Текст книги "Кастинг. Маргарита и Мастер"

Глава 58

Когда они расположились на своих местах: Алла перед раздачей, а мясник вошел в саму кухню, то оказалось, что:

– Здесь никого нет!

– Куда же они делись? – спросила Алла.

– А я знаю? – мясник заглянул под стол, потом в большую духовку.

– Ты зачем их там ищешь?

– Не надо?

– Это глупо, зачем им прятаться?

– Кому им?

– Так здесь был еще Плинтус.

Но тут послышались звуки песни про Битлз:

– Если кто-нибудь, кто слушает – меня послушай!

И ребята, наверное, целую минуту не могли понять, откуда излучаются эти звуки. Оказалось, на сцене:

Как и высказалась Алла Два:

– Они в оркестре.

– Оркестр, с утра?! – почему-то даже ужаснулся повар.

Дима сидел за ударником, Электрик за гитарой, а Плинтус дергался клавиши фортепьяно, как…

– Как припадочный, – сказала Алла Два. И тут же добавила:

– Мы можем помочь им.

– Чем? – спросил мясник недоуменно.

– Пойдем танцевать. – Но он, как говорится:

– Так ее и понял.

Взял за руку и отвел в своё логово – мясной цех, где беспрепятственно и трахнул.

В ресторан вошла съемочная группа, они отрыли своими ключами заднюю дверь, и проходя мимо мясного даже не обратили внимания на трахтенбергус. Если люди ищут чего, то остальное им настолько неинтересно, что и не только не существует сегодня, но и просто:

– Не бывает. – Но с другой стороны и действительно, зачем обязательно было тащить ее в мясной цех? Как будто… хотя с другой стороны – это же иво дом родной. Ибо только в нем он и бывает трезвым, что значит:

– Немного выпимши, – а так-то пьет до тех пор, пока стоит на ногах. Спрашивается:

– Откуда деньги? – если зав производством априори уверена, что их быть у него не может, так как дает ему только полкило – иногда семьсот грамм – на весь оставшийся день, а воровать нельзя, так как она не дает: каждый послеобеденный день проверяет все батарее и другие поддоны, где можно спрятать хотя бы полкило мяса.

Но всё равно воруют – вот что удивительно! Ибо:

– Пью-т и пью-т-т-т. – Каждый день, вечер и даже ночь, но под утро все-таки умудряются отоспаться. Ибо:

– Работать всё равно кто-то должен.

Значит, вот так просто отказаться от всего хорошего всё равно не получится – нужна хоть какая-то радость:

– Пусть украл, да, но ведь зато и:

– Выпил!

А больше ничего не дают. Но это я имею в виду старшего мясника, а этот был младший, и периодически жаждал не только То, но и:

– Эт-то-о-о!

В принципе редко, но Алла Два чем-то ему так понравились, что он даже понять не мог – чем?

И более того, когда она спросила:

– Чем, – даже высказался:

– Ты как тупая корова. – И тут же поправился: – Нет, не в том смысле, что вообще не соображаешь, как камень Мандельштама, а такая сдержанно-наглая.

Даже такого быка, как я, смогла поставить в стойло.

– И даже за рога не брала, – ответила она и, как показалось, Лехе – ласково. И можно было подумать – если смотреть со стороны, с режиссерской площадки, или из Зрительного Зала на Сцену – этот олух, Леха, мог им понадобиться. Но нельзя исключать и простого ее порыва. Или у таких, как эта Алла Два, порывов не бывает? Как, например, у самого Лехи, когда выпить не с кем, то можно махнуть рукой на все предрассудки и сделать это:

– Самостоятельно.

И действительно, командовавший съемочной группой, Михаил Маленький, как будто точно знал, что:

– Здесь всё уже готово для съемки, – и мягко рявкнул:

– Нужен еще один хомо сапиенс!

– Зачем? – логично спросил его Электрик.

А Дима, поставивший под двойные струи венгерской кофеварки восемь чашек, заряженных только что смолотым кофе – три, как он сказал:

– Гармонистам, – имея в виду себя, Электрика и Плинтуса, и четыре обслуживающему съемочную установку персоналу: светотехник, просто техник, чтобы винты и гайки резьбу держали, декоратор и массажист. Так-то надо бы иметь лучше парикмахера, но Михаил решил следовать моде и взял массажистку, ибо она:

– Всё может.

– Оказалась одна чашка лишняя, – сосчитал даже сам Дима и очень удивился этому магическому обстоятельству, в том смысле, что чашка сама встала восьмой, так как поняла:

– Я вам буду нужна.

– Или нет? – удивился Дима и опять всех сосчитал: теперь получилось восемь. Ибо кого-то он не посчитал:

– Или тебя, или меня, – усмехнулся он в лицо Михаилу Маленькому, греющему руки о чашку, стоящую прямо на горячей кофеварке, и значит, к нему лицом, задом к залу.

– Надо сосчитать еще раз, – сказал Михаил.

И на этот раз оказалось семь, так как считал сам Михаил.

– Как это могло получился? – удивился Дима, и когда он еще раз, третий посчитал:

– Восемь.

– Фантастика, – сказал Плинтус, а Электрик, обладавший неубиенной логикой – объяснил:

– Кто-то из обслуживающего персонала работает один за две зарплаты.

И оказалось, что это не светотехник и просто техник, а массажистка и декоратор – одно лицо. А как будто до этого никто не видел разницы.

– Программа сознания закрывает от людей действительность, – резюмировал Плинтус.

Далее, зачем Михаилу Маленькому нужен еще один человек, если предполагалось снимать сцену с картины Караваджо:

– Взятие Христа под стражу.

– Да?

– Что да?

– Я говорю, кто второй?

– Я не человек дождя. Тогда, уж скорее, кто четвертый, если троих считать за одного человека, – сказал Михаил Маленький.

И четвертым, тем, кто будет снимать Взятие Христа под стражу, будет Леха, как человек нейтральный, ибо:

– Когда я пьян?

– А пьян всегда я.

Сам Михаил не хотел быть Караваджо, который пишет-снимает эту картину, так как считал себя:

– Уже занятым в какой-то главной роли.

Тем более, что Караваджо в этой сцене, скорее всего, Петр.

– Снимем три дубля, – сказал Михаил, и добавил: – Может быть, четыре.

В первом дубле Электрик в роли стражника с электрической дугой гонит Иисуса и Иуду прочь со сцены, и сам один играет похоронный марш на гитаре, как Дэвид Боуи.

– Получается, что в этой сцене Электрик и берет все дела на себя?! – ахнула Алла Два, появляясь в несколько растрепанном виде из кухни, где провела какое-то время вместе с Лехой в мясном отделе его производства.

Вот теперь все и лезут на две эти необозначенные в Библии роли, – добавила она, – а именно на Роль Другого Ученика, который бежал наперегонки с Петром к гробу, и на Роль Юноши, рвавшегося в когти стражи в Гефсиманском Саду, причитая:

– Это Я – Он, меня берите, – но оставил в итоге в их когтях только свое платье в виде простого одеяла.

– Следовательно, это он и есть Христос? – решил уточнить Дима. – Хреновина, которая нигде – вроде – больше не подтверждается, как только на этой картине.

– Да, странно, как стражник намеревался объяснить синедриону, чтобы его распяли, как Иисуса Христа, – сказал Михаил, и попросил Аллу Два, как второго режиссера:

– Фиксировать варианты.

Второй вариант обратный:

– Иисуса и Иуду забирают вместе, чтобы в дальнейшем запутать, кто из них есть кто, а может специально для того, чтобы:

– Отпустить не того, на кого все подумают.

Третий вариант:

– На картине изображены все трое, а именно:

– Иисус, Иуда, как Другой Ученик, и Юноша, которого раздели во сне, чтобы сдаться страже вместо него. И, следовательно, Молние-образный Стражник, оттесняющий Иисуса и Ииду – это и есть этот Юноша, обменявший своё одеяло на это блестящее одеяние стражника.

– И непонятно, где сам Караваджо в роли Петра, рубящего уши тем, кто плохо слушал, – сказал Дима. И добавил:

– Если что я буду только Стражником, ибо боюсь быть и Иисусом, и Иудой.

Или вообще, дайте мне лучше роль Караваджо.

Далее, распределение остальных ролей.

К ужасу некоторых на Роль Иисуса сам напросился Леха, которого хотели сначала вообще сыграть как Караваджо, ибо:

– Его не видно в кадре, – но оказалось, что не только Дима, но и вообще все, бояться играть Иво Роль.

Михаил Маленький даже пошутил, как обычно с серьезным после вчерашнего лицом:

– Бэллом не боятся, а Иисусом боятся – фантастика.

И все же Плинтус решил устроить ему экзамен:

– Какие ваши преференции?

– Дак, это, – просто и логично ответил Леха, – я узе трахнул иё, – и без малейшего стеснения показал на Аллу Два, как будто знал, что она не просто так сюда:

– Погулять вышла.

– Невероятно, невероятно, – только и мяукнул Мих. Мал.

– А что? – нашел нужным пропедалировать-спросить Леха, – при всех надо было?

– Нет, нет, в этом смысле все правильно, чтобы они, – Михаил обвел ручищей окружающее пространство и людей в нем, – не могли точно понять:

– Да, было, конечно, – а с другой стороны:

– Это только Мысли На Лестнице. – Мол, надо было, если теперь уж всё равно.

– Да, чтобы было, что вспомнить, – поддержал его Леха. И добавил, как будто сам и был когда-то Мартином Скорсезе: – На Кресте.

И все же возникла приличная оппозиция – и смешно сказать из:

– Обслуживающего съемочную установку персонала. – Светотехник заявил, что не может снять из простого обалдуя Иисуса Христа, так как он, в общем-то, и есть иво:

– Главный Оператор.

– Да, да, – махнул рукой Михаил Маленький, – он может снимать, у него есть Тугаменты.

– И большой стаж.

– И стаж.

Массажистка тоже полезла в бутылку и из простой уборщицы, которую, как все думали, взяли на эту роль, представилась – о! мама мия! – как:

– Редисон Славянская.

И даже Михаил хотел возразить, что уж:

– Кажется снимал тебя в какой-то одиозной роли. – Но она выбрала из всех слов только одно слово:

– Снимал, – а значит, как она уже почти рявкнула:

– Я могу Это делать-ь!

А Дима за кофеваркой только и удивился:

– Декоратор, массажистка, артистка – это как в кино, честно. Пусть снимается.

– Я еще ничего не решил, – сказал Михаил, пытаясь вспомнить, как зовут светотехника, если он еще и Главный его Оператор.

Просто техник поддержал своих собратьев по киномастерству. Но поддержал в том смысле, что:

– Кажется, я его знаю – он мозет.

Тут проснулся даже Михаил Маленький. Он подошел и пощупал мордасы мясника:

– Нет, да, что-то мне знакомое, так-так.

И теперь не только Михаил, но и Дима опомнился:

– Стоик, – сказал он, и закончил: – Бежал из своего Театра Варьете! – Но в отличие от благих намерений техника из операторской группы, предложил обратное:

– Его нельзя снимать, ибо если кто не забыл: нам еще делать фокусы в его театре, который с большим успехом можно устроить прямо здесь.

И теперь стало ясно, кто здесь оператор и кто, ввязавшийся в драку за известность всему миру, техник операторской группы. И да:

– У некоторых подкосились ноги. – И знаете почему?

Все они были – по крайней мере по мнению многих:

– Покойники.

Главный оператор – как будто он хоть когда-нибудь им работал – Алексей Девотченко, массажист, декоратор, актриса – Андрей Панин, хотя и назвался, как Редисон Славянская, а этот техник-коррупционер, так как выдвигал на роль Иисуса Христа своего пока еще живого дублирующего актера театра Товстоногова:

– Стоика, – Длинноногий Олень, и, следовательно:

– Лучше быть даже простым техником при съемочной установке, чем Веником, которого часто бьют в туалете во время дождя в парке его театра, ибо:

– Мэрилин Монро выдерживала и по сорок дублей, – несмотря на то, что была хгениальной, ибо режиссер считал, как это у них принято себя:

– Не хглупее иво.

Так-то все уже привыкли к этим метаморфозам, но в данном случае все равно крякнули:

– Ну-у, докалились! – и:

– Как будто нам живых девать некуда, покойники понадобились.

А также:

– Да, я соглазна, – это Алла Два. – многие святые воскреснут в Это Время, но они же ж:

– Поголовные грешники-и.

Но присмотревшись к ней внимательней решили, что и она, как говорится:

– Не за того замуж вышла.

– В к-каком смысле? – спросила Алла Два.

– Нет, на самом деле, мясник, даже в прошлом, не может играть выдающие роли, такие, как эта роль Иисуса Христа, – сказал Михаил, – меня всё равно не пропустят культт-регеры.

– Почему? – спросил Леха-Стоик.

– Ты не знаешь, что такое казаться, а уж тем более, что значит:

– Быть.

– Пусть ответит, – сказал Дима из-за кофеварки, и добавил: – Если ответишь правильно, тоже будешь пить это, – он щелкнул по блестящей кофеварке.

И Леха ответил сразу на оба вопроса:

– Когда я пьян? а пьяна всегда я, но! работать могу, так как много лет только этим и занимаюсь:

– Одна работа, и никакого удовольствия, – если не считать этого, – он не глядя щелкнул по бутылке, стоящей сзади в ряду на нижней витрине из узорного дерева.

– Это значит, – решил усвоить для себя режиссер, – пить – это быть, а кажется, что:

– Я еще и работаю систематически.

– Да, ноги, как у моего старшего напарника еще не совсем отнимаются.

– Может быть, я от себя тогда что-нибудь скажу, – промямлил его Стоик.

– Так, что, с этим мясником мы закончили? – спросил режиссер.

– Так-то бы да, но я не могу понять, с какой стати Алла согласилась с ним, как грится:

– Немнохго побыть в иво мясном производстве? – спросил Главный Оператор Девотченко.

– Порыв момента, – ответил Дима от кофеварки.

– Нет, нет, нет, – возразил оператор, – здесь кроется какая-то внутренняя заинтересованность.

– Что вы предлагаете? – устроил из выступления Девотченко диалог его массажист-декоратор Гаркуша Панин.

– Они хочут сами быть, – сказал третий покойник Олень. Сказал, несмотря на слухи, что был при жизни другом Стоика, выступавшего в роли этого обалдуя Лехи.

– Но с другой стороны, – возразил Дима из-за кофеварки, к которой пристроился, казалось, навеки, какой-то смысл в этом контактуме должен быть. – И добавил: – Мей би мне самому разобраться?

– С ней?! – смог удивиться даже Михаил Маленький.

– В каком смысле?

– Вот я и спрашиваю: а смысл?

– Давайте все к ней выстроимся в очередь, – крякнул Стоик, как человек уже познавший блаженство, но уверенный, что другим это всё равно недоступно. – И более того, все равны, как грится, и тогда становится не ясно, чем мясник хуже, например, плотника, ась?

– Ответ уже дал, и более того, очень давно парень, выступавший под именем Владимир Вэ – все еще устало, как после ночи, проведенной в беспробудной пьянке Михаил Маленький.

– Разрешите полюбопытствовать, и это?.. – пискнул Дима все с того же места, где застыл как статуя, кажется, навеки. А если и не навеки, то по крайней мере, надолго.

И Михаил выдал:

– Ты не писатель? И не художник? Не ученый, надеюсь? – и, следовательно, есть разница между ними и шулерами, к которым априори относятся все астрологи, волхвы и маги.

– Вывод напрашивается сам собой крикнул-пикнул Плинтус, находящийся по недоразумению все еще в оркестре за форте-пьянами – хотя и не пил практически ничего, кроме фанты и кока-колы, к которым уже с детства приучила его добрая бабушка, ибо была убеждена свыше, в противовес дохтуру, всю низость которого понимала до его подноготной:

– Хочет построить себе халупу, как был Зимний Дворец у царя, и никогда не оправдается тем, что говорит:

– Поменьше.

– Продолжу, несмотря на то, что нас прервали, – сказал Пли, – мясник может быть, да, существом потусторонним, но только:

– Монтесума – приноситель жертв, и более того: из мяса далеко не диких животных.

И когда начали интересоваться:

– Был уже тогда Монтесума с его Кецалькоатлем, – Алла Два сама предложила Леху на роль:

– Пилата.

Михаил Маленький как раз в это время слегка прикрыл глаза, прикинувшись:

– Я немного задумался, – но после этого Пи-лата рука сама соскользнула с восьмиместного стола, о который он локтем иё оперся, и парень упал на карачки, как было прошлый раз на балу у Ми Склифосовского, когда ждали – нет, не воскресения пока что, а только иво:

– Представителя.

– Вы чего? – ласково приподнял Михаила Электрик, – испугались?

– Чего мне бояться?

– Испугались, что слова Библии, о том, что Пи-лат был катехгорически против распятия и тем более избиения Иисуса Христа в четырнадцати точках человеческого сознания – это Позднейшая Вставка, сделанная его потомками.

Глава 59

– Кого, его? я не понял, – ответил Михаил. – Пи-лата?

– Да, – продекламировал Электрик, – здесь есть его потомки. – Три восклицательных знака, несмотря на то, что их стерли.

Леха интуитивно сделал шаг в сторону, как человек от природы совестливый, и, следовательно, понимающий, что:

– Кажется, на него и намекают.

– Испугался?! – Дима участливо потрепал его по щеке, преодолев, наконец, расстояние от своей кофеварки до двери, где под бутылкой с:

– Нолитым кофе из опилок, – стоял-маячил Леха. Вероятно, все еще не мог до конца поверить, в бутылке:

– И ничего нет! – Так бывает? В том смысле, что, если ее еще не потчевали.

– Здесь я вижу гениальное продолжение своего Гар Пота – сказал Плинтус, – он никогда не бросит свою маму, несмотря на то, что она крепко накрепко связалась с этим оболтусом-художником, ибо предвидела – имеется в виду бабушка – что мог в прошлом быть автором Тай-ной-й Вечери, а сегодня это, как говорится, стоит точно не меньше, чем Зимний Дворец царя, а точнее, царицы Екатерины-Филькельштейн, которой она сама могла и быть.

– Здесь я художник! – рявкнул, наконец, Михаил Маленький, но из-за крика забыл, что хотел предложить нового, очень интересного.

Ему напомнил баянист-ударник бармен Дима. Он сказал, подведя Леху к барьеру, немного заставленному ящиками со вчерашней барматухой, так и стоящей незапертой в подлестничный чулан, ибо Дима вчера так и решил:

– Все равно никто не поверит, что полмашины вина стоит, как при встрече инопланетян, и не то, что не заметят, но:

– Не все же в этой Солнечной Системе пьют-т так много, что готовы даже сесть не в том ее месте, где намечалось, только из-за нескольких ящиков вина Три Семерки, Портвейна Номер 13, и несуществующего уже Солнцедара.

Так и вышло: Леха все время, и даже еще по пути в кабак на работу думал только о витрине, где стоили дорогие коньяки и Белые Лошади, а не о ящиках с пыльными бутылями, растыканными среди сена-соломы.

– Вот так, действительно, можно не заметить даже прилета инопланетян, – крякнул Леха, поняв, чего лишился из-за собственной заинтересованности в прекрасном, но уже дав-но-о выпитом:

– Вишневом, Брусничном и Малиновом Ликере, Рижском Бальзаме и заветной Белой Лошади, – очень похожей, правда, на обычную самогонку.

– Но можно ли вот также считать, что ничего хорошего никогда и не было? – неожиданно для самого себя сказал он, обратив свой взор в зал, где люди казались ему:

– То жертвами на Пирамиде Кецалькоатля, то Действительными Участниками Воскресения.

– Не быть, так сказать, или не быть, а:

– Было или не было? – даже спросил Леху Михаил.

– Действительно, тот, кто хочет стать Иисусом Христом должен точно знать:

– Было или не было. – Имеется в виду:

– Знать сегодня точно то, что было вчера, – сказал Алесей Девотченко.

– Есть такие? – спросил, но не Михаил Маленький, а Дима, даже не Дима, как сначала подумали многие, а именно Леха.

Народ безмолвствовал, – как было замечено уже довольно давно.

Желая как-то подбодрить присутствующее население Михаил Маленький решил упростить задачу, ибо:

– Все равно кто-то должен быть выбран, чтобы сделать Это.

И знаете почему? Съемка сорвется, а это стоит. По крайней мере, премия я тогда уже не получу.

– Сколько вам заплатили? – послышался грозный вопрос.

– От трех до пяти.

– Гектаров?

– Да, на Рублевке.

– А если…

– А если, то и от трех до пяти комнат на Кой Кого.

– За такие вещи легко врать.

– В том-то и проблема, – вздохнул Михаил, – на этот раз надо сказать правду.

– Да, как сказать правду, если нет никакой возможности доказать ее, – поддакнул Электрик. – Ведь никто же ж все равно не поверит, что это:

– На самом деле Было-о!

Тот же голос, что разглагольствовал о жилых и земельных метрах частной собственности, подсказал:

– Надо доказать не то, что было, а то что было в квадрате.

– В белом плаще, с кровавым подбоем? – уточнил Михаил.

– Это закрытая формулировка, – ответил тот же голос, который – думали – принадлежит Алексею Девотченко, – а нужно подробно объяснить актеру, что он должен делать.

– Если вы знаете – скажите, – попросил Михаил, не стараясь вникнуть раньше времени:

– Кто, – это говорит.

– Происходит не То, что было, а что Было:

– До этого Было!

– Это значит, есть уже Посылка этому Событию Воскресения, – сказал Электрик.

– А именно? – спросил Михаил.

– Было сделано, как не:

– Было!

Следовательно, задача не в том, чтобы Повторить событие, чтобы поверить: оно было, а наоборот:

– Изменить его!

Все молчали, только Леха мяукнул:

– Почему?

– Потому что Иисус Христос, чем занимался?

– Чем?

– Он спасал Адама! – Который ошиб-ся-я-я.

Нужно не просто принести Себя в жертву неизвестно зачем, а:

– Исправить ошибку Адама.

У Иисуса была конкретная цель:

– Изменить начальные условия Существования Мира.

Какие Мысли На Лестнице должны реализоваться, чтобы ошибка Адама стала победой?

Собственно, в чем ошибся Адам? Просто на-просто не захотел жить вместе с Богом, Который не давал ему личной жизни, и чуть что кричал:

– Адам-м! ты где?

Примерно, как родители на дают жизни детям, постоянно контролируя их, несмотря на то, что у них уже есть свои дети. И они поэтому имеют только одну мечту-идею:

– Получить-купить Свою Землю, – в данном случае квартиру.

И при этом не удается учесть один момент:

– Жизнь конечна, – и когда родители умирают – дети оказываются в ужасе, что больше никогда их не увидят, никто больше не перебежит дорогу, никто не вмешается во время смены нитки в иголке, чтобы направить человека по правильному пути, а свой путь оказывается:

– Всегда ошибочным!

Адам понял это только на Земле, когда уже было поздно – Бог остался за недостижимой чертой, точнее:

– Стеной. – Назад пути не было.

Как и было сказано:

– Троя неприступна!

Каковы же были Мысли На Лестнице Адама? Это те же самые мысли, которые имел Старший Сын, когда говорил Отцу, решившему устроить Праздник Возвращения Блудного Сына:

– А когда я получу Свободу? – по сути дела мечтает и старший сын:

– Вернуться, как младший, блудный сын: с наградой.

На что Отец ему ответил, что ты уже имеешь эту награду:

– Ты всегда со Мной!

И получается, что старший сын до этого момента – момента возвращения младшего сына – не имел Своего, находясь рядом с Отцом, ибо иначе не сказал бы:

– А когда будет мне награда за труды на Твоем винограднике.

А теперь получил. Что это было? Теоретически это понятно:

– Вторая Скрижаль Завета – Текст и Поля Текста находятся рядом, на одном и том же листе бумаги, но разделены Непреодолимой пространственно-временной преградой, такой же как бедный и богатый в Аду:

– Нельзя передать даже стакан воды из Текста на Поля.

Так вот при возвращении Блудного Сына и образуется эта Скрижаль Завета, характеризующаяся тем, что имеет:

– Канал Связи между Полями и Текстом.

И Бог теперь и рядом, и достижим только для тех, кто:

– Доказал Великую Теорему Ферма, о существовании этой Связи между Полями и Текстом Книги. Книги, однако:

– Жизни.

Адам и жалеет об этом уже находясь на Земле, что не понял:

– И он бы, как Старший Сын, получил свое Отдельное помещение, Свой Текст, а Бог был бы всегда рядом – на Полях его текста.

Но сам он не в состоянии взять Стену этой Трои. Или, что тоже самое:

– Стену крепости, изображенную в Коде Войнича. – Стену с Ласточкиными Хвостами.

Выход, собственно, не в том, чтобы взять Крепость, а в том, чтобы:

– Установить Связь с Тем, Кто в ней, с Богом.

И Адам жалеет – мечтает на Лестнице-Земле – что:

– Как бы хорошо и просто всё могло быть: Бог сам бы разделил пространство на Текст и Поля, и Сам сделал Дыры связи между этими пространствами, чтобы все дела Человека, всегда – незаметно для него – поправлялись Богом в нужную сторону.

И вот эту задачу и должен выполнить Иисус Христос:

– Выполнить Рождественскую Мечту-Идею Адама:

– Его мысли на лестнице станут реальностью.

Как? Как повернуть время вспять? Как исправить ошибку, называемую:

– Грех.

Но дело не в том, что Адам был плохой, а Иисус хороший, если только в том смысле, что Адам был машиной старого года выпуска, Запорожцем, а Иисус Христос – это Мерседес, потому что имел ту Деталь, ту Способность, которой у Адама просто не было.

Адам мог мечтать, что:

– Мог бы понять План Бога, но и понимал, что тогда, еще в Раю, он был на такое понимание не способен. Вот если бы я был не я, а:

– Я сегодняшний тогда в Прошлом!

И вот Иисус Христос и доказал, что это:

– Возможно!

Мысли На Лестнице Реальны – это и есть Вера.

А это значит, что Две Скрижали Завета – это Связь между:

– Прошлым и Будущим.

Секрет здесь в том, что Иисус Христос делает не то, что сделал Адам, а мы, следовательно:

– Должны поступить точно также, – а именно:

– Не Как Иисус Христос.

Что это значит?

Примерно тоже самое, что Бог дает человеку только один талант, а Человек возвращает два. И вот этот Второй талант и называется:

– Не Как Иисус Христос.

Но получается, именно:

– Как Иисус Христос на самом деле, ибо почему и гнали Его, что не принимали того, чего не было в Старом Завете.

И нельзя вот так просто сказать, что и в Старом Завете на самом деле всё уже было, но не было проявлено, ибо, да, было, но, так сказать:

– В спящем – как мертвая царевна – состоянии. – Сама она никогда не проснется:

– Обязательно нужен Королевич Елисей.

Кто это говорил, пока что так никто и не понял, только Леха-Стоик-Новый директор и энд-директор, а так-то только распространитель билетов Театра Варьете Веник из одного и того же с Товстоноговым буфета спросил:

– Кого будем будить?

– Скорей всего, тебя и будем, – ответил его друг по застольям у пропавшего без вести Ми Склифосовского Михаил Маленький – режиссер этого фильма, хотя и не самый главный. Так-то вообще не ясно точно, кто главный режиссер-постановщик этого:

– Едим Тока Здесь, – толи Ан Молчановский, толи Ми Склифосовский, несмотря на то, что шла инфомэйшэн:

– Ан Молчановский сам пошел на Вы, – и стал Бэллом, из-за того, чтобы спасти местную художественно-театральную архитектуру от поругания:

– Никто не мозет-т. – Вот так, достукались, доскакались, а Бэлла играть некому. Как и было сказано:

– Чего ни хватишься – ни хрена ничего нет.

– Да я бы сыграл, – крякнул Дима, пристроившись опять за кофеваркой, как будто пил месяц – не меньше, и теперь столько же надо пить кофе, точнее, он-то, все знали, если и пьет, то только с горя, что очередная, как он констатировал:

– Тварь, – опять изменила со сменщиком. А кто был его сменщиком – можно только догадываться, ибо:

– Парень работал не в одной, и даже не в нескольких, а:

– Во многих мистификациях. – Но!

Но эту, хотя и получил по большому блату сразу и первым – никак не мог, так сказать:

– Взять в ум. – Как ни хмурил брови, и ни вытягивал вперед губы – не тянуло на высокие, так сказать, отношения с:

– Миром Той Стороны мира.

– Хотя ясно вижу, что мохгу! – сказал он.

– Хорошо, вас Диман и будем пробовать на Королевича, потустороннего мира.

– Вы кого имеете в виду? – не понял Дима.

– А кого мы снимаем? – спросил сам себя Михаил Маленький, к своему ужасу, понявший:

– Мозхги заклинило! – Вот не могу вспомнить и всё, кого из Них сейчас надо снимать.

У меня есть этот, как его, второй режиссер, с папкой от сценария? – спросил он.

– Это надо спросить у второго режиссера с этой, как ее, трещеткой.

– Трещетка – это я, – выдвинулась на первый план Алла Два. Оказывается, она сидела в баре на корточках, и теперь встала и перепрыгнула через стойку, но не побежала сразу дальше, к своему счастью, а притормозилась-задумалась на красном кожаном, высоком барном стуле, в ожидании какого-то особого приглашения.

У Михаила ёкнуло сердце. К чему бы это? с тревогой подумал он.

Плинтус, который пересел со своего коня – форте – за тарелки, брякнул и как приговор бухнул большим барабаном:

– Дама не может быть участником Человеческой Комедии!

– Я не посмотрю, что я здесь одна и отправлю кого-то в его первобытное бесполое сусествовань-и-це. И для всех, – добавила она, соскользнув со стула:

– Расшифруйте мне, пажалста, слово ОНА.

Даю предварительную наводку:

– Оно делится на два двумя способами, как-то, а лучше, а именно:

– ОН-А, и О-НА. – Какой способ вы выбираете?

– Третий, – зачем-то сказал Электрик со своего восьмиместного стола на другой – противоположной от бара – стороне зала, куда подсел и Михаил Маленький, а все покойники так и стояли за своей – как выразился Гаркуша – ракетной установкой, называемой в простонародии:

– ТО, что дает людям, называемым актерами, жизнь вечную, ибо оживут они в будущем:

– Только бы сняться!

Только бы попасть в ее объектив!

Один из них, как было сказано, уже раз пытался продвинуть и себя на роль Иисуса Христа, и сейчас тоже чё-то шевельнул бровью:

– Если надо – сделаю, ибо: давно хочу.

– Тебе уже было сказано, – отрезала Алла Два, – покойников на Эту роль не берут.

– Почему?

– Ты как маринованный огурец, и было бы в высшей степени странно, найти тебя опять на грядке. Тем более, в капусте.

– Почему в капусте? – слабо возразил Алексей Девотченко, но. Но пока что заткнулся.

– Я, пожалуй, попробуюсь, – сказала она. И добавила: так как никто из вас не дал расшифровки слова ОНА, то я сама об этом и расскажу.

Это и Он и Она, ибо буква А означает отрицание, значит Он и Не-Он, следовательно, и:

– Она.

– Вы не рассказали про второй вариант, – напомнил Электрик.

– Второй? Какой второй, ах, второй, пажалста:

– О – это Осирис. На – Нефтида.

– Значит, вас можно называть Любовница? – спросил Михаил.

– Да.

– А также, – добавил Электрик, – Любовница э-э:

– Самой себя, – ибо вы же и Осирис.

– Боюсь спросить, кто ваш муж? – сказал Дима. И не успел он что-то возразить, проинтонировала:

– Их либе дих.

– И узе давно? – сказал Диман, слегка начав заикаться.

– Как будто ты не помнишь нашу связь в буфете для других закрытом, – и Алла Два даже не улыбнулась, но улыбка, как насмешка судьбы, тем не менее прилетела к барной стойке и села прямо на горячую кофеварку. И через нее было совершенно ясно:

– Дима улыбнулся в ответ, – а это уже и есть то, что называется:

– Контакт между покупателем и продавцом Брауншвейгской:

– Не только друг без друга, но и без колбасы, – они уже никогда не будут.

– Но мы снимаем Иисуса Христа, реализующего мечты-планы Адама, – встрепенулся Михаил Маленький, – каки Анубисы, Осирисы, Изиды, Нефтиды, и их Сеты и Горы?

– Это одно и тоже, – высказался Стоик, о котором забыли, – только раньше Этого было.

– Но мы хотели снимать Иисуса Христа, – сказал почему-то обиженно Миша.

– Дак сымайте, – сказала Алла Два.

– А мы будем ему оппонировать, – сказал иё Дима.

Но тут возразил Электрик:

– Оппонировать ему у вас нет никакой логической возможности.

– Почему?

– Да, почему?

– Это, как уравнение пятой степени, при решении которого физик-математик Галуа сказал, что:

– Делится на две части. – На уравнения, не имеющие решения, и на имеющие. – Потому ваше оппонирование относится к разряду уравнений, не имеющих решений. Надо обязательно говорить не: