Текст книги "Кастинг. Маргарита и Мастер"

– Ту-у-у-т-т-т! – И села за четырехместный столик вместе с Леоном Иль, но напротив Михаила Козакова.

СНС успокоила себя тем, что показала всем не то, что недоброжелателям, а вообще всем претендентам ее переговорить, на свою великолепную способность к:

– К краткости речи, в которой, между тем, сказано почти всё, и даже больше, как показал выход Люды без особого приглашения.

Дальше вокруг стола опять начались дебаты на тему:

– Кто следующий будет кричать: заведующий!

– Ни хрена никто ничего не понимает, – подумал Кот. Он вообще хотел уже освободить свое унылое место, чтобы иметь возможность выпить Двойного Золотого:

– З воблой, грибами кокот, бастурмой минут через сорок, Аллу Два пригласить к Вентилятору, или в – если будет не занят – Банкетный Зал за темно-зеленую штору. Но кто может без него рассадить всех гостей за:

– Пять Минут, – через которые начнется бой часов, означающий…

Но тут, как из Небытия явился Дима, и сообщил радостным, но все равно немного уставшим голосом:

– Ладно, иди гуляй, друг, я за тебя покручу рулетку.

И действительно, как только Кот смылся в поисках Аллы Два, стол превратился в настоящую, как в Лас-Вегасе рулетку, крутнув которую Дима указал на себя. И Войнич, поводив руками над столом, резюмировал:

– Правильно. – Но добавил:

– Тут и было без вариантов: руки – голова – ноги, или что тоже самое, живот, а вот дальше действительно вопрос:

– Где прямо, а где, наоборот, пути нет.

Ибо проход через Ласточник Хвост необычен.

– Что это значит? – спросил Сори, но без видимого интереса, глядя перед собой в пустоту, которой был:

– Войнич.

– Именно поэтому он и получил Нобелевскую Премию, – сказал Дима, – что разгадал этот Код Войнича. – И значит, линия, которая должна бы по старому обычаю вести к Сори – не важно, что теперь он сидел на месте Пели – направилась в противоположную сторону.

Глава 78

– Ну, маэстро, кого вы позовете на наш – мой бал? – спросил Дима.

И позвал он того, кто, как глашатай проорал его антитезу миру:

– Муха лезет по стеклу, и на этом надо было закончить, – а именно:

– Евгения Евстигнеева!

Тут начали заключиться пари:

– Кого назовет в напарники? – Леди СНС тоже решила угадать, и назвала Шукшину, но не родную маму Плинтуса, а и не иво бабушку – Екатерину Вторую, любившую в молодости играть на гитаре:

– Слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню мою. – И, разумеется, взвейтесь кострами синие ночи. – Хотя, и наоборот:

– Я всю ночь не сплю, а в окна мои ломится ветер северный умеренный до сильного, я всю ночь…

– Ночь уже наступила почти, – сказал Дима, и как обычно, добавил с юмором, чтобы шевелили:

– Булками.

Но никто не угадал, так как Войнич по каким-то личным причинам назвал бывшую любовницу Михаила Козакова – правда, не состоявшуюся, несмотря на иё легкие домогательства, но всё равно бывшую официантку из Максима, где ей давали, но:

– Не слишком большие чаевые, – решила опять стать:

– Артисткой народною:

– Ирину Альф!

– Мама мия! – воскликнул даже Дима, – ибо тут может появиться и ее дог Карат по псевдониму Германн Майор в треснутом пенсне, и даже Ми Склифософский, как тигры, почуявшие дичь, и очень возжелавшие иё:

– Ишшо живого мяса!

– Зачем вы сажаете живых за один стол с еще:

– Покойниками?

– Кто-то один из четверых должен быть проводником из мира мертвых в мир живых, – ответил Дима.

Давай дальше, – добавил он.

И очередь перешла к Пели, который должен бы быть первым, если здесь хоть кто-то мог обойтись без путаницы, которая по мнению Вика Евро-Феева:

– Абсолютно не соответствует истине.

Пели хотел вызвать Василия Ивановича Чапаева, но Дима предугадал это его намерение, и тявкнул мягко:

– Нет, нет, слишком далеко, – он посмотрел на часы, неумолимо приближающиеся к полуночи, – мы просто не успеем их дождаться, ребята впустую покинут насиженные места на Альфе Центавра.

И пока Пели думал, очнулась СНС, правда, с чьей-то подсказки, кажется это была Рэдисон Славянская:

– Дима пропустил свою очередь, и скорее всего, не нарочно.

– Дак, естественно, спит прямо на работе.

– Он примет мою подсказку, – сказала Грейс Кел, – и знаете почему? Я нанималась к нему на работу еще, можно сказать, позавчера.

– Подсказки не принимаются, – сказала СНС, и добавила:

– Тем более, я записала этот ход за магистром, поэтому пусть Войнич, сам назовет своих претендентов.

– Еще раз? – писатель потрогал ногой дипломат с дипломом, что он настоящий писатель: не уперли пока еще? – Впрочем, извольте:

– Борис Андр и Петр Алейн.

– Вот голова работает, как быстро! – даже воскликнула Солома, уставшая уговаривать Дядю Ваню:

– Взяться за счеты в своей башке, – и определить, что будет, если он не будет не пить больше.

Медиум:

И так как он ничего не понял, что Солома рявкнула:

– Я сама пойду за ними в качестве секретаря парторганизации.

– Куда пойду? – не понял Дима, – ты не за столом, а только за стойкой, там нельзя горячее.

– Я сама пойду.

– К покойникам? Ну, ладно, я тебя запишу, благо и без тебя на Персефону очередь, как на третий этаж ГУМа.

– Тогда она должна зацепить какого-нибудь покойника, – сказала Рэдисон Славянская, напомнив Диме, что она тоже стоит тут сзади.

– Может, мне его убить, – резюмировала Сол. Шл. без знака вопроса, но пощупав при этом нос Дяди Ваня снизу, хотя и находись выше, и намного.

– Да хрен с тобой, убей, – беспечно серьезно пошутил Дима, как командор ордена Крестоносцев, прежде чем остаться одному, как Ричард Львиное Сердце – остальные уже ничего не понимали в этом деле, так как дорогу назад к Англии, так и не смогли найти:

– Пали смертью храбрых в пустынях Синая.

Пустынях, потому что ничего там не нашли, и даже Гроба Господня, а значит это действительно была Пустыня.

– Спасибо за намек, – ответила обладательница наследственного мерседеса, правда, напополам с Гусарской Балладой.

И грохнув Дядю Ваню села за стол вместе…

– Кто это?

И скоро все его узнали, но так-то сомневались:

– Неужели Дядя Ваня был в прошлой жизни:

– Смоктуновским?!

– Кто еще хочет сесть в первом ряду у бара, где раньше были кабинки для желающих тут же уединиться посетителей? – спросил маэстро Дима, – а теперь это место для покойников. Шучу: на балу они будут живыми.

Знак молчания.

Но через некоторое время, прошло не меньше пяти секунд, Грейс Кел почти одновременно с Рэдисон Славянской шагнули вперед, как будто шли в последний бой, хотя и не как Александр Матросов, но в качестве его прикрытия – подстраховки:

– Точно:

– Я!

– Я!

– Я! Геракл, – поддакнул – пошутил Диман, – или этот, как его там:

– Прометей перед Зевсом, пославшим коршуна пощупать его мышцы, а заодно и попробовать печень:

– Желтухи ишшо нэт?

– Это был Спартак, – сказал Войнич.

– Правда? – и добавил:

– Есть еще одно, тринадцатое место для Спартака специально. Ибо остальные – как опоздавшие, правда из-за вас, тугодумов – будут подсаживаться за столики, как:

– Бомжи, – сказала Тетя.

– Да какие бомжи, что вы все лезете со своими бомжами.

– Первый раз сказала, – обиженно ответила Тетя, – да и то я имела только тех бомжей, кто раньше слушал Битлз и Пинк Флойд.

– А как кто? – поспешила на выручку подруге Мотя.

– Просто, как люди, хотя и были званы, но опоздали, а так как не по своей вине, то, да, но пусть немнохго заплатят швейцару на дверях, чтобы ясно было:

– Они еще живы, – и должны подчиняться регламенту, несмотря даже на его отсутствие.

– Это примерно, как жильцы должны заселяться в квартиры, которые, как обычно, к Новому Году так и не успели им сдать.

– Да, – ответил Дима, – похоже. – Но!

Но, что не достижимо для живого, для мертвого имеет смысл попытаться осу-осусес-осуществить.

– Это невозможно, – сказала Соломенная Шляпка, немного придя в себя, как Раскольников, в том смысле, что, да:

– А вот теперь я вспомнил, что никогда никого не убивал.

Но тут же сама и спрыгнула с барной стойки за четвертый стол.

Оставалось еще три места за этим четвертым столом, но Дима сказал, что даже он не может додуматься до числа пятнадцать, как общепринятого в высшем масонском обществе, поэтому:

– Кому-то придется постоять.

Далее, кому не хватило места, несмотря на то, что одно место так и осталось свободным?

Медиум:

Поля, я предан вам душой, всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной. Пушкин заметил Разность, которую с первого раза не заметили апостолы.

Разность между Богом и Сыном, Иисусом Христом.

Когда Иисус спросил их:

– Видели ли вы Отца Моего?

– Нет, – ответили они.

– Как же вы говорите, не видели Отца, если вы видели Меня.

Начали бить часы, и все подняли тут же наливаемые неизвестно кем бокалы, и без приказа выпили до дна.

– Как Двойное Золотое, – сказал, крякнув Войнич, – давно его не пил.

– Чистый Дом Периньон, – сказала СНС и, к удивлению, даже чуть присевшего Плинтуса, тоже крякнула.

Дима тоже выпил, но определил точно состав коктейля Новогодний:

– Сто водки – сто шампанского.

– Жаль, я не запомнил место, где можно блевать, – сказал Машина – Олигарх, – ибо давно привык пить только Блэк Джэк двойной очистки.

– Разве ты так и не заметил, иностранец, что это и был именно он, Блэк Джэк двойной очистки? – спросил Дима.

– П-пока н-нет-т, – запнулся Машина, как почувствовал, что кайф, того:

– Что больше всего хочется в этот момент, – начал приходить в голову, и не только: – Он похлопал живот, но не свой, а сидящего рядом Зам-по-Тылу Монсоро – энддиректора, сдавшего окончательно своё второе я – Лиоза – Дяде Ване Таганрогскому, так и сидящему, между прочим, понурив голову, за барной стойкой, как человек:

– Которого никуда не пригласили, а он даже этого не заметил.

И именно с этим чувством:

– Нотхауса Лиоза, – он встал и пошел просить милостыню – если это так можно назвать.

Ибо подходил к каждому – почти – столу, и говорил:

– Если не разрешите присесть, я выпью немного? – И обязательно добавлял: – Виски с содой, пли-и-з-з. Сеннью, сенкью, вэри матч.

– Кто это? – спросил Петр Алейн у Бориса Андр.

– Тень Отца Гамлета.

– Хорошо, что не сам Гамлет, – ответил Петр.

– Почему? – спросила Ир Алф – американо-русская подданная. – Бывшая потенциальная любовница Дзержинского, сидящего за первым столом вместе с Казачкой – неизвестно какого происхождения, но скорее всего зашифрованного испанского – Игорем Ильинским и Людмилой Гурченко, тоже, как и многие здесь:

– Официанткой, если не с Трех, то с одного с Ми Склифософским и бывшим Бэллом:

– Вокзала на троих.

– Я сам его сегодня сыграю, как мечту моего детства, где я любил петь только в жанре безысходной надежды:

 
Лейся песня на просторе, не грусти, не плачь жена-а
Штурмовать далеко море посылает нас страна-а!
Нелюдимо наше море, день и ночь шумит оно
В ледяном его просторе много жертв погребено.
 

(Слова песни – Андрей Апсолон)

– Выше вал сердитый встанет, глубже бездна упадет-т, – перешла эстафета к Андрееву. А потом и к напросившейся самостоятельно на это дело казачке с первого стола:

(Автор оригинального текста песни – Языков Н.)

 
Не светлеют небосводы, не доходит тишина-а.
И все вместе:
– Не светлеют небосводы, не приходит тишина-а-а.
– Лейся песня на просторе,
Не скучай, не плачь жена,
В роковом его просторе
Много бед погребено-о.
 

– Действительно, что плакать, что не плакать – толку никакого, – подняла бокал Ир Алф, и выпив его до дня, не постеснялась:

– Пошла танцевать с Догом Каратом, которого как будто не узнала, несмотря на его треснувшее пенсне.

Два пропущенных по недопониманию Медиума. Поставлены здесь в записи:

– Почему приглашения … … писателей и другой творческой интеллигенции в виде… и …?

И оказалось, что списками приглашенных занимался не сам Кот, как новый Председатель, а назначенная им временно помощницей СНС.

Вторая запись:

– Почему Мотя здесь сидит, она не писатель и не художник.

– Она представляет большой клан.

– Какой?

– Любопытных и интересующихся.

Медиум – прямой эфир:

– Стоик всё рвался породниться с Рэдисон Славянской, но хмуро улыбающийся Олень всегда успевал первым пригласить его, и дело дошло до того, Стоик перестал ждать особого приглашения и сам бросился навстречу другу с распростертыми объятиями.

– Кто-то еще не напился, а уже вылез на танцплощадку, – сказала Тетя.

– Наоборот, кажется, он уже напился, – сказала СНС.

И парень махнул оркестру, состоящему из Михаила Маленького – гитара, Германна Майора – ударная установка, и Кота на саксофоне, но! Но чтобы его никто не узнал, как бывшего Лиоза, и нынешнего председателя Союза Писателей, надел маску Марка Бернеса, в принципе здесь присутствующего за 4-м столом вместе с мечтой его детства Верой Шершнёвой, которая тоже была на сцене, и что самое интересное:

– Гитаристом, – Михаилом Маленьким, – как говорил Михаил Пуговкин:

– Режиссером, оказывается, только по совместительству.

– Кто это? – спросил Пели.

И пока что никто не смог ему толком разъяснить, так как в фиолетово-серебристом свете софитов не узнали Дядю Ваню Таганрогского.

А он пошел в присядку, и начал:

Ни кола, ни двора – (кроме Таганрога)

Зипун – весь пожиток… – (если Ан Молчановский устанет от иностранных путешествий с Чеховым).

– Да хватит вам комментировать, – сказала СНС, – пусть, как грится:

– Пляшет.

И Дядя Ваня продолжил, обращаясь прямо к первому столу у бара, который оказался как раз прямо перед ним, а именно к Петру Алейникову и Борису Андрееву:

 
– Эх, живи – не тужи,
Умрешь – не убыток!
 

Петр встал, выпил и тоже встал в центр рядом с Таганрогским:

 
– Богачу-дураку
И с казной не спится,
Бобыль гол, как сокол,
Поет-веселится. – И тоже пошел в присядку.
 

Тогда поднялся и Борис Андр, тоже, сначала выпив, как сказано:

– Шампанского с водкой, – но небольшое иё количество, спел:

 
– Он идет да поет,
Ветер подпевает;
Сторонись богачи!
Беднота гуляет!
 

Тогда с еще более близкого к танцплощадке стола встала Казачка, и все еще звонким голосом исполнила, как всегда:

– По своему хотенью, по чьему – неизвестно – веленью:

 
– Рожь стоит по бокам,
Отдает поклоны…
Эх, присвистни, бобыль!
Слушай лес зеленый!
 

Она тоже вышла из-за стола, и тоже – к удивлению некоторых – из партера, прошлась вприсядку, а все они вместе продолжили:

 
– Уж ты плачь ли, не плачь —
Слез никто не видит,
Оробей, загорюй —
Курица обидит. (И ОМОН обидит.)
 
 
Уж ты сыт ли, не сыт – В печаль не вдавайся,
Причешись, распахнись,
Шути-улыбайся!
 
 
Поживем да умрем —
Будет голь пригрета…
Разумей, кто умен, —
Песня не допета.
 

(Слова Н. Никитин)

После первого горячего, от которого у всех глаза полезли на лоб:

– Эта была опять та же! котлета дэ-Воляй, несмотря на то, что ради праздника с белыми грибами, – все пошли танцевать.

– Хорошо хоть масла меньше, – констатировала СНС.

– Без масла в курах есть нечего, – сказал Войнич, чем привел иё в глубокую задумчивость:

– Так, что тогда есть, если кур не есть?

И песню – медленную для полезного пищеварения грибов, сливочного масла и употребляемого здесь, как в лучших домах Ландона в самой Америке куриного мяса в виде:

– Только его белого мяса – филе:

– Спел Герман Майор и, хотя все также с ТТ в расстегнутой кобуре, но с лицом Николая Рыбникова:

 
Когда на улице Заречной
В домах погашены огни,
Горят мартеновские печи,
И день и ночь горят они.
 
 
Я не хочу судьбу иную,
Мне ни на что не променять
Ту заводскую проходную,
Что в люди вывела меня.
 

Хотя так! мечтал уйти куда подальше моряком дальнего плаванья.

 
На свете много улиц разных,
Но не сменяю адрес я.
В моей судьбе ты стала главной,
Как жизнь посмертная моя.
 

(Слова А. Фатьянов)

В срежиссированном антракте – пока все пили под:

– Никак не кончающуюся курицу в её сливочно-грибном виде, Кот спел песню лично Михаилу Маленькому, и многие, да почти все, пожалуй, кроме самих исполнителей подумали:

– Не иначе, как Дон Кихот протяжно мяучет перед домом – сараем Дульсинеи Тобосской:

 
И парень был, в общем, не робкий,
А вот объясниться не мог.
 
 
И как я додумался, братцы,
И сам до сих пор не пойму,
В любви перед нею признаться
Доверить дружку моему.
 
 
Под вечер запели гармони
И стал небосвод голубым —
Тогда и отправился к Тоне
Мой друг с порученьем моим.
 
 
Но сердце забилось неровно,
И с радостью вымолвил я:
– Привет, Антонина Петровна, —
– Ты видишь, что это был я.
 

(Автор оригинального текста М. Матусовский)

– И знаешь почему? – обратилась Алла Два к Сирано.

– Да, конечно, теперь мы живем уже не как раньше, по системе: X-Y-Z, по свивающемуся листу Шекспира:

– Не тот главный, кто спел песню, а кто ее сочинил, он, значит, и объяснился.

– Правильно, – как сказал Владимир Выс Маньке Аблигации – жаль, что ее здесь нет, а то бы показала, например, на меня пальцем, и мяу-к-ну-ла:

– Сегодня ты со мной пойдешь, – и человек, даже если он актер, теряет не только дар речи, но и вообще:

– Дар сознания, – идет, угощает ее в кабаке, потом приходится пропустить один день в сиэте:

– Нет сил не только разогнуть спину, но даже согнуться в три погибели.

– Потому что все эти способы были много раз перепробованы за ночь?

– Дак, естественно.

Глава 79

– Что понятно? – спросила СНС.

Войнич ответил:

– Теперь не обязательно объяснять любимой девушке – будь она даже самой Джульеттой – что я не мертвый, и значит:

– Если любишь – почитай меня живым.

– В более простой интерпретации, – сказал Пели, – это значит, объясниться в любви и предложении на самом деле свадьбы можно даже на балу-карнавале, где вас никто не узнает в лицо, ибо, как в песне – и они спели прямо за столом на пару с Сори:

 
– Ты сама догадайся по голосу
Семиструнной гитары моей.
 
 
Как люблю твои черные – кудрявые, почти как у негра – волосы —
Как любуюсь улыбкой твоей,
Ты сама догадайся по голосу
Шестиструнной – теперь уже у всех – гитары мое-ей-й.
 

(Автор оригинального текста А. Фатьянов)

– Честно, я ни хрена не поняла, – сказала Тетя, – вы правду говорите, или врете?

– Вот скажите нам, – обратился к ней Пели, – зачем Товстоногов так – по пять часов – мучил того Дядю Ваню, который сидит сейчас за третьим столом среди пришельцев – покойников – не при них будь сказано, потому что они считают сейчас себя живыми? – И хотел ответить сам, но пришлось дать слово другу Сори:

– Режиссер добивался от Смоктуновского той интонации голоса, про которую и написал Вильям Шекспир в Двух Веронцах:

– Любимая должна узнать его: По Голосу!

– Что это значит? – спросила всегда проявляющая интерес ко всему интересному Мотя.

– Всё в общем-то э-э непросто как раз, – продолжил уже Войнич. – Ибо должен состояться не только Переход в крепость по Ласточкину Хвосту, но и – что самое главное – не должна быть потеряна из виду сама Связь!

– Что путь, Туда, за реку в тень деревьев:

– Проложен.

– По-вашему получается, – сказала СНС, – что мы вообще говорим Не Своими Голосами?

– Именно, именно, дорогая синьора, ибо мы обычно произносим слова, как:

– Чер-р-ти-и!

– Лешие и Кикиморы, – пояснил и Войнич.

Поэтому режиссер хотел услышать за эти пять часов от Смоктуновского не просто голос Дяди Вани – или Гамлета, а чтобы это был и его собственный голос.

– По сути дела надо прочитать перевод, – сказал Сирано, подойдя к этому столу писателей ближе, чем на пушечный выстрел. – Как это делали переводчики эпохи VHS, Гаврилов и Володарский, и другие. Тогда будет показано настоящая правда, и не надо будет каждый раз объяснять:

– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, ибо по умолчанию ясно, как говорил Пушкин Анне Керн:

– Спали-то мы ВМЕСТЕ-Е!

– Так-то понятно, – призналась Мотя, – когда он говорит, что хочет жениться, надо вслушаться и решить:

– Это перевод слов друга, или и он тоже попал в цель, и тоже в меня влюбился, как, например, мой Электрик и Никола Тесла в одном и том же лице.

Но только, как, я не пойму, – добавила она, – если надо носить с собой тогда какой-то специальный прибор, чтобы отличить слова Смоктуновского, которые он просто так говорит, от слов Дяди Вани или Гамлета, им же произносимых?

– Вы правы, – ответил Сирано, – почему уже столько лет никто не верит, что Шекспир не ошибся, когда написал, что можно плыть из Милана в Верону – или хоть обратно – несмотря на то, что оба города расположены не на море, а наоборот:

– На суше.

Почему слуга Ланс, встречает – по Шекспиру – своего Господина Протея в Милане, а на самом деле это Падуя.

Почему в роли Итальянского леса у Шекспира Шервудский?

– Почему?

– Вот именно потому, что не только Так можно делать, а:

– Это единственная возможность!

– Я не понимаю, почему? – спросила Тетя. – Почему нельзя в роли итальянского леса показать итальянский лес?

– Если вы так сделаете, – сказал Сирано, – то на выходе будет засвеченная пленка!

– На ней ничего не будет? – удивилась СНС.

– Совершенно верно. Ибо для получения фотографии нужна фотобумага, в воздухе изображение не повиснет.

– И этой фотобумагой будет как раз Итальянский лес, который мы – как будто! – не видим, но нем Шекспир для того и расположил свой знакомый английский Шервудский лес.

– Что, собственно, означает очевидную вещь:

– Для того, чтобы появилось Изображение нужна Сцена!

Просто Так – мы ни-че-го не увидим.

Поэтому Протей и объясняется в любви Сильвии, любимой женщине своего друга Валентина, без вступительного слова, что, мол:

– Я, эта, тока пришел с порученьем моим, – а наоборот:

– Прямо:

– Я – пришел к тебе.

И только по интонации – по голосу, которого добивался Товстоногов от Смоктуновского пять часов, и:

– Кажется, у него получилось:

– Можно понять:

– Это говорит друг Протея Валентин, а не сам Протей, который стоит перед ней.

– Почему?

– Потому что иначе это будет ложь, если сам Валентин придет к своей Сильвии и скажет:

– Выходи за меня замуж, и знаешь почему? Потому что это я.

– А что она подумает? – спросила Мотя.

– Она подумает, что ее опять обманули, и прислали вместо жениха Джима Керри из кино, так только, чтобы посмешить.

Поэтому получается, если мы не верим Шекспиру, то хотим только, чтобы нас смешили, а правду:

– Не говорили никогда!

Далее, продолжение банкета.

Говорят – это ошибка Шекспира, что Ланс встречает своего господина Протея в Милане, так как дело происходит в Падуе. – Но!

– Но никто не замечает, что пространство не одно, а делится на две части:

– В одной это Милан, а в другой Падуя.

Так если это была Падуя, а Ланс говорит:

– Добро пожаловать в Милан – значит:

– Действие происходит на Сцене, – а Падуя, так сказать, осталась за Боротом, что значит:

– В Зрительном Зале.

Сцена в роли Корабля на Море, когда они плывут, а Зрительный Зал в роли Суши – Земли. Приплыли они в Падую, но на Сцене действие происходит в Милане. И открытие Шекспира в том, что это не условность, а наоборот, правда:

– И так весь мир вертится!

Такая очевидно-невероятная очевидная правда.

Земля – это Падуя

Сцена – Милан

Алла Два хотела попросить Сирано тут же прояснить ситуэйшен, в которой Хозяин Тайги в сержантском звании не принял предложение Иннокентия, прояснить ему, что из себя представляет Моцарт.

– Почему Хозяин Тайги вынужден был грубо – по его же словам – отказаться от этого выгодного предложения:

– Сыграть:

– Как Смоктуновский?

Но Сирано на этот раз только ответил:

– Не все могут последовать совету Джеймса Бонда:

– Смешать, но не взбалтывать. – Ибо сержант понял:

– Если уж я смешаю, то взболтается обязательно, и вид будет очень мутный.

Но добавил Войнич:

– Смоктуновский отличался – отличается, – поправился он, посмотрев на третий – если считать от сцены – столик у барной стойки, где развлекался Иннокентий напополам с Соломенной Шляпкой, не переставшей с самым серьезным видом удивляться, что она еще:

– До сих пор жива, – в столь дружной компании на другой стороне стола с Верой Шершнёвой и Марком Бернесом, – отличается:

– Повторил еще раз Войнич, – тем, что видел связь Через Ласточкин Хвост, описанный в Книге Войнича, связь по системе Дабл В – W.

Поэтому мог совершенно спокойно играть только одну половину, с уверенностью, что вторая – за стеной крепости не только существует, но и он знает способ попадания туда, так как:

– Всегда находится с ней на Связи.

Остальные актеры вынуждены взбалтывать, смешивать в Одно:

– Моцарта и Сальери.

– И собственно говоря, – добавила Грейс Келли – чем всех очень удивила, – почти все актеры играют свои роли по древней системе:

– Золотого Литого Тельца.

– Что значит: без понимания связи между Человеком и Богом, – сказал Пели. А Сори добавил:

– Человек по этой Системе Литого Тельца должен обладать только одной умственной способностью:

– Просто представить себе бога, глядя на идола в лесу.

Тогда как реально для Бога существует реальная Посадочная Площадка на Земле:

– Первая Скрижаль Завета, – на которую Он только и может перейти с Второй Скрижали.

Впрочем, их можно нумеровать и наоборот, если смотреть со стороны Бога:

– Его – это Первая, а наша – Вторая. – Впрочем, думаю, что это сомнительная нумерация, так как непонятно тогда:

– Если Поля были первыми – что они ограничивали, если еще не было самого Текста.

Но с другой стороны и Текст без Полей вряд ли существовал.

Впрочем, когда Другой Ученик прибежал первым к крыше Гроба, то увидел он именно:

– Одне только пелены. – Что и означает: текст без головы, без полей.

А Петр, прибежавший к Гробу вторым, но войдя в него первым:

– И видит:

– ОДНЕ пелены лежащие.

– И плат, который был на голове Его, но не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте.

И когда Другой Ученик спустился к боковому входу и увидел, а именно:

– И Плат и Пелены, – тогда как сверху ему были видны только одни пелены:

– Уверовал, – потому что увидел сначала то, что находится Перед крепостью, а потом Это же, но уже в крепости, на Полях. Рядом с Текстом, следовательно, увидел Поля. Казалось до этого, отделенные от Хомо непреодолимой стеной.

А Петр мог и не догадаться, что Пелены и Плат – это два разных пространства, потому что хотя и увидел их вместе первым, но не видел, что они были разделены не только пространством, но и временем, как это увидел:

– Только одни Пелены, – сначала сверху Другой Ученик. И только ПЕРЕЙДЯ – эту границу у реки – оказалось, что они:

– Вместе.

В антракте, когда все музыканты пошли к буфету выпить немого и чуть-чуть закусить, Кот остался и спел песню:

 
Тучи над городом встали
В воздухе пахнет грозой
За далекою Нарвской Заставой
Парень живет молодой.
 
 
Далека ты, путь-дорога
Выйди, милая встречать.
Мы простимся с тобой у порога,
Ты мне счастья не желай (ибо назад уже никто не вернется.)
 

(Автор оригинального текста П. Н. Арманд)

– Я не вернусь, когда растает свет, – оговорился он не нарочно.

– Не наводи на нас печаль, – крикнула ему Мотя.

– Иди лучше выпей, как все порядошные луди писят коньяка напополам с водкой у буфета.

– И закуси икрой, – добавила СНС, – кабачковой.

Ибо.

Ибо, хотя они и видели на сцене, поющего и одновременно играющего на саксофоне Марка Бернеса, но почти все были уверены, что это:

– Ненасытный Котяра, – как резюмировала Мотя:

– Пытается предъявить нам Марка. – И крикнула в придачу:

– Где твоя хваленая Волга? – А Тетя добавила:

– Где твоя щетка, чтобы стряхивать пыль, – и чуть не добавила:

– С ушей, – но благоразумно решила:

– Вдруг это на самом деле Марк Бернес собственной персоной, а?

– Прошу прощенья, он чистил ей обувь, прежде чем садиться в свою знаменитую Волгу, идолопоклонник, – сказал кто-то, что даже Грейс Келли обиделась, и сказала:

– Волга – не идол, а только Мечта, далеко не каждого человека, а только того, кто смог за ХГраницей заработать Чеки, ремонтируя сиськи-миски холодильные установки. И знаете почему?

– Почему?

– Там-Там – очень жарко-о-о!

– А он, тем не менее, пел Там песни:

 
За фабричной заставой
Где закаты в дыму.
Жил мальчишка кудрявый
Лет семнадцать ему-у.
 

(Автор слов Е. А. Долматовский)

– Я прослушал, – сказал Плинт, – за какое дело он ушел воевать?

– Не думаю, что теперь есть смысл это выяснять, – сказал Сори.

– Почему? – спросила СНС.

– И знаете почему? Ни в чём нет смысла.

– Можем ли мы попросить Смоктуновского прочитать что-нибудь из своего?! – громко сказала СНС, понявшая, что Белый Медведь уже овладевает всем её существом.

– Вы к кому обращаетесь, дорогая леди? – спросил ее Плинтус, к Коту на сцене?

– Вы думаете, он меня не услышит? – И добавила громче:

– Смоктуновский, Смоктуновский!

И вышел, точнее, вышли читать из Смоктуновского те, кого тоже давно ждали, но почему-то не доходила очередь, несмотря на то, что сидели они за столом номер один:

– Самым близким к танцплощадке.

А именно Игорь Ильинский и Гурченко.

 
– Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мной всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
 
 
И, полно! что за страх ребячий!
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне:
– Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти Женитьбу Фигаро.
 

(Стихи А. С. Пушкина)

Они спустились со сцены, и минут пять – пять минут – протанцевали что-то друг перед другом, что Тетя, как знаток западных искусств и западного же образа жизни, констатировала на вопрос своей вечной подруги Моти – так как Электрик, похоже, на всю оставшуюся жизнь застрял на Своей уже, скорее всего, Амэрикэн Электрик:

– Это было что-то из Дэвида Боуи.

– Что именно? – хотел уточнить кто-то.

– У Дэви слишком сложный конструктивизм в его предложениях, что нельзя вот просто так напеть, как из Бомарше:

– Ла, ла, ла, ла!

Поэтому, когда вы счастливы, петь всё равно нельзя, и можно только:

– Слушать.

– Я вижу только один смысл в этом спетом благородными артистами фрагменте, – сказал И-Кали. – А именно, Моцарт боится Черного Человека, так как сам смысл его существования в том, чтобы сделать белое не отличимым от черного.

– Он мажет одним чёрным цветом и Моцарта, и Сальери, и отличить их с виду уже нельзя, – сказал Петухов.

– И тем не менее, это можно сделать, – сказал И-Кали, – если правильно запомнить рецепт Пушкина – Сальери.

– Состоящий из двух пунктов, – сказал Петухов. – Первый – это нужно Откупорить шампанского бутылку.

– Что означает:

– Проветрить свои мозги с помощью древней системы Систрума Исиды, имеющего как раз ту же форму, что и бутылка шампанского, брызги и шум, вылетающего из горлышка пенящегося вина, грохот пробки – эти звуки струн Систрума:

– Пробуждают Человека от Сна Реальности.

– Он понимает, что находится не в простой больнице, а именно:

– В 17-м нумере Обуховской больницы.

– Что переводится, – продолжал второй формалист, – как:

– Центр 3-х этажного Зодиакального Ноева Ковчега, в котором 17-м нумер соответствует самой середине на втором этаже, а:

– Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама, – если считать суммы цифр по системе Тарот, то и выйдет знаменитая фраза Гамлета, записанная в Евангелии от Иоанна, как главы:

– 21 – 22, – 21 – это еще Жизнь, а 22 – это уже Конец Света, Смерть.

И Гамлет у Шекспира произнес тоже самое, как: