Текст книги "Кастинг. Маргарита и Мастер"

Глава 52

Некоторые радовались, но Мотя, как главный режиссер, сказала свою первую фразу, и уже многие ужаснулись:

– Писателей и лошадей на середину! – И никто не решился спросить:

– Кто такие лошади?

Но Мотя пояснила сама:

– Это одна, но так как она большая.

И значит, всех, кто считает себя писателем посадили в эту лошадь, называемую в простонародии Троянским Конем.

И многие уже почти обрадовались, что хоть так, и то лучше, чем вообще сидеть в зале, откуда нет другого выхода, кроме, как:

– В буфет, – а, как говорится:

– Мы уже надеемся на лучшее, – как сказала немного присмиревшая Тётя.

Но Мотя сказала Михаилу Маленькому, чтобы:

– Выводил всех назад, – это была только примерка.

Так-то бы всё обычно, если бы Кот Штрассе не вступил в спор с Михаилом Маленьким по поводу перехода количества в качество, в том смысле, что:

– Может ли оно произойти.

Противоречие:

– В Галилею должны пройти двенадцать человек, а Мария Магдалина вмешает только девять. – Следовательно:

– Как туда попадут еще трое?

Кот настаивал на научной теории, что:

– Трое лишних – это сам Конь.

Михаил не доверял науке, и попросил время на:

– Подумать.

Хотели опять и здесь устроить кабак, но кто-то сказал:

– Сцена не для этого предназначена.

– Хорошо, – и Конем выбрали только что прибывшего – с опозданием – Олигарха-Машиниста с Гусарской Балладой и Соломенной Шляпой в придачу.

Но Мотя, как заботливая подруга, предложила отдать одно место Тете.

– Нас посадят тогда на одно место, что ли? – спросила Гус. Бал.

– Но как? – добавила Сол. Шля.

– Она пойдет по другому списку, – сказала гл. реж. Мотя.

– А именно? – спросил Германн, – ибо сердце у него че-то в этот момент защемило. И

И было:

– Одиссем-м, – вкладчиво произнесла Мотя, поправив таким образом сомнительную интонацию Михаила Маленького, который промурчал что-то такое из Кота Штрассе:

– Вполне невозможно, но я бы был лучше.

Германн сам думал быть Одиссем, как человек военного склада мышления, заключающего в том, чтобы к нему меньше прислушиваться, а больше всматриваться в реальную, сегодняшнюю ситуацию. Но понял, что лучше быть телохранителем Моти, и от сердца сразу отлегло, и вовремя. Потому что Войнич, уже пришедший в себя, высказал неназойливое мнение, что на роль Одиссея, собственно уже прошли проверку люди:

– И более того, всем известные, как-то:

– Михаил Маленький и вот эта Тётя.

– Я в этом деле ничего не понимаю, пойду простым помощником Олигарха-Машиниста, и тут же попыталась разыграть из себя то ли Кир Дан, то ли Али Сильв. Но.

Но тут же была уличена во лжи:

– Через подзорную трубу Германн-Майор увидел их на стене города, а Машинист так, без вооруженного взгляда нашел их там же:

– Рядом с Аном Молчановским, под крытым синим с красно-желтыми узорами театром:

– Толи Иерихона, толи Трои.

Тётю решили не брать на роль Одиссея, чтобы не испытывать судьбу лишний раз, а выбрали ее простой:

– Кассандрой. – Но! но она почему-то обиделась и отказалась:

– Я уже всё предсказала в моём последнем сочинении Брысь под Лексус 8—11.

И Одиссем логично стал Олигарх-Машина со своими людьми:

– Из клана Гусарских Баллад и Соломенных Шляпок. – И получается, что каждый из них мог нести по три хомо сапиенса, но это в принципе, а на самом деле пятерых взял на себя Машина, а по два достались Машам. – И:

– И в образовавшийся парадокс попросился один парень, которого, можно сказать, лично никто не знал. – Это был Густафф.

Майор тут же выступил вперед, сказав:

– Шас проверим, – вынул ТТ.

Ибо, действительно, Густав был мертв, а если ожил, то, логично, оживет и еще раз, от него, значится, не убудет.

Некоторые начали выкрикивать из толпы имена:

– Может быть, это ИВА?

– Может быть, это Бродский?

Далее, Пилат не осуждает, а наоборот, прячет Иисуса Христа. Но так как это бесполезно, то и…

– То и это райское место За Рекой в Тени Деревьев:

– Превращается в Ад-д.

 
Пей отраву, хоть залейся!
Благо денег не берут.
Сколь веревочка не вейся,
Все равно совьешься в кнут!
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

Подошел Пилат:

– Зачем поешь эту песню?

У меня плетеная бутыль красного сухого.

– На сколько? Мне будет сегодня мало по литру на тебя и на меня.

– На девочек я взял полусладкого, – сказал Пилат.

– Полусладкое обнадеживает, – сказал Владимир.

– Ты потерял надежду?

– Кажется, да. Полусладкое сегодня уже не поможет.

– Да брось ты, я думаю, как обычно все будет хорошо.

– Так-то бы да, но уже не сегодня. Тебе вообще лучше уйти.

– Не уйду.

– Ладно, тогда заводи моторку, поедем на Необитаемый Остров.

И уже в лодке продолжил:

 
Тут на милость не надейся —
Стиснуть зубы, да терпеть!
Сколь веревочка не вейся —
Всё равно совьешься в плеть!
 

И уже у костра с девочками и запеченной рыбой продолжил:

 
Ты не вой, не плачь, а смейся —
Слез-то ныне не простят.
Сколь веревочка не вейся,
Все равно укоротят!
 

Стихи Владимира Высоцкого)

Начало темнеть. Некоторые дамы бросились к поэту, но не для того, чтобы, а только:

– Поплакать бы, – как сказала одна, и это была Соломенная Шляпка.

– Хочу поцеловать тебя на прощанья, – сказала Гусарская Баллада, – думаю, это мне не запретит даже росуголь.

Хотя росуголь был замешан в деле не с ней, а с ее сестрой, но, как говорится:

– Этих Маш столько, что не спутать их нет никакой возможности.

– Насчет секса, наверное, ничего не получится, да? – спросила третья. И отошла, не решившись начать это дело первая. Это была Редисон Славянская.

Были и другие, которые не только его целовали на прощанья, но тоже намекали на это дело, в частности Грейс, которая клялась на крови своему Молчановскому, но в этот момент, к своему ужасу, забывшая о том, о чем, казалось, нельзя забыть всю оставшуюся жизнь.

И только последняя сделала то, что она считала не только своим долгом, не только прямой обязанностью, но и:

– По любви, – о которой популярно рассказал Мартин Скорсезе. Любовь запретная, да, но если она была, то этот факт скрыть все равно не получится. Это и была Алла Два, которая перенесла всех сюда, как Троянский Конь:

– Не сходя с места, – а только перестановкой стен Трои.

Ну, вы поняли, что в чем суть Невидимой Части Ласточкиных Хвостов:

– Становится видимым пространство, которой находилось не на Земле, а именно:

– Голова, – которую человек не видит при крещении.

Далее, Молчановский, Кира Дан, Шофер-Дядя Ваня и Али Сильв.

Несмотря на то, что Крепость была взята практически без боя, Молчановский, долго остававшийся без дела, решил сам сыграть, так сказать:

– Весь Его Древний Мир, – Бэлла.

И значится, приказал не выпускать никого из Ада.

– Как тебя понимать, милый? – спросила Кира Дан.

И так как ее подруга Али Сильви так и не вернулась с бежавшим с ней заодно Дядей Ваней последнего производства, и скорее всего, именно в Таганрог, – сама и проретушировала:

– Пусть живут здесь, как все нормальные люди?

– Нэт, провести операцию Ликвидация.

– Ты хочешь потерять всех друзей, или, наоборот, только чтобы тебя просто ненавидели?

– Да, пусть таких не останется.

– И тех и других?

– Первых.

И были закрыты все выходы из города, кроме, как:

– Только для покойников.

– Вы думаете, дорогой, что теперь не уйдут?

– Да пусть идут куда хотят, хоть в гости, как некоторые ребята ходили в гости к Адрияну Прохорову. Важно только:

– А позовут ли вас? – еще кто-нибудь, кроме, так сказать:

– Пушкина.

А в противоположном лагере вели себя, как предсказал Пушкин:

– Еще жили, – а именно:

 
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
 

(Стихи А. С. Пушкина)

В городе собирали столы, чтобы… нет, не обсудить, как быть, если уж попали в ловушку, расставленную для них долго ждавшим Своего Молчановским, а просто:

– Выпить и закусить перед смертью. – Хотя, несмотря на это повальное самомнение, Войнич спросил:

– Меня вызовут на официальное присвоение Премии?

И некоторые его поддержали, объединившись опять вокруг ее дележа. Но один Бродский, и опять с соседнего стола, в виде положенных на два креста, как пошутила Грейс:

– Хгробовых досок, – констатировал:

 
Поэты пушкинской поры,
любимой горестной столицы,
вот ваши светские дары,
ребята мертвые, счастливцы.
 
 
Вы уезжали за моря,
вы забывали про дуэли,
вы столько чувствовали зря,
что умирали, как умели.
 

(Стихи Иосифа Бродского)

– Женись на мне, и ты будешь жить вечно, – сказала ему Алла Два.

– Но как, я же не Владимир? – спросил парень.

– Думаю, всё равно у меня получится.

– Думаю, у меня всё равно не получится, – повторил Бродский с незаметной ошибкой. И добавил:

– Зачем тебе нужно, чтобы я женился?

– Я спасу тебя.

– Мне… думаю, в этом не будет смысла. Тем более, ты любишь другого.

– Я могу полюбить девять человек.

– Но ты имеешь в виду покойников. – И посмотрел, кстати, за третий стол, где тоже были люди, но не совсем похожие на нас.

– Да, вы правы, они не совсем такие, как мы, – сказала Дуня, – это уже покойники.

– Ты меня обрадовала, – сказал Бродский, – ибо я думал:

– Мы тоже, – хотя, конечно:

– Они были первыми.

– Хорошо, я схожу к ним, а вы согрейте еще немного сердца тех ребят, которые сидят за нашим столом.

– Да?

– Да, вы, я думаю, сами знаете, как любят ваше чтение стихов те, как сказал один римский патриций:

– Кто готовится умереть.

И он пошел, и рассказал им еще о жизни вечной:

 
На Карловом мосту – другие люди.
Смотри, как жизнь, что без тебя продлится,
бормочет вновь, спешит за часом час…
Как смерть, что продолжается без нас.
 

(Стихи Иосифа Бродского)

После этих стихов все молча выпили, и кто-то сказал, как напутствие:

– Мы должны пойти на прорыв.

– Надо найти выход.

– Нас захватили обманом!

– Кто командовал этим штурмом?

– Молчановский оказался хитрее, чем мы думали!

– Скорее всего, ему кто-то помог, – сказал Германн Майор.

– Вы думаете, среди нас есть предатель? – спросила СНС. – И пока вы думаете, кто бы это мог быть, – давайте в этих прениях, наконец, решим два вопроса, первый:

– Как принять Кота Штрассе в союз писателей, если сам он совершенно не шевелит булками-лапами, и не может придумать ничего нового, как Гарри Поттер, – закончила она, улыбнувшись чуть-чуть, и также немного, кивнув этому, случайно высказанному им же самим Гарри по прошлому имени просто:

– Плинтус.

– Кам хирэ, май диэ чайлд, сядь тут у ног, – сказала, точнее, не сказала, а за СНС высказался Войнич.

– И да, – добавила, и предварительно помахав автоматической ручкой, которую до этого успела вынуть изо рта, – второй вопрос: – Премия.

– Что с Премией? – опять забеспокоился Войнич, – ее украли? Мей би, я ее потерял?

– Этого не может быть, потому что не может быть никогда, – ответил за СНС Пли, – потому что вы отдали ее на сохранение Лэди, – он показал своим длинным большим пальцем на СНС, – а у нее, как в банке: – Всё есть, чего нельзя съесть.

– А я ее как раз и съел, – сказал Михаил Маленький, который тоже сидел здесь, но скорее не как будущий член, а их режиссерское начальство, ибо Мотя ушла искать то место, где по координатам, должна быть прошлая стена этого Иерихона, и где, следовательно, надо искать Молчановского, чтобы успешно вести с ним переговоры, конечно, не о:

– Давай переиграем снова, а? – А просто, чтобы выпустил их без боя, так сказать:

– На воздух, – иначе:

– Будем штурмовать все окрестности этой местности подряд, и кому-то точно придется умереть раньше времени.

Но пока, видимо, никого не нашла, или уже взяли в плен, в обмен на электричество с воли.

Глава 53

Но Мотя, видимо, просто по глупости решила поймать попутку, и что самое удивительное поймала. Но это был пресловутый Дядя Ваня из Таганрога с Али Сильв в придачу. Но Мотя, неизвестно как, но смогла так разозлить Алисию, что Лэди Фото выбросилась из кабриолета, в котором они возвращались из дальних странствий, попросив Иво:

– Остановиться, – пересела в стоящий недалеко полуразбитый джип, неизвестно какого года производства.

Таганрог посмотрел на Мотю даже с испугом:

– Как?! – вот та, Фекла которая оказалась способной только на то, чтобы бегать по Москве в поискать самых дешевых глазированных сырков, из-за чего Кот Штрассе приобрел способность снимать свою голову всегда, когда этого хотел, если не считать тех случаев, когда замечал, что может шокировать этим нелогичным приемом окружающую действительность в виде кастинга в члены союза Иё писателей. И других драматурхгов.

Как она могла превратиться в одного из двух:

– Или в любимца богов Одиссея, или в Германна – рыцаря Золотого Камня, желающих найти выход:

– Один из царства бывшей Трои, – другой:

– Из спальни Графини.

И, похоже, если провести сравнительную анатомию:

– Оба они находятся Взади.

И:

– Так куда? – спросил Таганрогский.

– Взад.

– Наверное, это неприличное место, иначе я не знаю, куда идти, – ответил Таги-Ро, предложив ей так называть себя, чтобы не запутаться в отношениях с:

– Ледями.

– Таги-Ро? – переспросила Мотя, – точно?

– Не надо так много знаков вопроса, ми-леди, ибо если желаете, то называйте проще: – Таги-Ромею, или даже, но только лично для вас:

– Ро-мео.

– Вот так отдельно Ро и раздельно Мэо?

– Да, пожалуйста, если только вы не запутаетесь, так и чередуйте их в некоторой интегральной последовательности.

– Посмотрите, кто-то идет с головой! – воскликнул Ро Мео

– Я этому не удивляюсь, – ответила, не глядя Мотя, – и знаете почему?

– Да. Нет, лучше: нет.

– Потому что я на него не буду смотреть.

– Почему? Росуголь запрещает?

– Это он запрещает этим матрешкам Олигарха. И знаешь почему?

– Потому что он их бросил?

– Откуда вы так много знаете? – удивилась Мотя, и ведя свой невооруженный взгляд от неба – если, конечно, это было небо – до головы своего се-ля-ви, – как она выразилась фигурально, – заметила Иво.

Я такого роста не помню.

– Что?

– Прости, прости, не то, – поправилась Мотя, – но я, действительно, давно не помню того, кто постоянно вертит головой, проверяя, на месте ли она, как будто память сохранила юношеские воспоминания, о съемке в чем-то, похожем на массовку, но, кажется, что:

– Получил что-то больше, как-то…

– Травму на всю оставшуюся жизнь, – закончил Ро Мео. И добавил: – Не будем останавливаться.

– А если он знает, где тот Зад, который мы ищем?

– Он? Нет, ибо я бы тоже знал.

– Теперь я понимаю твою самовлюбленную натуру, – воскликнула Мотя, – ты боишься, что в его присутствии, я пойму, что такого роста, как у тебя не бывает не только у Ромео, но даже у Джульетт.

– Я должен это понимать, как оскорбление?

– Да, пожалуйста, так и понимай.

– Хорошо. Тогда прошу выйти из моей Лолы-Бриджиды.

– Таких машин не бывает.

– Окей, пусть это будет обычная Ламборджини.

– Не выйду.

– Тогда я тебя выброшу.

– Попробуй.

– Хорошо, хотя тут нечего и пробовать, – Ро нажал педаль газа, благо она была даже в этой автоматической тачке, но а потом, как водится, и:

– Тормоза.

Леди оказалась в роли Брюса Виллиса за катапультой самолета, который вот-вот должны были закидать гранатами террористы, и решила его покинуть со спокойной совестью, но, к счастью, не разбилась, хотя и не имела парашюта в катапульте, как Брюс, но:

– Сыграли свою роль руки того верзилы, который то и дело мял ими свою шею:

– Именно в этот момент они не были заняты этим делом правки шейных позвонков.

– Спасибо, мэм, что упали мне на руки, разрешите представиться:

– Монсоро.

Мотя поняла, что мечтала об этом приземлении всю оставшуюся жизнь.

– Ты кто? – спросила она, и добавила: – Лиоз?

– Ай эм, – ответил парень, и добавил: – По совместительству доктор, того психически больного, который выбросил тебя из тачки.

– И всё?

– Тебе мало?

– Хочется еще чего-нибудь остренького, ты не этот, как его?

– Если вы хотите иметь контрамарку на премьеру в театре Варьете, то я именно тот человек, про которого можно сказать:

– Да, он может и не только это.

– Вы директор театра Варьете, где будут показывать фокусы в натуральную величину?

– Да.

– Но я почему-то – сама не знаю почему – думала, что директор Олигарх-Машина, – но, думаю, видя вас, что, конечно, ошибалась.

– Нет, нет, вы более-менее правы, потому что директор, да, но более того: финансовый.

– А! финансовый, руководить можете, но только не людьми, как Колыванов, а бумагами. Как говорится:

– Не Колыванов я, не бейте, господин Германн Майор.

– Ладно, ладно, только держите строй пока что, а там видно будет, где вас шлепнуть: при попытке к бегству в неизвестность тайги, или просто в вагоне, и, увы, не ресторане, за попытку иметь детей, рожденных в совершенно других, не наших, условиях труда и быта.

– Вот честно, если бы я была не я, не жена моего благословенного Электрика, а просто министрум культмассовых мероприятий, то…

– То?

– Превратила бы вас из просто энд-директора в настоящего полковника в звании директора театра Варьете. – И добавила: – Как это принято сейчас в лучших домах, и не только вездесущего Ландона.

– Что я должен для этого сделать?

– Вы должны сыграть главную роль.

– Да, поэтому я и спрашиваю, что я должен сделать, чтобы сыграть эту роль?

– Вы можете сыграть Райскую Птицу?

– Легко, и знаете почему? я играл олигархов в составе труппы того Молчановского, которого мы ищем.

– Да?

– Да, и более того, командовал ситуациями в присутствии того водилы, который заставил вас выброситься из его кабриолета.

– Ага, значит, он не зря решил не сажать вас в свою тачку, а наоборот, выбросить меня вам, как подачку. Которой я, разумеется, не являюсь, априори.

– А с другой стороны, пешком нам далеко не уйти, – сказал Монсоро. – Как энддиректор, я предлагаю заплатить ему, чтобы не побоялся взять нас на борт обоих.

– Так-то бы да, но он уже укатил в неизвестность.

– Думаю, сейчас вернется.

И точно, Дядя Ваня Таганский вернулся, но не один, а вместе с Али Сильв, и более того, на разных машинах.

– Давайте объединим наши усилия, – сказала Алисия, – у меня есть фотоаппарат, и он может увидеть то скрытое место, которое мы ищем.

– Уверен, это будут съемки на натуре в натуре, – сказал Дядя Ваня.

– Здесь нет натуры, – сказала Мотя, и Монсоро ее поддержал:

– Вы будете еще более привлекательно выглядеть на стене Ада.

Едва они тронулись на двух машинах, как дорогу кто-то перебежал.

– Вы видели?! – ужаснулась Мотя, которая села рядом с Алисией в джип второй мировой войны, а Монсоро, находящийся в Ламборджини с Таганским, ответил, перегнувшись через заднее сиденье:

– За нами следят.

– Не нагнетайте, пожалуйста, преувеличения, – сказала Мотя, – ибо наш фотоаппарат с оптикой отличного качества, пока еще ничего такого не видит.

– Нет, нет, – сказал Дядя Ваня, – точно кто-то пробежал под колесами.

– Если бы он пробежал под колесами, то больше уже не встал.

– Думаю, мы приближаемся к Аду, – сказал Монсоро.

– Вы это почему подумали? – спросила Алисия из соседней тачки. – Потому что нас начинают окружать иллюзии?

– Да.

– Отвечайте, пожалуйста, полным ответом.

– Не буду.

– Почему?

– Потому что мы не в школе.

– Вы боитесь оказаться в школе? Почему? Боитесь, что не дам, если мы в школе?

– В каком смысле?

– Каком смысле?! – передразнила Алисия Монсоро. – Это риторический вопрос, ибо на уме у таких, как ты энддиректоров только одно: кого бы трахнуть, даже если он только просто пробежал мимо.

– Я не Машина-Олигарх, чтобы трахать всех попадающихся на перекрестках не только московских, но и здешних, адских улиц.

– Которых здесь нет, кстати, – заметила Мотя, – и поэтому у меня вопрос:

– Куда мы едем? Назад мы так можем вообще никогда не вернуться.

– Вы куда шли до нашей встречи, э-э, догорая? – спросил Монсоро.

– Хотела найти Стену Трои, которая была раньше.

– Мне ты говорила, что ищешь Иерихон, – сказал Дядя Ваня Таганский.

– Это одно и тоже.

– Должно быть и третье название этого места, – сказал Монсоро, – и оно само своим названием покажет нам, что именно то, что мы ищем.

Тем не менее, им пришлось сделать привал, так как стало еще темнее, чем было.

– Мы как будто въехали в пещеру циклопа Полифема, – сказал Таганский. И добавил: – Давай кинем жребий, кто из нас Одиссей.

– Ты ко мне обращаешься? – спросил Монс. И добавил: – Каким Одиссем, который втащил нас в эту пещеру, где темнеет быстрее, чем мы думали, или Одиссем, который нас выведет из царства этого Циклопа?

– Я никого здесь не вижу, – сказала Мотя, а Алисия взяла свой фотоаппарат и встала:

– Сейчас я сфотографирую со вспышкой тоннель, который ведет в глубь этой горы. Посмотрим более подозрительно, что там есть.

– Глубина резкости у тебя достаточная? – спросил Монс, обнимая леди сзади за плечи. Она улыбнулась, но не отстранилась. Нет, вот теперь сделала два шага вперед, и Монсоро к своему удивлению чуть не упал, как будто курил, прислонившись к столбу, а когда его сбила случайная – или нет – машина, повалился вперед, как будто вдруг увидел перед собой пропасть, и она поманила его:

– Гробовой глубиной.

Далее, на фотографии виден человек, прикованный цепями к скале. Это Иуда, и это:

– Женщина.

Алисия сделала несколько снимков в режиме та-та-та-та-та-та – выбрать лучшую – и ничего.

– Жаль, но скорее всего, здесь никого нет, – сказал Таганский, – но это даже лучше, и знаете почему? Потому что не надо мучиться и думать, что там-там-там-там:

– Находится человек, прикованный к скале, как Прометей.

– Ты думаешь, это было сделано не чинно и благородно, на свежем воздухе океанских брызг, а в тюремной камере, как эта пещера заморских разбойников? – удивилась Мотя. И добавила:

– Но это же очень страшно!

– Где Али Сильв, май диэ чайльд? – спросил Монсоро.

– Когда она стала твоей? – спросил Дядя Ваня Таганский. Так-то – если не бояться, что можно запутаться – можно было смело именовать его:

– Дядя Ваня Молчановский, – как это делали раньше негры, попавшие из Африки на плантацию белого:

– Доктора Вашингтона, – и, следовательно, и я:

– Их бин Вашингтон.

Но Дядя Ваня этого не делал, так как еще с детства мечтал жениться на Али Сильви, или хотя бы на Кире Данцинг, и взять ее не только фотогеничное, но и магически-благозвучное, как Иерихонская Труба, – имя-фамилиё.

Имя, имеется в виду, чисто символически, а в загсе-кирхе записать, конечно, только фамилие:

– Граф Сильве.

Молчановский даже думал когда-нибудь обидеться, что рабы не хотят регистрироваться под его именем, но пока еще не мог выйти на прямую к этому логичному выводу. Хотя и всё было просто:

– Где монарх – там и Монархия.

И логично, что эти мысли были прерваны появлением Ми Склифософского.

– Откуда, маэстро?! – просто спросили его ребята: и Монсоро, и Таганский, – видимо, надеялись почтением отвлечь его внимание от своих подруг, особенно от Али Сильв, в которую по слухам он был когда-то влюблен по:

– Самые её задумчивые, как у змеи, глаза.

Но этот маэстро сказал:

– У меня есть план, следуйте за мной, – но у входа в пещеру столкнулся с Алисией, про которую ему было сказано, что:

– Ушла с Монсоро на поиски Прометея, или хотя бы его представителя в Подземном Царстве.

Алисия показала серии своих фотографий, но никто никого не узнал, а Склифосовский облегченно вздохнул:

– Я рад, что меня там нет.

– Вы думаете сначала была фотография, а только потом к ней пришел человек и спросил:

– Это я? – решила проверить свою догадку на Склифосовским Алисия.

– Думаю, мы должны пойти туда еще раз и проверить, правильно ли вы сосчитали всех баранов.

И было.

Когда они – а некоторые опять – приблизились к стене на ней действительно висел хомо сапиенс.

– Я чувствую, что кто-то хочет поспорить, кто это? – сказал Дядя Ваня Таганрогский.

– А что у тебя есть? – спросил Склиф. И сам же добавил: – Договор с Молчановским на пожизненное исполнение Дядя Вани в труппе его, так сказать… – В это время Сапиенс, прикованный к стене, открыл один глаз, и его узнали, как:

– О, боже-е! – Ахнула Мотя, – это исполняющий обязанности энд-директора и его директора Театра Варьете Стоик, про которого мы думали, что:

– Один отдувается за всех бежавших-высланных в неизвестность неизвестной силой Степ Мрачных и Греческих.

– Это который обедал, говорят, в одной и той же столовой вместе с Товстоноговым? – спросила на смешанном датском Алисия Сильверстоун. – Что-то я такого роста не помню.

– Скорее всего, до тебя он так и не смог добраться, – сказал Монсоро, и хотел чуть-чуть приобнять ее за тонкую длинную шею, но две руки, как два скрещенных меча, задержали ее на полпути к этой Колонне Пигмалиона, которую он называл Гала:

– Тея – половину пастуху, а другую циклопу Полифему.

– Зря вы с ним связались, – сказал пастух Дядя Ваня, а Поли – Ми Склифосовский – добавил:

– Это моё-моя Взрослая дочь молодого человека, – а точнее:

– Стиляги, – сказал Монсоро, – и все чуть не раздрались, но Мотя, как прирожденная жена своего Электрика, выступила вперед:

– Пусть он съест меня, – и хотела даже разорвать воротничок своего праздничного как для жертвоприношения платья, не поняв разгоряченным видением прикованного к стене Прометея, что не о том, не о нем речь, а ребята даже в таких экстраординарных обстоятельствах собрались разделить на свои части Алисию, чтобы – не знаю уж, что каждому из них надо, но обязательно:

– Трахнуть или съесть, на худой конец.

Мотя только тогда поняла, что им всем надо, когда сам Ми Склифософский промямлил:

– Ня буду, я читать тебе морали, юнец – кому-то из них, или обоим: и доктору Монсоро, и второму шоферу Дяде Ване, – и:

– Почапала прямо в одежде к распятому Полифему.

– Думает, что он ее съесть, – сказал – правда негромко – Монсоро, так как понимал: ее роль в качестве владелицы Ван Гога еще не исчерпана.