Текст книги "Кастинг. Маргарита и Мастер"

Глава 62

– Бог с ним, – сказал Сирано.

– Нет, нет, это слишком общий ответ! – Грейс помахала рукой перед собой, как будто разгоняет дым. – Ответ, что он что-то такое в себе почувствовал и пошел на этот бой с уверенностью победителя не пройдет.

– Что пройдет? – спросила Люда.

– Вот именно то:

– Что – это было? Вот Позн спрашивает у Лютиков, правда не на своих семи гектарах, а исследуя в Израиле свою подноготную:

– Изменился ли Давид после того, как победил Голиафа? – вот что меня интересует, сказал он, ибо теперь он, как Голиаф стал большим.

Очевидно, что нет, ибо Давид и дальше продолжал побеждать в защите, сражаясь сложным сражением против царя Саула. Мог бы одним движением победить:

– Убить Саула в разных там лабиринтах пещер, но:

– Но не сделал этого, как будто…

– Да, как будто?

– Думаю, он видел пред собой ЗЗ – Зрительный Зал.

– Понимал, что находится не один в пещере, где Саул стоял к нему спиной, и можно было без помех его ликвидировать.

– Не просто понимал, а именно видел деление пространства на Сцену и Зрительный Зал.

И действительно, они оба Играют эту историю:

– Сам Саул то любит Давида, то неожиданно, как по сценарию, а не по логике души – ненавидит и хочет убить.

Он увидел себя не главным героем, а оператором с кинокамерой на голове, как фонарь у шахтера, спускающегося в шахту, с помощью которой он должен передать информацию дальше, на родную Альфу Центавра.

– И вы отвечаете? – Грейс посмотрела на Сирано внимательно: – Его оружие – это…

– Кинокамера.

– Кто тогда бросал камень из пращи? – она улыбнулась, и предложила пройтить:

– Взад.

– Почему?

– Ваш ответ неубедителен.

И Грейс повернулась и пошла.

– Мы пойдем в другую сторону, – сказала Люда.

– Да, конечно, – сказал я, – только где она, я не вижу пока выхода отсюда?

Перспектива в виде пейзажа Леонардо Да Винчи со змеями у плеч, оказалась не так близко, а именно:

– Мы на острове же ж! – вспомнил я предсказание Пилата, который тогда еще не был Молчановским.

– Послушайте, леди, – крикнул я.

– Да? – вякнула она полуобернувшись.

– Этот ваш Молчановский не перепутал Бэлла с Пилатом? – это спросила Люда.

– Это одно и тоже. А вы не знали?

– Да, не слушай ее, это, конечно, шутка.

– А если правда, то:

– Во мы попали! – ужаснулся я, и посмотрел на залив, которого отсюда уже не было видно из-за возвышенности местности, как из-за круглой Земли не видно ее:

– Другой стороны.

– Я думаю, это она сделала, – сказала Люда.

– Мона Лиза? Ты думаешь, этого обрыва, ограждающего остров Пилата от побегов его любимых рабов, не было до ее прихода?

– Это очевидно.

Я обернулся, и не стал качать головой с сомнением. А только посмотрел тачке, катящейся – как мне показалось, без ручки – вслед за леди:

– Будем не только есть, – но и:

– Готовить.

Медиум:

Давид получил от Бога оружие:

– Собственное Мнение, – или как сказала Ахматова Бродскому по резюме Евг Рей с Велем:

– Будет знать, с кем имеет дело.

В виде Своего, Прибавленного к Его, таланта.

Своё Мнение – это и есть Второй Талант, отданный Богу, это и есть:

– Оружие Давида.

Именно его, Своё Разумение Иисуса Христа, и не приняли фарисеи, как:

– Новую Веру:

– Христианство – Подарок Бога.

Поэтому:

– Поступайте по Разумению Своему – это еще не значит, что достаточно вашего желания, чтобы Так поступить, а:

– Сначала надо получить это оружие. Из данного Богом Таланта.

Собственное Мнение – это Перевод, и, следовательно:

– Истина не в Первоисточнике, а в:

– Переводе – Вере, отданном Богу Таланте.

Актеры собрались на веранде Дворца Ирода Великого, совершенно не соображая, кто кого будет играть, а, как сказал Монсоро – бывший энддиректор театра Варьете из-за того, что:

– Очень любили Молчановского, – и его жену. Несмотря на то, что кто-то упорно распускал и распускал слухи, что она:

– Уже бросила его, – чему, естественно, никто не верил, ибо это всё равно, что бросить вот этот дворец Ирода Великого, а, как говорится, это в свою очередь все равно, что:

– Бросить Пирамиду Майя, куда вы удостоились чести попасть, – ибо:

– Не получится, не для того она предназначена, чтобы реципиенты с нее бегали, как, правда, убежал один Мумба-Юмба в Апокалипсисе Мела Гибсона, но ему надо было спасать тонущую на дне болота жену и только еще родившего ребенка, тем более, что и до этого один удосужился появиться на свет, не будучи в курсе, что:

– Сюда придут те, кому делать больше нечего, как только бы самим ничего не делать – в том смысле, что никогда никого не миловать, а лишь:

– Казнить, чтобы не удалось продать в рабство.

И начали уже сами распределять между собой роли на самого Молчановского даже, ибо даже его Грейс Келли, высказалась, хотя и просто так:

– Он уже перерешил себя на Бэлла, – хотя и подумали:

– Распространяет на весь мир не свое личное мнение, а так:

– Подслушала какую-нибудь Аллу Два, – которая сама-то кто, собственно? Говоря мягко:

– Не каждый, далеко не каждый попавшийся вам на улице человек будет танцевать и петь на столе, даже за ресторан и секс, следующие за пивбаром.

Никто, правда, не говорит, что дура, но дурочка:

– Бывает. – Тем более, никогда не ходит в платье, а только в джинсах, и не очевидно, что это Монтана, которую и остальные Хомо Сапиенсы не стали бы никогда снимать – тем более, если это Бананы, с множеством молние-образных карманов, ибо:

– У человека есть Блат, – и возможно, у самого Зевса.

Или деньги.

И Грейс так и сказала:

– Я буду играть Аллу Два.

Люди пожали плечами, и не потому, что, а:

– Кто это? – а наоборот:

– Лучше Матфея, – который Там был, а она разве:

– Тоже?!

– Если не сказано, что не было – это не значит, что не было, а скорее всего, была, – сказал Монсоро.

Никто не стал спорить:

– Сама придумала себе роль – нам же лучше, ибо больше достанется Оставшихся.

Машина-Олигарх попросил Монсоро высказаться:

– Кого бы он имел в виду?

– Я буду писать протокол.

– Отлично, значит я буду Пилатом.

– А вы?

– Я?

– Да, да. лучше вы, чем я, – сказала Грейс Келли.

– Хорошо, мы с Людой придем.

– Куда?

– Да, куда? – спросил я.

– Сирано, ты будешь играть Иоанна Крестителя, а я любовницу Ирода, – сказала Грейс.

– Но мы…

– Да, вы с Людой, я это уже слышала.

– Когда?

– Так, голоса из будущего.

– Из прошлого?

– Или из прошлого – разница не большая.

– Но мы собрались на трагедию Мастера – Иисуса Христа, – удивился даже Машина, – а ты предлагаешь какую-то совсем древнюю историю.

– В эпизодах он будет и Иоанном, – сказала Грейс, как будто она и была здесь самим Молчановским.

– Может, я лучше тогда сыграю сам Молчановского, пока его нет? – сказал я.

– Ты?! Ты не сможешь, дорогой, – возопила мягким ласковым голосом Келли.

– Если я не смогу – кто тогда сможет, по-твоему? – спросил я, обращаясь ко всем, но глядя в упор на Келли.

Все растерялись, а точнее:

– Запутались в этих хитросплетениях чужих мыслей, – но в крытой колоннаде мелькнула фигура главного режиссера, и стало ясно:

– Сейчас он всё решит.

Пока Молчановский еще пробирался сквозь ряды колонн, я удивился, но так еще и не понял:

– Почему его личные параметры обратные: не уже и выше, а, наоборот:

– Шарообразные: ниже и жирнее.

– Их бин Молчановски, – строго и серьезно сказал этот Пилат, выйдя на освещенную середину, и мало кто заметил, что великая фамилия так и осталась незаконченной. Потом добавил, руками растянув свои жирные щеки в улыбку, а точнее, в насмешку над судьбой:

– Я заказываю Свадьбу. – И почти все поняли, о чем идет слава, а именно, о том, что он теперь здесь будет не только Хаус-Майором, но простым, так и не попавшим в Москву, вопреки мольбам Чехонте, майором милиции небольшого шахтерского городка, где, как часто говорят:

– Тозе зивут луди.

Только Машина-Олигарх спросил, что так и не понял:

– Кого мы будем играть:

– Свадьбу, подразумевая казнь Иоанна Крестителя на свадьбе Ирода и Саломеи, или наоборот:

– Так и пойдем все вслед за Иисусом Христом в Подземное Царство, имея в виду:

– Празднование победы в Галилее?

Но Борзов – а это был именно он, как человек, чем-то так сильно ублаживший Молчановского, что обалдевший предводитель дворянства выдал ему грамоту на самого себя – выбрал на роль Дуни – Персефоны не свою собственность, Грейс Келли, а:

– Люду.

– Ни хрена себе, – сдвинул пилотку набекрень Машинист-Машина-Олигарх, и понял, что:

– Уже влюбился в нее. – Более того:

– Не мог понять, почему раньше не видел этого милого, красивого личика со слегка, а может, и чуть больше, чем надо:

– Вздернутого носа.

И пока я просил огласить:

– Весь список актеров и их ролей, – схватил ее за руку, обещая рассказать всю правду, как:

– Кидать уголь в его собственный паровоз.

– У вас есть собственный паровоз?

– Да, в Америке, купил на авторские.

– Зачем?

– Чтобы было куда пригласить достойную барышню.

– Вы думаете, мне понравится в паровозе?

– Всем нравится, а вам понравится тем более.

– Тем и более, почему? – удивилась Люда.

– Ну, вас выбрали, этим, как его, Хароном-Перевозчиком. Паровоз в этом деле: первая вещь.

– Там мягкие диваны?

– Мягкие ли диваны там? – Машина был слегка ошарашен:

– Леди не стеснялась, и сама говорила то, что хотела услышать.

И правильно, иначе чаще всего:

– Ничего так и не дождешься. – А уж Воскресения:

– И подавно.

Тем не менее, я обратился в Майору с предложением разобраться, что здесь происходит:

– Чё-то не то.

– А именно, как вас, мистер? – спросил Борз-Молчановски.

– Сирано.

– Да, Сир.

– Я хочу сказать, что Харон, хотя и перевозчик потустороннего мира на Стиксе – совершенно не соответствует возможностям Аллы Два.

– Да, наверное, они чем-то отличаются. Хотя действительно, чем?

– Это очевидно, – сказал я.

– Да? Тогда, действительно, действительно надо подумать.

– Можно не думать, – сказал я.

– Вы знаете?

– Этот Стикс-Харон таскает людей с одного берега на другой, собственно для чего?

– Для чего?

– Только для того, чтобы Умершие опять жили, но жили в Царстве Мертвых. Тогда как Алла Два делает совсем наоборот:

– Спасает из Мертвых в Живые.

– И более того, – добавил сам Молчановски, – в:

– Вечно Живые.

Значит, он не просто так вышел прогулять по крытой колоннаде дворца Ирода Великого, а, действительно:

– Начитался древних рукописей Симона Мага по самые уши. – И кстати вынул из-за пояса, как гимназист зеленую книгу, в которой и пропел:

 
Я прохожу сквозь вечный город,
дома твердят: река, держись,
шумит листва, в громадном хоре
я говорю тебе: все жизнь.
 

(Стихи Иосифа Бродского)

– Хорошо, – сказал я.

– И он значится, – ляпнул:

– Сирано, ты должен умереть.

Я попытался увернуться:

– Что-то я не слышал, кто вас просил об этом.

– А послание в стихах, ты, что, не слышал?

– Я не думал, что слова о смерти относятся ко мне.

– Тут больше никого не было, кто бы, как говорится в песне:

– Если эни-боди слушает – послушай.

– Дальше идет о девушке рассказ, – сказал я, – значит, она должна здесь быть.

– Хорошо, бери ее, если найдешь, эту свою спасительницу.

И естественно тут же появилась Алла Два, а я вякнул:

– Хочу, чтобы пришла моя Люда.

– Хочу, чтобы пришла моя Люда, – передразнил Пилат, – ты заплачь еще.

И я заплакал – можно сказать и так. Да-нет, точно:

– Я не понимаю, почему меня с ней разлучили? Или я раб, крепостной крестьянин.

– Нет?

– Рыбаки, как и ученые, хотя и бедные люди, но не рабы.

– Да? – сделал удивленное лицо Пилат, – ну, ладно, получишь ее на время свадьбы, а там опять в клетку.

– Согласен?

– Конечно.

– Конеч… – хотел опять передразнить Палат, но махнул рукой, и попросил писарчука Монсоро: – Передай ему бумагу на подпись.

– Что это? – спросил я.

– Бумага, – ответил Монсоро, как всегда с умыслом проясняя существо дела.

– А это, что, кровь?

– Чернила,

– Их уже изобрели?

– Хорошо, скажи ему правду, – сказал Борзый Пилат.

– Это кровь твоей Люды.

– Вы зачем это сделали?

– Что это, сняли шкуру с твоей Люды?

– Не беспокойтесь, сэр, – ляпнул Монсоро, – она сдала ее добровольно, чисто за кофе с коньяком и меренгу со свежими ананасами.

– А так обычно они не свежие?

– Так, ээкам мы подаем только консервированные.

– Почему? – спросил я, чтобы иметь время поразмыслить: врут или нет?

– Зэк – это еще меньше, чем раб, и свежим ананасам уже не интересен абсолютно.

– У вас есть какие-нибудь для этого доказательства? – спросил я.

И теперь Монсоро вынул книгу, точнее, даже не книгу, хотя и тоже зеленую, а:

– Книжку записную, – и прочитал, но не стоя, а так и остался сидеть за своим конторским столом, держа ее перед собой в лапе:

 
Люби проездом родину друзей.
На станциях батоны покупая,
о прожитом бездумно пожалей,
к вагонному окошку прилипая.
 
 
Отходят поезда от городов,
приходит моментальное забвенье,
десятилетья искренних трудов,
но вечного, увы, неоткровенья.
 
 
Так, поезжай! Куда? Куда-нибудь,
скажи себе: с несчастьями дружу я.
Гляди в окно и о себе забудь.
Жалей проездом родину чужую.
 

(Стихи Иосифа Бродского)

Глава 63

Пришел Машина и сказал просто, как будто забыл сигареты на столе у прокуратора:

– Она убежала.

– Что?

– Что-с?

– Ты превратил ее в Гретт, сволочь! – сказал я, и бросился на машиниста.

Но Майор Борз сказал своим жирным голосом:

– Не надо спорить, господа енералы, – выставим ее на аукцион.

– Или ты жить очень хочешь, Сирано? – добавил он.

– Да.

– А зачем тебе жить?

– Жить интересно.

– Да? Не знал, чем это интересно, – интересно?

– Каждый день меняется курс нашей йены, и будет жаль, если не узнаю, какой он стал сегодня.

– Зачем тебе его знать?

– Так интересно же ж!

– И вот она цель нашей жизни, – сделал мелодраматическую паузу Майор Борзов: – узнать курс доллара на сегодня. Вам специально трагедии хочется?

И удивительно, Люда вернулась, но я понял:

– Толку мало, – уйдет почему-то все равно. – И точно, я схватил ее и в угол, а она как в песне:

– Нет и всё, – а только наоборот, – я хочу тебе помочь бежать.

– Я не бессмертный, не мохгу, – сказал я.

– Пока я могу помочь тебе – уходи.

– Не могу.

– Ну это понятно, я для того и здесь, чтобы помочь тебе вернуться к своей Ольге.

– Ольге? Что за Ольга? Ах, Ольга-а! – я рассмеялся, – эта дурочка, что тебе сказала?

– Во-первых, она не дурочка, а дура, – посоветовала мне так называть ее Люда, – а во-вторых, ты не понимаешь, что только она может тебя спасти?

– Нет, если признаться честно, всегда считал – другие не хуже.

– Кто, например?

– Ты.

– Ну, со мной все ясно, я должна и обязана тебя спасти.

– Ты это сама проинтуичила, и ли кто-то ляпнул, не подумавши?

– Нет, точнее, да, есть такая секретная информация:

– Сам ты далеко не убежишь!

– А именно?

– Ты думаешь, ты где?

– Здесь.

– На шутки у нас осталось мало времени, – сказала она.

– Хорошо, раздевайся скорей.

– Не думаю, что это обязательно.

– Для чего?

– Для этого дела.

– Ты какое из них имеешь в виду?

– Давай, сделаем оба.

– Ну-у, хорошо, только в последний раз.

Но произошло, как обычно:

– Все не так, все не так, ребята. – А именно, не до, не после, а в процессе и произошли оба этих дела.

– Я-я-я.

– Рипит ит, плииз-з.

– Я улетаю, Люда!

– Ничего страшного.

– Но, боюсь, а точнее, абсолютно уверен, что тебе не останется даже моего бренного тела.

– Ты заберешь его с собой?

– Так получается, что это возможно.

– А я думала, оно останется здесь, мне, – засмеялась она.

Далее, корабль.

– Где ты был, я тебя повсюду искала, – сказала Ольга, как только я вошел в каюту.

– Что-нибудь случилось?

– Да, впрочем, нет, без тебя мы не можем найти дорогу.

– Дорогу? – спросил я, все еще не войдя в курс этого пространства, – куда.

– В Галилею.

– В Галилею, – без вопроса, а просто повторил я. – Разве туда могут попасть женщины?

– Я хочу.

– Ну, что значит, хочу? Все хотят.

– Все хотят, но не все достойны? – ты хотел сказать.

– Ты что-то хочешь сказать, но я не пойму пока никак, что?

– Я хочу быть.

– Или не быть, – улыбнулся, ну, в том смысле, что почти, я, так как не мог полностью растянуть губы в улыбку, ибо:

– Не все же мои знакомые леди – это Мария Магдалина, – правда?

– Я думаю, что это должно быть именно так, – сказала Ольга.

– Что значит: должно?

– Мой отец…

– Он еще жив?

– Конечно. И он вызывает тебя.

– Разве он здесь, на корабле? И более того, мне уже начинается казаться:

– Это не просто увеселительная прогулка по морю-океану с любимой девушкой, чтобы никто не мешал:

– Просто жить, – а.

– А?

– Да, мы плывем в Турцию из Одессы на последнем корабле, как люди, непонятно почему проигравшие всё, что было нажито более, чем 300-м трудом моих предков.

– Моих? – удивилась Ольга.

– Ну, хорошо, наших.

– Наших?

– Ты думаешь, твоих?!

– Йес!

– Понимаешь ли, в чем дело, дорогая, твои предки не могут попасть в Галилею никогда.

– Почему? Там очень маленькая дырка – они не влезут? Или не вылезут?

– Да, что-то одно обязательно.

– Ты думаешь, нет никакого выхода из этого цейтнота, как сказал бы, Владимир Набоков, или, по крайней мере, его Лужиным, никогда не игравшим в нападении.

– Может быть, надо сделать через одну?

– Что?

– Тогда вдруг получится.

– Ты уверен?

– Нет, но попробовать никогда не поздно.

– Хорошо, иди, там в большом баре наверху сидят Рита и Лариса. Возьми себе что-нибудь.

– Ты будешь страдать?

– Скорее всего, я тебя никогда не прощу. Тем более, просто так. Ну, ладно, иди, иди. Нет, подожди, я поцелую тебя на прощанье. И знаешь почему?

– Почему?

– Эта Лариска может не выпустить тебя обратно из своих когтей.

– Да? Не знал.

– Я помню, как она прижала тебя в углу на первом курсе. А ты называл ее….

– Как, я не знаю.

– Щас вспомню. Так, так, так, не то, не то, не то, а вот!

– Как?

– Не мешай мне думать, а то опять забуду. Представляешь, забыла!

– Хотя бы примерно можешь вспомнить?

– Примерно? Да, что-то связанное с гибелью Ахиллеса.

– Может быть, Елена Прекрасная?

– Ты задаешь мне вопрос? А сам все знал! Знал, знал, знал. Я не понимаю, чем она похожа на Елену Прекрасную, только что жопа, как все говорят, к голове приросла. Волосатая и усатая? Так и я почти такая же. Но меньше, меньше, конечно.

– Ты уверена?

– Ты видел хоть когда-нибудь ее голые ноги?

– Нет. Пока.

– Вот именно, теперь увидишь. Это настоящий динозавр. Она тебя сожрет, еще не доходя до раскладного дивана.

– Зачем так плохо думать о людях?

– Наоборот, я тебе ее представляю с ее лучшей, можно так выразиться:

– Антинаучной стороны.

Далее, Лариса.

– Бабушка, у тебя такие большие красивые зубы.

– Правда?

– Да, ты породистая русалка, которая перекусила трос у якоря, которым хотел воспользоваться Одиссей, чтобы остановиться и подумать:

– А не трахнуть ли их на самом деле всех в порядке очереди.

– Они по-твоему не хотели этого?

– Да.

– Почему? Боялись?

– Чего им бояться?

– Потерять своё реноме.

– Ты думаешь, тогда он уже знал, что умеет Калипсо, и русалки тоже это поняли, и отпустили его, чтобы не позориться?

– Он нарочно и разыграл эту сцену у мачты, к которой его привязали.

– Можно и я привяжу тебя к мачте?

– Здесь нет мачты.

– Есть вертикальная стойка.

– Да, зачем она здесь, чтобы кто-то за нее держался?

– Нет, кого-то надо к ней привязать.

– Лучше пойдем в каюту.

– Я сплю вместе с Ритой.

– На разных кроватях?

– Когда как.

– Может быть, послать ее за арбузом?

– Может быть, послать за арбузом?

– Нет, нет, ее я боюсь – это точно!

И, о ужас, за арбузом ушла Лариса.

– Кам хирэ, пли-из-з, – она похлопала по дивану.

– Нет, в том смысле, что тебя нет в плане, – не сказал, а только подумал я. И добавил:

– Давай выйдем.

– Куда? На балкон?

Мы вышли на балкон, под которым шумело море.

– Так может быть? – спросил я.

– Здесь нет ограждения? – спросила Рита.

– Почему-то нет. А с другой стороны его не было и у любовницы Лео ДиКа, удивительно, но спрыгнуть в воду легко. Как утонула Кейт Винс. Точнее, ее заменил дорогой голубой бриллиант.

– Даже Джек Лондон воспользовался этим способом, – сказала Рита.

Я бросил вниз две десяти.

– Ты бросил две десятки и две двадцатки? – спросила Рита, и хотела поймать их рукой, так как некоторые из них полетели не вниз, а запорхали прямо перед нами, как воробьи – проводники в потусторонний мир.

– Я не Джек Николсон, у меня другие деньги, – ответил я.

– Там чего не было, десяток или двадцаток?

– Десяток, конечно, – сказал я, и почувствовал, что совершил эту ошибку не случайно. Стало ясно, что Рита – это человек из прошлого этого Отеля.

– Или нет?

– Что? – спросила она.

– Может быть, это только се-ля-ви?

– В том смысле, что де-жа-вю?

– А разница?

– Есть. И знаешь, какая? Я не могу с тобой трахаться по системе селяви.

– Только как дежавю?

– Да, ибо уже было, а с Было что можно сделать?

– Только одно, повторить. Правильно. Правильно?

– Ну-у, надо попробовать.

– Мне просто интересно, узнает ли Лариса, что ты был и со мной также, как с ней.

– Мы можем это сделать как-нибудь по-другому.

– Как?

– Ну, в прошлом, естественно!

– Хорошо, прыгай.

– Куда?

– В воду.

– Я посмотрел на бурлящий поток, как Джек Лондон – безразлично, но он с одной стороны, а я с другой:

– Никогда не прыгну.

– Я боюсь высоты, честно. Один раз я, как все хотел прыгнуть с крестов – ничего не вышло. Да, да, хочу, но, нет, не могу и все. Ноги просто прирастают к настилу под мостом. А уж с самого моста, а тем более, с самых ферм наверху моста:

– Удивительно и подумать, что люди прыгают.

– И некоторые вниз головой, – поддержала меня Рита. – И да, отдай мне двадцатку и зайдем в селяви.

– Дежавю?

– Ну, да, именно в дежавю.

Мы остановились перед ванной, и она попросила предъявить мои пароли и пароли-пе. Я пошарил по карманам и радостно воскликнул:

– Вот, на счастье остались как раз две двадцатки!

– Это десятки, милый.

– Ну, я и хотел сказать, что две десятки, ибо мы договорились на двадцатку.

– Правильно, и знаешь почему? Потому что двадцатки бывают только у Них.

– А у Нас?

– Ни-ког-да.

– Так, какая разница?

– Ты знаешь, какой сейчас курс?

– Не в курсе.

– Восемьдесят.

– Восемьдесят? Сколько будет в одной двадцатке по восемьдесят?

– Подожди, подожди, ты меня запутал, – она положила свою загорелую лапку на мою ладонь, тянущуюся к ручке в заветное водное заведение, но не такое страшное, как океан.

– В долг? Прости, но никогда. И знаешь почему? Если у тебя так нет на меня двадцатки в деньгах Джека Николсона, то в долг тебе все равно не дадут. – В этот момент дверь открылась незаметно, но легким писком предупредила:

– Она уже здесь, – и мы нырнули в ванну. И, как говорится, пошло-поехало:

– Ванна переполнилась, – и моя Лариса, наконец, поняла:

– Нет, не до того она додумалась, что вода прет через борт и корабль готов ляпнуть, не подумавши:

– Тону-у! – а:

– Я съела весь арбуз! Придется опять переться на рынок, и хотя он недалеко, но арбуз все равно тяжелый.

И ушла, а меня опять схватили щупальца спрута и трахнули прямо на ее глубине. Кого ее? Ванны? В том-то и дело, что нет, а:

– Мы упали за борт.

– Ну, Рита, ну, Рита, – только и думал я, – сама плавает, как акула, а я в море доплывал только до первого камня. Ну, до второго.

Но, оказалось, что это только я так думал, она, наоборот:

– Кричала, пытаясь выбраться на поверхность, что:

– Не могу выплыть, помогите очень быстро!

И кто-то кинул спасательный круг, но его схватил я, а корабль вдруг быстро начал набирать ход. Как будто уходит от погони, подумал я. Но, что будет с Ритой? Превратится в русалку?

Но ее спасли, как сказал один мичман. Ибо:

– Хотя спасательный круг до нее не добрался, она сама оказалась, как спасательный круг. – В том смысле, что шар.

И сказала, когда поймала меня на борту вечером:

– Теперь мы поженимся?

– Дак… естественно.

– Я не верю, ты должен поклясться.

– Щас подумаю, как лучше этого сделать.

– Выбери одно из двух: или на крови, или на коленях просто попроси меня об этом. Как следует. Ну, что ты молчишь?

– Думаю, как следует это сделать.

– Тут думать нечего, сделай оригинально: как все.

– Целовать ручки?

– И ножки тоже.

– Я, конечно, согласен, но Лариса тоже должна иметь право выставить свою кандидатуру.

– Ну, кто ты такой, что мы должны устраивать на тебя дуэль с Ларой, а?

– Сирано де Бержерак.

– Ах, да, я и забыла, но если бы ты был настоящим Сирано, то смог бы трахаться и в воде.

– А я, что там делал?

– Ты убежал, уплыл, бросив меня на произвол моря.

– Да, я растерялся, надо было показать тебе, как я умею ходить по воде.

– Если бы ты умел ходить по воде, мы обе остались бы с тобой на всю оставшуюся жизнь.

– Я согласен.