Текст книги "Кастинг. Маргарита и Мастер"

Глава 66

Наташа-Галя оказалась не простой штучкой, какой была на вид:

– Только бы и сегодня трахнуться с кем-нибудь. – Понравившимся. А точнее: это даже не обязательно.

И на следующий день опять пришла в этот бар, где в белоснежном зале, более, чем на двести пятьдесят мест:

– Опять никого не было. – Даже бармена.

– Что ты вертишься, я не понимаю?

– Удивляюсь, почему опять никого нет.

– Ты не хочешь, чтобы кто-нибудь пришел и помешал нам?

– Теперь он вряд ли сможет это сделать, – сказал я.

– Почему?

– Мы находимся под столом, накрытым длинной белой скатертью.

– Ты уверен?

– Разве не ты предложила этот вариант?

– Я?

– Да, ты, я хотел наоборот под первым, чтобы все проскакивали мимо, если решат, что:

– Нас надо искать.

Медиум:

Редисон Славянская взяла Кота к себе:

– На побывку, – после потрясения на съезде союза иё писателей, что среди дополнительных членов нашелся еще один, который проголосовал против, были:

– Тет-а-тет, – пристегнуты паровозом.

Понять это сообщение можно, но с трудом. Ибо:

– Сколько раз уже зарекался не записывать за Ним, ни в ванной, ни в туалете, ни на прогулке с собакой, – как Василий Розанов, – толку мало, ибо проходит Он всегда в один и тот же моментум:

– Самый неподходящий. – Теперь разбирайся, кто из нас ошибся, он ли я:

– Или я пишу слишком криво, или Он говорит слишком быстро.

Но паровоз на корабле, я так понимаю, ни при чем, а наоборот:

– Не Кот пошел паровозом в этом деле, а кто-то другой, и скорее всего, именно Редисон Славянская, решившая решить все свои проблемы в России:

– Экстерном на этом, оказавшимся международным, заседании.

Вопрос только в том, с кем она прибыла? И ясно:

– Это захвативший все должности в театре Варьете, кроме телеграфистки-письменосицы Товстоногов Младший по известному псевдониму:

– Стоик. – Он предъявил свои пароли и пароли-пе Майору Борзову, что:

– Он здесь и будет Бэллом.

– Не смеши меня, – опустил на прежнее место его бумаги Борз-Пилат, – по причине непонимания между ними разницы:

– Пилатом и Бэллом, – у меня у самого Молния от самого Молчановского.

– Что вы скажете не это? – Стоик положил перед Пилатом письмо с изображением иво мертвой головы и подписью:

– Штабс-капитан Склифософский.

– Ну какой он штабс-капитан, когда давно полный генерал, – возразил Пилат и почти небрежно положил письмо назад, – грубая подделка.

– Я мог бы от имени и по поручению предоставить вам хорошее место.

– Где?

– В Москве.

– В Москве? Я не знаю, где это, деревня, скорее всего, какая-нибудь, нет, не поеду.

– Я и так, вплоть до майора – несмотря на то, что был там главным – не получил ни одной взятки, если не считать бутылок водки.

– Значит, нет?

– Да, нет, боюсь сопьюсь совсем.

– Здесь что вы пьете?

– Чисто сидр.

– Не может быть.

– Иногда вино – чистое, чистое виноградное.

– Яблок у вас здесь нет?

– Польских? Нет. А так, да и так нет.

– Я привез тут одному посылку с польскими яблоками, под секретным названием:

– Мичуринские, – хочешь половину отдам тебе, будешь сам выращивать этот любимый народом и тобой сидр.

– Та не, уже привезли.

– Кто?

– Ты должен знать?

– Я не прокуратор, можешь и не говорить, я и так сейчас узнаю.

– От кого?

– От тебя.

И тут же майор Борз увидел долгожданную фигуру представителя Росугля:

– Симон, – обратился он к нему с протянутыми руками, – я ждал тебя, и очень-очень рад, что вижу. Кем? – тут же спросил он.

– Пойдешь пока рядовым полковником, – ответил Симон.

– Какая машина, БМВ?

– Ты не бандит, а простой руководитель.

– Мерседес, что ли?

– Волга.

– Так-то бы да, но я не знаю, к сожалению, такой тачки.

– Хрен с тобой, оставайся тогда здесь на съедение злым духам.

– И подумать нельзя?

– Можно было, но сейчас время уже закончилось.

– Не знаю, что и сказать, пожалуй-й, пожалуй-й-й:

– Я останусь здесь.

– И не боишься, что придется ответить за распятие ни в чем не повинного человека?

– Таких людей не бывает априори.

– Почему тогда так написано в Библии:

– Он был невиновен!

– Сложные вопрос, в общем-то, и знаете почему? Через чур очевидно и То и:

– Другое.

С одной стороны, мы не можем считать первосвященников за тех, кто априори:

– Глупее паровоза, – и они знали, что Иисус Христос не виновен в богохульстве, так как отрицал старую веру:

– Утверждая ее, – в новом времени.

– Что тогда им не понравилось? – спросил Симон.

– Думаю, они не хотят, чтобы началось:

– Опять жертвоприношение.

Ибо Иисус Христос призвал к участию в Вере не только ум человека, но и его:

– Тело. – Отрекись от самого себя.

– Да, это через чур опасный призыв. Он может и опять привести к Пирамиде Майя. Но с другой стороны, иначе человек и не может поверить в бога:

– Всей душой, всем сердцем и всем разумением своим. – Так только, как Фарисеи:

– Защитить диссертацию.

– Может верить со стороны наблюдателя.

– Да, внутрь ему хода нет.

– Более того, существует ли вообще это Внутри, эта Сцена, или так только:

– Предположение, – а на самом деле ее никто не видел.

– А утверждается, что человек может взять эту крепость не только духом, но и телом!

– Я не могу согласиться с тем, что Иисуса Христа распяли, имея в виду возможные отрицательные последствия его учения, просто из-за того, что да:

– Всё правильно, – но, увы, никто не поймет.

– Примерно, как Гаусс понял Римана, но все равно не взял на работу в университет, имея в виду:

– Больше никто не поймет его теорию о пересечении параллельных прямых. – Должна быть какая-то более весомая, критическая причина.

– По сути дела Христос виноват в том, что повел на распятие Бога, который был в Нем.

– Почему тогда на это распятие согласились первосвященники?

– Они не верили, что Бог на самом деле с Ним.

– Не-ет, это лирика, только историко-бытовая теория, на самом деле так быть не может.

– Здесь вообще вопрос в том:

– Имеет ли право Ложь на существование, как независимая от человека реальность.

– Ложь, как Правда?

– Да. Сознательная Ложь, как оружие против окружающего мира. Убить гостя – объективная истина, а не сдвиг по фазе недалекого реципиента. Ибо:

– Не хочешь убить его, как гостя – убей в отрытом сражении, а потом посчитаешь, сколько твоего народу он перебил, прежде чем сам погибнуть.

– Да, я тоже так считаю, первосвященники не хотели расставаться с этим древним оружием массового поражения. А именно этого:

– Прекратите врать, – требовал Иисус Христос.

– Нельзя врать ради победы – вот истина. В этом была суть обвинения Фарисеев:

– Нельзя врать ради победы. – И именно этим они были удивлены, а не тем, что Он находил ошибки в их логических построениях.

Не надо врать, что вы взяли Иерихон одним пением труб – скажите правду:

– Это было два раза. – И первый раз за восемьдесят лет до самого построения этого Иерихона.

Достаточно увидеть, каков на самом деле мир, – и врать для победы не придется.

Вот этому не поверили.

– Ну, значит, мы решили? – спросил майор Борзов, первый прибывший на роль Пилата.

– Да, да, пожалуй, да.

– Тогда я остаюсь?

– Разумеется.

– Вы тоже?

– Почему вы так решили?

– Слишком легко согласились.

Таким образом, Пилатом стал Борз, а Бэллом Стоик. Возникает вопрос:

– Разве он там был? – Да, иначе Пилат не умыл бы руки так легко и просто.

И получается, Пилат внутри себя нес генотип Молчановского, а Стоик, а точнее Бэлл, ДНК Склифософского. И если второе понять еще можно, то первое:

– Просто так не получится. – Но, как было сказано импрессионистом по имени Тулуз Лотрек:

– На нищей лучше смотрится графская одежда:

– С одной стороны красота, а с другой – доступность.

– Сними с него наручники, – сказал Пилат.

– Зачем? – спросил Монсоро, и добавил: – Тем более, я не умею. Можно позвать Кнутобойца.

– Никаких Кнутобойцев – зачем на лишние свидетели – я сам сниму.

– Ты не сможешь.

– Забьем?

– На что?

– На пачку Мальборо.

– Здесь лучше Мальборо не пользоваться. И знаешь почему?

– Нет.

– Можно нечаянно закурить в кадре, а это не будет соответствовать реальности.

– Ты хочешь, чтобы я курил пальмовые листья?

– Может вообще – бросить, как все.

– Вот именно поэтому я и не могу бросить, что точно также не могу быть, как все твои бедные родственники.

– У меня нет родственников.

– Умерли?

– Нет, просто никогда не было.

– Как тогда ты вырос таким дылдой?

– Меня воспитали в джунглях.

– Ну, что ты несешь, что ты плетешь, каких джунглях?

– В джунглях высоких домов.

Они поспорили на большую коробку гаванских сигар А Ля Черчилль, и Пилат проиграл:

– Он не смог снять наручники с Иисуса Христа, так как их вообще не было, что его очень удивило, так как согласно системе Станиславского:

– Тебе и представлять-то ничего не надо, просто играй от печки – имеется в виду под печкой своя собственная голова, а в ней только одно:

– Когда я уеду из этого городишки, чтобы быть не как все, а как некоторые: настоящим полковником. – С небольшим, но постоянным процентом от всеобщего Росугля.

Таким образом Стоик получил преимущество над Борзовым – Пилатом, имея возможность пугать его Росуглем в виде его районного президента Симона.

– Ну, спой на прощанье любимую, – Обратился Пилат к заключенному, одновременно пытаясь приклеить слюной пальмовый лист, отмотавшийся немного от только что поставленной ему самим Росуглем:

– Настаящей Кубинской сигары а ля Черчилль.

– В пути отстал? – спросил зэк.

– Что? Ты про кого? Про сигару, не твое дело, если я сказал, что это кубинские – значит так должны думать все. И знаешь почему?

– Да, иначе и у вас может появиться такое же сомнение.

– Точно! Ты маг?

– Нет.

– Экстрасенс?

– Тоже нет.

– Почему тогда тебе известна истина?

– Она написана у вас на лице.

– Да?

– Да, вы пытаетесь мучительно понять, почему пальма хуже табака.

– Я думал, наоборот: почему табак не похож на пальмовые листья, ибо и то и другие – листья. Ответь мне, почему они разные, и я отпущу тебя.

– Нет.

– Почему?

– Здесь прослушка, тебя самого посадят за такие – Отпущу. Ты не властен над своими словами.

– А ты прав, кажется, пальма, действительно, пошла, как паровоз, дым черный, но не совсем смертельный.

– Кстати, он хотел спеть, – сказал Монсоро, и уже застрочил пером.

– Что ты там пишешь? – спросил Пилат, – я еще ничего не резюмировал.

– Я знаю, что он будет петь, поэтому записываю заранее.

– Зачем это надо?

– Иначе я за ним не успеваю.

– Тогда правильно, пиши поперед батьки в пекло.

И значится, было:

 
Однажды выпиваю, да и кто сейчас не пьет?
Нейдет она: как рюмка – так в отрыжку.
Я чувствую, сидит, подлец, и выпитому счет
Ведет в свою невидимую книжку.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

– А это что за рожа? – спросил Пилат, подойдя к писарчуку Монсоро сзади.

– Задумался, мин херц, – вписал вас в песню.

– Это не я.

– Да? А мне почему-то кажется вы. – И действительно, мужик с рожей был похож на Стоика, а это значит, он тут же явился перед Монсоро и исполнителем песни, и сказал менее мрачно более, чем предыдущий Пилат, так как был Бэллом:

– Продолжайте, пажалста!

 
Побледнев, срываюсь с места, как напудренный я, —
До сир пор моя невеста целомудренная.
Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, – мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

– Так ты говоришь, что ничего не делал? – спросит Стоик.

– Дак, естественно.

– Но мозхги-то людям вправлял?

– Если бы это было возможно!

– Но вот, например, песня эта про существование меж людей их призраков, могущих делать такие дела, что иногда и дети рождаются – это как, не дела, по-твоему?

Впрочем, продолжай пока.

 
Иногда срываюсь с места, будто тронутый я, —
До сих пор моя невеста мной не тронутая.
Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, – мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну ладно.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

Глава 67

Медиум:

Перестановки по 6-ти конечной звезде, скорее всего, не существует, так как она сама является результатом сложения двух пятиконечных звезд, поставленных друг на друга, как отражения в зеркале. Но тем не менее Повестей Бэла шесть, если считать и то, что называется:

– От Издателя.

Шестиконечная звезда – это частный случай Истины, на всех он не распространяется. Как и евреи не растворились в остальных людях. Они сами:

– Другие люди.

Но Шестая зачем-то все-таки нужна. Ибо она есть. Вот только Седьмая – как Счастье – не Земле не состоялась.

– Кота приняли? – спросила Алла Два, которая здесь подавала сэндвичи с квасом и кока-колой прямо с отдельного стола.

– Сегодня не до Кота, – ответила СНС, – идем в Елисеевский.

– А потом?

– Что потом, а потом на фокусы в Театр Варьете.

Ребята, как говорится:

– С улыбками – некоторые, другие – нет – на лице зашли в любезный нашему сердцу магазин Елисеевский и все лица стали одинаково, как сказал бы Каменный Гость:

– Дрожишь ты, Дон Гуан! – Ибо стал, как все:

– Одинаково изумленным.

Все три продавца:

– За сырами, колбасой с окороками и мясом с его вырезкой, карбонатом, печенью и курами с их потрохами пели одну и ту же песню, как будто знали ее с раннего детства, и сейчас только счастливо ностальгировали:

 
Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай,
Приходит ли знакомая блондинка,
Я чувствую, что на меня глядит соглядатай,
Но только не простой, а невидимка.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

– Нам нужен заведующий, – сказала СНС. И он как раз появился из дверей, но, увы, только с одной палкой Брауншейгской, которую и порезал при всех, но не молча, а с серьезной улыбкой на физиономии, и главное:

– Тоже с песней:

– Мы не будем есть эти объедки, – почти рявкнул Плинтус, – вызовете самого директора.

И вышел, как ни странно в роли директора Елисеевского сам Миша Маленький – во квалификация:

– Снимать не дают самостоятельно – буду директором Елисеевского. И выдал на радостях сразу два куплета этого не сдающегося сорок пятым просителям-покупателям бесплатной Брауншвейгской:

 
Однажды выпиваю, да и кто сейчас не пьет?
Нейдет она: как рюмка – так в отрыжку.
Я чувствую, сидит, подлец, и выпитому счет
Ведет в свою невидимую книжку.
 

Стихи Владимира Высоцкого)

Многие, можно сказать:

– Почти все были шокированы, – но Плинтус все равно последовал заранее заведенной программе:

– В новом бежевом пальто сел в бочку с сельдью, – на что СНС логично отреагировала:

– Ты облил меня своей мутной жидкостью из сельди, и более того:

– Пряного посола, – на что Сори среагировал:

– Вы будете еще сдобреннее с лаврушкой, душистым перцем и гвоздикой:

– Взятые вместе.

– Вы обиделись? – спросил в свою очередь Пелев. – Напрасно, ибо это, знаете ли, вкусно, ибо:

– Вы всё же ж равно ни с кем не целуетесь.

– Хорошо! – рявкнула леди, – давайте теперь целоваться при входе и выходе с Заседания, а на двери нарисуй, – тронула она за рукав Войнича:

– Итальянская мафия.

– Какую подпись поставить? – спросил художник, всегда носивший при себе чемоданчик, как Дольф Лунд – телохранитель американского президента – только не с электронными, а настоящими американскими деньгами, которые на случай потери – ибо он не был прикован к его руке также постоянно, как чемодан Дольфа – были перевязаны красочной лентой с его логотипом:

– Заслуженная Нобелевская Премия.

– Марио Кор.

– Что, кто?

– Прошу прощенья, ошиблась, напиши просто:

– Альберто Моравия.

– Почему именно Альберто Моравия?

– Люди должны на всякий случай понимать, что мы имеем очень маленькое отношение к местной мафии, и большое к мировой литературе.

Поперлись в Берендей, но там их не встретил дежурный Верлиока с дежурным разговором о грибочках кокот, судачках переложенных свежей черной и для цвета:

– Красной икрой, – а также никогда не надоедающей почти забесплатно:

– Котлетой по-Киевски, – недавно переименованной в старинную Де Воляй. Как человек честный он питался только разговорами об этих Зубриках – Раз! И хотя бы Фляками Господарскими:

– Два-с. – И для этого своего обеда ждал Амстердама, который и появился в свой назначенный для Берендея час, – но!

Но при виде их он прибежал откуда-то, запыхавшись и пробарабанил:

 
Я дергался, я нервничал, на хитрости пошел:
Вот лягу спать и поднимаю храп, ну
Коньяк, открытый ставлю и закусочку на стол, —
Вот сядет он, тут я его и хапну.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

Некоторые схватились было за сердце, но Плинтус по непонятому другими сигналу СНС, прорычал:

– На Вход.

И они побежали через узорную черную ограду к ступенькам, где швейцар сразу взял под козырек и отрапортовал:

 
Побледнев, срываюсь с места, как напудренный я, —
До сир пор моя невеста целомудренная.
Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, – мы стесняемся при ём.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

Никто не решился идти на штурм Берендея, пошли дальше. Точнее, пошли – было – дальше, но на крыльцо выскочил Чингачгук, ибо как его настоящее имя все забыли, хотя некоторые знали, что парень работал – но видимо только по совместительству:

– Телеграфисткой – Почтальоншей, – в театре Варьете, – и:

– Хотел упереть два сома общим весом кило на сорок, но – как из небытия за его спиной появился Михаил Козаков и сказал:

– Не лезь поперед батьки в это пекло, – и сам профессионально продекламировал:

– К тому ж он мне вредит. Да вот не дале, как вчера, —

Поймаю, так убью его на месте, —

Сижу, а мой партнер подряд играет мизера,

А у меня гора, три тыщи двести.

И только после этого, отдышавшись сказал, чуть скосив глаза назад к Ване:

– На, держи осетра и лосося, – а сомов намедни сам съешь вместе со своей многочисленной семьей.

– А эти? – спросил Ваня.

– Эти? С осетром и белугой тебя везде возьмут, если что, вон хоть пойдешь в союз композиторов.

– Я в симфониях не бум-бум.

– Вот они и споют за тебя любую арию, даже на выбор: хоть Пертскую Красавицу:

 
На призыв мой тайный и страстный
О, друг мой прекрасный,
Выйди на балкон.
 

(Текст Ж. Бизе)

– Это из Ромео и Джульетты, что ли?

– Почему?

– Там был балкон, с которого она ему не отказала.

– Ты думаешь, у Шекспира был только один балкон на все случая жизни?

– А сколько, два?

– Да, парень, пожалуй, ты прав, балконов не может быть больше, чем дефицитных рыб, таких, как эти, держи.

– Держу, – сказал Ваня, и расписался:

 
Обидно мне, досадно мне, ну ладно.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

И скрылись оба.

– Пора и нам бежать, – сказал Сори, и сам удивился, что испугался, а собственно:

– Чего? – А всё просто:

– Если все бегут, то и я – все.

– Куда?

– Кто куда, а я в сберкассу, – сказал Кот, который таки оказался здесь под ручку в Аллой Два и Редисон Славянской.

– Зачем тебе деньги?! – спросил Войнич.

– Да, мне деньги не нужны, поэтому хочу положить их на книжку, – ответил Кот.

– В рублях?

– Да, в золотых.

Все подумали, что шутит, ибо:

– Како у писателей золото? Так только если:

– Талант-т-с.

– Может быть, вместо сберкассы пойдем ко мне? – спросила Рэдисон Славянская.

– Охотно, – согласился Кот, – ибо, как говорится:

– Кирюшка! Бросьте трепаться! Что вы, с ума сошли? Германн Майор сейчас вернется, он приставал ко мне еще на Поселении, хотел отбить у Бродского. Вон отсюда сейчас же! – и махнул, не глядя, но именно в сторону Театра Варьете в Парке.

– Как ты угадал, что теперь я там директор, дорогой? – Рэди потрепала Кота за тощий кадык под подбородком.

– Ты? – удивилась Алла Два.

– Да, ибо больше никого не осталось в этом небытии.

– Почему в небытии? – спросил, появляясь именно как из небытия Михаил Маленький.

– А ты думаешь, мы где? – спросила Рэдисон Славянская, – в Америку, прибыли, как Том Кр со своей вечной Матой Хари, или как ее там:

– Николь Кид, – чтобы принять участие в гонке за право иметь Эту Землю, как свою собственность? И кстати, тебя уже выгнали из директоров Елисеевского?

– Я там был, да, но работал так только, под прикрытием.

– Хорошо, тогда и я тебе скажу правду: мы до сир пор на Титанике.

– Разве он не утонул еще?

– Это Ноев Ковчег, он не тонет. И знаешь почему?

– Почему?

– Так как у него только одно окно и то только в семнадцатом нумере Обуховской больницы.

– Это не мало, – сказал, присоединившись к ним Германн Майор, – и знаете почему?

– Почему? – спросила Алла Два, – через него очень легко попасть на Поселение?

– Слишком много вопросов, мэм, – ответил Майор, как настоящий полковник, который никогда не отвечает ни на один вопрос, а только имеет дурную привычку:

– Сам их задавать.

– Даже я не верю, что мы все еще на корабле, зачем-то устроенном по образу и подобию самой Земли.

– Хорошо, – согласилась Рэ, – вот вы это и докажете на представлении первого фокуса.

– Я? – удивился Михаил Маленький.

– Да, вы.

– Я что буду делать? – спросил Германн.

– Вы в серой парадной шинели при ТэТэ будешь представлять в ее одиозном виде.

– Что именно, власть? – спросил Германн.

– Каку власть? Историю.

– В ее одиозном виде, – добавил, посмотрев на Майора Кот.

– Конечно, я согласен, и знаете почему?

– Почему? – спросила Алла Два.

– Ибо хорошо, что мне ничего не надо делать.

– Брауншвейгской и коньяком запасся, чтобы не скучать? – спросил кто-то.

– К сожалению, мне достается только самогон, и знаете почему?

– Почему? – опять спросила Алла Два.

– Наверное, знают, что я к нему привык. Хотя на закуску не оставили даже трагически убиенного медведя.

– Да ладно, не переживай, мы купили сомов у нашего почтальона У, так как он теперь торгует только осетрами почти первой свежести и лососями вообще второй, так как считает, что это лучше, как лучше чай ферментированный с улуном, чем просто накосили травы на косогоре:

– Свежая-то, да, свежая, а толку? Даже под самогон не идет.

– Не надо надрываться, господа, у меня все есть, правда, Алла?

– Да, как заведующая ее буфетом могу гарантировать даже берлинские корзиночки с корицей.

– Когда только вы всё успели сделать? – удивился Михаил Маленький.

– Это первый фокус, который мы покажем зрителям, хотя они могут и не догадаться, что в ближайшее время нас здесь не было. Ибо:

– Никто же ж не верит, что Время можно иметь в запасе, как Неприкосновенный Запас, и использовать его в свободное время, как незатейливое, тет-а-тет, приключение на:

– Стороне.

Рэдисон Славянская открыла дверь своими ключами, так как на вахте ключей не было, и более того, самого вахтера, которого из-за своей большой привычки к вездесущности заменял Ваня У – по штатному режиссерскому расписанию исполнявший одну только свою главную роль:

– Телеграфистки – Почтальонши, – тоже исчез.

– Скорее всего, из-за подарка Миши Козакова, как вечного Приезжего в Москву для сноски домов Дзержинского, – где-то прятал своих осетров-лососей, а скорее всего, решив, что возврата в Берендей людей с неограниченным лимитом бумаги, из которой можно делать государственные деньги путем иё систематического:

– Исписания, – была бы на столе машинка с отличным шрифтом, который, как сказал Бродский:

– Сам и придумывает все новости литературы, – а хомо сапиенс нужен только для того, чтобы этой машиной времени:

– Восхищаться.

– Где этот вахтер?! – успела рявкнуть Алла Два. Но после того, как Кот шепнул ей на ухо:

– Скорее всего, не вытерпел мук множественности своей выдающейся личности и подписался еще и на:

– Гел-лу-у.

– Мама!

– Узас-с! – сказали дамы, но перед дверью в кабинетум директора, совмещенный с энддиректорским:

– Вроде успокоились, – а:

– А когда открыли – приняли очевидную форму ступора, ибо:

– Все места за столами были уже заняты!

Олигарх-Машина сидел за авангардным широким столом, положив на него ноги в желтых лакированных под матовый оттенок туфлях, сообщавших, что:

– Он здесь – главный.

Справа у стены – энддиректор Монсоро, Веник – Стоик, правда, стоял в углу с синяком под глазом, заложив одну ногу за другую, сообщая этим, что ему не больно, и более того, уверен:

– Скоро пройдет.

Более того, даже Телеграфист Ури был здесь, он бился, как сказал в своё время гениальный Войнич про свою крепость под легендарным названием:

– Шапка Невидимка, – хотя сам сообщил народному Евстигнееву на вечернем променаде, что:

– Клянусь, не только я подумал, но и машинка, написавшая мне более десятка отличных произведений искусства, изложила точно:

– Шапка Мономаха, – а вышло, ты видел, что вышло?

– Да, видел, – ответил народный Евстигней, – ничего не вышло, Шапка, так сказать:

– Невидимка.

Что можно перевести, как знаменитое:

– Муза лезет по стеклу, – и на этом можно было закончить.

И сбылось! Ури, в виде почти полностью обнаженной Гретт бился снаружи о стекло, но никак не мог влезть внутрь, и при этом удивлял всех двумя вещами:

– Одеждой только на голове в виду ушастой короны, напоминавшей – если кто видел раньше – сумку почтальонши Нюры – первой и последней любовницы Чон-Кина, – а в зубах письмо.

А также некоторые отмечали намерение задать насущный вопрос, но не было возможности отрыть рот.

– Скорее всего, какие-то новости, – как раз хотел сказать энддиректор Монсоро, который отлично его видел за спиной Машиниста, с серьезной улыбкой солдата с плаката, рассматривавшего не то, на что надо было посмотреть сзади, а картину маслом:

– Спереди.

Веник – Стоик, казалось, ничего не видел, так как сам себя сейчас считал:

– Пустым Местом, – как с ним было уже только раз в жизни, когда он встретился на перепутье с Товстоноговым в одном утреннем буфете, и понял:

– Тут возможно только одно из двух:

– Или он, или:

– Я. – Но ничего не вышло: Товстоногов сел за тот же самый стол, заняв, таким образом:

– Всё имеющееся у него пространство.

Тут случилось тоже самое, что случилось на Тайной Вечере Леонардо да Винчи:

– Кто ее видел – мог видеть только одно мгновение: она тут же исчезала. – Точнее, и скорее всего, думали схоласты:

– Наоборот, – исчезал сам наблюдатель. – Недаром, – как объяснялось:

– Кроме тех, кто там был – больше никого не было.

Исчезли. И как спокойно резюмировал Кот:

– К счастию не мы.

– Да, действительно, – сказала Рэдисон Славянская, – эта комната, как будто ждала своего начальства.

– Это был очень хороший фокус, – сказала с сожалением Рэ, – жаль, что его не видели зрители.

– И, между прочим, – заметил Михаил Маленький, – уже второй.

– Какой первый, я не понял? – спросил Майор Германн.

– То, что мы здесь, и всё готово к Представлению. Более того, пусть встанет и скажет тот, кто:

– Их не видел? – Кто это сказал, никто не понял, хотя и догадывались некоторые. Но! было сомнение, так как тот, кто – как говорится:

– Так никого и не взял на свою роль.

Дима – мимо, и можно сказать:

– С самого утра.

Стоик? Нет, ибо переход не через всякий Рубикон возможен:

– Как и Дима, – так и не смог избавиться от замашек прапорщика.

НН – слишком высок, не пролез в дырку, в которую некоторые подглядывали все-таки за Тайной Вечерей Леонардо.

Алла Два – тоже пыталась, но это было бы слишком даже для Симона Мага.

Молчановский и Склифософский? Увы, но они не взяли Крепость Войнича – не смогли вплавь пересечь Стикс, или – что тоже самое:

– Как царь Агриппа, который не додумался, как пройти из Зрительного Зала на Сцену, – только здесь наоборот:

– Чтобы Мария Магдалина, обернувшись, увидела Его:

– Пройти в народ, – со Сцены в Зрительный Зал.

– Да-а, Бэлла нет, жаль, что мы не можем послать за Олегом Басил.

– Почему?

– Произойдет наложение фотографии на фотографию – мы ничего не увидим. Чтобы семь Апостолов смогли появиться на Тивериадском озере – пять из двенадцати должны были стали:

– Лодкой, – переместившей их в это время.

– Получается: без Бэлла мы и:

– Иисуса Христа не увидим.

Однако уже после буфета с пивом и воблой, кофе и пирожными трех сортов – имеется в виду, не в предбаннике:

– Или как он там называется по культурному в театрах:

– Фойе, – а:

– А как вы догадались: на сцене, куда по традиции этого представления и проследовали зрители и их зрительницы, – один из гостей, прошедших по льготному билету Председателя акустической комиссии, выкрикнул, чуть привстав меж двух прелестнейшего вида созданий, хотя и бывших в одежде:

– А теперь дайте разоблачение!

– Что мы можем для вас сделать? – спросил один из фокусников, а все трое они, как догадывались некоторые зрители, и представляли, похоже:

– Самого Бэлла.

– Ну, не знаю, – сказал парень, – вам виднее.

И тогда подсказала одна из его дам, представившись, как на кастинге:

– Али Сильви:

– Скажите, например, что пирожные сделаны на самом деле не из самых твердых сортов пшеницы, крем из яблок ранних сортов, чтобы не успели сгнить, и более того, из своего собственного сада, чтобы не искать места на рынке и так всегда забронированные мафией, состоящей из, хрен знает кого. Пиво перевезли через границу нелегально, и более того, не заплатили даже дорожный налог, – леди показала большим пальцем вверх, но с его оттяжкой назад в виду большой его изогнутости, что должно было означать:

– Хотя и правильно сделали, что не заплатили, но:

– Но всё же.

– Вы ничего не сказали про воблу, – сказал Кот, – она хотя настоящая, как вы считаете?

– По определению фокуса настоящей воблы не бывает. Поэтому и про нее разъясните, что, по крайней мере, поймана не в этом году, а как-то лет пять назад, в общем, как у вас горят:

– Намедни.

– Но никто из гостей, побывавших в нашем кабачке не высказал отрицательных претензий, – сказал Германн Майор, – и даже наоборот:

– Все просили:

– Наложить пакетик домой: мужу, чтобы подобрел, детям, чтобы не поглупели, и мне самой, чтобы было, о чем вспомнить не один раз, а хотя бы дважды.

– Так в этом и весь фокус, – подскочила за первую леди вторая, что она тоже не хуже, а именно Кир Дан:

– Чтобы люди на сцене ели вату, а нам объясняли:

– Очень вкусно!

– Как бывает разные оленеводы пьют кровь только что убиенных животных, и чавкают, как под – итог:

– Очень вкусно.

– Чего они хочут? – спросил один фокусник другого, а именно, Михаил Маленький Германна Майора. Но ответил Кот:

– Правды!

– Ах, правды?! – изумился Михаил Маленький. А Германн Майор рявкнул:

– Вот это, к сожалению, невозможно, ибо всё, что вы здесь видели, и некоторые – как вы считаете:

– Подставные, – сами ели и пили, – приобретено нами по…

Настала тревожная тишина.

– По блату, – брякнул Кот.

– И, следовательно, – продолжил Михаил, – всё абсолютно настоящее.

– Пиво только что сварено, вобла только что поймана и засушена, пирожные с реальным шоколадом, и натуральным кремом из куриных яиц, колбаса Брауншвейгская из самого Елисеевского.

– Так не бывает, – высказался и сам третий богатырь, находящийся между Али Сильв и Кирой Дан.

– Прошу прощенья, – парировал Кот, – в фокусах:

– Только так и бывает.

И большинство в зале согласились, они толкали друг друга локтями, и констатировали знак согласия, с подтверждением:

– Недаром в цирковое конкурс на одно место, как правило:

– Человек сорок.

А один мужик даже возмутился:

– Не взяли даже девушку, которая могла прогибаться на сто восемьдесят градусов: