Текст книги "Сокровища Посейдона"

Через четыре часа Генрих Дункель вновь заступил на вахту к штурвалу. Рулевой, который сменился с вахты, поспешил из-под дождя в кубрик. Вместе с ним в кубрик спустился и Питтер Лич осмотреть трюмы, нет ли где течи, не разошлись ли от дикой качки швы обшивки – не хватало теперь еще в трюмы набрать забортной воды…

Верхняя палуба казалась пустой. Вахтенные матросы, сменив друг друга, прижались к фальшборту, чтобы хоть как-то укрыться от пронизывающего сырого ветра, но от соленых потоков и от дождя, который принял шквальный характер, укрыться не было никакой возможности…

Питтер Лич поднялся на ют с таким выражением лица, словно ходил смотреть не знакомый трюм, а спускался на арену гладиаторского цирка и только чудом выдрался из окровавленных когтей тигра.

– Боцман, что случилось? – Капитан поспешил к трапу, по которому с заметным усилием над собой поднимался обычно скорый на ноги боцман. Неужели корпус дал течь? – Уильям Лофлин схватил Питтера за рукав жесткой брезентовой куртки. – Да говори ты скорее, Тумба немногословная! – Капитан обозвал боцмана той кличкой, какой его заглазно называет вся команда.

Генрих Дункель отлично понимал волнение капитана – если барк дал течь, то надежды на спасение практически нет никакой, потому как ураган относит их не в сторону Австралийского континента, где можно было бы выброситься на спасительный берег, а в пустынный угол океана, гораздо южнее Новой Зеландии…

– Там… – И Питтер ткнул рукой вперед, в сторону носового трюма, откуда он только что появился с видом грешника, которому продлили срок мучений в кошмарном аду.

– Что «там»?

Потрясенный боцман, словно рыба на горячем песке, только разевал рот, а сказать толком так и не мог.

– Питтер, я тебя спрашиваю или дубовый кнехт? – Уильям Лофлин распрямил ноги и всем корпусом повернулся к невменяемому боцману: – Вода в трюме? Много воды? Клянусь собственным лысым клотиком, ты напрасно испытываешь мое терпение!

Питтер Лич отрицательно мотнул головой, стряхивая с зюйдвестки обильные потоки воды и вместе с палубой заваливаясь влево, словно дерево под напором ветра.

– Там… караульный солдат… страшно убит! Страшно зарублен топором!

Капитан отшатнулся от боцмана, а Генрих Дункель, отворачивая лицо, всем телом налег на штурвал – барк, оседлав крутую волну, ехал на ней какое-то время, потому и рыскнул в сторону, пришлось доворачивать руль вправо…

«Быстро обнаружил сторожа пройдоха Тумба! – озабоченно подумал Генрих, стараясь не смотреть в сторону капитана и боцмана, словно он и не слышит их страшного разговора. – Теперь начнут разнюхивать, чьих рук это дело… Не соврал пьяница Ларри, в трюме действительно груз, которому трудно назвать цену! Теперь бы только взять его, и я полностью рассчитаюсь с тобой, капитан Лофлин! За все рассчитаюсь!»

– Идем, Питтер! – капитан быстро справился с волнением и тут же присел, не выпуская из рук поручней, а Генрих вцепился в штурвал и напрягся всем телом: со спины обдало тяжелой водяной массой, придавило к рулевому колесу, подержало так в напряжении с полминуты, потом вода схлынула с юта на палубу, накрыла матросов у грот-мачты, взбугрилась, взлетая на бак, и схлынула в океан через фальшборт и в шпигаты.

– Генрих, на тебя оставляю капитанский мостик! Смотри в оба! Если удержишь барк на волне, видит бог, я доложу о тебе в лондонском адмиралтействе, чтобы там о твоем будущем позаботились! Мы с боцманом отлучимся на минутку-другую, надо заглянуть в трюмы…

– Не беспокойтесь, сэр капитан! Все будет в порядке! Я внимательно слежу за ветром и за волной! – громко ответил Генрих капитану в спину уже, а сам с презрением поджал губы. «Поздно вспомнил о моем будущем, капитан Лофлин! Слишком поздно! Генрих Дункель – не прикормленная сторожевая собака, которая готова лизать руку, до этого бившую его по голове палкой!..»

Капитан и боцман, подгоняемые новым шквалом водяных брызг, скатились по трапу на палубу и вдоль штормового леера, мимо грот-мачты, а потом и мимо фок-мачты добежали до бака, из матросского кубрика по переходу прошли к носовому отсеку, через люк спустились в нижний грузовой трюм, освещенный двумя подвесными фонарями, которые раскачивались без устали, в такт боковой качке. Вдоль бортов равномерно были разложены крепко сколоченные ящики, обитые мягким листовым железом. В дальнем углу, слева от трапа, между штабелем из ящиков и закругленным корпусом, лежал длинноногий худой солдат из охраны. Уильям Лофлин наклонился, потянул его и вытащил за ноги ближе к фонарю. С невольным страхом в душе перевернул лицом вверх и отшатнулся – лоб солдата рассечен чем-то тяжелым и острым, около ящика набежала кровь, которая из-за качки растеклась невероятно широкой лужей.

– Топором его… – зловеще шепотом, словно боясь вызвать гнев злых духов на собственную голову, произнес Питтер. – Смотрите, сэр капитан! Этим же топором вскрыли ящик! Вот, на самом видном месте! Эх, дьявол, будь он не к месту помянут, кто-то орудовал со знанием дела! Ну и делишки у нас заворачиваются!

Верхний ящик правого штабеля, под фонарем, и в самом деле оказался раскуроченным, в щель между досками, завораживающе, тускло смотрело на людей… золото! Золотой слиток!

– Что ты думаешь, Питтер? – Уильям Лофлин дрожащей ладонью утер мокрое лицо, бакенбарды, вытер ладонь о такую же мокрую куртку, то и дело посматривал на жуткий труп молоденького солдата. Боцман стоял, широко расставив ноги, и в упор, словно колдун на поверженную жертву, смотрел на убитого, как бы надеясь, что тот от этого взгляда очнется и расскажет, что здесь произошло совсем недавно – солдат сменился бы с караула максимум через полчаса!

– Эт-та чертовщина мне здорово не по нутру, сэр капитан! – процедил сквозь зубы озадаченный боцман. – Всякое успел повидать на «Генерале Гранте», но чтобы вот так, топором рубили человека, – такого не было! И не по пьяному делу, что обычно происходит, а с целью узнать о грузе! Кто-то проверил, что же именно мы везем, свинец или…

– О золоте знали только я, Ларри, ты да офицер! – напомнил капитан, пытаясь справиться с волнением и начать соображать логически. – А вот видишь, что получается! Еще кто-то знает!

– Боюсь, что после загула вашего помощника в трактире старого Томаса о золотом грузе узнал весь Мельбурн! Ладно еще, если этот проходимец один. А если целая шайка? Мы в Мельбурне приняли в команду двенадцать человек! Ого, это уже прилично. Да к этому, если кто-то из старого состава соблазнится золотишком… Могут попытаться захватить барк, а нас – на рею!

– Я все время думаю о рулевом… Об этом немце. Ну не идет он у меня из головы, хоть вымбовкой[17]17
  Вымбовка – выемной рычаг из крепкой породы дерева, служащий на судне для вращения шпиля.


[Закрыть] по затылку бей! Посмотреть по годам – зелень полуморская, а по грамотности – сам за капитана может встать на мостик и вести даже такой большой корабль, как наш барк!

Боцман в растерянности пожал плечами, закусил нижнюю губу, старательно обдумывал все варианты, по которым Генрих Дункель мог узнать о золоте в трюме.

– Не придумаю, откуда ему могло быть известно про груз? Ларри сам его отыскал, не он же к нам напросился, как прочая портовая шваль… В пересменок я заходил в кубрик – Генрих спал так, что его едва растолкали подняться на вахту. Если только Ларри и в самом деле проболтался про груз, а Генрих успел смекнуть… И это не подходит – остальных мы набрали за неделю до того дня, когда помощник ушел в крепкий загул, за ночь до отплытия… Не могли они заранее сговориться в шайку… Что-то другое, но что?

Уильям Лофлин, с трудом сохраняя устойчивое положение на зыбкой палубе, распорядился, стараясь смотреть на боцмана, а не на длинноногого солдата:

– Заколоти ящик, Питтер, да вызови сюда офицера. Передай ему мой приказ – самому лично сидеть в трюме, с пистолетами в руках! И в эту дверь никого не впускать, кроме тебя. Ты его кормить будешь сам, а вахтенным солдатам стоять у двери, но с той стороны, откуда проход в матросский кубрик. Всякую сволочь, которая сунется сюда без моего или твоего сопровождения – стрелять в лоб! Все понял, Питтер? Ну и отлично, иначе мы не доберемся до Лондона… Пророчил пьяница Ларри, что не миновать нам всем беды, и сам пророк несчастный куда-то уже сгинул. Ну, пошли наверх, вон как болтает барк. Да и страшно, вдруг заговорщики прикроют нас в трюме, так что и не выбраться будет, а они тем временем захватят корабль…

Генрих Дункель видел, как через десять минут из своей каюты, замотавшись в серый плащ, вслед за боцманом вдоль штормового леера побежал офицер и один из приданных ему солдат. Увидел и криво усмехнулся. Сторонний человек вряд ли понял бы причину скептицизма на лице рулевого и отнес бы это на счет естественного пренебрежения моряка к сухопутному служаке – офицер бежал неловко, и когда их настиг пенистый вал очередной волны, упал на палубу, почти скрывшись под водой. Счастье его, что боцман успел ухватить его за ворот плаща, удержал около себя, иначе кормил бы он акул… Солдат оказался посмекалистее – с ружьем на спине, он обеими руками вцепился в крепление шлюпки, и когда вода сорвала его с ног, остался висеть на руках в горизонтальном положении, словно длинная водоросль у скалы в пик отлива, прикрепившаяся к холодному камню одним концом.

– Сэр капитан, как ведет себя барометр? – спросил Генрих, как только офицер и солдат вслед за боцманом пропали за дверью в носовой кубрик. – Есть ли надежда?

– Как портовая шлюха – падает перед каждой золотой монетой! – довольно грубо ответил Уильям Лофлин, так и не найдя объяснения мучившему его ощущению, что с этим моряком он уже где-то виделся. Чтобы не смотреть на рулевого, он оглянулся за корму, вжал голову в плечи и с нечеловеческой злостью прорычал. – Опять идет!

Генрих понял, что там надвинулся еще один вал – и не последний, разумеется! – приник грудью к штурвалу, чтобы тугая накатистая масса не ударила о большое рулевое колесо, зажмурил глаза. Подумал: «Да сожрут меня акулы с потрохами, если это не так! – а я разживусь этим золотишком! В карман его, конечно, не напихаешь и за борт не сиганешь – аккурат вертикально поплывешь на дно! Но когда впереди покажется земля! Хотел бы я знать, куда именно вынесет нас рассвирепевший дедушка Нептун?»

– Если так падает наш барометр, то болтаться нам на волнах не менее недели! – подвел итоги капитанской реплике Генрих и впервые с беспокойством подумал, что там, куда их сносит ветром, увы, нет никакой приличной земли, разве что роковые рифы Окленда…

И еще три ночи и два дня барк, гонимый штормом, несся на юго-восток, а на рассвете двадцать первого мая Генрих Дункель, глянув вперед, в разрывах между низкими тучами, которые как-то вдруг разом, словно под встречным потоком низового ветра немного оторвались от моря, увидел то, что меньше всего хотел бы увидеть – прямо по курсу на расстоянии не более полумили, из воды торчали огромные каменные глыбы, острые, словно зубы в пасти льва. Более мелкие скалы высовывались из-под морской поверхности лишь тогда, когда над ними прокатывались пенистые волны и облака брызг сносило ветром в сторону. А за грядой ближних рифов, к востоку и к югу, были видны более крупные скалы какого-то каменистого острова.

– Сэр капитан! – едва не сорвав голос, закричал Генрих, поняв, что вот он, наступил роковой миг и корабля, и всего экипажа с перепуганными пассажирами. На карту поставлена сама жизнь, а не только притягательно сияющий золотой груз обреченного барка!

Уильям Лофлин, стоявший у грот-мачты вместе с боцманом, проворнее обезьяны в цирке взлетел на ют и понял – это конец! Мокрое лицо приняло цвет зрелого лимона – поздно! Поздно маневрировать парусами – до рифов рукой подать, и они не отдельной банкой[18]18
  Банка – подводная отмель, отдельные скалистые мелководные места.


[Закрыть], мимо которой еще можно было бы как-то проскочить, а практически перекрыли весь просматриваемый участок возможного пути кораблю при развороте…

– Черт бы побрал эти скалы! Это не Новая Зеландия! Нас занесло в каменные мешки Окленда! Боцман, свистать всех наверх! Одеть спасательные пояса! Приготовить шлюпки к спуску на воду!

– Может, проскочим на ту сторону рифов, сэр капитан? – Генрих понял, что, если экипаж бросит барк, все золото достанется морскому царю, а он и без этого не беден, куда ему еще столько!

– Только если сумеешь поднять барк на воздух! Я вижу, тебе многое по силам, немец! Попробуй успевать за моими командами, тогда, может, и проскочим! По крайней мере, будем гораздо ближе к острову и шлюпкам не придется скакать по скалам! Итак – держи левее! Еще левее, тысяча чертей тебе в ребра! Там буруны пониже, значит, рифы не столь опасны! Отлично!

– Давай посмотрим, капитан, кому что под силу! – с вызовом ответил Генрих, не прибавив обычного при обращении «сэр». – Есть держать еще левее! – Он всем телом налег на штурвал, вращая его влево на несколько оборотов, чувствуя, как вода упруго сопротивляется повороту руля, «Генерал Грант» пронесся вдоль огромного черного каменного зуба, и вся команда одновременно вскрикнула – корпус содрогнулся от резкого, но, к счастью, скользящего удара. И невольно каждый подумал – чем зацепили? Если килевым брусом, то мало беды, а если обшивной ниже ватерлинии – можно бросаться за борт и спасаться на этих голых камнях…

– Боцман! Пошли трюмных посмотреть, нет ли пробоины! – приказал Уильям Лофлин, и Питтер пропал с пятью матросами в трюме.

– Право на борт! Ага, ты уже успел начать поворот, немец! Быстрее ты, начинка акульих потрохов! – Капитан сам подбежал к штурвалу и помог Генриху развернуть нос барка – навстречу стремительно неслась огромная, как искусственно выточенная стела, высокая скала… Пронесло-о! – вздох облегчения пролетел над палубой, и снова капитан и рулевой неистово вращают штурвал, уводя форштевень барка от неминуемого, казалось, столкновения со скалами, разбросанными по проливу, который разделял два небольших острова – их счастье, что кливерные паруса и гафель еще не сорвало ветром! Без них барк совсем не слушался бы руля.

– Сэр капитан! В трюм проникает вода! – это кричал боцман из носового люка, с которого он снял задраенную на время шторма крышку, но теперь, когда дождь кончился, ее вновь сняли.

– Сильно? – только и уточнил капитан, не выпуская из рук штурвала по другую сторону колеса от Генриха, а глазами лихорадочно высматривал малейшую щелочку в скалистом проливе, чтобы миновать его и выйти снова на чистую воду океана – это было бы чудо, которого не удавалось сотворить еще ни одному капитану, в шторм попадавшему в Окленды…

– Не очень! – отозвался с бака Питтер.

– Бери аварийную команду! Может, спасем барк!

Боцман исчез, Уильям Лофлин мельком лишь глянул в бледное лицо Генриха, косо усмехнулся.

– Страшно? А ты молодец, немец, что бы там ни было, а ты действительно многое сумеешь сотворить на этой земле, если, конечно…

Удар снизу последовал настолько неожиданно, что матросы, бывшие на верхней палубе, подлетели на два или три фута вверх и рухнули на мокрые доски, а трое из них, которые несли вахту у кливерных шкотов, порвали страховочные концы и вылетели за борт.

От короткого, но резкого удара Уильям Лофлин, лишь на секунду ослабивший пальцы на штурвале, не удержался на ногах, перелетел через переднее ограждение капитанского мостика и, несколько раз перекувыркнувшись, тяжелым и мокрым кулем рухнул на палубу под ноги перепуганным морякам: теперь уже каждый из них понимал отлично – это конец! Последний удар «Генералу Гранту» прямо в сердце был для корабля роковым… Чей-то дикий панический крик «Тоне-ем! Спасайся!» вывел матросов из оцепенения, заставил забыть о судне, об упавшем и недвижном капитане, который через время, правда, начал было делать отчаянные попытки приподняться с палубы и каждый раз снова падал на грудь – не держали руки. Некоторые матросы бросились за борт, надеясь на силу собственного тела, другие вместе с полуоглушенным боцманом начали разворачивать шлюпбалки для спуска шлюпок на воду, рассчитывая добраться до безопасного места, как будто таковое было где-то рядом среди этих диких гуляющих по проливу волн…

Барк от столкновения с рифом развернуло бортом к ветру, кливера надулись, но кормовой гафельный парус по площади был гораздо больше, и «Генерал Грант» начал поворачиваться кормой вперед.

– Рубите шкоты! Освобождайте гафельный парус! Что вы делаете! Боцман, не теряй голову! Еще есть возможность на корабле добраться до острова! – Но это командовал не капитан, полуразбитый и беспомощный, а Генрих Дункель. Но ют был пуст, за гакабортом мелькнули поднятые вверх весла двух спускаемых на талях шлюпок. Тогда Генрих на время оставил штурвал, подхватил с аварийного ящика топор и ударил по натянутому до предела шкоту. Гафельный парус освободившимся концом взвился вверх и затрепетал на ветру. Генрих снова ухватился за штурвал, закрутил его, стараясь поставить заметно осевший барк носом по ветру.

– Господи, дай какую-нибудь отмель, кусочек пологого берега, чтобы выбросить корабль и спастись… – молил Всевышнего Генрих, а в содрагающее днище барка, как безжалостные гарпуны в туловище обреченного кита, то и дело вонзались острые каменные зубы рифов…

– Золото! Вода заливает золото! – это кричал обезумевший от страха и вконец растерявшийся начальник караульной команды…

– Кто будет спасать груз, сэр капитан? – Худой, без шляпы и почему-то с обнаженной шпагой в руке, он выскочил из трюма и словно морское привидение с растопыренными руками бегал по палубе, не зная, что же ему делать для спасения порученного под охрану драгоценного груза. Но моряков на судне уже не было. Те из них, которые начали заделывать пробоину, по трапу выскакивали оттуда вместе с перепуганными крысами, прыгали за фальшборт, намереваясь догнать шлюпки, но они были уже в полукабельтове правее судна, то и дело взлетали на волнах, каждую минуту имея все сто шансов опрокинуться и затонуть…

Генрих не успел полностью привести барк к ветру, чтобы обогнуть вставшую перед судном скалу – слишком мало было пространство для маневра! – «Генерал Грант», с треском сломав бушприт, врезался носом в мокрый отвесный берег. Кормовая бизань-мачта, хлеща по воздуху рвущимися вантами, рухнула вперед на палубу, грот-мачта надломилась на уровне марсовой площадки и упала на бак, корабль замер, словно живое существо, внезапно встретив на полном бегу непонятное препятствие. Генрих, заранее успев среагировать на неминуемое столкновение, устоял на ногах и опытным взглядом оценил ситуацию – в его распоряжении есть еще много времени, минут десять, а это в условиях морской катастрофы не так и мало!

– Господи, спаси и помилуй! – неистово крестясь, взмолился к небу Генрих, проворно скинул тяжелые сапоги, верхний брезентовый плащ. – Надо попрощаться с капитаном! Я уйду, а он останется один на своем корабле, без команды. – Он проворно соскользнул по трапу с высокого юта на палубу, которая начала медленно крениться на левый борт, подбежал к ничком лежащему капитану. Уильям Лофлин стонал, теперь перестав делать бесполезные попытки подняться на переломанные ноги. Да и левая рука, похоже, ему не служила больше. Дункель перевернул капитана лицом вверх и содрогнулся – гримаса боли исказила до неузнаваемости некогда привлекательные черты моряка. Глаза Уильяма Лофлина с надеждой уставились в бледное лицо рулевого – может, хоть этот новичок поможет ему выбраться на спасительный берег!

– Капитан! Вы так и не сумели привить вашим морякам чувство добродетели, а теперь пожинаете плоды такого воспитания! – Гнерих говорил громко, а Лофлину казалось, что это не безграмотный моряк над ним склонился, а переодетый пастор читает ему последнюю проповедь… – Твои матросы в шлюпке и плывут к острову, а вы брошены своим псом Тумбой здесь и скоро станете начинкой акульих потрохов, как вы любили прежде выражаться!

С перекошенным лицом, облокотись на правую руку, Уильям Лофлин мужественно терпел физическую боль, но слова рулевого, похоже, заставили его страдать еще сильнее – наверно, в нем еще теплилась надежда, что моряки поднимут своего капитана и перенесут в шлюпку. А на земле он быстро поправится, только отлежаться бы в покое несколько недель…

– Это ты, немец… Где боцман? Сильно разбился «Генерал Грант». Может, мы сумеем его починить… О Боже!..

Новая волна приподняла барк и сильно ударила его о каменную отвесную твердь, Уильям Лофлин не удержался на одной руке и упал спиной на палубу.

– Нас разбивает о скалу, да? Скорее зови боцмана…

– Тумба уже уплыл с двумя шлюпками! Вам не нашлось свободного места. Я пришел один, чтобы перед смертью глянуть в глаза человеку, для которого не было ничего приятнее в мире, чем строгать гроб заклятым недругам! Так вроде бы вы любили повторять, Уильям? Или я немного ошибаюсь?

Капитан дернулся, как от удара кнутом по незащищенному лицу, широко раскрытые глаза уставились в лицо рулевого. Что-то вроде удивления промелькнуло в болью затуманенном взоре. Из горла вырвалось скорее рычание, чем приличествующее в подобной ситуации «Прости…».

– Это ты?! Да, теперь я вспомнил тебя…

– Да, Уильям, это действительно я! Мне не надо было так долго вспоминать! Я не забыл ни слова, сказанного вами, ни толчка в спину, ни пинка Тумбы…

* * *

Отцовская двухпалая клешня – на правой руке у него целыми остались лишь два пальца, мизинец и большой палец, да между ними три коротких обрубка после сабельного удара – жестко сдавила руку Генриха. Задыхаясь, старый Хельмут Дункель прохрипел, то и дело откашливая мокроту из клокочущей груди.

– Все… конец мне, сынок! Отбегал я по земле свои бесконечные мили… Вот где, на краю света, догнала меня беззубая старуха… Ты иди в порт, ищи место юнги, тебя возьмут! Все, что я знал – знаешь и ты, а это не мало, сынок! Сила в плечах есть, выдюжишь морскую службу! – Ввалившиеся под седыми бровями светлые глаза горели непонятно каким чудом сохранившимся огнем, а может, это сама Смерть дожигала внутри старого моряка последние поленья его некогда бурной жизни…

– Я скоро вернусь, отец. И принесу что-нибудь поесть. – Генрих поднялся с колен – отец лежал на полу старого сарая на задворках трактирного двора, так как уже неделю им нечем было платить за кровать в номере, – вышел под прохладное июньское небо. Над Кейптауном с юга плыли неприветливые осенние тучи, предвещая очередное ненастье. Но в голове молодого Дункеля мысли не о погоде, а о еде – чем сегодня накормить больного отца? Списанный по болезни с каботажного корабля, вот уже два месяца бывший рулевой Хельмут Дункель валяется по трактирам, чувствуя, как внутри его нарастает собственный ледник, постепенно заполняя грудь и охлаждая некогда могучее бесстрашное сердце волонтера и моряка…

– Нет ничего приятнее в этом мире, чем строгать гроб заклятому недругу! И я всегда делаю это с огромным удовольствием!

Эта необычная, зло сказанная фраза заставила Генриха опомниться, отогнать печальные размышления о недавнем прошлом, когда они с отцом еще так дружно работали на одном судне… Ноги по привычке сами принесли его в порт, и теперь он стоял на досчатом настиле около бревенчатой причальной стенки, а перед ним красовался строгий и красивый четырехмачтовый барк «Генерал Грант». По трапу на берег сошли двое – Генрих без труда угадал, что это капитан и его помощник, да к тому же толстячок словно подтвердил предположение Генриха, откликнувшись на столь неожиданное высказывание своего спутника:

– Может быть, вы и правы, сэр капитан, но меня учили, что добродетель никогда еще не мешала любому человеку найти…

– Оставьте эту добродетель ученым ослам, дружище Юрген! Если вам однажды доведется заглянуть акуле в пасть, вы постарайтесь прежде всего выяснить у безжалостной хозяйки океана, знает ли она что-нибудь об этой самой добродетели? Боюсь, что в ответ она аппетитно клацнет прелестными зубками… Так и люди на земле, ничем не лучше и не хуже акул, поверьте мне, я это на себе испытал и сыну об этом расскажу, когда подрастет малость… Тебе чего, зелень полуморская? – Конец речи относился уже к Генриху, который осмелился шагнуть навстречу капитану барка, торопливо стащив с русой головы матросскую шапку.

Генрих поклонился, уважительно и неспешно попросил:

– Сэр капитан, я хотел бы поступить к вам юнгой. Возьмите, сэр капитан, мне уже пятнадцать лет, я многое умею, я силен и не боюсь по вантам забираться до клотика. Возьмите, сэр капитан, не пожалеете. У меня больной отец на полу лежит, нечем уплатить за койку…

Капитан молча и грубо откинул Генриха с дороги и прошел – так в лесу отводят с пути встречную ветку, не объясняя, почему с ней поступают подобным образом…

Через два часа они встретились вторично. Молодой Дункель в сопровождении корабельного кока уже подошел к трапу, чтобы спуститься с борта «Генерала Гранта», а капитан и его помощник вступили на трап, чтобы подняться. И тут схлестнулись два взгляда – робкий детский и разъяренный матерого человека, давно ждавшего повода разразиться на ком-нибудь накопившейся злобой.

– Что это? – Голос капитана ударил по ушам, хлеще громового раската над мачтами корабля. В руках у Генриха узелок с хлебом и каша, завернутая в плотную чистую тряпочку. – Я тебя спрашиваю, Кох[19]19
  Кох – повар (нем.). Здесь в значении имени собственного или клички.


[Закрыть], что это?

– Мальчик честно заработал свой обед, сэр капитан. Он выдраил на камбузе всю посуду, вымыл полы, – забормотал перепуганный кок. Морщинистое лицо судорожно задергалось – волчьи глаза капитана не предвещали ничего доброго! – У него дома больной отец, тоже бывший моряк. Позвольте ему, сэр капитан…

– Боцма-ан!

– Слушаюсь, сэр капитан! – Боцман, распушив бакенбарды словно сердитый енот, появился за спиной корабельного кока, который стоял с лицом, белее колпачка на голове.

– Обоих – вон! Во-он попрошайку и этого транжиру, который считает, что я буду кормить всякую портовую шваль!

– Слушаюсь, сэр капитан!

Молодой Генрих и худосочный седой кок повисли на вытянутых руках могучего боцмана. Он, похоже, пронес их по трапу, потому что Генрих, сердце которого зашлось от обиды и страха, земли под собой в эти секунды не чувствовал.

– Сэр капитан, вы сейчас не в духе, умерьте свой гнев… – но попытка помощника остановить наконец-то разъярившегося человека не дала должного результата, скорее наоборот, потому как тут же последовал яростный выкрик капитана:

– Выбей их подальше, чтоб и дорогу на корабль забыли!

Два крепких пинка громадной боцманской ноги, и Генрих с Кохом очутились далеко от трапа «Генерала Гранта», оба распростертыми на пыльной земле. И если молодой Дункель проворно вскочил на ноги, содрогаясь от ярости схватил обломок весла, готовый драться насмерть, то старый кок не встал – пролетев футов десять по воздуху, он грудью ударился о камень… Кто-то из бывших неподалеку моряков поднял Коха – он был еще, видимо, жив – и его куда-то унесли, а на пыльной земле около грязного камня остался лежать смятый белый колпак. Кто-то успел перехватить руку Генриха, который кинулся было с тяжелым обломком вслед за капитаном «Генерала Гранта».

– Это еще не твой час, юнга! – услышал он над головой сочувственный голос, хриплый от морских ветров и соли. – Если хочешь поквитаться – возмужай и наберись сил… Боцман Тумба усердствует хуже преданного цепного пса…

Через месяц, с промежутком в несколько дней, Генрих похоронил на кладбище для нищих сначала корабельного кока Коха, который так и не встал с казенной больничной койки после пинка боцмана Тумбы, потом и старого Хельмута, закопав обоих в чужой африканской земле. Поклявшись отыскать обидчиков и отомстить, он нанялся юнгой на французский военный корабль, пустился в долгое, почти пятилетнее плавание, пока в Мельбурне на горизонте неожиданно не показался американский барк «Генерал Грант», а в памяти всплыли давно услышанные жестокие слова, которые Генрих и сказал теперь в лицо Уильяму Лофлину…

– Нет ничего приятнее в этом мире, чем строгать гроб заклятому врагу! Не так ли, капитан? Ваши слова это, Уильям, ваши! Они вошли в мою память столь же прочно, как образ матери, которая дала мне жизнь! С сознанием этого я покидаю вас и ваш Богом оставленный корабль! У вас еще найдется несколько минут, чтобы самому оценить по достоинству собственную пройденную дорогу! И, быть может, впервые пожалеете, что так мало на этой земле вами когда-то отвергнутой добродетели!

Генрих срезал с пояса ненужный теперь капитану мешочек с деньгами, сказав, что это он берет в уплату жалованья, которого ему не выдали еще и уже никогда на барке не выдадут, спрятал в карман. Потом неспешно прошел к фальшборту, оценивающим взглядом осмотрел гибнущий корабль, остров и промежуток воды между барком и скалой, понял, что путей избавления не много, сильно оттолкнулся и прыгнул в воду, в сторону кормы, чтобы барк, погружаясь, не накрыл его перепутанными снастями.

Когда вынырнул на поверхность и взлетел на крутой волне ввысь, левый борт корабля все еще был виден. Штормовые волны били судно об остров, как голодный человек нетерпеливо бьет вареное яйцо об угол стола, спеша насытиться.

Генрих с невольным ужасом посмотрел на почти отвесную черную скалу, которая с палубы «Генерала Гранта» казалась не такой высокой и страшной, и понял, что если он не сумеет как-то справиться с волной, то будет разбит об эту нерушимую твердь, как случилось только что с огромным барком…

– Майн готт! – взмолился он, мысленно перекрестился и начал отчаянно, но расчетливо и не теряя самообладания, грести к острову.