Текст книги "Сокровища Посейдона"

Степан Чагрин, нервничая, подергал себя за бородку, согласился с боцманом, но от себя добавил:

– Я довольно сносно понимаю их язык, и если удастся что-нибудь узнать важное для нас – предупрежу.

Майкл согласно кивнул головой, словами не стал ничего добавлять, посторонился, чтобы пропустить сухощавого и небольшого ростом механика к двери. И неожиданно спросил то, что давно его интересовало, но о чем он не считал прежде нужным спрашивать:

– Штефан, а ты и вправду сотрудничал с гестапо?

Степан дернулся, как от удара кнутом по спине, резко повернулся к боцману, но тут же понял, почему он так спросил, и уже спокойнее ответил:

– Нет, Майкл! Я бил фашистов на Курской дуге! Крепко бил, пока мой танк не попал на минное поле и не подорвался… Контуженного, меня вытащили из горящей машины мои товарищи. А тут немцы пошли в атаку. Мы начали отползать по глубокой танковой колее, отстреливались до последнего патрона, потом с голыми руками кинулись на немецкие штыки… Меня взяли, потому как, вторично контуженный взрывом гранаты, даже двигаться толком не мог. Спасибо незнакомым ребятам, тащили на руках по очереди, не дали упасть на дорогу, иначе просто пристрелили бы меня. А так полуволоком, сотни километров пробороздил ногами по пыльным дорогам России, а потом уже окреп и сам таскал на себе слабых… В концлагерях наработался досытушки, пока не освободили англичане.

– Почему домой не вернулся? Побоялся чекистов? – допытывался до самой сути боцман, и его можно было понять: а что, если и этот русский механик так же служит немцам и сейчас, как, по словам Кельтмана, служил во время войны? Тогда и на него нельзя будет питать какую-то надежду в минуту испытаний…

– Мы тогда еще, в сорок пятом, не знали, как встречают на Родине бывших военнопленных. Это уже потом слух прошел по лагерям, что почти всех отправляют на принудительные работы в тайгу и в каменоломни… – Степан пояснил, что, когда бывших военнопленных передавали представителям Красной Армии, он в это время с аппендицитом лежал в английском военном госпитале, около месяца. Когда выписался – никого в лагере уже не было. Знакомый врач, уезжая в Канаду, присоветовал ехать вместе с ним, чтобы потом попасть на русский пароход и вернуться в Россию… А тут и слухи дошли, что за плен грозит не менее десяти лет новой каторги… – И такая меня обида взяла, Майкл, что разум помутился! Надо же! Так воевал с фашистами, имел награды, даже орден успел получить, – и на тебе – враг Отечества, предатель и возможный шпион!

И вот теперь полтора десятка лет мотает меня судьба по разным морям в надежде скопить денег и под чужим именем через Владивосток вернуться домой, на Волгу! А про сотрудничество с гестапо я наврал Кельтману, чтобы он без опаски взял на работу, – пояснил Степан и раздраженно махнул рукой: – Ну, да мне его мнение о моей персоне – как луне собачий лай! Я перед этим в нескольких местах пытался устроиться на работу, и везде на меня смотрели как на русского шпиона, отмахивались руками. Потом я придумал себе эту пакостную легенду, с ней и живу, чужой грязью измазанный. Но я сам себя знаю, и совесть моя перед Отечеством чиста!

– Теперь и мне все понятно… Иди, Штефан. У меня головная боль до сих пор не проходит от этих ночных передряг… Выпью таблетку и прилягу на часок… Если сенатор еще что-нибудь не придумает, нам в забаву, – непонятно к чему добавил Майкл, но Степан не стал уточнять, что за забавы он ожидает теперь со стороны пассажиров. Взявшись за ручку двери, не утерпел от реплики:

– Многое сейчас отдал бы я, чтобы в шапке-невидимке войти в каюту Дункеля и послушать, о чем они там сговариваются! Эх, Клаус, Клаус! Надо же – моряк, а продался за деньги! И кому продался – бывшим фашистам!

* * *

Отто Дункелю было о чем поговорить с верным другом. Самоубийство Вальтера потрясло обоих, надо было как-то отвлечься за рюмочкой коньяка, прийти в себя. Сидели, поминали покойника добрыми словами, строили догадки, каким образом злополучный бланк телеграммы мог оказаться у Виктора Штегмана. И порешили, что это он, выследив больного уже Али, проник к нему в каюту и выкрал телеграмму, оставив там уликой запах духов… Оставалось только догадкой, каким путем эта же телеграмма оказалась у индуса? Сам ли вытащил ее из мусорной корзины или еще как? Через того же Набеля, например. Набель мог дать ее с целью шантажа и попытки завербовать на свою сторону… Ну а в Мельбурне Штегман без труда смог заполучить копию телеграммы на его, Дункеля, имя. За деньги это сделать не так уж и трудно. Служащий телеграфа знал, да побоялся предупредить, дорожит местом работы…

Постучавшись, вошел Карл, утомленный, с темными кругами у глаз. Увидел накрытый по-мужски стол, коньяк, но не осудил отца. Захотелось и самому выпить рюмку, снять гнетущее состояние с души.

– Отец, в мою каюту с вещами пришел рулевой Клаус. Сказал, что по твоему приказанию. Зачем?

– Все верно, сынок, все так и надо… Я переговорил с Клаусом, и он охотно заключил со мной контракт. Будет выполнять обязанности личного телохранителя… Согласись, что в нашем положении это совсем не лишнее приобретение, – пояснил Отто с возможно спокойным выражением лица, хотя увидел, что такое объяснение встревожило сына. Он указал ему место рядом на диване, налил в рюмку, подвинул конфеты, фрукты. – Помяни брата… Как бы там ни было у него на душе в проклятую, или, вернее сказать, в роковую минуту его жизни, а человек он был добрый, матери и отцу преданный. Это его беда, а не вина, что с нервами так вышло… Выпей, сынок, и увидишь, что сердцу немного полегчает…

Карл присел, двумя глотками – чего раньше никогда себе не позволял! – выпил обжигающий напиток, развернул конфету, откусил. По телу прошла горячая волна, за ней вторая, ударило в голову и в ноги. Отец налил еще полрюмки, Карл выпил и начал чистить апельсин. Выпили еще и в третий раз.

– Как нелепо все получилось… Будто отрывок из какого-то драматического романа прочитал… Крепись, сынок. – Отто ласково обнял Карла за плечи, крепко прижал к себе, опасаясь, что вот-вот из глаз потекут слезы невосполнимой утраты. – Нам с тобой еще на ноги ставить твоих ребятишек, готовить их к этой трудной и коварной жизни.

Фридрих вздохнул шумно, словно морж, раздувая усы, перекрестился, покоси глазами в угол, но иконы там, разумеется, не было. Тяжело поднялся из-за стола.

– Пойду на вахту к Роберту. Не влепиться бы в рифы, попутешествуем тогда… пеши по океанскому донышку! Хо-хо!

– Иди, Фридрих. И распорядись приготовить команде поминальный по Вальтеру завтрак. А Майклу скажи, чтобы морякам выдал по стакану рома… на помин души моего Вальтера, – и уронил голову на грудь, пряча от верного друга повлажневшие глаза – и у Железного Дункеля, оказывается, есть в душе слабые струнки…

– Хорошо, мой фрегаттен-капитан, передам боцману, – ответил Фридрих и вышел из каюты. Некоторое время отец и сын молчали, думали о прочности жизни всей семьи.

В иллюминатор левого борта яхты светило над Оклендами огромное, бледно-оранжевое солнце.

– Идем на камбуз, сынок, позавтракаем и за дела… – Отто поднялся с дивана, словно отрешенным взглядом осмотрел каюту, стол, махнул рукой, отгоняя мысли о мирской суете. – Думается мне, что завтра можем достичь места, где лежит американский барк «Генерал Грант» с бесценным грузом золота в трюме. И это золото принадлежит нам с тобой, Карл. По праву наследства!

Карл, разгоряченный выпитым коньяком, еле усидел на месте – отец впервые открыто назвал цель их поездки – золото в трюме какого-то затонувшего барка!

– По праву наследства? Этот барк принадлежал твоему деду Генриху? Но ты сказал – американский…

– Не совсем так, сынок. Не по прямому, разумеется, наследству. Откуда у Генриха Дункеля могло появиться столько золота? Конечно, не могло… После обеда пригласи в каюту Марту. Я думаю, ей тоже пора вникать в некоторые наши семейные дела. Конечно, если ты не против.

Отто с печальной, какой-то детской мольбой посмотрел сыну в глаза. Карл даже смутился от намека отца: значит, решил связать свою судьбу с судьбой баронессы? И поспешил заверить, что против Марты Бутанис у него нет никаких возражений.

– Отец, если она пришлась тебе по сердцу – женись… Ты довольно времени жил памятью о маме. И дальше, думаю, в мыслях будешь ее боготворить. Не так ли? Ну и отлично. Баронесса – человек серьезный и надежный, с ней тебе будет хорошо. И нам всем тоже!

– Благодарю, Карл. Ты очень порадовал меня… в такую трудную минуту, – с явным облегчением, улыбнувшись, сказал Отто. – Когда придете с Мартой – сообщу вам все, что в давние годы узнал от деда Генриха. Пришла пора и тебе, сынок, быть осведомленным о событиях, которые произошли здесь, у этого богом забытого Оклендского архипелага… Мы втроем, а с Фридрихом если, то вчетвером, вышли теперь на тропу нашего далекого предка – Генриха Дункеля!

Глава 2. В каменном мешке Окленда

1

– Послушай, как тебя там, немец.

– Меня зовут Генрих Дункель, сэр капитан. Из Гамбурга и вам уже представлялся, сэр. Рулевой на место погибшего вашего…

– Да-да, вспомнил! С брига «Хаук»[8]8
  Хаук – ястреб (англ.).


[Закрыть]. И мне помнится, ты говорил, что превосходно разбираешься в лоциях и прочих морских науках…

Ты давно ходишь по морям? На вид-то маловато годков смотрится!

– По морям я хожу уже достаточно, чтобы чувствовать беду, сэр капитан. Видит бог, достанется нам скоро, да сожрут меня акулы с потрохами, если это не так! Надо принимать меры, сэр капитан!

– Не пори чепухи, зелень полуморская! Мне пятьдесят, из них почти тридцать лет я качаюсь на гиблых волнах… О какой беде болтаешь, мальчик в морской робе?

– Простите за дерзость, сэр капитан! – рулевой Генрих Дункель почтительно, не выпуская из рук штурвала, поклонился головой вправо, где стоял Уильям Лофлин, тучный, изрядно облысевший, словно каждый проносившийся над ним ураган сметал своими вихрями добрый пук когда-то кудрявых густых волос. Зато мясистый нос вызывающе торчал вперед, подобно лесному пню из зарослей – бакенбарды и борода у капитана были знатными, прочим морским волкам на зависть. – Разрешите пояснить свои соображения, сэр капитан?

– Давай, вали в кучу свои глупые соображения. Сознайся, что тебя так напугало? – милостиво разрешил Уильям Лофлин и пыхнул в сторону новенького рулевого клубом табачного дыма.

– Я проходил мимо каюты вашего помощника и через приоткрытую дверь разглядел на барометре, что снова и довольно резко упало давление. А ваш помощник Ларри Марч почему-то не говорит вам об этом, сэр капитан! Мне показалось, что он лежал на койке изрядно пьян… Не мое дело вмешиваться в действия капитана, но давление так резко упало… А это предвещает пришествие урагана, сэр капитан!

– Ларри говорил мне. Но ураганы один за другим по океану не ходят, как ваши гамбургские купчихи по рынку. – Уильям Лофлин пыхнул клубами дыма, изобразив таким образом совершенное равнодушие к словам молодого моряка, предостерегавшего от новой опасности. – Я уверен, что мы счастливо на этот раз проскочим Индийский океан и доберемся до Африки…

Всю минувшую неделю барк «Генерал Грант» простоял в Мельбурне, ожидая, когда утихнет разыгравшаяся непогода, и вот уже пятый день при благоприятном ветре идет бакштагом на запад, в далекий Лондон, неся в своем трюме баснословно богатый груз – слитки золота. Но об этом знает лишь сам Уильям Лофлин, его помощник, боцман и офицер, при котором находилась небольшая команда для охраны груза. Морякам же и нескольким десяткам золотодобытчикам, которые возвращались на родину, объявили, что эти солдаты везут свинец для нужд адмиралтейства…

– И все же я не рискнул бы на свой страх пуститься через океан при таком падении барометра, сэр капитан! Часа через четыре… – Рулевой Генрих Дункель неожиданно умолк, долго всматривался в даль горизонта, переводил взгляд на паруса, которые, наполненные ветром, уверенно вели судно по заданному курсу. Капитан решил было, что моряк замолчал, поняв всю нелепость своих предположений, отошел к боковым леерам, ограждавшим высокий над палубой ют, курил и смотрел на вахтенных моряков и пассажиров, которые спокойно расположились по своим местам и предавались обычному в таких ситуациях занятию – играли в кости, шумно перекликались, подшучивали над неудачниками, менялись местами за стаканчиком с кубиками…

– Простите, сэр капитан! – голос рулевого был полон тревоги, Уильям Лофлин недовольно сморщил заросшее лицо, пустил дым из ноздрей, напоминая дракона, которого наконец-то вывели из терпения. – Еще раз простите, сэр капитан, но обратите внимание – бом-брамсели[9]9
  Бом-брамсель – верхний парус на мачте.


[Закрыть] начинают трепетать не так ровно, да и гафельный[10]10
  Гафель – кормовой косой парус на барке.


[Закрыть] парус не так туго выгнут, через время может начать садиться к гику! А это верный признак, что ветер может переменить направление и задуть нам навстречу!

Капитан вскинул светло-серые глаза – глаза скандинава или канадца – посмотрел на верхние паруса, потом на огромный гафельный парус, обернулся на безоблачное небо за кормой, прочертил взглядом небо над клотиком и вперед, куда устремился, словно указующий перст судьбы, чуть задранный вверх бушприт. Всюду покой и тишина, тот покой и тишина, которые царят в океане, если не считать постоянного умиротворяющего, как материнская колыбельная песенка, плеска волн о борт и легкого гудения натянутого стоячего такелажа – штаг, кливер-лееров, вантов… Капитан не нашел ничего тревожного, промолчал, решив не позорить себя никчемным спором с трусливым, похоже, новичком – рулевым.

«Надо же, как обманчива бывает внешность! – Капитан сплюнул за борт, недовольно дернул плечами. – На вид крепкий, уверенный в себе парень, а как вышли в море, чуть удалились от берега, так и запаниковал – скорее возвращаемся домой, к маме…»

– Смотри лучше за курсом, немец! Вот когда самостоятельно встанешь на капитанский мостик, тогда и будешь посматривать и за горизонтом и за парусами! Пока что смотри и учись, пригодится в морской жизни, если, разумеется, не сойдешь на берег окончательно, убоявшись морской болезни и страха перед глубиной под ногами!

– Есть смотреть за курсом, сэр капитан! – четко ответил Генрих, опустил взгляд на магнитный компас и перестал давать какие-то советы бывалому капитану. «Тебе же хуже будет, дурак облысевший! Влетишь скоро как индюк в печку, потеряв голову… Вот тогда и посмотрим, что ты запоешь!..»

Прошло не менее двух часов, ветер вроде бы не ослабевал, дул все так же ровно. Барк шел, слегка раскачиваясь на пологих волнах, но вот чуть приметно ослабели кливера, обвисли полуприкрытые с кормы гафелем фор– и грот-марсели[11]11
  Фор– и грот-марсели – средние на мачтах паруса.


[Закрыть], и капитан барка занервничал – такое резкое изменение ветра ему тоже было не по душе!

– Клянусь собственным лысым клотиком – этот новенький рулевой накаркал нам беду! – услышал Генрих Дункель раздраженное ворчание. Это Уильям Лофлин, нервно прохаживаясь по капитанскому мостику, пыхтел темно-коричневой трубкой в прокуренные усы. – Надо поднимать помощника и готовиться к пакостной погоде…

– Простите, сэр капитан, что снова вмешиваюсь не в свое дело.

Но ведь и я в команде этого барка и мне не безразлично, что со мной будет через несколько часов! – Генрих рискнул вторично подать голос. – Да сожрут меня акулы с потрохами, если это не так, – но вон та тучка на горизонте мне чертовски не нравится! Присмотритесь к ней внимательнее, сэр капитан, и вы увидите, что я тысячу раз прав! В той точке наверняка дюжина чертей притаилась и ждет черного часа по наши грешные души!

Капитан резко остановился за спиной рулевого и со злостью выкрикнул:

– Где ты рассмотрел тучку с чертями, а?

– Левее бушприта румба на четыре, сэр капитан! Но фор-марсовый[12]12
  Фор-марсовый – матрос, который следит за горизонтом судна.


[Закрыть], похоже, спит в своем гнездышке и не смотрит за горизонтом!

– Дьявол меня побери, но я ничего не вижу! Дай сюда подзорную трубу! – Уильям Лофлин почти выхватил из рук Генриха протянутую ему трубу, покрутил ее, наводя резкость, поймал небольшое бело-серое пятнышко, которое только что едва высунулось из-за горизонта, тут же рявкнул в медный рупор: – На марсе!

Через несколько секунд с фор-мачты долетел испуганный отклик:

– Есть на марсе![13]13
  Марс – решетчатая площадка у вершины мачты.


[Закрыть]

– Линьков захотел?! Куда смотришь, начинка акульих потрохов?

– Н-ничего нет на горизонте, сэр капитан! Ни одного встречного паруса! Я не спал, сэр капитан, клянусь чем угодно!..

– Набрали безмозглых австралийских баранов в команду, – проворчал капитан, с минуту пристально разглядывал облачко. – Может, мимо пронесет Господь эту нечистую силу…

– Простите, сэр капитан, но ураган – это даже не наши толстые гамбургские купчихи! Ураганы ходят над морем широко и гораздо быстрее! – довольно зло проговорил Генрих: капитан потерял столько драгоценного времени, не принял мер к тому, чтобы избежать встречи с эпицентром шторма. На его месте надо было давно повнимательнее присмотреться к медленному перемещению над барком перистых облаков – они шли в правую скулу барка, тогда как низовой ветер постепенно перемещался к востоку.

– Попадем точно в пасть морскому дьяволу, сэр капитан! – уверенно проговорил Генрих, плавно поворачивая штурвал, реагируя на рысканье судна по волнам. – Влетим точно в серединку глотки, да сожрут меня акулы с потрохами! – Рулевой тоже начал нервничать, видя, что встречи с ураганом уже не избежать. – Надо крутить на шесть румбов влево и удирать на юг!

– Черт побери, ты прав, немец! – выругался Уильям Лофлин и даже трубкой взмахнул у рулевого перед носом в явном недоумении. – Но откуда тебе все это знать?

– По книгам! Да еще у хороших моряков учился, сэр капитан! – ответил Генрих, хотел еще добавить, но не рискнул, чтобы не вызвать естественного гнева капитана, что т е моряки были не чета ему, Лофлину!

– Почему же все еще в рулевых ходишь?

– Простите, сэр капитан, не «все еще», а пока еще в рулевых. Буду ходить и по капитанскому мостику, если целыми останемся после этого урагана!

Капитан сунул трубку в зубы, пыхнул сизым дымом, снова проворчал под нос, не скрывая раздражения:

– Кажется, мне крепко повезло с рулевым и не повезло с помощником! Рыжая каналья снова с утра пьян и храпит в каюте, как бермингемская свинья спросонья! Эй, боцман! – прорычал в медный рупор Уильям Лофлин.

– Слушаю, сэр капитан! – Боцман неуклюже вылез из бакового такелажного отсека, прикрыл за собой вход, расставил кривые ноги в добротных свиной кожи желтых ботинках, будто барк уже мотало шестибалльным штормом. Питтер Лич – так звали сорокалетнего боцмана, ходил на «Генерале Гранте» со дня его постройки, начав службу молодым юнгой и выслужившись в первоклассные боцманы, не только по слуху различал, где и как скрипит тот или иной шпангоут, бимс или стрингер[14]14
  Стрингер – продольная бортовая балка судового корпуса.


[Закрыть] во время качки, доподлинно знал, в каком углу трюма спряталась та или иная, им поименованная по своему характеру крыса…

– Боцман! Свистать всех наверх! По марсам! Крепить по-штормовому фор-грот-крюйс-марсели! Бом-брамсели крепить! Оставить под ветром фок, грот, кливера и гафель!

– Есть свистать всех наверх! – рявкнул в свою очередь боцман, проворно крутнулся на месте, вынул боцманскую дудку. По свистку общего аврала из кубриков словно повытряхивало всех матросов. Питтер Лич подгонял их не только неумолкаемым свистом, но порою и крепкой забористой бранью, на которую способны, кажется, буквально все боцманы мира:

– Живо-о! Живо, начинка акульих потрохов! Не лапшу вешать на реях вам приказано! Джерри! – взревел боцман, отлично обходясь и без медного усилителя. – Не отставай! Пятки зачесались, линька захотелось? Получишь горячих с присолом!

Молоденький и неопытный марсовый Джерри от грубого окрика едва не сорвался с фок-брамс-стеньги – кормить бы ему и в самом деле акул! – да сосед сильной рукой успел ухватить за робу, подстраховал новичка, тут же присоветовал:

– Не озирайся на Тумбу! Следи за парусом. Крути его потуже, вяжи намертво, иначе шквальным ветром сорвет в океан. Вот тогда боцман действительно задаст линьков и будет прав по всем статьям – без паруса барку не плавать!

– Шесть румбов влево! – подал команду капитан, и Генрих налег на штурвал, передавая усилие через натянутые штуртросы на румпель.

Бушприт «Генерала Гранта» медленно пошел влево, оставляя по правому борту серевшую на горизонте тучку. Затрепетали, на время потеряв ветер, нижние паруса на фок– и на грот-мачтах, но потом снова поймали переменчивый по силе ветер, надулись, и барк пошел, раскачиваясь слабой боковой качкой. Но это уже не тот ход, не та скорость, которая нужна была судну для спасения от урагана!

– Настигнет нас шторм, сэр капитан! Все равно не уйдем! Эх, нам бы такой маневр сделать часа три назад! – Генрих проговорил это достаточно громко, не стесняясь того факта, что его слова услышат матросы, которые находились на верхней палубе – даже лучше будет, если услышат! Его пропущенное капитаном предупреждение о близкой опасности войдет в сознание матросов, а это немаловажно на море, случись какой беде! Тогда у Генриха появится необходимый авторитет в возможной схватке с нерадивым Уильямом Лофлином.

– Сам вижу! – раздраженно отозвался капитан. Он убрал в карман потухшую трубку, подошел ближе к поручням, внимательно наблюдал за коварным серым пятнышком, которое, словно нарыв, неприметно, но упорно надувалось и белело своей макушкой. – Может, хоть из эпицентра успеем выскочить! Только бы ветер не упал до полного штиля!

Ветер с востока продержался еще часа три, а пополудни, когда Генрих сменился, пообедал и отдохнул свои положенные четыре часа, печально, будто последний выход умирающего, он прошелестел в канатах барка и затих. Судно прошло немного по инерции и беспомощной огромной неуправляемой бочкой закачалось на пологих волнах. Куда-то, словно летающие рыбы под воду, исчезли альбатросы, и даже цвет воды изменился – с приятного светло-зеленого на угрожающе темный. Пассажиры в ожидании бури попрятались в каютах. Матросы, каждый на своем месте у мачт, у шкотов, замерли, наблюдая, как, рассекая теперь уже грязно-серый западный небосклон бесшумными пока молниями, на океан и на покорный барк неудержимо накатывался ураган…

– Иде-ет! Сэ-эр, ураган иде-ет!

Это подал полный отчаяния голос марсовый с фок-мачты, как безумный размахивая обеими руками перед собой, словно намереваясь таким способом остановить природную стихию. Через десять минут и весь экипаж увидел, как с норд-веста, срывая верхушки волн и поднимая пелену брызг, к барку стремительно летел первый шквал недалекого уже шторма. Молодые матросы бледнели, старые молча крестились, сняв шапки, – не первый в их жизни ураган, а вдруг – последний?!

– Паруса! Убрать кливера, фок, грот… – слишком запоздало подал команду Уильям Лофлин. И даже ногами затопал от нетерпения. Матросы кинулись к вантам, но неимоверной силы порыв ветра ударил по парусам, накренил барк, окатил его облаком из соленых брызг. Паруса выстрелили, как огромные береговые пушки, мелькнули над водой и унеслись за водяным вихрем, легли на волны и пропали из виду.

– Держи бушприт по ветру! – крикнул капитан. Генрих, которому «выпало» счастье стоять вахту в начале шторма, втянул голову в плечи, спасаясь от холодных майских брызг, всеми силами старался удержать барк курсом на юг, благо один кливер и гафельный паруса каким-то чудом все еще держались на своих местах, продолжая служить верно своему кораблю и команде.

Унесся короткий предупредительный шквал, и команда пришла в себя. Первая штормовая вахта, накрепко застраховав себя канатами к мачтам или к стоячему такелажу, остались на верхней палубе, остальные матросы укрылись в кубрики – шторм нагрянул не на один час, придет и их время подниматься под соленый душ…

За первым шквалом налетел второй, но матросы успели потравить шкоты. Кливер и гафельный паруса встали ребром к ветру, затрепетали, угрожая толстыми кренгельсами[15]15
  Кренгельс – отверстие с утолщением для крепления парусов к основным снастям – леерам.


[Закрыть] хватить по голове кого-нибудь из раззяв матросов и дать урок на долгие годы… Едва и этот порыв пронесся над барком, как задул устойчивый норд-вест, матросы закрепили три кливера, подняли грот и грот-марсель, выбрали слабину гафельного паруса, и «Генерал Грант» уверенно пошел на юг, как бы пропуская шторм у себя за кормой с единственной слабой надеждой теперь хотя бы успеть покинуть центральную полосу идущего шторма. Вслед за ветром, ближе к вечеру, барк догнали черные лохматые тучи с трескучими разрядами молний, а еще через час, когда Генриху снова выпало время нести вахту, первая по-настоящему страшная волна докатилась до судна… Она ударила в корму, подняла «Генерала Гранта», пронесла вперед, не сбрасывая с себя, прокатилась под днищем, потащила за собой, как бы волоча барк за длинный бушприт, кормой вниз…

– Боцман! – прокричал Уильям Лофлин с высокого юта.

– Слушаю, сэр капитан! – отозвался от грот-мачты Питтер Лич, привязавший себя крепким страховым концом, чтобы не смыло волнами в океан, который начал выгибаться длинными и неровными буграми.

– Живо растолкай моего помощника! Хватит этому борову храпеть в постели! Чего доброго, так и утонет сухим! – зло пошутил капитан. Ему приходится стоять вахту практически одному, без помощника, а это уже просто физически тяжело в такую погоду.

Боцман отвязал страховой конец от мачты, подождал, когда с бака скатилось очередное облако брызг, и крабом, расставляя ноги шире плеч, ловко пробежал к кормовым каютам, пропал минут на десять, после чего, с опаской хватаясь за протянутые штормовые леера, доложил капитану, что Ларри Марч если и поднимется на ют, то не скоро, как того хотелось бы капитану: на все увещевания боцмана подняться с койки помощник отвечал одно и то же: «Пош-шел вон, болван в ракушках!»

– Первый и последний раз он идет со мною, чертов пьяница! – выругался Уильям Лофлин, проклиная мореходную контору, которая присоветовала ему взять Ларри Марча в рейс, как весьма способного моряка. Этот моряк если на что и способен, то только пить по кабакам и прятаться от шторма в каюте. Капитан повернулся мокрым лицом к рулевому, громко сказал: – Сейчас я сам подниму его. Следи за барком повнимательнее, Генрих, иначе нам всем не поздоровится! Сможешь постоять на мостике один?

– Будьте спокойны, сэр капитан! У меня и на затылке есть глаза! – уверенно ответил Дункель, успевая видеть разом и порывы ветра, и натянутые паруса, и накатывающуюся с кормы волну…

Уильям Лофлин с трудом растолкал своего помощника – похоже, он совсем задохнулся в своей каюте, провонявшей вином и табаком.

– Ларри, потрудитесь привести себя в порядок, а свое логово в божеский вид! – закричал капитан, теряя всякое ангельское терпение. – Уже целый час барк в штормовой полосе, а вы валяетесь в постели, как портовая шлюха на задворках трактира! Такая же пьяная и неряшливая! Не заставляйте меня звать матросов и из ведра умывать вашу пьяную рожу!

Толстый и рыжий Ларри Марч едва оторвал голову от измятой и несвежей подушки, едва узнавая, уставился тупым взглядом в мокрое, искаженное злостью лицо капитана. С трудом встал, но барк качнуло, и помощник с видимым удовольствием, блаженно хихикая, завалился боком на постель, как бы показывая, что сама судьба не велит ему вставать. И даже то, что при падении ударился головой о переборку, не отрезвило его. Похоже, Ларри этого просто не заметил. Лежа на боку и поглядывая вверх на капитана, помощник криво усмехнулся:

– Все равно, Уильям. – И Ларри Марч хотел махнуть рукой, но получилось неуверенно, словно комара отгонял. – Все равно, нам с таким грузом не уцелеть, будь я трижды пробит из пушки ядром! Вот, вам и мне… нам обоим. Да еще этому офицерику с его картонными солдатиками… Хах-ха! Слышите, Уильям, как сухопутная крыса при шпаге – вот, слышите! – как он мычит за переборкой? Это он учится травить по-морскому… О-хо-хо! – Ларри приподнялся с подушки, правой рукой уперся в постель, чтобы хоть как-то выпрямиться. – Раньше он если и рыгал, то от кислого вина, а теперь его выворачивает наизнанку от одного вида соленой водички! А что будет, если он начнет ее глотать взахлеб… А с таким грузом, как у нас…

Уильям Лофлин и сам различил за переборкой каюты надрывное завывание основательно уже, видимо, очищенного от пищи офицера, впервые познавшего на себе, что такое шторм и каково себе новичкам на крутой и бессердечной волне.

– Цыц, вы, пьяная болтунья! Кто знает про наш груз? Четыре человека, и все! Для остальных мы везем свинцовые болванки для лондонского адмиралтейства и – баста об этом! Идите на ют немедленно! Прикажите боцману поднять подвахтенную смену. Да не подставьте борт волне – утопите всех, грешных и праведных, без разбора!

– Бог на небе разделит своих и чужих, а нам все равно с таким грузом… – упрямо бормотал Ларри Марч, с трудом удерживая равновесие на качающейся палубе каюты и натягивая штормовую куртку, сапоги. Напоследок поднес ко рту миску с квашеной капустой, жадно выпил несколько глотков рассола, махнул по губам ладонью. – «Вот и вышел он на тропу войны…» – на мотивчик ковбойской песенки пропел помощник капитана, прицеливаясь выйти из помещения и не задеть косяков. – Но я вас предупреждал, Уильям Лофлин, предупреждал.

О чем он предупреждал его, капитан не стал допытываться от мало протрезвевшего помощника, подтолкнул его в спину – шторм выдует хмель из головы! – прикрыл дверь чужой каюты и заскочил к себе на десять минут, больше полагаясь на молодого рулевого, чем на пьяного помощника. Переменил мокрую одежду, поверх куртки надел непромокаемый плащ с капюшоном. Словно по чьей-то подсказке, немного поколебавшись, открыл замок сундучка, вынул кожаный мешочек с деньгами – тяжесть не большая, но, случись какая беда, пригодится в любой точке земного шара, – привязал кожаным шнурком к поясу покрепче, застегнул куртку на все пуговицы – сам удивился, когда почувствовал, что пальцы нервно подрагивают.

– Черт побери, неужели я трясусь от страха? Не первый же раз меня будет мотать ветром и волнами! Проклятый кликуша, накаркает еще чего доброго! Далось ему, какой груз мы везем в трюме! – Уильям осмотрелся еще раз, потом запер каюту и по мокрому скользкому трапу поднялся на ют, к вахтенному рулевому. И едва не выругался от удивления – там все так же одиноко стоял рулевой Дункель, стоял совершенно один!

– Сэр капитан! Где же мой сменный матрос? – встретил Уильям Лофлин законной просьбой Генрих Дункель. – У меня спина и ноги задеревенели. Я отстоял уже куда больше положенного, еле держусь…

– Проклятье! – выругался капитан и тут же ухватился обеими руками за тугие поручни – с кормы навалилась очередная волна, вздыбилась, встретив на своем пути препятствие, окатила корабль до нижних на мачтах рей, накрыла вахтенных матросов и боцмана у грот-мачты… Отфыркиваясь, капитан продолжил прерванный монолог: – Совсем недавно я послал сюда своего помощника! Он должен был вызвать сменную вахту… Разве Ларри Марч не приходил?