как перед телекамерой, сообщила:

– Отвечай.

– Дак, естественно, – сказал я, – Иисус смотрел в цель по-новому, а Адам по-старому.

– Какой Адам-Мадам?! – рявкнула Люда. И добавила: – Сосредоточься, пожалуйста.

– Ну, Давид и Голиаф, – повторил я, – один был первопроходцем, а другой просто так: только погулять вышел.

– Это Голиаф погулять вышел?!

– Йес!

– Но почему, вы, мой милый, думаете, что древние профессиональные воины, такие как Ахиллес ходили на войну, как на прогулку, если даже их матери предупреждали их:

– Быть, или не быть, – так как назад ты уже не вернешься!

К своему ужасу я понял, что не знаю даже приблизительного ответа, слова не кружились даже поблизости от нимба – их не было вообще.

– Что, заклинило? – спросила Грейс. И добавила: – Но не печалься, я возьму тебя, будешь учиться на повара.

– Никаких поваров, – негромко рявкнула в ответ Люда, – он и так уже маг.

– Если нет тугаментов, – перехватила инициативу Грейс полностью в свои руки, – предъявите ваши косвенные доказательства в натуральном виде.

– Я должен подумать, – сказал я.

– Нет, только здесь и сейчас.

– А иначе? – спросила Люда.

– Если он не ответит? Если нет, то да, вы будете официанткой, а он встанет на котлеты. У меня сегодня много дел, и на вас я возлагаю всю оставшуюся работу.

– Сколько у нас времени?

– Столько, сколько было у Ахилла, чтобы надеть меч и подпоясаться.

– Это значит…

– Это значит, что его столько, сколько времени вы будете заниматься каким-нибудь делом, а там:

– Прошу на кухню, или запишите себя в Сократы.

– Ну что, нашел ответ?

– Ничего не могу принять.

– Но хотя бы витает вокруг нимба?

– Нет. И знаешь почему, я думаю? Слишком простой вопрос, а нимб настроен на серьезные ответы. Вот не могу понять, чем Давид был лучше Голиафа – и всё! Так-то ясно, что он был в защите, а Голиаф в нападении, и это дает преимущество неожиданности, что на самом деле все наоборот:

– Давид, как Ахиллес идет в атаку первым.

– А дальше?

– А дальше – всё, ничего не могу понять.

– Совсем ничего? – удивилась даже Грейс.

– Могу еще сказать, что Голиаф сражается своим представлением о сражении, а именно:

– Так, как он делал в прошлом.

– А Давид?

– Давид в прошлом ничего не делал и идет в бой всем сердцем и всем разумением своим. Но, что это значит, конкретно, я не понимаю. Не могу пощупать разницу. А он знал эту разницу, знал, что имеет, или получил недавно что-то, что дает ему не только возможность, но и полную уверенность:

– Это будет победа.

– Как будто вышел на бой с новым, еще неизвестным оружием, – сказала Люда, а Грейс Келли добавила:

– С еще не изобретенным кольтом 38 калибра против копья.

– Да, – сказал я, – существует новое оружие, которое надо назвать.

– Я согласна, оно и будет ответом, – сказала Грейс Келли. И даже чуть не закурила, но вспомнила, что после первого замужества, давно бросила, и не носит с собой даже Мальборо. Как бывает бывшие алкоголики носят Хеннесси, успокаивая себя тем, что:

– Не буду же я пить этот дорогущий коньяк не только постоянно, но даже сиськи-миськи, поэтому:

– Дай-ка закурю, – в том смысле, что сделаю тока пару глотков, чтобы – не то, что не потерять сознание – а для чистки мыслей на их подступе к сознанию.